Глава 1
Внутри меня гаснут звезды. Я задыхаюсь, разрушаюсь, горю. Мне больно.
***
Моя жизнь – сплошной страшный сон. Обычно от кошмаров избавляются, открыв глаза. И только я все еще не могу проснуться.
Я разгромила его комнату. Разворотила все, что попадалось мне на пути. Разбила дорогой стеклянный стол, чертов светильник. Разорвала шелковое постельное белье. Разбросала его обожаемые книги редких изданий. В зеркало во весь рост полетела его довольная физиономия в рамке. Теперь здесь одни осколки и рваные куски бумаг.
Битое стекло затрескалось под подошвой туфель и мерзко заскрипело. Это место за считанные секунды стало жалким и убогим.
Так ему и надо! Это меньшее, что он заслужил.
Я разозлилась. Опять. Гнев стал уже привычным состоянием.
Год. Почти год. Он смог вытерпеть только жалких 357 дней!
Подонок. Предатель. Подлец.
Ненавижу его, ненавижу весь мир. Ненавижу!
Я слышу уверенные шаги. Он поднимается по лестнице и скоро окажется в своей спальне. Он ничего мне не сделает. Глубоко в душе он знает, что виноват. Но я не хочу видеть эти собачьи глаза, слышать деликатно тихие слова успокоения. Меня тошнит от того, что я вижу и слышу всякий раз, когда выхожу из себя:
– Ничего страшного. Ты в порядке?
Каждый раз, когда происходит что-то подобное, он невозмутимо поднимает руки, показывая, что не станет ругаться и пытается подойти, чтобы обнять меня. Он думает, что это успокоит. Но кого, черт возьми, это успокоит? Именно из-за такого хочется врезать ему по лицу со всей силы, чтобы остался синяк, напоминающий о его тупых действиях. Меня нельзя трогать в такие моменты.
Секунда, и он будет здесь.
Я быстро выбегаю из комнаты, едва не сбив его с ног и, спускаясь по лестнице, затыкаю уши, чтобы не слышать:
– Милая, вернись. Нам нужно поговорить. Не оставляй меня вот так!
Я проношусь мимо обеспокоенных охранников, готовых в любую секунду схватить меня в охапку и, выталкивая дверь, оказываюсь на улице.
Легкий ветер жжет лицо. Противный воздух противного города вбивается в легкие противной ночной свежестью и заставляет задрожать как осиновый лист.
Вот оно – продолжение. Точнее, начало моей слабости. После агрессии всегда наступает слабость. Она словно предательница принуждает меня остановиться посреди пустынной дороги и начать выть. Реветь во все горло. Моя враждебность исчезает, как туман, в залитый солнцем день. В такие минуты я думаю, что грудь разорвётся на части, не оставив ни одной живой клетки.
Становится нестерпимо больно и гадко. На душе скребут тысячи кошек, омерзительно мяуча в унисон. А после этой серенады появляется ЕЕ нежный сахарный голос. Родной, любимый, самый красивый голос.
Нет, нет, нет! Только не это!
Останавливаться нельзя. Иначе меня догонят и вернут домой, чтобы просто по-хорошему попытаться выйти на разговор. Ничего нового я не услышу, именно поэтому необходимо бежать как можно быстрее. Этой ночью я точно туда не вернусь.
Ослеплённая слезами и ненавистью продолжаю свой путь в неизвестность. Я в прямом смысле без понятия, куда прусь. В этом городе я всего неделю, и за все время не выходила дальше конца улицы, но я уже явно за ее пределами.
По скудному свету фонарей можно понять, что меня занесло в дешевый район большого муравейника. Оборванные афиши и ошметки газет «Филадельфия инкуайрер» валяются под ногами; вонь от мусорных баков такая, что хочется рефлекторно зажать нос. Малоэтажные дома с обшарпанными фасадами молчаливо пялятся на единственную прохожую, заблудшую волею судьбы в гетто.
Идиотское вечернее платье до пят волочится по земле и расходится по шву в подоле. Вконец раздражённая тем, что оно мешает нормально передвигаться, я разрываю дорогое кружево до колен и выбрасываю его прямо на чью-то машину, мирно стоящую у обочины.
Я зла, но все же бессильна, потому что позволяю слезам оставлять мокрые дорожки от глаз к губам. Его предательство словно булавками прицепилось к сердцу.
Боже мой, за что мне все это?!
Зачем он так поступил?
Какое право он имел на это?
Я не прощу его. Не прощу. Он будет гореть в аду.
Яркий ослепляющий столп света привлекает внимание, оглушительный скрежет тормозов бьет по мозгам. Секунда. Мгновение. Свист мимо ушей. Я падаю. Падаю на колени прямо в лужу, больно раздирая кожу на чашечках. Висок встречается с шершавой поверхностью холодного асфальта.
Что за урод?!
Я с трудом размыкаю тяжелые веки и приглядываюсь к расплывчатому силуэту, подсвеченному недалёким светом фар. У этого человека слишком большая голова. И лишь потом до меня доходит, что это из-за байкерского шлема. Он снимает его, но я не вижу лица из-за неудачного положения теней.
Он что-то говорит, но до меня дотекает лишь глухая вибрация, смешанная с нестерпимым шумом в ушах. В голове мелькают тысячи ругательств, но я не могу сказать и одного. Пытаюсь встать, но это больше похоже на бесполезное ёрзанье по земле пьяного в стельку подростка.
Его крепкая рука цепляется за мое запястье и переводит в вертикальное положение. Я отталкиваю байкера и стараюсь вглядеться в незнакомые глаза, наполненные диким удивлением. Картинка нечеткая из-за того, что мои веки предательски дрожат, словно крылья подбитой птицы!
Не отпустившая до сих пор злость запускает в кровь новую порцию норадреналина, и я начинаю месить кулаками, скрытую под кожаной курткой, грудную клетку этого парня. Я кричу что-то невнятное и бью, просто бью. Он ни в чем не виноват. Но он стал последней чашей, в которую я выливаю остатки своего гнева и ненависти.
На месте байкера должен был быть совсем другой человек.
ОН.
Удар, еще один. Кулаки болят от напряжения. Незнакомец неизвестно зачем на пару секунд позволяет выместить на себе агрессию, а после, хватая в охапку, крепко и настойчиво прижимает к себе.
Пять коротких вздохов, три бесполезные попытки вырваться, и я снова плачу. Горячие слезы поджигают до мучительного зуда красную кожу на щеках, но это длится недолго. Моя измотанная нервная система предательски позволяет слабости взять управление, и я теряю сознание.
Падаю, как мелкая монетка из кармана.
Отстой!
***
Около года назад
Раннего «доброго» утра мне сегодня пожелала боль. Нет на свете такого физического мучения, сравнимого с мучениями душевными. Если и давать им хоть какое-нибудь описание, то можно остановиться на ощущениях обуглившейся до костей плоти.
Колет, печет, режет, лихорадит, сводит с ума.
Здесь слишком много копов и медиков. Бесноватый свет сине-красных мигалок раскрасил бледный сумрак летней зари. Столпилось куча зевак. Всем интересно узнать, что же произошло. И, судя по выкатанной тележке с простыней, это не ограбление или слишком бурная ссора, а убийство. В данном случае – самоубийство.
Это тот самый момент, изменивший меня. Все во мне. Все встало с ног на голову. Каждый, кто идет следом за носилками на колесиках, с данной секунды перестает быть тем, кем его привыкли видеть.
Мы уже не будем такими, как прежде. Никогда.
Сегодня последний день, когда я была тихой, спокойной девушкой. Когда я была нормальной. Воющая сирена разделила мое существование на две части. Располовинило так, что жёстче некуда.
Случилось страшное. Самое ужасное, что могло произойти, потому что больно, как сейчас, ещё никогда не было. Впереди меня парамедики катят тележку с телом. С мёртвым, бездыханным телом моей матери. Она покончила с собой. Наглоталась таблеток.
Рядом идёт сонная пятилетняя сестренка и перепуганный до чертей отец. Он только недавно приехал домой после очередной удачной сделки, поэтому одет весьма представительно. Как на похороны. Ага. Именно он обнаружил уже неживую мать. Именно он закричал во все горло от раздирающей душевной боли так, что проснулись не только его дети, но и пара домов в квартале.
Маленькая Ив вцепилась мне в руку, словно я спасительная ветка над топким болотом, и если ее отпустить, то можно провалиться в тягучую пасть. Но именно ее крепкая хватка – единственное, что держит меня в рассудке. Поправочка: в ложном рассудке. Пока я медленно плетусь, моя жизнь преступает к перезагрузке, после которой нынешнюю Даки сотрёт с лица земли вместе с мертвой матерью. Ведь то, что стало пеплом, возродить невозможно…
«Завтра» без нее – это как «Сегодня» без кислорода. Тщетно.
***
Мне часто снится именно этот период прошлого. Сложно сказать, сколько раз я видела одно и то же. Сбилась со счета. Это не игра сознания, а действительно произошедшее. Именно оно окрасило в черный цвет мои полосы жизни. Она стала такой дерьмовой и бессмысленной. Все стало дерьмовым и бессмысленным.
Голова трещит, словно я надралась текилы в дешевом баре, – знакомое состояние. Ноет все тело. Я поднимаюсь с дивана, и только спустя секунду понимаю, что не со своего. Вокруг все чужое: обстановка, гранжевые фотографии на кирпичных коричневых стенах, полуразваленный столик, захламленный стопками бумаг.
Где я?
Мне не впервой просыпаться не в своем доме. За последний год я часто оказывалась за его пределами, но всегда знала, кто являлся хозяином места, ставшим мне ночлегом. И должна заметить, что утро встречало меня в разных обстоятельствах, но всегда в моей одежде и никак не в мужской футболке.
Что вчера произошло? Я с кем-то переспала?
Уж чего-чего, а этого я себе не позволяла. Я стала стервозной тварью, но отнюдь не шлюхой.
– Есть кто-нибудь, кто объяснит, что я здесь забыла? – блуждая по просторной комнате с высокими потолками и разглядывая огромное фото, валяющейся на полу своеобразно одетой девушки, громко спрашиваю я.
В ответ – тишина. Похоже, здесь я совсем одна. Что ж, это тоже не в первый раз.
Выглядываю в чуть распахнутое окно, открывающее вид противного города. Без понятия, где я, но примерно в четырехстах футов от земли. Как я уже говорила, я ни разу не выбиралась за пределы своего богатого района. Скорее всего, это центр. Мегаполис шумит жизнью. Рев машин, голоса прохожих, безостановочное движение. Утро вцепилось в каждого своими рутинными обязанностями. Стройные высотки прикрывают кровавую бойню палящего солнца; люди, как муравьи, снуют в хаотичном порядке; где-то вдалеке тянется ровная полоска реки Скулкилл. Филадельфия проснулась.
Ненавижу этот город. Всей душой, всем сердцем, каждой клеткой.
Мой родной Нью-Йорк, как же я скучаю и хочу вернуться!
Там осталось все, там осталась Она…
– Ну что, Его Величество выспалось? Изволите чего-нибудь или обойдетесь?
Высокий брюнет в кожаной куртке и порванных джинсах оценивающе уставляется на меня. Его то ли голубые, то ли зеленые глаза с некой хищностью таращатся на мои неприкрытые ноги. Меня ни капли это не смущает. Чувство стыдливости продалось нехорошей стороне еще давно, как и многое другое…
Уголки его рта немного приподнимаются, и вместе со скудной улыбкой на правой щеке вырисовывается глубокая ямочка.
– Ты кто такой? – забывая о всяком такте, грубо спрашиваю я.
– М-да, это самый главный вопрос…
Он нетерпеливо закатывает глаза и садится на диван, закидывая ногу на ногу.
– Отвечай. И вообще, что я здесь делаю?!
– Стоишь и смотришь в окно, как я успел заметить.
– Слушай, будешь острить с какой-нибудь наивной дурой, а со мной, будь добр, отвечай по делу.
– Быть добрым? К тебе? – Раскат неуместного смеха. – С чего вдруг? К бешеной, которая ходит по проезжей части в час ночи, а потом накидывается на незнакомого человека, желающего помочь? Заслуживаешь ли ты? Не думаю.
Он не так прост. Обычно всякий пугался моего напора и отступал, а этот, похоже, даже не собирается. Сказать честно, я не привыкла к подобному.
На его лице открыто заиграла насмешка.
– Окей, я, наверное, должна извиниться? – строя невинные глазки, с напускным пафосом выдаю я. – Не дождешься. Какого черта я нахожусь неизвестно где, неизвестно в чем? Какое право ты имел меня переодевать?
– Твое порванное недоплатье было все в грязи и крови. Я не собирался пускать тебя на свой диван в этом.
Он тычет в угол, где валяется уже половая тряпка, а не дизайнерский наряд за пару тысяч.
– И почему ты просто не отвез меня в больницу?
– Чтобы там вызвали копов? Проблем из-за какой-то неуравновешенной оборванки еще не хватало. Ты просто отрубилась. Скажи спасибо, что не оставил там, где все и произошло.
– Оборванки? Ха-ха-ха! Так меня еще никто не называл. Будешь моим первым… Что ж, если честно, мне плевать, кто ты. Дай мне телефон, я вызову машину и наконец покину этот клоповник.
– Ты со всеми ведешь себя как надменная тварь? – Брюнет встает, цепким взглядом выдавая раздражение.
– Со всеми.
– Поучись хоть базовым правилам хорошего тона!
– Поучись не лезть со своими наставлениями к незнакомому человеку.
– А я никуда и не лезу, это ты находишься в моем доме.
– Это ты принес меня сюда.
– Уже давно пожалел об этом.
– Впредь будешь более рассудительным.
Он внимательно смотрит в мои глаза, стараясь что-то понять, найти хоть каплю благодарности. Бесполезная попытка. По его лицу скользит недовольство, но он все-таки протягивает телефон, а после, хлопая дверью, уходит в другую комнату.
Машина приезжает через десять минут. Даже скорая не появляется так быстро, как охрана, узнавшая мое текущее местоположение.
Последний раз оглядываюсь по сторонам квартиры, ставшей мне очередным незапланированным пристанищем на ночь, а затем в одной футболке, едва прикрывающей бедра и в расцарапанных лаковых туфлях, спускаюсь вниз.
Еще одна дурацкая ночь в копилку.
Глава 2
Молчаливый Стив, верный и преданный телохранитель везет меня домой. Он, как и все охранники, не позволяет себе лишних эмоций, но его мудрый взгляд, как у мастера Йоды, бороздит укором. Хоть у кого-то… Папаша побаивается на меня так смотреть, стараясь лишний раз не задевать мой пылкий нрав.
Уверена, меня уже ждет мистер Уэйд Коуэн с очередной порцией поучений. Терпеть его не могу! Мой отец – огромная заноза в заднице. А после того, что мне довелось вчера увидеть, – еще и предатель.
Прошел почти год после того, как маму закопали в земле, а он уже нашел ей замену в лице мерзкой блондинки и по совместительству партнера по бизнесу – мисс кошмарные кривые ноги. Он представил ее как свою спутницу, намекая на то, что в будущем она может стать моей мачехой. И не нашел места лучше, как на приеме у своего инвестора. Лучше бы он не брал меня с собой, придурок. Надеюсь, я заставила его краснеть перед напыщенными толстосумами и их расфуфыренными женушками. Я закатила знатную сцену, о которой еще долго будут судачить.
– Мисс, ваш отец ждет вас в гостиной, – открывая дверь, сразу же заявляет экономка.
Я лишь бросаю на нее недовольный взгляд и поднимаюсь к себе в комнату, игнорируя все ее попытки обратить на себя внимание.
Нервный топот ножек преследует меня до лестницы.
– Дакота, я прошу вас, вернитесь. Мистер Коуэн очень переживает, он ночь не спал, обзванивая все больницы. Пожалуйста.
Экономка становится впереди, преграждая путь, но она одна из немногих, на кого я никогда не вымещала и не вымещаю свой гнев.
Пышнотелая милая миссис Данн с добрыми, как у собаки, глазами всегда была снисходительна ко мне. Именно она поддерживала меня первое время, когда я горестно оплакивала великую потерю всей своей жизни. Это потом я сорвалась, и даже ее чуткая натура не смогла угомонить взбесившуюся девчонку.
– Вы видите, в каком я состоянии? Не думаю, что отец обрадуется, если заметит, что на мне надето.
Я вру, на самом деле мне плевать, что он скажет или что подумает. Он видел меня и в обстоятельствах похлеще. Но чтобы не заваривать очередной конфликт, я все же прибегаю к подобной уловке.
– Хорошо, милая. Я скажу, что вы спуститесь чуть позже.
Прохожу мимо отцовской комнаты и замечаю, что после вчерашней разрушительной вакханалии и следа не осталось: все убрали. Мебель вернули на свои места, заменили постельное белье. Вот только зеркало и стеклянный столик уже не вернуть, они пали жертвой ночной разборки.
Ах, какая досада! Шутка, конечно же.
В своей жизни я устраивала всего лишь два погрома, и вчера был второй. Впервые это случилось еще в Нью-Йорке. Спустя пару недель после похорон я вернулась домой и наткнулась на коробки с вещами матери. Ее потихоньку принялись стирать из моей памяти. Начали с простого. Тогда я разгромила свою спальню так, что не осталось ничего уцелевшего. Это был мой первый приступ агрессии, в будущем переросший в диагноз.
Скорбь не должна переходить в гнев, потому что тогда человек становится монстром. Я стерла границы и превратилась в неуправляемое больное чудовище. Сначала были мелкие выходки, что-то наподобие побегов из дома, сильного алкогольного опьянения, невероятной раздражительности. Дальше – больше: аморальное поведение, драки, крупные скандалы. Я забросила учебу, пустилась во все тяжкие. Сложно представить хорошую девочку в такой ситуации, но, поверьте, возможно. Я действительно была милой, успешной, доброй, я была золотым ребенком таких же родителей. Но злость – это темнота. А в темноте очень легко заблудиться. И я заблудилась.
Доктора говорили, что это деструктивное поведение после психической травмы, совместившее в себе все виды агрессии. Обеспокоенный отец притащил самого лучшего психолога, для которого я стала лишь очередной подопытной мышью. Как вы уже поняли, он мне ничем не помог, а еще больше разозлил.
Не сказать, чтобы я тащусь от всего происходящего, скорее, мне даже плевать. Мне на все плевать! Индифферентность не коснулась только одного – мертвой матери (1). Мысли об ее отсутствии вызывают плохие эмоции и управляют моим буйством.
Ее не стало – не стало и какой-то части меня. Она утащила ее с собой.
Я зла на нее, на отца, на этот мир. Все из-за них. Они виноваты в том, что уничтожили во мне человечность. А теперь я постоянно слышу мольбу, которая должна побудить меня сжалиться. Но я не смогу, а главное, не захочу этого сделать.
Стук в дверь. Легкий, неуверенный. Папаша пожаловал.
Я вздыхаю так, словно кричу: «Больше не могу!» Мое шаткое терпение и правда на исходе.
– Дакота…
Он стоит возле порога, боясь начать разговор. В красных, от бессонной ночи, глазах читается усталость, боль, страдание. Я знаю, ему осточертело мое отвратительное поведение, но он ни разу так и не сорвался, не крикнул, не упрекнул. Железная нервная система. Все-таки он тот еще крепкий орешек! Я бы уже давно сослала такую дочурку на другой конец света.
– Мне нужно принять душ, – холодно говорю я.
– Где ты была? Почему у тебя царапины на ногах? Ты опять с кем-то подралась? С тобой все хорошо?
– Ох, как много вопросов, не знаю даже с какого начать. Может, ни с какого?
– Доченька, пожалуйста, поговори со мной.
– Я тебе еще вчера все сказала.
И тут я впервые вижу что-то новенькое во всей этой знакомой ситуации, знакомой беседе. Он усаживается на пол возле моей кровати и, ухватившись за волосы, начинает тихонько лить слезы. Капли соленой жидкости стекают по его щекам, цепляясь за подбородок, чтобы потом уйти в небытие.
Твою макаронину! Вот это поворот!
Он ни разу не плакал при мне. Похороны я не считаю, тогда была действительно серьезная причина. Но вот сейчас я откровенно в неком шоке.
– Господи, я думал, что с тобой что-то случилось…
– В который раз? – надевая халат, устало спрашиваю я.
– Я не знаю… сбился со счета. Я боюсь даже представить, что будет, если с тобой что-то случится. Я не смогу жить с этим.
– Маме ты тоже так говорил? Ну ничего, живешь же как-то, даже новую избранницу себе нашел.
Зря я это начала. Горячие вспышки искр в глубине души начинают прокладывать губительные дорожки, ускоряя пульс моего эмоционального состояния до предела. Уже чувствую, как меня снова трясет от злости.
– Я живу только ради тебя и Ив.
– Ага, а еще ради любовницы.
– Она не любовница.
– Ой, давай не будем! Я не маленькая девчонка. Она неплохо целуется? В постели хороша?
– Даки!
– Я прошу тебя, отстань от меня. Или ты ждешь, что я буду извиняться?
– Нет, не жду.
– Правильно. Пап, уходи, а?
– Я не уйду, пока мы серьезно не поговорим.
– А сейчас мы говорим не серьезно?
Отец утирает последние капли со щек. Мне ни сколько его не жалко. Я бездушна, моя глубина пуста. И никакие слезы и слова не заполнят ее. Как говорил Конфуций: «Из всех преступлений самое тяжкое – бессердечие». И я преступница. Я больше не способна чувствовать других людей. Из меня вырвали это гребанное сердце.
– Я знаю, что ты обо мне думаешь.
– Сомневаюсь! – Я повышаю голос. – Хочешь правду? Я думаю, ты мерзкий предатель. Через неделю будет ровно год, как не стало матери. Через неделю! Семнадцатого августа. А ты уже нашел ей замену. Но только кривоногая партнерша никогда не станет частью этой семьи, понял?
– Родная, послушай…
– … не перебивай меня! Раз уж я начала, то скажу все. Не смей ее сюда больше приводить. Пожалей. Я устрою ей здесь адскую жизнь, если ты не прислушаешься. Поверь мне, я сделаю все возможное, чтобы она забрала свои шмотки и укатила как можно подальше отсюда. Ей еще долго будут сниться кошмары.
– Почему ты так меня ненавидишь, а? Разве ты злишься именно из-за того, что я нашел кого-то другого? Скажи правду, давай! – Его лицо кривится в гримасе отчаяния.
Он задал очень опасный вопрос. Рискнул по-крупному. Мы дошли до финальной точки. Я никогда не говорила об этом. Все это время я молчала, но подсознательно знала, что именно во мне заставило ненавидеть близкого человека с первых же дней утраты.
– Ах, ты хочешь знать первопричину? Ты сам захотел, милый папочка. – Теперь меня точно не остановить. – Во всем, что произошло с мамой, виноват только ты. Она наглоталась таблеток из-за тебя. Из-за твоего невнимания к ней, черствости. Думаешь, я не слышала, как иногда поздними ночами, когда ты был на очередной «сделке», она плакала. Она чувствовала что-то, и теперь я знаю, что именно. Она поступила очень плохо, но ты причина этому.
– Вот оно что… Значит, такого ты обо мне мнения. Самого низкого?
– Понадобился год, чтобы это понять?
Он содрогнулся и сел на кровать, сжимая кулаки. Когда он так делает, это значит, что боль в его душе достигла максимальной отметки. Его губы вытягиваются в прямую линию, а глаза загораются задумчивостью. Сейчас он на перепутье мыслей, и только ему известно их содержание.
– Дакота, ты ошибаешься, – пару раз глубоко вздохнув, спокойно говорит отец.
– Не успокаивай себя.
– Я никогда не изменял твоей матери. Я любил ее. Хочешь понять, почему она так поступила? Об этом знают немногие, потому что она сама этого пожелала!
– Что ты имеешь в виду?! Не смей мне сейчас врать, понял? Хорошо подумай, прежде чем открыть рот.
– Она была больна. Мередит решила уйти только потому, что не смогла смириться с уже поджидающей ее смертью.
Мне кажется, снаружи, посреди ясного неба грянул сильнейший громовой раскат. Барабанные перепонки завибрировали так сильно, что стало нестерпимо больно. В ушах встал неприятный шум. Меня бросило то ли в жар, то ли в холод. Впервые за долгое время я почувствовала что-то другое, кроме злости. Растерянность.
Сама не замечаю, как оказываюсь у стены, прижатая неприятно-болезненным открытием.
– Ранняя стадия бокового амиотрофического склероза… И болезнь стремительно прогрессировала. Она не могла больше выступать. А ты же знаешь, что танцы для нее значили многое, но не больше чем ты с Ив. Мередит не хотела, чтобы вы, привыкшие видеть ее в хорошей форме, страдали от того, что могли бы увидеть ее в плохой. Она не хотела быть обузой. Она не хотела быть овощем, за которым постоянно нужно следить. Ты же сама знаешь, какой она была неугомонной, вечно в движении. Мы посетили десяток врачей, даже начали лечение, и я думал, что она смирилась. Мередит прошла несколько процедур и немного приободрилась, перестала плакать, даже меня успокаивала. Мы хотели вам рассказать, но она все решила сама. Я не заметил, что на самом деле у нее было на душе. И если винить меня, то только за это.
На меня как будто вылили все помои мира. И от этого я почувствовала еще большую злость на отца, весь белый свет и на нее – собственную мать.
Какое право она имела на молчание?! Какое гребанное право она имела на то, чтобы не сказать мне об этом?! Она поступила максимально эгоистично, убив себя. Но если бы только я знала о болезни, я бы не позволила случиться подобному. Я бы из кожи вон вылезла, но не дала ей уйти вот так.
«Если» – ужасное слово. Не будь этого «Если», все было бы хорошо. Это «Если» дает ложную надежду, а потом же оно и растаптывает ее, злостно смеясь прямо в лицо.
Как же больно. Господи, как же мне сейчас больно! От некоторых травм нет никакого лечения. Ни одна способность, ни одно лекарство в мире не сможет затянуть рану, которая навсегда отпечаталась рваной полосой на груди. За что мне все это?! За что?
– Тебе сейчас лучше уйти, – стараясь не разреветься у него на глазах, почти мертвым голосом шепчу я.
Отец впервые за долгое время не задает вопросов и делает то, что я прошу. Дверь закрывается, укрывая весь дом от того, что сейчас произойдет.
Вот так я и живу. Паршиво правда?
***
Чуть больше года назад
– Милая, как все прошло? – Мама встречает меня на пороге дома, изведясь в томительном ожидании.
Только что я закончила свой экзаменационный проект в Джулиард. И как всегда – на отлично. Я в числе лучших студентов хореографического факультета академической программы, талантливая, амбициозная, стремящаяся к совершенству. Этим я пошла в свою мать, знаменитого хореографа, владелице прославленной танцевальной студии Нью-Йорка – Мередит Коуэн. Она известна в США и в тесных кругах считается чуть ли не кумиром. Она стала примером, на который многие ровнялись, и я не была исключением, с самого детства заручившись добиться такого же успеха. Я шла к нему уверено, упорно, ловко преодолевая трудности.
Сияющей улыбкой я отвечаю на ее вопрос, на что получаю такую же реакцию в ответ.
– Моя девочка, я так горжусь тобой!
– Все благодаря тебе.
– Не говори глупостей! Ты талантлива и даже больше, чем я. Исполнительная техника у тебя на высшем уровне, в этом ты переплюнула всех. И ты добьешься большего. Мне будет приятно потом слушать, что моя дочь превзошла своего первого наставника!
– Ага, только дай мне еще пару лет, и так точно будет! – хохочу я.
– Не сомневаюсь!
Мы идем на кухню, чтобы отпраздновать это маленькое событие, маленький шажок к огромной цели. Вопреки строгой диете, мы наваливаемся на брауни. Сегодня можно. Сегодня есть повод.
– А как у тебя успехи? Что в студии?
– Все по-старому. Дела идут хорошо. Скоро конкурс штата, готово три группы. Думаю, мы всех сделаем. Программу, которую я придумала, вряд ли кто-то сможет переплюнуть!
– Кто бы сомневался. А твое выступление на Бродвее когда? Хочу заранее знать, чтобы не планировать ничего в этот день.
Подавившись куском, мама заходится кашлем, а после мрачнеет. Ее лицо сразу же приобретает серый оттенок. Почти незаметные морщинки у глаз и губ светятся, словно гирлянды на рождественской елке.
– Ох, калорийная зараза, не в то горло пошло. Что ты спрашивала? Ах, да… Я не буду выступать, – затяжно кашляя, мимолетно заявляет она.
– Что?! Почему? Что-то случилось?
Впервые слышу из уст матери нечто подобное. Сколько я себя помню, она не отменила ни одного концерта. Причина должна быть, мягко сказать, серьезной.
– Да ничего страшного, просто все перенесется на август. Там вставили что-то другое на этот месяц.
– Понятно. Ну что же, буду ждать с нетерпением.
– А давай сегодня вытащим всех на свежий воздух? Может, в Парк Пелхэм Бэй? На байдарках поплаваем, посидим, как в старые добрые времена?
– Неплохая идея! Давно мы там не были, года два точно.
– Да, все такие занятые, что на семейный отдых времени не хватает. Эту ошибку нужно устранять.
***
Это был конец июня. Я вспомнила тот момент. Если бы я только знала, что на самом деле происходило, настоящую причину отмены выступления…
Она уже была в курсе, что больна и молчала.
А эта совместная поездка в парк…
В памяти всплывает солнечный теплый день, мама, Ив и отец. Мы так весело провели время, катаясь на байдарках, а после устроив пикник у пролива. Мы болтали, рассказывали шутки, танцевали, Ивонна пыталась нарисовать наши портреты. Я помню ярко-синее небо, лениво плывущие взбитые облака, щекочущий ноздри запах зеленой травы и… знакомый задор матери с едва заметными грустными глазами. Она иногда задумывалась о чем-то, но я и представить себе не могла, что мысли в ее голове были страшными.
1. Индифферентность – безразличное отношение к чему-либо.