Czytaj książkę: «Я – алкоголичка Вера»

© Надежда Нелидова, 2021

ISBN 978-5-0051-9898-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

БЛОГЕРША ТАНЬКА

– Ох, какая невыносимая боль!

– Женщина, не мешайте работать. Была бы невыносимая – в морге бы лежали, а не в приёмном покое. Не вынесли бы боли.

Всё так и есть. Интернет предупреждал: сожми зубы и терпи. Вскрики, стоны, ойканье, кряхтение и прочие непотребные звуки раздражают измученных, усталых врачей. Якобы пациент спекулирует и таким образом оттягивает на себя внимание от более серьёзных больных. Не та боль, что кричит – а та, что молчит.

Рядом очень полная женщина самостоятельно пыталась из кресла вскарабкаться на каталку. Она не знала, что скорую, из-за оптимизации санитаров, нынче нужно вызывать с бригадой «трезвых грузчиков». Приподнималась на руках, руки подламывались, она с воплем падала обратно. Пожилая санитарка и сестра выглядывали, как кукушки из часов, и, убедившись, что больная продолжает «симулировать», исчезали.

Наконец, бедняжка, дико вскрикнув, переползла-перевалилась и замерла, не дыша и вытаращившись. Елена Савельевна с ужасом встретилась с ней взглядом и поспешно отвела глаза. А если у женщины позвоночник, спинальная травма?! Если она в шоковом состоянии, и двигаться абсолютно противопоказано?!

С другой стороны, не хватало сестре и нянечке, при их грошовых зарплатах, ещё и в грузчики-тяжеловесы переквалифицироваться, надсаживаться и вывихивать спины, выкручивать руки. Женщинам по трудовому законодательству нельзя поднимать больше 7 килограмм.

Елена Савельевна возблагодарила бога за бараний вес.

***

У Елены Савельевны в жизни было два любимых занятия: сидеть в интернете и гулять на свежем воздухе. В сущности, у неё только и были эти единственные два дела – интернет и гулянье. Компьютерной грамотности её научили в последний год на почте, где она служила, иначе бы сократили. И всё равно сократили.

Насидится за компьютером – и на улицу. Обувь «прощай молодость»: мягкая, удобная, на толстой рубчатой подошве. Нога в ней спала.

Десять километров в любую погоду – Елена Савельевна, назло Пенсионному фонду, отмерившего позорный «период дожития», собралась жить долго и качественно. Разрумянится, разгладится лицом, насытит каждую клеточку кислородом, сбросит десяток лет. И, усталая, с приятно ноющими косточками, сядет один на один с товарищем – компьютером.

Обложится яблоками, морковкой, орешками, финиками, изюмом – всё недорого, но полезно – включит приглянувшийся фильм. Это было её пиршество желудка и духа, ежевечерний личный маленький кинотеатр, можно сказать, королевская ложа.

Ради неё, единственной, устраивался сей маленький кинематографический праздник. Ради неё, Елены Савельевны, сценарист ломал голову над захватывающим сюжетом. Для неё, зрительницы №1, снимались голливудские созвездия. Персонально для неё трудились режиссёры, операторы, ассистенты, осветители, гримёры. Ради неё, только ради неё одной выделялись миллионные бюджеты. И Елена Савельевна царственно хрустела морковкой.

Хочешь – смотри переживательные сериалы, хочешь – ужасайся квазарами, пульсарами и прочей космической нечистью, хочешь – путешествуй по всему миру. В принципе, она не прочь путешествовать «живьём», но, ради бога, с кем? Перебирала и отбраковывала подруг.

Та отличная компаньонка и покладистая, но сильно пожилая. Ей нужна сиделка и носильщик, а Елена Савельевна не нанималась. Эта умница – но хабалистая и хамоватая. Да чего там, хамка самая настоящая. Они поцапаются и подерутся уже на перроне, приедет полиция разнимать.

Третья – вдохновенная скряга и примется искать самый дешёвый отель и самое экономное задрипанное кафе. И будет в номере варить вонючий доширак в стакане, с кипятильником.

У четвёртой элементарное недержание речи. Если Елене Савельевне в обильном потоке слов удастся вставить слово – уже удача. А наедине в купе и гостиничном номере – хоть выпрыгивай в окно.

Пятая вся какая-то дистиллированная, правильная. Ни рыба ни мясо, будто в рассоле вымочена. Ни женским поделиться, ни похихикать, ни посплетничать.

Есть спокойная Катюша, прелесть – но та после совместной с Еленой Васильевной поездки в Турцию почему-то наотрез отказывается покупать тур на двоих. В общем, как в песне: «А тот сёмый, рослый да весёлый, сам не хотел меня брать».

***

Она весело перебирала лёгкими ногами в ботиках, радуясь новогоднему морозцу. И вдруг под предательски припорошённым снегом – страшно скользкий ледяной накат с сильным уклоном. И со всего долговязого роста она рухнула на лёд.

Успела подумать, какая я молодец, правильно падаю. Как учили в группе «Здоровье»: сгруппироваться – и бочком в позе эмбриона. Тогда откуда эта пронзившая боль и чувство странного смещения, будто сложились костяшки домино, и невозможность встать на ватные ноги? Вот так же мама с шейкой бедра… Только не шейка, ах только не шейка – гроза, кошмар, ужас и приговор женщинам 50+.

Но какие у нас родные, милые люди! Говорят, за границей прохожие шарахаются от упавшего человека: потом разборок со страховой компанией не оберёшься. У нас заахали, набежали, подняли. Прижали салфетку к рассечённой брови, отвели в сторонку, кто-то уже вызывал скорую.

***

– О, ещё одна, по ходу, звезданулась! Блин, и чего я на неё не поставила? Везучая ты, Танька. Попёрло, донаты закапали.

Школа три недели как на дистанте, на улицах свирепствуют дружинники, хватают и штрафуют: карантин. Деффки усеяли подоконник и придвинутый к окну стол. Хозяйка комнаты, начинающая блогерша Танька взгромоздилась на спинку кресла. У неё есть всё для онлайна: программа, камеры, микрофон, лампы освещения. Отчим купил.

С вечера сгоняла мелкую, та под окном выбрала участок тротуара с наклоном. Трудолюбиво бегала туда-сюда, поливала накат водой из полторашек, за ночь схватилось. Дворовые пацаны тут же затеяли толкаться на ледяном покатом озерце, довели скользкость до годного состояния. Время от времени мелкая, засунув за щёку бакшиш: чупа-чупс или сникерс – пританцовывая, бежала присыпать снегом, маскировать ловушку.

Если прохожий чебурахнулся, вскочил и отряхнулся – в интернете выходило до 5 тысяч просмотров, где-то где-то по полтиннику деревянными. Захромал – стольник. А за дылду старушенцию, которая барахталась на льду таракашкой и которую отвели и усадили на заборчик – не грех бы донатить и по триста.

Обхохочешься над этими плясками на льду, какие они выписывают ногами кренделя-восьмёрки, как прикольно машут руками, как мельницы! Вот ещё тётка копытами кверху крутанулась волчком, предъявив миру нежные цыплячьи панталоны. Со всех уголков нашей необъятной Родины полетели восторженные смайлики – приз зрительских симпатий. Кэш мелодично звенел.

***

– Пакостите помаленьку, мучачи?

Без стука вошёл отчим – тоже на удалёнке. Лёгким шлепком согнал Таньку из кресла, развалился, вытянул мускулистые джинсовые ноги. Подцепила же мать интересного молодого мужика. Танька на него тоже поставила: в эту четверть, сто пудов, затащит его в свою койку. А нет – ему хуже. За эти вот родственные шлепки по попе закатает самозваного папашу далеко и надолго. Успели ли деффки запечатлеть хлопок по попе, как очередное сексуальное растление несовершеннолетней падчерицы? Огрызнулась на отчима:

– Чё сразу пакостим-то?

– А вы на большее не способны. Ё-моё, смотрю на вас и удивляюсь. Вас же под микроскопом, как плесень, можно изучать – откуда такие взялись? Или по ярмаркам возить, как гомункулов.

Отчим повертел журнал с лакированной, в смугло-розовом мэйкапе, Бузовой на обложке, швырнул на пол.

– Гос-споди, почему у них у всех лица такие плоские? Знаете анекдот? Все думали, что это днище, но снизу постучала Бузова.

Зря он это, про плесень. И Олечку зря на пол бросил. Ладно, чувак. Месть – блюдо, которое хорошо в холодном виде.

А отчим заладил обычную шнягу. Ду-ду-ду, ду-ду-ду. Чтобы жалела мать, хоть капелька благодарности, помощь по дому… На свет родили, кормили-растили, обули-одели, выучили. Вон какие кобылы вымахали, сытые, жопастые.

– А я не просила рожать! – взвилась Танька. – Матери взбрендило ляльку себе завести, а может, папаша презик забыл надеть – а я за их хотелки отдувайся?! Да они за такую подлянку на коленях должны прощения просить и меня всю жизнь содержать. И вообще, не мать меня воспитала, а маленькая бабуля.

– И мы, и мы! – радостно защебетали деффки. – И мы не просили нас рожать! Игрушек себе нашли. А раз родили гомункулов – то и терпите, расхлёбывайте! Предохраняться надо было, таблетки пить, нечего теперь!

***

Елену Савельевну вывезли из рентген-кабинета на хлипкой, опасно кренящейся каталке. Трясясь от холода и страха под наброшенной курткой, сложив ладошки, молилась на трещину в оштукатуренном потолке: «Только не перелом! Господи, если ты есть, только не перелом!»

Бог был. Хирург вышел и озабоченно сказал: «Кости, связки целы, но ушиб нехороший. Недельку понаблюдаем в отделении».

И вот Елена Савельевна, для которой один день без ходьбы – вышвырнут из жизни, и вообще пытка и нож в сердце – лежит истуканом на койке. Изредка в ходунках проковыляет к раковине и в туалет. Ниже поясницы ощущение – будто голой попой примёрзла к железу.

Ладно хоть место у окна, почти как у монитора, с видом на оживлённую улицу. Сверстницы Елены Савельевны легкомысленно несутся на каблучках – и вот ведь ничего с ними не случается. Угораздило же Елену Савельевну оказаться именно в этом месте, в этот миг. Вот так одна роковая секунда вырывает человека из его планов на ближайший час, день, месяц, на год, из привычного образа жизни. А есть секунды, которые вырывают человека из жизни.

В группе «Здоровье» тренер советовал: вставая по утрам, радуйтесь щедрому дару, неслыханному счастью, упругим послушным ногам. Помните, что в это самое время тысячи людей не имеют возможности спустить ноги с кресла или койки, не то что бегать и прыгать. Елена Савельевна послушно повторяла слова благодарности. И вот результат.

Рядом бледная девушка, вот уж не позавидуешь. Одна нога на вытяжке, другая в гипсе. За ней ходит старушка в мягкой кофточке, в платочке.

На тумбочке книги и иконка. В закапанном фарфоровом подсвечнике-ангелочке теплится крошечная свечечка. Вот ведь тоже. Те, за окном, небось и носа в церковь не кажут, а бог-то их пожалел, наказал эту монашку. Для Елены Савельевны все, кто молится – монашки.

– Наказал? – удивилась соседка. – Бог пострадать дал – значит, не отвернулся, не забыл. Болезнь даётся не зря: человека из суеты выдёргивает, приподнимает, с высоты даёт оглянуться. Разве я бы столько передумала, пока здесь лежу?

***

В больнице новости разносятся моментально. В соседнее гинекологическое крыло привезли изнасилованную девушку.

Палата слышала, как постовая сестра по телефону ужасалась: «Кусочек мяса. Лицо чёрное, рот как резина ополз. Сразу ввели в медикаментозную кому. Звери!».

«Звери? – думала Елена Савельевна. Она смотрела канал „Живая планета“ и имела возможность сравнивать. – Вот только не надо оскорблять зверей, пожалуйста. Где вы у них видели насилие, тем более групповое?! В природе – лишь кроткая ласка и безбрежная любовь, терпеливое многодневное ухаживание. Даже у примитивных птиц: подарки в виде жирных червяков, брачные песни. Заискивание, обольщение яркими пёрышками, свитыми цветочными домиками-гнёздами… И только робкая, нежная попытка пробуждения в даме ответных чувств. И покорный, полный рыцарского достоинства уход, если отвергли».

Елена Савельевна взглядывала на освещённую трепетным огоньком иконку на соседской тумбочке:

«Господи, кого Ты создал по своему образу и подобию? Ужаснулся творению своих рук, отшатнулся, замахал руками, отрёкся, открестился, удалился в скорби. Демонстративно сложил руки на груди: «Живите своей волей».

Самоустранился. Хорошенькое дело! Это то же самое, что специалист, ответственный за ЭКО, нечаянно произвёл на свет чудовище, сложил инструменты – и в кусты: «Разбирайтесь как хотите, я не при делах».

Если бы Елена Савельевна встретила бога, она бы точно не стала трепетать в дурацком экстазе. Есть суд Божий, а она учинила бы свой суд, суд Елены Савельевны – да, да. С достоинством, в упор, строго спросила бы Создателя:

– Зачем? Кто Тебя просил, не жилось Тебе спокойно. Что толкнуло Тебя сотворить человека: любопытство? Эволюционные опыты? Ты, Господи, виноват, потому что это Твоих рук дело. Ты наш Отец, Родитель, а родители до конца в ответе за своих детей. Слепил себе куколку – так не отводи скорбных глаз. Не прячься за удобными обтекаемыми формулировками: «искупление», «первородный грех», «выбор»…

(Голос Елены Савельевны мысленно крепчал, наливался силой, она даже кулачком по одеялу пристукнула). О каком выборе Ты говоришь, Господи? Не было никакого выбора. Ты не спросил человека: а сам-то он хотел своего появления? Зачем, зачем Ты сотворил создание, которое мучает себя, мучает других?»

И, разделав таким образом Бога под орех, Елена Савельевна гордо бы удалилась. А соседки не могли понять, отчего у дамочки-задаваки у окна вдруг разрумянились щёки и заблестели глаза.

***

Отчим, уходя, крикнул:

– Не забыла, маленькая бабуля приезжает?

– Ура!

Маленькая бабушка – отцовская мама. Есть ещё бабушка с материной стороны – та большая: рост большой, живот большой, голос большой. А эта быстрая, крошечная, повязанная зимой и летом, крест-накрест, пушистой шалью. Танька её уже в прихожей хватала под мышки, поднимала, крутила. Та каждый раз пугалась, вцеплялась сухими горячими ручками и слабо причитала: «Ох, надорвёшься, детонька, ох, отпусти!»

Всё детство Танька болела, и за ней ходила маленькая бабушка. Эти горячие твёрдые ручки помнит Танька, и по особому защипнутые капустные пирожки, и сказки на ночь. Бабушка, в шевелящихся на птичьем носике очках смешно, тоненько читала:

– Котику-братику! Несёт меня лиса за тёмные леса!

Танька начинала басом рыдать, и бабушка захлопывала книжку: «Давай другую». – «Эту!» – заливалась Танька. – Котику-братику!» – «А не будешь плакать?» – «Не буду!»

Но, едва доходили до «котику-братику» – жалостно краснели и дрожали Танькины бровки, под носом блестели алмазные ручейки. А уж когда «несёт меня лиса…» – прыскала фонтаном горючих слёз.

Бабушка рассказывала Таньке про своё детство, как её в школе мальчишки обидно травили за малый рост, а один заступился, назвал «дюймовочкой» – вот он твой дедушка и есть…

Как-то Танька жаловалась бабуле на мать, завела своё:

– Ба, ну чё она… Зачем вообще рожать, если не просили?

– А от любви детки рождаются, от чего ещё. Любили друг друга мама с папой – вот и ты родилась. Любовь ведь не спрашивает.

***

– В натуре, из-за твоего папаши самое клёвое проморгали. Отмотай назад.

Деффки привставали на цыпочки, вытягивали шеи, облепили окно. Во дворе чернела маленькая толпа. Стояла распахнутая тёмно-синяя машинка- «буханка».

– Бинго, деффки. Конкретно, жмурик, – прошептала мелкая. У неё было чудное лицо: вытянувшееся, замершее, а на нём огромные круглые глаза. Кэш звенел, счётчик крутился, показывая пятизначные цифры.

– Чёрный мешок загружают, – комментировали деффки. – Маленький, детский вроде…

– Бабуля, – сказала Танька. – Заткнитесь, дуры! Бабуля-а!

В одном плюшевом халатике, с голыми ногами, хлопнув дверью, пронеслась по лестнице, выскочила на мороз. Ушастые тапки-зайцы вязли в снегу, скинула, подобрала их в руки и – босиком. Задёргала дверцы:

– Кто?! Кого вы в мешке?!

Здоровый дядька в смешной детской шапчонке на макушке, в толстом комбинезоне, растопырил руки, в одной совок:

– Очумела? Песок в мешке! Наледь посыпаем.

И правда, на боку машины написано: ЖКУ. Танька постояла, постояла и захромала назад. В тапках хрустел песок.

…А Елена Савельевна не могла уснуть. Соседка, поломанная девушка, весь день, как и все предыдущие дни, не успевала отвечать на звонки. Всем-то она была нужна, кого-то тихо увещевала, кого-то шёпотом успокаивала. После отбоя перешла на переписку, мягко летала пальчиками по клавиатуре.

А у Елены Савельевны телефон молчал мёртво. И вся палата была погружена во мрак, только соседский уголок освещался смуглой свечкой и телефонным экранчиком.