Czytaj książkę: «День города»

Tiran más dos tetas que dos carretas¹.

Испанская пословица

My land is bare of chattering folk;

The clouds are low along the ridges,

And sweet’s the air with curly smoke

From all my burning bridges².

Дороти Паркер

© Н. Лидваль, 2025

© ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2025

Издательство Азбука^®

1

Разбивать сердца нужно непременно в разгар лета, когда тело разлюбленного распарено, поры раскрыты, сосуды расширены, а по расширенным сосудам отравленное чувство скорее покинет кровоточащее сердце, толчками выплеснется под лучи жгучего солнца и обратится в пар, и пар этот осядет на крыльях сытого комара. И не будет больше в организме этого яда. Не будет никакой любви.

Погода как раз установилась самая подходящая, не как в том году – тринадцать градусов, не лето, а плевок в душу, стыдно даже расставаться в такой холод. Нет, в этот раз получилось хорошо: солнце палило, асфальт припекал ступни через тонкую подошву, траву выжгло уже к середине июня. Зной, духота, пыль. Наташа решила, что пора. Пора рассказать Косте, что любовь их потерпела крах в поединке с новой Наташиной любовью, и дело, конечно же, не в Косте. И чтобы подсластить ему боль и оставить о себе светлое воспоминание с налетом томительной грусти, Наташа с Костей переспала в последний раз и о том, что она его бросает, сообщила, когда надевала лифчик.

У Кости в голове от таких новостей все взболтнулось и перемешалось. Он не поверил, он даже посмеялся и потянулся снова пальцами к кружевам, обнимавшим Наташины бедра. Наташа хлопнула его по руке.

– Да чё ты? – спросил Костя.

– Да ничё.

– А чё тогда?

– Я ж сказала.

– Я думал, это прикол.

– Не-а.

– Натаха, блин.

– Ну извини.

– Все, что ли?

– У нас с тобой – да.

– Прям так сразу?

– Прям так сразу.

– И чё теперь?

– Не знаю.

– А мне чё делать?

– Я без понятия.

– А ты теперь к этому своему, да?

– Посмотрим.

– Ну и кто он?

– Тебе какая разница?

– Как – какая? Большая.

– Интересно?

– Ага.

– Пройдет.

– Нет, ты мне скажи.

– Не канючь.

– Нет, ты скажи. Жалко, что ли?

– Чё ты как маленький?

– Это я как маленький? А ты знаешь как кто?

– Кто?

– А я тебе скажу.

– Ну скажи давай.

– Сказать?

– Давай-давай, скажи.

– Ты эта…

– Ну?

– Шлюха ты, Наташка.

– Вот спасибо.

– Нравится?

– Ну так.

– Шлюха.

– Уже было.

– Шалава. Шмара ты. Продажная.

– Все?

– Нет. Дешевка. Прошмандовка. Потаскушка.

– А еще?

– Стервозина. Сучка моя ненаглядная. Довольна?

– Да.

– Ну иди тогда ко мне.

Налитое жаром сердце разбиваться не хотело, но ширилось, раздувалось, пухло, и Наташа себе пообещала, что если не разобьет, то непременно проткнет его иголочкой, шпилькой, острым ноготком или прокусит зубами. Правда, не сейчас – сейчас не время, сейчас все кружева с нее стянуты и валяются прозрачно на полу. Потом, попозже, немного погодя, но Костино чувство обязательно должно уйти без остатка, потому что так будет правильно по отношению ко всем троим – Наташе, Косте и Хавьеру.

2

Она узнала его сразу и уже издали поняла, что он едва достанет ей до подбородка, даже если она снимет каблуки.

Пассажиры с прохладными чемоданами, только что покинувшие небо, гурьбой шли к толпе встречающих. Кто-то ступал неуверенно, осторожно пробуя землю, озираясь, выискивая своих. Кто-то решительно несся к выходу, как будто злясь на то, что лишился крыльев и приходится переступать несовершенными ногами. Хавьер был из озирающихся. Он ошалело вертел темноволосой головой, сам смуглый, коренастый, ворот рубашки раскрыт, рукава закатаны. Ему было жарко, странно, непонятно. Люди, люди, сумки, чемоданы, дети, цветы, такси, пожалуйста, недорого, мужчина, давайте багаж, куда вас отвезти? Хавьер виновато отмахивался, бормотал извинения по-испански и все искал глазами впереди поверх голов. Вот его взгляд зацепился за одну точку, перестал метаться, раскрылся, заблестел, перерос в улыбку во все лицо, и Хавьера потянуло вперед, к ожившей фотографии с сайта знакомств, к сибирскому ангелу из его путаных чилийских сновидений, к чуду по имени Наташа. До цели путешествия шириной в океан и несколько немаленьких государств оставались считаные метры.

– Hola. Hello. Natasha. I’m so happy. So, so happy. Beautiful. Beautiful!³

Поцеловал Наташу в обе нежные щеки. Той пришлось нагнуться.

– Гудбай, ой, бля, хеллоу, Хавьер. Вэлком.

Потом они обнялись и еще раз поцеловались в щеки. Наташа откинула с плеч пушистые пшеничные волосы и зацокала по плитке, взяв Хавьера под руку.

В такси в основном улыбались. Хавьер так особенно. Эта его улыбка запечатала внутри все слова неземной красоты, которые он готовил для Наташи, пока летел. Из заточения сумело вырваться только самое примитивное: «Beautiful». Хавьер произносил его на выдохе и следом подносил Наташину руку к губам.

Таксист сурово на них посматривал в зеркало и вдруг зачем-то прибавил громкость на песне про есаула.

Хавьер, когда не любовался Наташей, глядел в окно. Видно было, что ему о многом хочется расспросить, но машина неслась быстро, и он просто не успевал объяснить, что его так заинтересовало: пока ткнет пальцем в стекло, пока Наташа придвинется посмотреть, а этого уже и нет, совсем другая картина за окном, и спрашивать бесполезно. Один раз только остановились на светофоре у памятника. Серебристый лысеющий исполин с бородой замер в движении: хотел шагнуть с постамента в город, но скульптор его заморозил навеки вместе с ветром в складках развевающихся одежд. На шее у исполина висело ожерелье из искусственных белых цветов.

– Who is this?⁴ – спросил Хавьер.

Наташа подумала и сказала:

– It’s… famous… Russian… писатель… writer⁵.

Машина дернулась с места.

– Не писатель, а бандюган, – вмешался таксист. – Такого тут натворил, подлюка.

Хавьер вопросительно посмотрел на Наташу. Та махнула рукой: а, глупости, не обращай внимания. Лень Наташе что-то там объяснять на языке, который в ней был представлен осколками и ошметками, без дела лежавшими со школьных времен.

До этой встречи они с Хавьером переписывались по-английски, но только потому, что Наташины чувственные послания переводил за нее онлайн-переводчик. Хавьер в каждом письме нахваливал ее знание языка. Иногда, правда, удивлялся внезапной изощренности некоторых фраз, но списывал это на разницу в менталитете. Наташа не знала точно, что там в итоге выдавал искусственный разум, поэтому на всякий случай подкрепляла письма все новыми фотографиями себя. Хавьер увидит, как хороша Наташа в бикини на фоне камышей, – и на скромные черно-белые буквы уже не обратит никакого внимания, да и вообще забудет все, что до этого в жизни читал.

Так было, когда он впервые наткнулся на ее анкету. В графе «Обо мне» – все как у многих девушек на том сайте: двадцать пять лет, название города – череда несочетаемых согласных, устала от одиночества, любит закаты, путешествия, клубы, Экзюпери, секс и гидроциклы. Но вот фотография… Кожа цвета слоновой кости, пышные волны золотистых волос, белый полупрозрачный пеньюар с перьями, взгляд, робко опущенный вниз, и мягкие белые кисти с острыми синими ногтями. Ангел с секретом. Грешная Мадонна. Эти руки с синими ногтями были той ноткой порока, которая окончательно его поработила.

Он написал ей первым. Хавьер, тридцать девять лет, владелец скромной строительной фирмы из Сантьяго. Любит хорошее вино, старые фильмы, собак, мечтает о большой семье. На фото он – в ковбойской шляпе на фоне Таймс-сквер, улыбается, уперев кулак в бок. С плеча свисает рука человека, которого обрезали вместе с частью снимка за ненужностью. Хавьер написал, скорее, от отчаяния и немного выпив, убеждая себя, что такая уж наверняка ему не ответит: где он, а где она! Друг – как раз тот, чья рука попала на снимок, – так вообще сказал, что на этих вот ваших своднических сайтах анкеты все поддельные. За баб пишут такие же мужики с пивными животами, как у них с Хавьером, а то и больше, раскручивают иностранцев на платные сообщения. Но друг зря наговаривал. Он, наверное, позавидовал виртуальному счастью и потому так зло отзывался. Ведь на следующий день она ответила: «Hi, I’m Natasha»⁶ – и предложила сразу уйти с сайта и переписываться в мессенджере, и жизнь Хавьера пошла по новому пути.

Хавьер в пятнадцатый раз погладил Наташу по руке и сказал: «Beautiful!» Та улыбнулась и повела плечиком. Когда до отеля оставалось всего ничего, таксист вдруг зыркнул на них в зеркало и спросил:

– Не местный, что ли? Ты это, смотри, а то закончишь, как та дура. Тоже вон поехала за тридевять земель за хахалем – и все, ни ответа ни привета. Куда? Зачем? И тут можно было сгинуть. И лететь никуда не надо, все рядом. Тут же дом родной, тут все свои, каждая травиночка о тебе печется. А вам все не сидится. Эх, девки, девки. Знали б вы…

– Мы на светофоре выйдем, – сказала Наташа и позвала Хавьера: – Come on⁷.

3

К любимому ресторану Наташи шли по самой старой и красивой улице города. Можно было и дворами – так даже ближе, – но Наташа не ходила мимо помоек и высохших песочных луж с осколками кирпичей, когда нужно было, чтобы ею все любовались. Вообще они с Хавьером очень хорошо смотрелись – даже их мутные отражения в витринах и те могли бы вызвать дурную зависть у Наташиных подруг. Жаль только, что в такое пекло народ попрятался по домам. Чилиец в отеле за полчаса пришел в себя, переоделся и вышел свежий и благоухающий. Наташа подождала его в фойе. Конечно же, он не предложил ей подняться в номер. Конечно же, ему хотелось этого так, что сводило ляжки. Но хотелось ли Наташе, было пока непонятно, поэтому не предложил.

Они шли под ручку мощеными тротуарами мимо желтых фасадов под малахитовыми крышами, мимо аптек, одежды мужской, женской, детской, обуви, электроинструментов, пельменных, продуктов «24 часа», книг, дома быта, сувениров, товаров из Индии, адвокатских контор, анализов по низким ценам, тканей, ремонта телефонов, мимо шуб и зоотоваров. В бывших купеческих особняках торговля не стихала и полтора века спустя, о чем неистовее всего кричали вывески, закрывавшие историческую лепнину и частично друг друга, а еще громкоговорители на углах, оповещавшие о сумасшедших скидках на золото и бриллианты, о новой коллекции пуховиков и прочих интересных фактах.

От брусчатки под ногами поднимался печной жар. Дома по обе стороны улицы отторгали от себя волны тепла и перекидывали их друг другу. Зажатый между ними каленый воздух волновался и дрожал. У Наташи вспотела голова. Хавьер был просто счастлив. Оглядывался по сторонам, набирал в телефоне вопросы по-испански и подсовывал их Наташе уже в переводе.

А правда, что город построили вокруг тюрьмы? А правда, что кочевники сжигали его дотла тридцать три раза, пока не привезли чудотворную икону и всех мужчин вражеских племен не покосил загадочный мор? А правда, что этим племенам городская администрация до сих пор платит дань в виде пособий? А правда, что зимой мэр города впадает в спячку? А правда, что тут до сих пор людей сжигают на кострах? А правда, что под тяжестью сугробов земля все больше проседает вниз и скоро город провалится в воронку прямо к центру земли? А правда, что благодаря этому он переживет конец света?

Наташа для ответов ограничивалась своим словарным запасом, а чего не знала, о том не говорила. Хавьер был и этому рад. После каждого насилу вытянутого слова приобнимал Наташу за плечи. Так они и шли. Наташа толстыми каблуками вбивала шаги в брусчатку. Хавьер послушно – один глаз в телефоне, другой – на Наташином бедре – семенил следом.

Один раз сбоку проскрипела, замедляясь перед светофором, пыльная «лада» с музыкой и бородатым человеком, который высунулся в окно и начал зазывно кричать Наташе всякие вещи. Хоть смысл и был в целом ясен, никто не понял, что конкретно он предлагал, потому что голос автолюбителя не сумел пробиться ни сквозь ор из колонок, ни сквозь стену холодной Наташиной отстраненности. Хавьер – тот попытался вслушаться из туристического любопытства, но тут уже языковой барьер помешал.

Чуть позже Хавьер поднял голову и посмотрел направо, туда, где от самой старой и красивой улицы города отходил бульвар. В конце его что-то светлое, воздушное крутилось вокруг серого и неживого. Хавьер остановился и вгляделся. Семь или восемь девочек в белых платьях, взявшись за руки, водили хоровод вокруг того истукана, которого они видели еще из машины. Девочки то расцепляли, то сцепляли руки, кружились, смеялись, сжимали кольцо вокруг постамента и расходились шире.

– Natasha… – позвал Хавьер.

Наташе пришлось вернуться.

– Natasha, what are they doing?⁸

– They…⁹

Наташа подергала себя за волнистую прядь в поисках слов, но не сумела вытрясти из памяти ни одного подходящего. Тогда она взяла у Хавьера телефон и сама полезла в интернет искать недостающие языковые средства. Несколько минут спустя Хавьер прочитал в окошке онлайн-переводчика, что истукан – это памятник великому писателю Ф. М., и сегодня день его ангела, и юные создания в белом в этот день должны вокруг него танцевать, и Наташа тоже так танцевала когда-то, и их с подругами в шутку называли его невестами.

4

– Катя, давай не будем ходить мимо этого железного человека.

– Почему?

– Он какой-то… жуткий. Идет прямо на тебя. И не имеет зрачков. Почему он не имеет зрачков, Катя?

– С чего ты взял? Есть у него зрачки.

– Я уверен, что нет.

– Ну, может быть. Я как-то не вглядывалась.

Катя не стала доказывать, что помнит лицо серого исполина до последнего бугорка на металле, до последней черной складки литых век. Ведь она когда-то в белом платье битый час кружила вокруг его постамента и все-все успела разглядеть.

Это был конкурс. Отбирали девочек, которые будут танцевать вокруг Ф. М. в день его ангела. Обязательно тринадцатилетних, потому что столько лет писатель провел в остроге и администрация города решила, что это трогательно и символично – тринадцать и тринадцать. Катя тогда таким деталям не придавала значения. Ее просто водили на народные танцы, и преподавательница в тот год отобрала всех девочек подходящего возраста, приказала родителям нарядить их в белые платья и привести в субботу к памятнику – на смотрины.

Там их уже ждали две тетеньки из администрации, и обе в костюмах: одна – в деловом с юбкой, другая – в спортивном со штанами. Та, что в юбке, отвечала, видимо, за организацию. Она подзывала девочек по одной, отмечала их в списке, спрашивала рост, просила покружиться и делала какие-то пометки.

Вторая тетенька, рослая, спортивная и почти без макияжа – только губы закрашены перламутровой помадой, – разучивала с ними танец. Учили недолго, часа три. Девочек разделили на два хоровода. К памятнику пока не подпускали, репетировали рядом. Движения были несложные, основная трудность заключалась в координации – не напутать бы, в какую сторону в какой момент вращаться, – и в темпераменте педагога. Девочки то и дело наступали себе и друг другу на ноги, сталкивались невпопад и невовремя расцепляли руки, и тогда физкультурница орала на них, как дрессировщица, не очень любящая животных. Кто-то в хороводе даже поплакал. Когда более-менее все уложилось в голове и теле, случился контрольный прогон – уже вокруг железного Ф. М.

Катя старалась. Катя очень-очень старалась. Изгибалась в талии, тянула ножку, округляла локти – носочек, носочек, еще раз носочек, покружилась, хоп, хоп, хоп, туда, сюда, три-четыре, – посылала угрюмому Ф. М. свою энергию через кончики пальцев и блаженно улыбалась. Мама сказала: «Все время улыбайся. Представь, что папа вернулся». Катя уже тогда не особенно верила, что папа вернется, но изо всех сил делала вид, будто пятиметровое каменное изваяние – самое близкое в этом мире для нее существо. Поэтому ей было очень горько, когда ее не взяли. Из двух несовершенных хороводов собрали один рабочий, но Катю в него не включили. Она еще услышала, как тетенька из администрации пробормотала дрессировщице на ухо: «Эта сильно много улыбается». А мама Кати вместе с другой мамой, чью дочку тоже не взяли плясать вокруг мертвого писателя, решили, что лично они ни капли не удивились, ведь заранее знали, что на все эти городские шабаши берут только по блату. Вон ту девочку с кривыми ногами почему взяли? Она что, лучше всех танцевала? Нет, просто чья-то дочка. Вон папаша на какой машине приехал. Ну-ну, о чем и речь.

Катя потом лет до двадцати, проходя мимо памятника, представляла, как бы она кружилась в белом платье вокруг посеребренного гиганта. Как бы было, наверное, хорошо. Со временем места в голове на подобные мысли поубавилось, в сознательной части мозга теснились, мешая друг другу, конспекты, древовидные схемы, таблицы, засаленные методички, дурацкие стишки на трех языках и слова, слова рукописные и печатные, слова незатейливые и многобуквенные, прозрачно-ясные и загадочно-темные. Катя училась на преподавателя английского. А когда уже почти отучилась, познакомилась с Нейтаном.

Нейтан ростом под два метра. Нейтан пятнадцать лет изучал русский. У Нейтана бабушка из Иркутска. Нейтан все время ходит в шортах. У Нейтана крупные накачанные икры. Нейтан уже приезжал в Россию однажды. И вот оказался здесь снова, на этот раз – специально ради Кати. Нейтан американец. Нейтан лучисто улыбается – и автобусам, и мостовой, и подозрительно глядящим, едва у виска не крутящим прохожим, но особенно Кате, то и дело бросая на нее взгляды: вот она рядом, вот он крепко держит ее за руку, за тонкую белую руку, вот она близко, но…

– Катя, почему ты не улыбаешься? Ты должна улыбаться чаще. У тебя красивая улыбка. Она освещает этот мир. Не будь как все вокруг. Я знаю, что русские не улыбаются просто так. Но у тебя ведь есть причина. Я приехал. Я рядом. И я буду очень доволен и рад, если ты улыбнешься. Пожалуйста, Катя.

И Катя смущенно усмехается. Нейтан заглядывает ей в лицо, немного согнув колени, склонив голову набок, и целует в кончик носа.

– Так намного лучше.

Они не виделись почти год после первой встречи. А познакомились здесь же, в городе. Нейтан тем летом в одиночку, с остановками, с передышками, меняя поезда, пробирался по Транссибу в сторону Китая. Взял творческий отпуск, придумал себе приключение. Ребята из университета уже ездили, ребята говорили, это экзотично, не всегда ароматно, но перестраивает сознание. А Нейтану – так он сам рассказывал – как раз это и нужно было: прийти в себя, надышаться другим воздухом, выветрить плохие мысли. Много было плохих мыслей, как раз на девять тысяч километров железной дороги. Он на полдня всего сошел в городе посреди Сибири и почти сразу заблудился. А тут Катя шла с какими-то книжками. Летняя сессия только что закончилась, и Катя была совершенно пуста и свободна. Те полдня израсходовались быстро. На перроне оба чуть не плакали. Он хотел задержаться подольше, но дальше куплено еще много билетов, забронированы отели, ах, если бы не вся эта проклятая логистика. Год Нейтан и Катя звонками и письмами на двух непохожих языках протягивали между своими городами невидимые нити. Катя под конец, как в тумане, защитила диплом, сдала почти бессознательно госы, а Нейтан снова взял отпуск и снова приехал к ней.

В день долгожданной встречи они бесцельно слонялись по центру города. Зашли в сувенирный магазин, посмотрели свистульки, матрешек, заколки из бересты. Нейтан снял с крючка голубой кокошник, надел его Кате на голову.

– Очень красиво. Как это называется?

– Кокошник.

– Как… кок…

– Ко-кош-ник.

– Коукошник. Тебе идет. Давай купим.

– Ой, нет, спасибо. Я в таких в детстве находилась, когда танцами занималась.

Пересмотрели все виды матрешек – и традиционные, румяные, синеглазые, с чувственными губами, и нестандартные, с физиономиями из телевизора. Вторые были почему-то все насупленные и злые.

– Кто это? А это кто? – все спрашивал Нейтан. – Подарю моей сестре – она испугается.

Но потом передумал покупать матрешку. Выбрал зажигалку, обернутую берестой с названием города.

– Она будет напоминать мне о тебе, – сказал Нейтан и приобнял Катю за плечи. Продавщица улыбнулась не без хищной зависти.

Дошли до парка. Там ели мороженое, катались на колесе обозрения, кормили пыльных голубей.

– Катя, я давно хотел тебя спросить.

– О чем?

– Скажи, пожалуйста. Ты мечтаешь иметь семью?

– Не знаю, не задумывалась. Но мне всегда хотелось свадебное платье. Белое.

– А я мечтаю о большой семье. Всю свою жизнь. Я уже не надеялся, что она у меня появится, но затем я встретил тебя, понимаешь? Когда умерла моя первая жена…

– А?

– Ирен, моя первая жена.

– Ты был женат?

– Да, конечно. Я разве не рассказывал?

– Да как бы нет.

– Извини. Это был сумасшедший год. Я думал только о тебе.

– Понимаю. Не знала, что ты вдовец. Соболезную.

– Это было давно, шесть лет назад. Мы рано поженились, мне было всего двадцать пять. В общем, когда это случилось, надежды на счастливую семью… Как это… Короче, их не стало. Я познакомился со своей второй женой. Но когда умерла и она…

– В смысле?

– К сожалению, это правда.

– Она тоже?

– Несчастный случай. Такая молодая, ужасно жаль. Мое сердце было разбито. Это было два года назад. Я поэтому и уехал в Россию, чтобы отвлечься, упорядочить мысли. Ни на что не надеялся, не думал вообще о любви, о браке. Но я встретил тебя, Катя. Ты подарила мне надежду на новое счастье.

– Хм.

– Катя?

– Да?

– Я хотел сделать это в правильный момент, например в ресторане. Но сейчас я понял, что не могу больше ждать. – Нейтан улыбнулся широко и немного смущенно и встал на одно колено. – Катя, ты станешь моей женой?

На его ладони уже лежала коробочка с кольцом. Кате трудно было улыбаться в ответ, но она старалась, очень-очень старалась.