Czytaj książkę: «100 лет без любви»

Часть 1. Непрощенные

Пролог

У обочины дороги стояли две женщины. Одна крупная, статная, в богатых одеждах и золоте. Ее огромные черные глаза выделялись на смуглом красивом лице. Она смотрела на дорогу, явно кого-то поджидая. Другая намного моложе – невысокого роста, худенькая. Одета она была скромнее первой, без единого украшения. Русые волосы распущены по плечам и лицо пугающе бледное и очень грустное. Ветер трепал полы ее сарафана и, казалось, продувает ее насквозь. Она обхватила себя руками, то ли в попытке согреться, то ли чтобы защититься от кого-то или чего-то. Она тоже смотрела на дорогу, и глаза ее блестели нездоровым блеском.

– Не бойся, нас не увидят, – сказала старшая. – Я прочла заклятье.

Младшая не ответила, продолжая внимательно вглядываться куда-то.

– Не видишь его? – снова заговорила старшая. – Вон он, в кустах прячется. – Она указала рукой на куст Волчьего лыка на противоположной стороне дороги.

Девушка повернула голову и только тогда заметила мужчину цыганской наружности. Он уже даже не прятался, а стоял возле живой изгороди, сжимая в руке нож. Мужчина тоже кого-то поджидал, при этом выглядел довольно решительно. Возможно когда-то он был красивым, а сейчас лицо покрывала нездоровая серость, глаза ввалились, и под ними залегли темные круги.

На дороге показалась телега, запряженная двумя лошадьми. Старшая женщина разом подобралась и принялась что-то бормотать шепотом. Мужчина вышел из кустов и преградил путь телеге. Тот, что в последний момент натянул вожжи, смотрел на него с испугом. Маленькие глазки часто моргали на веснушчатом лице. Рот кривился и подергивался, словно он пытался что-то сказать и никак не получалось.

Цыган молча запрыгнул в телегу и занес над несчастным нож. Он сказал всего одно слово «Месть» и резко опустил руку. Дальше произошло все стремительно. Старшая женщина сделала движение руками, словно отталкивая от себя кого-то, и цыган полетел кубарем в кювет. Рябой со всей дури хлестнул лошадей, и телега помчалась вперед, оставляя за собой пыльный след. Только его и видели.

– И что теперь? – спросила младшая у старшей.

– Все. Нож убийцы не коснулся жертвы. Можешь быть спокойной, проклятие не действует.

– А как же он? – Младшая кивнула на цыгана, который лежал возле кустов и не подавал признаков жизни.

– В его жизни ничего не изменится. Сегодня же тот подаст на него в полицию, а дальше суд и каторга, как и должно быть. Он сам выбрал свой жизненный путь. Да и Ганс долго не протянет. Не от ножа, так в вонючей канаве сгинет. Пьянка его погубит.

Молодая медленно кивнула и равнодушно отвернулась от дороги. Все это ее уже не касалось, потому что это были последние отголоски ее прошлой жизни, в которой она умерла.

Глава 1

Рабочий день закончился. Я слышала, как народ расходится по домам, веселится в предвкушении выходных. Машинально отвечала на дежурные «пока» или «до понедельника», а сама бесилась, что не могу последовать их примеру. Агенты, как с цепи сорвались, решили за один день перевыполнить недельный план. Заявки все не заканчивались.

Около семи я, наконец-то, провела последнюю заявку и выключила ненавистный компьютер. Голова гудела, а перед глазами мелькали колонки цифр. Работа оператора – конвейер, где ты, как робот, зацикливаешься на одном и том же. К концу рабочего дня чувствуешь, как из тебя вытягивают последние силы, словно это веревочка, намотанная на катушку, конец которой кто-то удерживает и уходит все дальше и дальше. А когда ее остается совсем немного, выдергивает силой. И вот какое-то время пустая катушка внутри тебя вращается, создавая бесполезный шум, а потом замирает, и наступает опустошение, близкое к отупению.

Офис давно опустел. Я прислушивалась к своим шагам в пустом коридоре и пыталась побороть усталость. За год работы я научилась быстро переключаться. Достаточно представить, что идешь в тяжелой шубе, которая давит тебе на плечи и сгибает спину. Позвоночник «трещит», поясницу ломит. И вот ты ее скидываешь, одним движением сбрасываешь с плеч. Не оборачиваешься – идешь дальше, ощущая легкость во всем теле. Это работало, нужно только включить воображение.

Улица встретила порывом ледяного ветра и темнотой. Пальцы окоченели, пока я закрывала тяжелую металлическую дверь и запирала замок. Фонари не горели – вот почему мне показалось темнее обычного.

Начало ноября – не зима еще и уже не осень, ни то, ни се. Воздух морозный, а снега нет. Я застегнула куртку доверху, натянула капюшон и потуже намотала шарф, чтобы не дать ветру ни малейшего шанса добраться до моего тела. Живу я совсем рядом – два двора, и мой дом. Улица пустовала. Народ попрятался в домах, спасаясь от почти зимней стужи. Редкие прохожие спешили куда-то по делам, кутаясь в воротники и капюшоны.

Мой район самый старый в городе, недалеко от автовокзала, рядом с лесом. Половина домов здесь предназначены под снос уже лет десять как. А пока городским властям не до них, там живут люди. И у нас с бабушкой квартира на втором этаже двухэтажного дома барачного типа.

Я очень люблю свой район! И не потому, что родилась здесь и выросла. Хотя, привычка срабатывает тоже. Тут уютные небольшие дворики. Нет супермаркетов и торговых центров, зато в маленьком магазинчике тебя встретят, как родную, поздороваются, спросят, как дела. О том, что рано или поздно, когда власти доберутся и до нас, придется куда-то переезжать, стараюсь не думать. Зачем портить себе настроение раньше времени.

Я прибавила шагу – прошла всего ничего, а замерзла, как цуцик.

Квартиру эту получил мой дед, когда они с бабушкой только поженились. Там родилась моя мама, вышла замуж за папу, схоронила его, а потом и сама умерла от горя, когда мне было четыре года. У бабушки осталась только я. Дед еще в молодости подался на Север на заработки, да так и остался там. Говорят, у него даже семья есть, если, конечно, он сам еще жив. Я его видела только на фотографии.

Я подошла к дому, не чувствуя пальцев ног. Нужно было обувать зимние сапоги, а не эти на тонкой подошве. «Все бы тебе форсить!» – как ни скажет бабушка.

Странно, свет на кухне не горит. Обычно в это время бабуля стряпает и ждет меня. Нехорошие предчувствия кольнули душу, когда я не уловила запаха готовящейся еды возле двери. Только бы с бабулей все было в порядке, твердила я, отпирая замок дрожащими пальцами.

Телевизор не работал – в квартире стояла могильная тишина. Паника накатывала волнами, заставляя руки трусливо дрожать. Хотелось закричать, позвать бабулю, но я боялась, что вопль повиснет в пустоте и останется без ответа. Наконец я справилась с молнией на сапогах, отшвырнула их в сторону и, не раздеваясь, побежала в спальню.

Бабушка лежала в кровати, до подбородка укрытая одеялом. Лицо ее пылало, и с губ срывалось хриплое дыхание.

– Что случилось?

Ноги мои словно приросли к полу. Вдруг стало так страшно – что если она сейчас умрет?

– Заболела я, Женечка, кажись. Совсем худо…

Ну конечно! В этот момент я готова была растерзать себя или запытать до смерти. Видела же, что ей нездоровится, кашляет несколько дней и на слабость жалуется. А я, эгоистка, не придавала этому значения, думала само пройдет.

На негнущихся ногах я подошла к кровати и пощупала ее лоб.

– Господи, да ты же огненная! Температура высоченная!

– Дышать больно…

Только тут я заметила, что губы у бабули синевато-фиолетовые. Такого же цвета тень, только светлее, залегла вокруг губ.

– Нужно звонить в скорую…

Я побежала в коридор за телефоном. Бабуля пыталась протестовать, но я ее не слушала. Ставшими вдруг ватными пальцами набирала номер скорой. Никогда раньше не видела свою горячо любимую бабушку в таком состоянии. Если с ней что-нибудь случится, я останусь совсем одна. Даже представить себе не могла, как буду жить без нее. Она – это все что у меня есть. Сейчас мне казалось, что не станет ее, перестану существовать и я.

Минуты, что превратились в вечность, пока ехала скорая, я сидела возле бабушки, как была – в пальто, и держала ее горячую руку. Говорить я ей запретила, боялась, что не смогу отвечать спокойно, прорвется та паника, что переполняла меня. Едва сдерживала слезы, так мне было ее жалко.

Первое, что сделала врач скорой помощи – вколол ей какой-то укол.

– Похоже на воспаление легких, – заключила она, прослушав бабушку. – Госпитализируем, – кивнула санитарам.

Я даже сообразить ничего не успела, как в комнате появились носилки. Два санитара переложили на них бабушку. Домашнее одеяло осталось на кровати, а ее накрыли больничным. Я только и успела, что подоткнуть одеяло со всех сторон, как бабушку уже выносили из квартиры.

– А можно мне с вами?

– Не нужно! – сказала, как отрезала, врач. – Сегодня мы поместим вашу бабушку в реанимацию. Понаблюдаем… Бог даст, сможете навестить ее завтра.

И я осталась одна в пустой квартире. По-моему впервые за всю мою сознательную жизнь. Никогда до этого бабуля не лежала в больнице, не выходила из дома дольше, чем на пару часов, не бросала меня…

Минут пять я стояла в коридоре, глядя на кухонное окно. Голые раскидистые ветки черемухи били по стеклу под шквалом ветра. В темноте они казались костлявыми лапами чудовища. Холодок пробежал по спине. Одинокая струйка скатилась меж лопаток. Только тут я сообразила, что до сих пор в пальто.

Страшно поворачиваться к врагу спиной. А черемуха за окном казалось именно такой – чудовищем, что только и выжидает время, чтобы напасть на меня. Впереди чернеют не менее жуткие проемы в зал и спальню. Дверей у нас никогда не было. Дом спроектирован так, что коридор плавно перетекает в кухню. Из него же через арки проходишь в зал и бабушкину спальню. Есть еще одна комнатка, которая считается моей. В нее попадаешь уже из зала через такую же небольшую арку. И раньше я никогда не задумывалась, хорошо или плохо отсутствие дверей. А сейчас за пределами коридора, в темных углах, мне чудились монстры, что покинули столетние норы и поджидают меня – невинную жертву.

От страха я покрылась липким потом и чувствовала себя больной. Каждый шаг давался с трудом. Умом понимала, что нахожусь дома – в самом безопасном месте, где все знакомо и привычно с детства, но что-то случилось с моей психикой, вдруг сделав ее неустойчивой. Одна мысль сверлила мозг – случись что с бабушкой, я останусь совсем одна.

К тому моменту, как я добралась до шкафа, свет уже горел в кухне, зале и бабушкиной спальне. Страх немного отступил, и я смогла раздеться. Не успела я подумать, чем же занять себя, чтобы отвлечься от грустных мыслей, как раздался громкий стук в дверь. Вторил ему голос подруги детства, живущей подо мной, Наташи:

– Женька, открой! Ты вызывала скорую? Что случилось? – спросила она, вбегая в квартиру.

– Бабушка заболела.

– Что-то серьезное? Ее увезли?

– Говорят, воспаление легких. Мне не разрешили поехать…

Тут я почувствовала, как предательские слезы застилают глаза. Отвернулась и пошла в комнату, предоставив Наташу самой себе.

– Эй, ты чего? – опустилась она рядом со мной на старый скрипучий диван. – Воспаление легких – не конец света. Вылечат…

– А возраст? – шмыгнула я.

– Да у тебя бабуля еще совсем не старая. Сколько ей – шестьдесят?

– Шестьдесят пять.

– Все равно еще не старая и довольно крепкая. Поправится. Завтра вместе навестим ее.

Наташа обняла меня за плечи и ждала, пока я успокоюсь. Хорошая она, верная. Мы дружим с самого рождения. Вместе ходили в ясли, потом детский сад. Потом одиннадцать лет в школе. В прошлом году она поступила в политех на строительный факультет, а я пошла работать, чтобы помочь бабушке. Учиться решила заочно, только не определилась пока, кем бы хотела стать.

Нас с Наташей еще здорово сближало то, что обе мы считали себя сиротами. Она жила с отцом. Мать ее давным-давно погибла – ее сбила машина прямо возле нашего дома. Отец Наташи почти все время пропадал на работе. Поэтому у нас она бывала чаще, чем дома, и я по праву считала ее членом нашей семьи.

– Ты ужинала? – спросила Наташа, когда поток моих слез иссяк.

Я помотала головой.

– Тогда пошли… буду кормить тебя.

Наташа по-хозяйски доставала из холодильника масло, колбасу, сыр… Я с тоской наблюдала за ней и думала, что ни разу еще не было такой пятницы. Обычно бабуля меня ждала с чем-то вкусненьким – или беляшей моих любимых нажарит, или драников натрет… А иногда она по пятницам закатывала настоящий пир – пекла пироги с разными начинками, а потом мы с ней вместе пили чай с пирогами и говорили много-много, обо всем. От бабушки у меня не было секретов, она – мой самый любимый человек и лучшая подруга.

– Тут пельмени есть, будешь? – спросила Наташа, выныривая из холодильника.

Я, хоть и знала, что нужно поесть, но аппетита не было. Поэтому от пельменей отказалась.

– А я поем, можно? Бабуля твоя их мастерски лепит…

Засиделись мы допоздна. Наташа рассказывала о своем новом ухажере и как у них все хорошо. У нее вообще талант знакомиться с парнями. И все они в нее влюбляются. Правда, она через какое-то время начинает находить в них недостатки. Поэтому романы ее не длятся долго. Пару месяцев и смена кавалера. Наверное, когда-нибудь она встретит своего принца и будет жить с ним долго и счастливо. А пока ищет…

У меня все не так. В девятом классе мне предложил встречаться Сергей Банчев – рослый мускулистый парень. Мы даже несколько раз в кино сходили, и целоваться он лез настойчиво. А через какое-то время я увидела его с Лидкой Вертинской – первой красавицей нашего класса. В одиннадцатом классе я познакомилась с первокурсником нашего политеха. Вроде как у нас закрутился настоящий роман. Но студент оказался таким нудным и жадным, что роман не продлился и двух месяцев. Я просто решила, что без него мне интереснее, чем с ним. А сейчас мне и некогда крутить амуры – работа отнимает много времени. А может, я тоже жду своего принца, а пока наслаждаюсь свободой.

Проводив Наташу, я постелила себе на диване в зале, включила телевизор и забралась под одеяло. Паника, наконец, отступила, спасибо Наташе. Я поняла, что не все так страшно, как мне кажется. Бабушка обязательно поправится, и заживем мы как раньше, а то и лучше. И нечего придаваться мрачным мыслям и накручивать себя.

Только сон вот не шел. Обычно я люблю засыпать под телевизор. И в пятницу меня смаривает быстрее всего. А тут ни в одном глазу.

Я ворочалась с боку на бок. Телевизор выключался несколько раз. Через время снова включала и ставила на выключение. Но заснуть не могла.

Почему-то вспомнилось детство и любимая кукла, с которой я практически не расставалась – и купалась, и ела с ней, и каждый вечер клала ее с собой в постель. А где она, эта кукла сейчас? Наверное, в бабушкином сундуке – больше ей негде быть.

Прямо возле входной двери в нашей квартире имелась просторная ниша, которую занимал старинный бабушкин сундук. Она туда складывала лоскуты ткани, старые вещи, которые выкинуть жалко. Там же хранились мои игрушки. В детстве мы с Наташей обожали играть на этом сундуке. Ниша отгораживалась от коридора занавесками, и нас там никто не видел. Мы наряжали кукол в бабушкины лоскуты и просиживали там целыми днями.

Сейчас мне сундук и ниша не казались такими большими, как в детстве. Да и лоскуты ткани не выглядели по-королевски красивыми. Но запах неизменно рождал воспоминания о тех счастливых и беззаботных днях.

Я распахнула сундук, забралась в него и принялась искать свою любимую куклу, аккуратно перекладывая вещи. Маленькая бархатная коробочка сразу привлекла мое внимание. Раньше я ее здесь не видела. Внутри была брошка. Я сразу поняла, что она очень старинная и, наверное, жутко дорогая. Хоть я и не разбираюсь в камнях и драгоценных металлах, но не сомневалась, что брошь сделана из золота и усыпана не цветными стеклышками или самоцветами. Крепление у броши было сломанное – ушко, куда должна входить игла, отсутствовало. Интересно все-таки, откуда она тут взялась. Про куклу я забыла, а брошь взяла с собой и положила в сумочку. Решила, что покажу ее завтра бабушке и расспрошу.

В тот вечер никакое шестое чувство мне даже не намекнуло, что с появлением этой броши изменится вся моя жизнь. Но именно тогда все и началось.

Глава 2

Мы прятались в тальнике. Это было нашим местом. Ветки ивы скрывали нас со всех сторон от посторонних глаз. Озеро заросло камышом и больше напоминало болото, поэтому редко кто забредал сюда. А мы любили тут бывать.

– Я завтра еду на ярмарку, в город, – сказал Иван, прижимая меня к себе и целуя в макушку.

По коже пробежали мурашки, а в сердце закралась грусть.

– Надолго?

– С неделю пробуду там.

– Так долго…

– Не печалься, мое сокровище. – Иван поцеловал меня в щеку, стирая след от одинокой слезы. – Отец приболел, так бы он поехал. Значит, нужно мне, больше некому. Вот вернусь и зашлю сватов.

– Остановишься у дядьки?

– А то ж. Чать, не чужой. Примет.

Иван взял меня за руки и заглянул в глаза. Какие же они у него темные, почти черные. Смотришь в них и боишься, словно в омут засасывает. А когда он злится, глаза становятся словно у зверя дикого – горят, того и гляди искры посыплются.

– Вер, ты мне так и не ответила – хочешь ли моей стать?

Хочу ли я? Да вот уже полгода, как я ни о чем больше и мечтать-то не могу. Все мысли заняты тобой, Ваня. Как приехал ты к нам в деревню, увидела тебя впервые, так и потеряла покой. Грежу тобой, ночами ты мне снишься.

– Вань, давай потом поговорим… Вот вернешься и поговорим. Мне домой надо, мать злиться будет.

Я убежала, пока он не сказал что-нибудь. Не хотела видеть обиду на его лице.

– Где тебя носит, деваха ты бестолковая? – встретила меня мать словами.

Она колготилась на кухне, обед готовила. Щи уже томились в остывающей печи. Жара стояла невыносимая. Мать раскраснелась, пот струился по шее и голым плечам. Сегодня был хлебный день. Она встала в три утра, чтобы замесить тесто и напечь хлеба на неделю. Печь чаще летом не представлялось возможным, дом нагревался, как сковородка на углях, дышать становилось нечем. Была бы воля бати, заставлял бы он мать напекать хлеба на две недели впрок. Только не выдерживал он так долго – портился. Тогда бы батя убил мать за расточительство.

– На речку бегала искупнуться, – ответила я и уже хотела было прошмыгнуть мимо нее.

– А ну стой! – прикрикнула мать, вытирая лицо фартуком и из-под бровей глядя на меня. – Опять со своим цыганом виделась?

– Он не цыган.

– Ишь, засопела, – буркнула мать, стараясь говорить тише, как бы батя не услышал. Он хоть и отсиживался в сарае, но все равно не далеко, может услыхать. Тогда, не миновать беды. – Черный он, как смоль, вылитый цыган. Не пара он тебе, уясни уже. Не пара. Зачем время на него тратишь, коль не бывать вам вместе?

Что я могла ответить? Что люблю его больше жизни? Что минута без него равняется часу? Мать не поймет, а батя и вовсе пришибет.

Немцы мы, чистокровные. Немца мне и в женихи следовало выбирать. К тому же зажиточные у меня мать с отцом, а я у них единственная дочь. Они уже и Григория, урожденного Ганса, присмотрели мне в соседней деревне. Рябого, худого… но зато богатого и тоже чистокровного.

– Делом займись! – зло зыркнула мать. – Спозаранку корыто замочила. Поди, все скисло…

Я и забыла, что собиралась белье стирать. Как услыхала Ванькин позывной – свист, так и умчалась на крыльях любви.

Мыло загустело, белье покрылось склизким киселем. Поборов отвращение начала выуживать его из корыта, стараясь не думать, как же это противно. Мысли витали далеко. Ваня, Ваня, что же нам делать? Не бывать нам вместе, не позволят родители. Не смотреть мне в твои черные очи и не целовать шелковистые кудри.

* * *

Проснулась я, когда на улице уже полностью рассвело. Сидя в кровати, пыталась осознать, что же не так. Почему не покидает чувство, что я изменилась?

Выспалась я, как никогда. И аппетит разыгрался нешуточный. Налила себе кофе и соорудила неприличных размеров бутерброд с колбасой. Сейчас позавтракаю и отправлюсь к бабуле.

Наташа пришла, как и обещала.

– Встала? – заголосила она с порога. – Вот и отлично! А то думала, будить тебя придется.

По выходным я любила поваляться в постели. Могла даже затянуть с этим делом. Тогда бабушка ворчала, что все нормальные люди уже обедают, а я только завтракаю. Но, не виновата же я в том, что сова. Для меня в будние дни вставать в половине седьмого было настоящим испытанием. И я склонялась к мысли, что привыкнуть к этому невозможно.

Наташка же, напротив, была жаворонком. И частенько, когда мы с ней планировали что-нибудь на утро выходного, не срывалось задуманное только благодаря ей.

Оставив вещи в гардеробе приемного покоя и купив там же бахилы, мы поднялись на четвертый этаж. Медсестра на посту равнодушно поинтересовалась, к кому мы, и сообщила, что бабушку перевели из реанимации в палату интенсивной терапии. Я так обрадовалась, что опять едва не прослезилась.

– Неудобно, приперлись с пустыми руками, – сокрушалась Наташа, на пути к палате.

– Мы же не знаем, что ей можно. Сейчас разведаем, а потом я наготовлю и принесу.

Я знала точно, что бабушка поймет правильно и не обидится.

Палата была двухместной. Наверное потому, что интенсивной терапии. В тринадцать лет я целых три дня лежала в больнице с подозрением на аппендицит. Воспоминания сохранились кошмарные. Ряды коек с панцирными сетками, между которыми вдвоем не разминуться. Нестихающий шум, детский плач, духота… Я думала, что везде так. А тут тишина, стерильная чистота… В общем, я была приятно удивлена.

Бабуля казалась такой бледной и хрупкой на огромной кровати с поднимающимся верхом, что я почувствовала, как на глаза наворачиваются слезы. Но когда увидела улыбку на ее лице и что-то похожее на румянец, успокоилась. Вечно я все драматизирую.

– Баб Маша, ну вы нашли время болеть!

– Тише ты, оглашенная! – шикнула на Наташу бабуля, кивая на соседнюю кровать. Впрочем, поздно. Девушка – соседка уже проснулась и сонно таращилась на нас.

– Ой, простите, – без тени раскаяния в голосе проговорила Наташа и бодро затопала к единственному в палате стулу.

Мне ничего не оставалось, как присесть на краешек кровати.

– Как ты? – спросила я, с опаской поглядывая на тоненький проводок капельницы, тянущийся от бабулиной руки к штативу.

– Гораздо лучше, температуру сбили. Вот, капают все время… – Бабуля улыбнулась, и у меня на душе сразу потеплело. – Я бы хоть сегодня отсюда сбежала, да врачи говорят, что лечить будут неделю.

– Чего это ты придумала? Лечись, сколько положено.

– Ты ж там совсем одна.

– И мне не десять лет, – погладила я морщинистую руку.

– Я за ней пригляжу, баб Маш, – хохотнула Наташа из своего угла. – Баловаться не разрешу.

– А за тобой-то кто приглядит?

– Да, все нормально, баб Маш, справимся, – успокоила ее Наташа. – И вам тут скучать не дадим.

– Что тебе принести? Кормят нормально? – снова спросила я.

– Да, ты знаешь, – встрепенулась бабушка. – На завтрак давали очень даже приличную запеканку и какао. У меня даже аппетит разыгрался. Так что, ничего не нужно.

– Ладно, сами разберемся, – кивнула я. – Бабуль, я тут вещицу одну нашла…

И достала из сумки коробочку с брошью.

– Не знаешь, что это? И главное, откуда?..

– Ничего себе, красотища! – материализовалась за спиной Наташа.

Лицо бабули вытянулось от удивления. Казалось, она не верит своим глазам.

– Где ты это взяла?

– Нашла в твоем сундуке.

– Что, вот так спокойненько она там лежала?

– Ну, в общем-то, да… Я вчера искала куклу, ту мулатку, помнишь? Ну, и наткнулась на эту брошку.

Бабуля молчала какое-то время. Она взяла брошь и разглядывала ее, аккуратно поглаживая граненую поверхность камней. Мы с Наташей не нарушали повисшую тишину, даже девушка на соседней койке, казалось, боится пошевелиться, искоса поглядывая в нашу сторону.

– Словно вестник прошлого, – проговорила наконец бабушка.

– Это твоя брошь? – рискнула спросить я.

– Наша, семейная, – все так же задумчиво ответила она. – И давно потерянная. Вот уж не гадала, что найдется когда-нибудь…

– Баб Маш, расскажите, интересно же, – заканючила Наташа.

Бабуля очнулась и посмотрела на нас отчего-то повлажневшими глазами. И столько в них было грусти, словно картины прошлого, что промелькнули сейчас в ее памяти, были безрадостными, трагичными. Ее грусть передалась мне. И даже Наташа принялась смущенно рыться в сумке, проникаясь общим настроением.

– Можно сказать, что эта брошь – семейная реликвия, – вновь заговорила бабушка. – Сколько себя помню, она все время была у нас. Пока не потерялась во время переезда. Где мы только ее не искали… а она, оказывается, все время преспокойно лежала в сундуке.

– Переезда? Это ж сколько лет она считалась потерянной?

Я подсчитала в уме. Получалось больше сорока лет, потому что последний переезд был в ту квартиру, где мы сейчас живем. Бабуле тогда едва исполнилось двадцать. Она только вышла замуж, и молодой семье выделили отдельное жилье.

– Мама еще была жива. Она и отдала мне эту брошь, а я ее потеряла. По крайней мере, я так считала все эти годы. А она… ну надо же!

Бабуля протянула мне коробочку:

– Положи ее куда-нибудь, раз уж нашлась.

Как-то все было странно. Не заметила я радости в бабушкиных глазах от находки давно потерянной и дорогой сердцу вещи.

На обратном пути Наташа спросила:

– Не хочешь отнести брошь в ювелирку? Починить застежку?

– А зачем? Можно подумать ее кто-то будет носить. Она, конечно, красивая. Но как-то слишком… Да и страшно таким себя украшать, согласись.

– Дорогущая, наверное, – размышляла Наташа. – Интересно, сколько бабок можно за нее получить?

Почему-то думать об этом не хотелось. Из головы не шло бабушкино поведение. Какая-то странная реакция. Вроде должна радоваться находке, а такое впечатление, что бабушка даже расстроилась. О чем она думала, когда рассматривала брошь? Нужно будет расспросить поподробнее.

Дома я долго думала, куда бы положить вновь обретенную брошь. Решила не мудрствовать лукаво и спрятала коробочку в сахарнице от немецкого чайного сервиза. Он был такой тонкой работы и тоже достался бабушке от матери в качестве приданного, что служил для украшения – стоял в серванте. Во время генеральной уборки с него стиралась пыль, и он снова занимал свое почетное место. Я решила, что раритету самое то находиться в себе подобном.