Czytaj książkę: «Как читать книги»

Monica Wood

How to Read a Book

Copyright © 2023 by Monica Wood

© Элла Гохмарк, перевод, 2024

© «Фантом Пресс», оформление, издание, 2024

Моей любимой команде:

Саре Браунштейн, Кейт Кристенсен, Льюису Робинсону, Биллу Рурбаху

А также женщинам, заключенным в тюрьмы, где бы они ни находились

Глава 1

Вайолет

Комната для свиданий именно такая, каким и должно быть практичное казенное помещение. Безликая унылая коробка, две крепкие стены, передняя и задняя, и ряды окон по торцам. Один ряд выходит на Волю, она за переплетением колючей проволоки, на которой иногда сидят щеглы, за проволокой видна бугристая покатая полоса земли, кустики и заросли не пойми чего, меняющие цвет в течение года. В тот день мне исполнилось двадцать два, срок у меня маленький, но все равно кажется бесконечным; из укрытой снегом и оттого голубоватой земли там и сям торчат увядшие стебельки, будто взывают о помощи.

Стены голые, не считая плаката с инструкцией, как оказать первую помощь. Из мебели только стол и тринадцать жестких до ломоты в заднице стульев без подлокотников. На самом деле столов два, они составлены вместе, и на них только наши листки бумаги, ручки и книга, которую обсуждаем. Цветовая гамма небогата, от серовато-коричневого до телесного цвета, как у пластыря «Бэнд-эйд», но, когда мы собираемся здесь, комната будто оживает, наполняется теплом.

Второй ряд окон выходит в главный коридор, а по другую его сторону еще один ряд окон – столовка; здесь вообще что ни стена, то с окнами. И дверями. Все устроено так, чтобы лишить вас личного пространства.

Я до сих пор отчетливо помню тот день – двенадцать одетых в голубое женщин, сухие ладони либо сцеплены, либо растопырены, либо барабанят по столу, а во главе стола – Книжная дама в строгой блузке на пуговичках, с рисунком в виде веселых зеленых пчелок, и она рассуждает о книге, которая нам всем дико не нравится. Но чувствую я себя, как обычно чувствую в Книжном клубе. Наверное, как и остальные. В безопасности.

Книга называется «Рубцы», якобы правдивый рассказ о знаменитой женщине-кардиохирурге, которая росла среди грязи. Настоящей, буквальной грязи дрянного дворика в Восточном Техасе. Грязь плюхали ей на утренние кукурузные хлопья, наказывая за чтение газет.

Дона-Лин, как всегда, первая. Она заправляет свои жиденькие волосы за уши.

– Какое нам дело до богатенькой врачихи, для которой самая большая трагедия – нью-йоркская зима?

– Снега, что ли, дамочка не видела? – поддакивает Рене. – Спустить бы ее на землю.

Как почти все мы тут, Рене и Дона-Лин выросли в Мэне, и нам удивительно нытье по поводу пары дюймов снежной слякоти под ногами, когда знаменитая докторша с парной детской коляской переходит блядскую Пятую авеню.

– Как можно шестнадцать лет жевать грязюку и вдруг заделаться знаменитой кардиохирургшей? – недоумевает Киттен.

– Как можно шестнадцать лет жевать грязюку и вдруг родить милых близняшек с симпотными ямочками? – Это уже Шейна.

– Да я даже харчка пожалею на нее, – заявляет Джасинта.

– Да хрен я поверю, что ее забулдыжные родители тайком получили образование и имели какой-никакой талант, – вставляет Мариэль.

– Врет она все. – Это Дороти.

– Талант не скроешь. – Дженни Большая.

Словно сговорившись, мы замолкаем и смотрим на Дону-Лин. На моем первом Общем собрании она выдала все веселые номера из своего давнего школьного спектакля «Парни и куколки»¹, так что даже надзиратель хохотал. Дороти, у которой шестеро детей и проблемы с мочевым пузырем, тогда в буквальном смысле описалась. А я, перепуганная новенькая, так смеялась, что вдруг уверилась: следующие двадцать восемь месяцев выдержу и не умру от отчаяния. В то же время все это грустно, ведь у Доны-Лин по прозвищу Шоу-Тайм прямо-таки бродвейский голос, благодаря которому у нее должна быть совсем другая жизнь. Одно верное решение, один правильный поворот – и вот она уже позирует в вечернем платье с премией «Тони», а не кривляется в голубой робе перед зрителями на Общем собрании.

– Я понимаю, что вы хотите сказать, – говорит Книжная дама. Она всегда понимает, потому что была учительницей английского, а теперь на пенсии и обожает «живые» обсуждения. К тому же к нам она хорошо относится. – Однако, – добавляет она, как всегда, – чтобы чтение стало упражнением в сопереживании, надо относиться ко всем героям как к своим собратьям.

– Даже к тем, которых мы не понимаем? – подает голос Бритти; у нее острый нос и темные полукружья под глазами, совсем как у енота.

– Даже если они не нравятся? – добавляет Дженни Большая.

– Даже если ненавидишь их до того, что нутро горит? – заключает Дезире.

Книжная дама, милая пожилая женщина с приятным, располагающим лицом, волнистыми пепельными волосами и мягкими, дрябловатыми щеками, разжимает руки.

– Вот видите. Вы уже пытаетесь их понять.

Ее мысль о собратьях неплоха в теории – у Книжной дамы куча теорий, особенно о сопереживании, – и все же нам требуются изрядные усилия, чтобы принять знаменитую и успешную докторшу в свою семью.

За полтора года заседаний клуба Книжная дама испробовала самых разных авторов, от Вирджинии Вулф до Зэди Смит, и у нас имелись претензии ко всем. Претензии – это наша фишка. Это почему-то придает сил. Книжная дама этого так и не поняла.

И не то чтобы у нас не было предпочтений. Нам полюбилась классика – начиная с прошлой осени, когда мы сказали, что хотим обсуждать что-то известное, читанное многими в старшей школе. «Убить пересмешника», «О мышах и людях», «Великий Гэтсби».

Те книги были словно родные. Они помогли нам пережить зиму, а она выдалась суровой – слишком много снега и слишком мало прогулок.

«Итан Фром»² была последней книгой в той череде, и я прочитала ее как-то по-новому. После несчастья, случившегося с Итаном, когда он катался на санках, красавица Мэтти превращается в сущую каргу. В общем, книга о том, что жизнь – отстой, и даже тот, кто заслуживает любви, остается ни с чем.

До тюрьмы я была читателем более снисходительным.

– Автору следовало назвать книгу «Итан Фром, Бог тебя на дух не переносит», – заметила тогда Дона-Лин.

Книжная дама, естественно, спросила, что мы думаем о Боге, и все оставшееся время ушло на обсуждение этого вопроса.

Каждую пятницу, два часа подряд, книги, книги, книги. Когда мы заканчиваем обсуждать книгу, нам отдают ее насовсем, и это не какая-нибудь ерунда – можно козырять стопкой побед у себя под кроватью.

Сегодня, на исходе безотрадной зимы, мы обсуждали сцену, когда знаменитая докторша в лифте своего дома знакомится с красавцем-финансистом – будущим мужем. Мы уже знаем этого парня, чья несносность все двадцать семь предыдущих глав остается незамеченной для автора, но героиня возвращается к их первой встрече, чтобы показать, что жизнь – спираль, но до поры до времени ты этого не сознаешь.

Точно подмечено. Надо отдать ей должное.

Тут Шейна ни с того ни с сего принимается рассказывать, как бойфренд выбросил ее одежду из окна их квартиры на втором этаже из-за того, что она отказалась сделать ему минет перед работой. Даже для Книжного клуба это чересчур, хотя чтение занудных книг о счастливчиках, считающих, что жизнь у них была не сахар, всегда развязывает нам языки.

– И мой так делал, – вступает Дезире. Волосы у нее, хоть и заплетены в косы и уложены многоярусной башенкой, выглядят унылой и тусклой лепешкой. Как и глаза, унылые и тусклые. – С третьего этажа, и одежду, и сумочку, и фигурки слоников – вдребезги по всей улице.

Следующая – Джасинта:

– С четвертого этажа. Вещи, сумку, мамины украшения.

– И у меня, – говорит Рене. – С пятого этажа. Еще и мою кошку. – Рене низенькая, смуглая и милая, и мне не по себе от мысли, что в окно выбросили кошку.

И так постоянно. Игра в «Кому хуже всех», в которой почти всё правда.

Потом Эйми. Малютка Эйми, на вид лет двенадцать и дрожит, как полевая мышка.

– Муж выбросил моего ребенка. Моего ребенка в окно. Одежда меня вообще не волновала.

Книжная дама молча слушает. Наверное, поэтому все и говорят. Она может задать «наводящий вопрос», как тот, про Бога, и пошли тары-бары, пока она не «закруглит обсуждение» и не спросит еще о чем-нибудь.

Обычно, когда тут появляется новенькая, мы не особо вдаемся почему, даже если причина ее появления здесь мусолилась в новостях, – нам либо нет дела, либо успеваем забыть. Но если причина «выкинули ребенка из окна» (младенец не выжил, и Эйми все время плачет), такое точно не забудешь. Так что иногда мы знаем. В любом случае о причинах мы не говорим. А говорим о том, что было «до»: о семьях, бойфрендах и подругах, мужьях, родителях, детях, если они есть. О работе и увлечениях. О людях и предметах на Воле, по которым скучаем (список без конца и без края). Что мы ели. Где мы жили. Старые телешоу. Кого мы любили и ненавидели. Ни слова о своей причине, даже если все знают. Про меня знают.

Что касается Эйми, ее причина – на самом деле муж. Ребенка вышвырнул в окно он. А суд присяжных из якобы таких же, как она, в это не поверил. Представьте себе зал суда: муж – импозантный инженер-строитель, жена (Эйми) – жалкая молодая мать в такой сильной депрессии, что адвокаты даже не могут добиться, чтобы она причесалась перед заседанием. И ее отправляют в заведение, где она на заседании Книжного клуба плачет по своему малышу, а муж живет себе на Воле и руководит проектом строительства моста. Возможно, однажды он выбросит еще одного младенца, уже в другое окно, и тогда дело Эйми отправят на повторное рассмотрение, а у нее наконец перестанут выпадать волосы. Вот на что мы все надеемся, ведь малютка Эйми такая нежная, ну вылитый воробушек. Если бы она была чудовищем в шрамах от прыщей, бритой, с огромными болтающимися сиськами – не будем называть имен, – тогда бы мы, как и все остальные, присяжным поверили. Людям это свойственно.

Книжная дама вдруг замолчала, задумалась. Дезире, сидящая напротив меня, поймала мой взгляд: «Ого».

Мы зовем ее Буки. Буки, Книжная дама. В первый день она представилась как Харриет. Разумеется, без фамилии – здесь куча правил, – но не прошло и месяца, как мы узнали и фамилию (Ларсон), и на какой улице она живет (Белмонт), и марку машины (темно-синяя «тойота-королла»). А полтора года спустя мы знаем, что у нее дочери, Энни и Эллен, обе замужем, живут в Лондоне. И племянница, дочь покойной сестры, которая скоро едет в Калифорнию, в аспирантуру, и это немного расстраивает Книжную даму. Дом у нее в стиле королевы Анны, с широкими подоконниками, которые обожает Тэбси, черно-белый кот с избыточным весом, которого часто тошнит.

Все это знать нам про человека с Воли не положено. Наш учитель математики, крупный мясистый парень из местного колледжа, даже не назвал своего настоящего имени, неудачно пошутив про кликухи. Однако Книжная дама, несмотря на ее методические материалы и распечатанные планы уроков, относится к нам как к группе собравшихся поболтать девчонок.

Книжная дама продолжала задумчиво молчать. На спинке ее стула – плотная холщовая сумка-шоппер с надписью «Ешь, спи, читай». За спиной – скучная задняя стена Комнаты для свиданий. Слева, с Воли, струится солнечный свет, и морщинки на тыльной стороне ее ладоней вспыхивают на солнце, будто звезды.

Постепенно все тоже затихают – довольно быстро, – и будь я Книжной дамой, мне бы не пришло в голову ходить сюда раз в неделю, чтобы тусоваться с неблагодарными, которым не по душе мой книжный выбор. Из пятнадцати книг, которые она к тому времени принесла нам, ни одну не встретили с единодушным одобрением.

В неподвижно-отрешенном взгляде Книжной дамы столько нежности и загадочности, что я радуюсь, что прочла все пятнадцать книг. В здешней библиотеке, господи, сплошь любовные романы и шпионские истории про двойных агентов. Не могу сказать, что прямо полюбила «Великого Гэтсби», но порой одно искрометное предложение вдруг возьмет и разбередит тебе душу.

Так мы мчались навстречу смерти в сумраке остывающего дня³.

Такое предложение может перенести тебя из дерьмовой дыры, где ты оказался, в какое-нибудь другое место. Или, напротив, помочь осознать, что ты в дерьмовой дыре.

Книжная дама разглядывает свои руки. Возможно, решает, как дипломатично и по-доброму сказать, что ей все надоело. Но нет. Она снимает очки и говорит:

– Ни разу за все мои шестьдесят четыре года ни один мужчина не выбросил в окно мои вещи.

Можно было почти услышать, как вся комната расслабляется, будто выпущенный из рук воздушный шарик.

– Повезло вам, Буки, – замечает Джасинта; из-за близко посаженных глаз она выглядит вечно злой и хмурой, но на самом деле она не такая.

– Да, Джасинта. Мне повезло, – соглашается Книжная дама.

– Везет не всем, – замечает Киттен.

– Киттен, я вышла за мужчину, который меня любил.

– О-ля-ля, да это же Лу, – догадывается Рене. У нее интонации настоящей франко-канадки из Мэна. «О-ля-ля».

– Да, Рене. Мой милый Лу.

– Но ведь он умер, – говорит Мариэль – дочь фабричного рабочего, мускулистая и нежная одновременно.

– Ну да, Мариэль. Но мы прожили хорошую жизнь.

– Когда ваша племянница умотает в Калифорнию, – вступает Шейна, – у вас останется один лишь Тэбси.

– Однако, Шейна, из Тэбси получится отличный муж, – отвечает Книжная дама, и все мы смеемся, потому что и сами успели привязаться к Тэбси. Да и Книжная дама не собирается нас бросать.

И вот мы уже снова обсуждаем, говорим об удаче, о книгах, о жизни и почему безупречные близнецы у автора «Рубцов» не заслуживают детсада стоимостью сорок тысяч за ребенка.

– Надо же, – Книжная дама неодобрительно смотрит на настенные часы, как будто они здесь, чтобы испортить нам удовольствие, – пора заканчивать.

Этот момент для меня всегда наступает неожиданно. Открывается дверь, и к нам врывается реальность. Вопль из четвертого Прохода. Эхо лязгающих железных дверей, когда надзиратель выходит из одной и входит в другую. Металлический стук из столовой.

– Погодите-ка, прежде чем я уйду, у меня для вас сюрприз, – говорит Книжная дама, и это всегда означает новую книгу. Она ставит тяжелую сумку на стол и достает стопку. – Написано в сороковых годах, но звучит вполне современно, вот увидите. Книгу называют романом, но на самом деле в ней две новеллы.

Слышен одобрительный шепот: «новелла» звучит даже круче и, по крайней мере, не должна быть длинной.

– Книга о брате с сестрой в переломный момент жизни каждого из них. Это перепутье у каждого свое, но они связаны между собой. Сестра переживает то ли кризис веры, то ли нервный срыв. Разве не было бы здорово обсудить, что именно? – Она раздает каждому по экземпляру книги «Фрэнни и Зуи» Дж. Д. Сэлинджера.

Всплеск энергии, оживление, ведь некоторые из нас этого автора уже знают. Как я уже говорила, мы любим то, что знаем. То, что «до». Книжной даме это известно.

Я беру свой экземпляр. Мне нравится ощущать в руках вес книги. А эта еще и красивая. Небольшая и тоненькая, простая белая обложка с приземистыми черными буквами.

– Спасибо, Буки, – говорим мы.

– И помните, – советует Книжная дама, – если герои не совсем такие, как нам бы хотелось…

– …они наши собратья, – говорит Дороти.

Мы встаем, чтобы уйти, у каждой в руках теперь две книги – снизу та, что не понравилась, сверху новое начало.

– Я читала «Поющие в терновнике» в восьмом классе, – сообщаю я Книжной даме.

– И я, – добавляет Бритти.

– «Поющие в терновнике» – книга для наивных, – отвечает Книжная дама, а Робертс, самый противный из здешних надзирателей, угрожающе маячит за дверью – не дай бог мы задержимся в Книжном клубе на две лишние секунды. – А эта – для людей с кое-каким жизненным опытом за плечами.

Нам нравится такое объяснение. Мы женщины, кое-что пережившие. И кое-что знающие.

Приятное чувство не покидает меня до самого коридора, и тогда – вот и я. Или лучше сказать, вот и мы. Говоря «мы», я имею в виду не только остальных женщин, но и души, явившиеся сюда вместе с нами, невидимые, но присутствующие, будто парящие привидения. Кто-то из них жив, обитает на Воле, сильно изменившийся – возможно, навсегда – в результате наших действий. Бывают дни, когда все спокойно, ни на кого не накладывают взысканий, никого никуда не волокут, никого не тащат в Аквариум, и даже начинает казаться, что ты не в отделении деменции где-то на Марсе, а в приюте для брошенных питомцев, тихих песиков, и в такие вот дни я почти вижу их, наши причины, они вьются, точно дымок. Как своеобразные ангелы-хранители. Хранят нашу память о них. Плывут среди нас, тихие и покорные, и никогда не исчезнут.

Когда темнеет, в тишине своей койки можно ощутить их вкус, похожий на пепел от пожара.

Мы об этом не говорим. Но знаем. Знаем это друг о друге.

Наши причины встают перед нами по утрам и шепчутся с нами по ночам. Моя – невинная и ничего не подозревающая вечно шестидесятиоднолетняя женщина по имени Лоррейн Дейгл. Она теперь часть меня, костяной осколок, спаянный с моей костью.

По вечерам, когда двери заперты и молитвы прочитаны, я бормочу: «Спокойной ночи, Бритти», и Бритти шепчет: «Спокойной ночи, Вайолет». Потом, в благословенном личном пространстве, внутри своей головы, я шепчу: «Спокойной ночи, Лоррейн». Мысленно шепчу это каждый вечер. Мне двадцать два, и я не знаю, сколько еще Бог дарует мне дней, но зато знаю, что буду мысленно шептать «Спокойной ночи, Лоррейн» в конце каждого из них, всех до единого.

Глава 2

Фрэнк

После мучительного судебного разбирательства, во время которого было не укрыться не только от сочувственных взглядов присяжных, но и от беспощадных описаний последних мгновений жизни Лоррейн, Фрэнк Дейгл больше года провел в добровольной изоляции, откликаясь лишь на ежедневные звонки дочери – Кристи считала, что отец убит горем. «Папа, сходи прогуляться, – советовала она. – Ты совершенно расклеился. Ставь одну ногу впереди другой, в буквальном смысле. Мама бы этого хотела».

В конце концов, просто чтобы отделаться от ее звонков, он начал каждое утро ходить по три с лишним километра до полуострова, где находился модный центр Портленда и куда в прошлой жизни он выбирался редко. В «Дизайнерском кофе» покупал макиато (Лоррейн сказала бы «понты») и шел с ним в книжный «Уодсворт», где, купив утреннюю газету, устраивался на излюбленном кожаном диване и наблюдал, как раскручивается день: Джейк стучит по клавиатуре, внося книжные заказы; Робин кормит новенькую в череде кошек, которым надо подыскать «родителя»; Марни, управляющая магазина, выволакивает на тротуар дребезжащую тележку с книгами.

Эта новая традиция ему неожиданно понравилась. В детстве Фрэнк любил читать, а запах здесь, черт возьми, был точно как в библиотеке, куда он ходил ребенком, и стеллажи тут были такие же шаткие, и заваленные книгами столы на массивных ножках тоже похожие.

Спустя примерно месяц у тележки с книгами отвалилось колесико.

– Ненавижу такие штуки, – проворчала Марни.

Хитроумное сооружение состояло из трех рядов слегка перекошенных двусторонних полок, забитых распродажными книгами.

Фрэнк оторвался от газеты.

– Крепления хлипкие, – заметил он. – Ничего удивительного.

– Ага, ненавижу.

У Марни изумительная темно-коричневая кожа, добрый взгляд дочери и непослушные черные волосы с золотистыми проблесками.

– И дверь неплохо бы починить, – сказал Фрэнк.

Она с подозрением оглянулась на дверь:

– А с ней что не так?

– Закрывается медленно. Коты могут выскочить на улицу.

На самом деле двумя котами раньше это уже проделал один сиамец с хвостом-обрубком, не кот, а самоубийца. Именно Фрэнк тогда, вскочив с дивана, заманил зверюгу обратно.

– Я считала, что двери вроде как закрываются в удобном им темпе, – возразила Марни. – Типа, у каждой своя скорость.

Фрэнк отрицательно покачал головой. У этих молодых, наверное, даже захудалого молотка не найдется.

– А еще, – осмелел он, – можно было бы ковролин закрепить у задней двери.

– Я как раз собиралась пришпандорить скотчем.

– Нет. Нужно закрепить как положено. И стены бы покрасить.

Они договорились на двадцать пять часов в неделю с минимальной зарплатой, и, только пожав Марни руку, Фрэнк осознал, что устроиться в книжный магазин разнорабочим с самого начала и было его целью.

Такого рода открытия он часто делал с опозданием. Подростком убедил сам себя заняться футболом, потому что того хотел отец, которого он любил. Его определили в линию защиты, но лишь исходя из физических данных, и при каждом столкновении он впадал в замешательство, каждый удар будоражил – Фрэнк Дейгл не был рожден для того, чтобы причинять боль. Лоррейн влюбилась в линейного защитника Фрэнка, который в душе был капелланом команды. Он дал ей любовь, терпение, стабильность и единственного ребенка. Дары эти пришлись не ко двору.

Новая работа спасала от мыслей такого рода, и к Фрэнку вернулось чувство, что он при деле, хотя раньше он и не понимал, что потерял его. Он снова начал читать и постепенно заполнил торцы стеллажей книгами любимых авторов: Ли Чайлд, Патрисия Корнуэлл, Пол Дойрона, которые, по его мнению, были отличными рассказчиками. Кроме того, он взял на себя заботу о нашедших в магазине прибежище котах и кошках, они привлекали публику и свободно разгуливали по всему помещению, несмотря на клетку с починенной дверцей. Книжный магазин помогал Фрэнку угомонить порой захлестывающие чувства, заставлял прошлое отступить и наполнял его юношеским энтузиазмом.

Дочь все-таки была права, он совершенно расклеился, вот только причины были другие.

Сегодня, стоя на коленях возле секции журналов и периодики, он красил истертую обувью планку. За спиной у него вежливо кашлянули – деликатное «кхм» издала Робин, веснушчатая любительница Фолкнера, которая руководила отделом букинистики.

– Фрэнк, – начала она, – у нас ЧП.

Его сердце заколотилось.

– Что такое?

– Борис не забирают. – Она со значением кивнула на подоконник, где коротала дни, свернувшись под лучами солнца в виде шапки-ушанки, теперешняя кошка выцветшего черепахового окраса. – Она у нас уже две недели, и ни одной поклевки.

– А что с ней не так? – поинтересовался Фрэнк. – Кроме имени, конечно.

Робин с сочувственной озабоченностью сморщила нос:

– Она воняет.

Фрэнк положил кисточку на открытую банку с краской, обтер руки и поднялся.

– Я могу ее помыть, вот только здесь закончу.

– Ой, Фрэнк, правда? – Рядом уже стояла, скрестив руки на груди, Марни, будто чистота Борис, как и истертая стеллажная планка, была проблемой, решить которую мог только Фрэнк.

– Кошки воду терпеть не могут, – напомнила Робин.

– Раковина в подвале достаточно большая, – глядя на ничего не подозревающую Борис, заметил Фрэнк. – Есть где развернуться.

Робин, как ребенок, захлопала в ладоши:

– Спасибо, Фрэнк!

– Раз уж вы здесь, – обратился Фрэнк к Марни, – вот это придется заменить.

Он указал на одну из многочисленных фишек магазина – аккуратный квадрат стекла, щербатого и помутневшего от времени, по непонятной причине установленного над входом в комнату детской литературы так высоко, что даже толком не вымыть.

– Я тут подумал, хорошо бы вставить цветное стекло, только цвет красивый подобрать. Размер вставки примерно шестьдесят на шестьдесят. С работой справлюсь.

– Синий, – предложила Робин. – Обожаю этот цвет.

Марни согласилась, как соглашалась со всеми идеями Фрэнка, а Робин, когда они обе вернулись к работе, крикнула ему:

– У нас тут теперь красота!

Молодежь, разумеется, не понимала, что квалификация у него для них заоблачная. Всю жизнь он трудился в «Машинах Пирса», сорок четыре года слесарем-инструментальщиком, и ушел на заслуженный отдых с хорошей пенсией, отекающими ногами и больной спиной. Он мастерил приспособления и запчасти для всевозможных судов, танков и даже реактивных двигателей. Современный мир развивался, питаясь плодами его труда, а его руки хранили следы той работы. Один раз он сходил туда, на бывшую работу, – сразу после несчастного случая, его погнал инстинкт возвращения домой, – теперь там царила чистота, все управлялось компьютером, живописный производственный хаос был прикрыт листами оргстекла, полы так и сверкали. Будто попал в волшебную страну Оз и сам стал вроде лошади другого цвета⁴.

Но этому молодняку с километрами поэзии наизусть и техническими познаниями на уровне африканского муравьеда он был нужен. Понижение в должности до разнорабочего он ощущал, как прохладный ветерок на коже. На исходе первого рабочего дня несговорчивая книжная тележка, побывавшая в его руках, заскользила плавно, и это был триумф.

Папа, тебе нужен психотерапевт.

Папа, тебе нужно больше заниматься физически.

Папа, тебе нужно завести собаку.

А ему просто нужна была работа. И Фрэнк Дейгл, который всю жизнь трудился в цеху среди грохота станков, теперь проводил двадцать пять часов в неделю в тихом, как учебное заведение, книжном магазине. Конечно, «понты», вот только они его радовали.

Он опять опустился на колени, из открытой банки с краской пахло новым стартом. Он взял в руки кисточку, и его переполнило чувство благодарности.

Над дверью звякнул колокольчик. Фрэнк поднял голову. Но напрасно.

Пора уже признаться самому себе: он искал ее.

Молодежь обожала звенящий колокольчик и считала, что Фрэнк установил его против котов-беглецов, однако, по правде говоря, мало кто из хвостатых входил в эту группу риска. Борис спала так крепко, что ее можно было принять за плюшевую игрушку.

Нет, колокольчик был не для Борис. Он был для него. И для нее.