Czytaj książkę: «Перейди за Иордан. Судьба сильной женщины на переломе эпох»

Czcionka:

Допущено к распространению Издательским советом Русской Православной Церкви ИС Р19-905-0164

* * *

Святейший Патриарх всея Грузии Илия Второй благословил меня описать мою жизнь с самого детства. Он говорил, что очень важно видеть, как Господь ведет людей даже и тогда, когда закрыты храмы, нет духовных книг и не слышится проповеди Церкви, но «свет во тьме светит, и тьма не объяла его».

Святейший учил чутко относиться ко всему, что происходит с нами и вокруг нас, потому что даже маленький случай может оказаться важным, а иногда и поворотным в нашей жизни. Большое не часто встречается и может вообще не случиться. Но если человек живет внимательно, то и в малом он увидит постоянное и заботливое присутствие Бога, «Иже везде сый и вся исполняяй».

Мне всегда подсознательно хотелось почувствовать, уловить это присутствие Божие и в своей жизни, и в жизни других людей, и в природе, и во всем вокруг. Хотелось ощутить эту постоянную Его заботу, эту радость Его присутствия и благодарить за все, за все, за все!

Посвящаю свою книгу памяти о пройденном пути, о пути к Богу и с Богом.

От автора

За свою долгую жизнь я опытно познала, что в мире сем нет ничего прочного, ничего постоянного; все призрачно и обманчиво. Но мы призваны в этом мире жить, и не просто жить, а спасаться, т. е. жить так, чтобы в жизни своей осуществить тот смысл, тот замысел, который вложил Творец в человека, создав его по образу Своему.

Наш путь сложен, запутан и усеян соблазнами. Как же нам, бедным, слабым и неразумным, не заблудиться, не пойти путем неправды?..

Ищу, ищу, тыкаюсь носом, как слепой кутенок, набиваю синяки и шишки, но… Но медленно, медленно, путем тяжелых скорбей и потерь приближаюсь к свету. И чем ближе к нему приближаюсь, тем отчетливее вижу вехи на пути. И эти вехи, путеводные вехи спасения, вещают: «Соблюди заповеди Мои». Стараюсь. Соблюдаю. Стараюсь изо всех моих сил. И падаю, и встаю, и кричу: «Помоги мне, Господь мой!» и Ты помогаешь. Ты делаешь путь мой все уже и уже. И мне становится легче дышать, легче исполнять заповеди Твои. Во всей моей жизни, во всех ее поворотах улавливаю Твое присутствие и Твой строгий и любящий взор. Помоги мне. Я много плакала, много страдала. Но Ты знаешь, я никогда не роптала, потому что любила Тебя и верила Тебе.

И вот я стою у Иордана…

Что еще мне сказать?

Дорогой мой читатель, в твоих руках книга, которая не предполагалась быть книгой. Это были записи отдельных картин, воспоминаний, аллегорий и плачей, которые писались годами. И накопилось их так много, что получилась целая книга.

Сначала ее читали только мои близкие, потом знакомые, а там и знакомые знакомых. И многие плакали и приходили ко мне, и мы плакали вместе и утешались тем, что Господь дал силы все перенести и выжить и помочь выжить ближним. Тогда мы решили опубликовать книгу в надежде на то, что кому-нибудь еще она сможет помочь выжить и не сломаться.

Часть 1. Верность

Девочка Аля
Повесть

Верный в малом и во многом верен, а неверный в малом неверен и во многом.
Лк. 16: 10

Нулевой километр

1934 год. Папа вел гидрогеологическую съемку Черноморского побережья от Сочи до Батуми, одновременно выбирая для покупки участок земли на этом почти пустынном побережье. Таким местом оказался район в пяти километрах южнее города Сухуми, между реками Келасури и Маджари, куда папа и поехал на велосипеде. Он медленно ехал по дороге, наблюдая, куда течет вода в придорожных канавах, чтобы по течению воды определить место водораздела рек, т. е. самое высокое место в этом районе. А когда это место нашел, он вылил на него ведро воды. Там, где вода потекла в разные стороны, было точное место водораздела. И тогда папа поставил на карте точку. Вернувшись домой, он торжественно объявил, что участок для покупки найден.

– Валя, вот в этом месте мы купим участок земли для нашего будущего дома. Это самое лучшее место на всем побережье: оно безопасно с точки зрения заболачиваемости, здесь самая чистая вода, почти нет ветров и морское течение идет от берега, значит, на берег не будет выноситься мусор после штормов. – И папа показал на карте маленькую точку, которой было суждено стать нашим дорогим домом на многие годы.

Так появился у нас огромный участок земли на самом берегу моря. На нем росла кукуруза и несколько ольховых деревьев, увитых виноградом «изабелла». Черно-лиловые гроздья, подернутые сизой дымкой, покрывали все дерево и висели даже на очень тоненьких высоких веточках. Это было владение птиц. В то время ухаживать за виноградом было не нужно – ни лечить его, ни обрезать, ни удобрять. Он рос сам по себе в обнимку с ольхой, никого не утруждая, и дарил свои ароматные гроздья всем вокруг. Еще в саду были две огромные черешни с темно-красными, почти черными ягодами.

На участке у самой дороги стояла менгрельская сакля с земляным полом и без потолка. С крыши в комнату свисала железная цепь с крючком для котла. Когда под ним горел огонь, дым выходил наружу через дыру в крыше. Вокруг костра стояли низкие деревянные скамейки, одна из которых была повыше и пошире. Она служила столом.

Едой в основном была мамалыга, которая выкладывалась деревянной лопаткой прямо на стол, и лобио: острый соус из фасоли с прасом и кинзой. На углях пеклись чуреки, пресные лепешки из кукурузной муки. Были у соседей коровы, вернее, коровки, которые давали всего несколько литров молока в день. Из молока делали сыр сулугуни и мацони. И так изо дня в день, без всяких разносолов и разнообразия, и не надоедало. Иногда покупали у рыбаков-греков хамсу и жарили ее на костре. И тогда в доме долго стоял запах рыбы. Да, еще была редька, чеснок, чечевица и батат – сладкая картошка, которую мама пекла в углях.

Освещалась сакля керосиновой лампой, которая висела на гвозде, вбитом в стену. Когда гасили лампу, в щели было видно небо со звездами и луной. Спали на железных кроватях. Когда шел дождь и везде капало, приходилось ездить с кроватью по полу в поисках сухого места. Так прожили осень и зиму.

Как-то папа привез на велосипеде большую посылку. Когда ее открыли, мама достала два детских бархатных пальтишка и унесла, а потом стали разбирать остальное… и чего там только не было! Носочки, рубашечки, платьица, туфельки, игрушки, медвежонок и, конечно, куколка с закрывающимися глазами.

– Мама, это добрая фея нам прислала, да? – шепотом спросил сынишка.

– Да, Мишенька, это добрая фея… она узнала, какие вы хорошие дети, и прислала вам подарки.

Много лет спустя Аля и Миша узнали, что добрая фея была их родная бабушка, Елизавета Моисеевна Юхоцкая, которая с дедушкой Иваном Александровичем жила в Австралии. А в тех бархатных пальтишках, которые унесла мама, были зашиты золотые монеты. Это была помощь на строительство дома.

Летом начали строить новый дом. Сначала построили флигель, в котором была одна комната и кухня, а потом и сам дом. Но не на том месте, где стояла сакля, а в глубине сада. Мама сделала проект, а строил дедушка Гудзь, сосед. У него была лошадь и телега, и он привозил все, что было нужно для стройки: доски, цемент, шифер, стекло…

Дом получился очень красивый и большой. Внизу было три комнаты и кухня, а на втором этаже была мансарда из двух комнат с балконами – один в сторону моря, а другой с видом на горы. На первом этаже была еще открытая веранда, которая приходилась на то место, где росла черешня. Но дерево трогать не стали, а сделали в полу вырез, и черешня стала жить на веранде. Весной она была усыпана белыми цветами, в которых жужжали пчелы, а под ней стоял стол под белой скатертью и плетеные стулья. Когда поспевали черешни, их рвали прямо с веранды.

Из обрезков досок построили маленький домик, в котором играли дети. Этот детский домик простоял все лето, пока не пришла зима и в нем не стало холодно и мокро. А мартовские штормы его совсем разрушили, и он упал.

Как-то дети заигрались, и Аля выбежала из домика и побежала к зарослям бамбука. Но вдруг почувствовала, что на нее кто-то смотрит, хотя кругом никого не было. Она присела под мандарин, но и тут ее кто-то видел. Она выбежала на дорожку и, чувствуя, что сейчас намочит трусики, начала плакать и звать маму.

Когда прибежала мама, девочка стояла, сжимая коленки, а по ногам уже текли струйки…

– Алинька, что с тобой, почему ты намочила трусики? и почему ты плачешь? – тормошила девочку мама.

– Понимаешь, понимаешь… – всхлипывала девочка, – мне негде было спрятаться…

– Ну что ты? Под любой кустик села бы, – успокаивала ее мама.

– Нет, я не могла. Понимаешь, не могла… На меня везде смотрел Боженька. Он везде меня видел. И мне было стыдно. Он все видит! Все, все…

Мама молча смотрела на ребенка, который так просто, так по-детски просто познал всевидение Бога. А ведь никто никогда ей о Нем не говорил. И сейчас мама ничего не сказала Але, лишь переодела ее, погладила беленькую головку и отпустила играть.

Но играть ей уже не хотелось. И как ни звал ее братишка, она ушла в дальний угол сада и там долго лежала на траве и смотрела в небо. Ей было пять лет.

О бульках и велосипедах

Это было еще до войны, в 1937 или 1938 году.

Утром папа и мама уезжали на работу, и Аля любила провожать их до калитки и смотреть, как они едут по дороге. А ехали они на велосипедах. Соседи, глядя на них, говорили: «Вон инженера на работу поехали».

Мама была красивая, с большими серыми глазами и пышными светлыми волосами. Выглядела она всегда нарядной, даже в своих недорогих ситцевых платьях.

Папа тоже был красивый. У него были карие глаза, темные волнистые волосы, высокий лоб и очень добрая улыбка. Он тоже выглядел нарядным, когда уезжал из дома: всегда в белой рубашке и темно-синих брюках, с полевой сумкой через плечо. Но возвращался он часто далеко не нарядным – то рубашка испачкана, а иногда и порвана, то брюки все в глине. Это значило, что он или пробирался сквозь кусты, или сидел над болотом и считал «бульки». Так он называл пузырьки газа, которые поднимались со дна и лопались на поверхности воды. По этим булькам он находил места со скоплением газа под болотом, т. е. места, где могли быть залежи нефти.

Однажды, когда он вот так сидел над болотом в своей белой панамке и в очках, привязанных резинкой, чтобы не спадали, и записывал в блокнот количество булек, поднимающихся за одну минуту, к нему подошел пограничник и сказал: «Гражданин, вы задержаны. Пройдемте со мной на заставу». Папа ничего не ответил, только поднял палец, как бы прося внимания, и продолжал считать бульки. «Гражданин, я к вам обращаюсь, пройдемте со мной», – повторил пограничник. Папа, не отрываясь, сказал: «Сейчас» – и записал количество булек в блокнот. Потом встал, сказал: «Здравствуйте» – и пошел на заставу.

Начальник заставы долго его расспрашивал, зачем он ходит вокруг их расположения, заглядывает во все уголки, что-то записывает и вообще кто он такой. Папа рассказал, что он геолог, что ищет месторождения нефти, сказал, где он работает, и назвал свою фамилию. Начальник позвонил по телефону и узнал, что перед ним был старший научный сотрудник абхазского научно-исследовательского института академии наук СССР. Начальник удивился, но сообразил, что, по всей вероятности, он имеет дело с человеком типа Паганеля из романа «Дети капитана Гранта», и, несколько пожурив увлеченного геолога, пожелал ему удачи в работе. Папа был очень польщен вниманием начальника.

Он вернулся к болоту, вытащил из кустов свой велосипед и поехал в институт. Очень ему понравилось на заставе, и он много рассказывал, как там все красиво, аккуратно, как много цветов на клумбах и какие дисциплинированные пограничники. А уж начальник! Такой вежливый и умный человек!

– Никогда я так близко не общался с военными. Да, прекрасная у нас армия! – Потом папа часто повторял эту фразу.

А теперь немного о велосипедах.

Папин брат, дядя Коля, жил в Свердловске и был хорошим инженером. И его как-то послали в командировку в Англию. Дядя Коля очень уважал маму и считал ее высокообразованной и умной женщиной. И он из Лондона в подарок маме прислал велосипед. Велосипеды тогда вообще были редкостью, а то, что прислал дядя Коля, было просто диковинкой! он весь блестел, был без перекладины, женский, с подставочкой, чтобы ставить на дороге. А главное, на заднем колесе с двух сторон была разноцветная сеточка, чтобы юбка не попадала в колесо. Сеточка была такая красивая, что хоть на стену вешай! Все соседи приходили смотреть на мамин велосипед. А когда она ехала, все оглядывались на нее, вернее, не на нее, а на велосипед.

Папин велосипед был самым обыкновенным, и с ним часто что-нибудь случалось. Сначала папа чинил его сам, а потом оказалось, что на горе живет Шота, мастер на все руки. Он мог и цепь подтянуть, и «восьмерку» исправить молотком, и заклеить камеру – настоящий мастер! У Шоты тоже был велосипед, и они с папой часами просиживали над починкой своего транспорта.

Потом папа взял Шоту на работу, и он получил высокое звание – стал буровым мастером. Он очень хорошо бурил скважины и собирал образцы пород.

Когда у мамы появился новый велосипед, старый пошел на запчасти. После этого и папин велосипед приобрел приличный вид. Правда, он не блестел и у него не было цветной сеточки на заднем колесе, но зато это был настоящий боевой конь и верный папин друг.

Девочка Аля

Папа… Такое дорогое слово…

Папа, такой добрый и такой влюбленный в свою геологию, в поиски чистых вод и осушение болот дивной земли Колхиды.

Он часто брал с собой Алю в экспедиции: и к вершинам снежных гор, откуда брали начало ручейки, сливающиеся потом в реки, и на равнины, покрытые болотистыми кочками, между которыми стояла темная вода, рассадник малярии.

А еще на берегу моря под Сухуми, в своем огромном саду, папа разводил удивительные растения. Он приносил их осторожно, как маленьких детей, из таинственного ВИРа (Всесоюзный институт растениеводства), и назывались они тоже таинственно: леимкваты, кинканы, цитроны, аннона, бэра… Папа выкапывал ямки, лил туда подогретую на солнце воду и сажал в них свои сокровища. Все молча, сосредоточенно, записывая что-то в походный блокнот. Аля хлопотала рядом, тоже молча, наблюдая, запоминая и впитывая в себя всю серьезность происходящего.

С папой она плавала далеко-далеко в море. Он плыл на боку, а она держалась за его плечо. Так они уплывали вглубь, пока берег не превращался в тонкую полоску, а кругом была лишь синь воды, синь неба и тишина… и от этого казалось, что ты попал в какой-то другой, незнакомый и радостный мир, из которого не хотелось никуда возвращаться. Они почти не разговаривали, оба погруженные в тихую радость общения с морем…

Но, видно, девочка еще и еще жаждала этого общения. Часто, когда весь дом затихал, она в темноте соскальзывала с кровати и бесшумно выходила из своей комнаты. По дорожке сада, под сенью огромных апельсинов она пробиралась к калитке, а от нее по тропочке в ежевике, по прибрежной гальке к самой воде. Здесь останавливалась, прислушивалась, ничего не видя в темноте южной ночи. Но постепенно глаза привыкали, небо виделось более светлым, а море было темное, огромное. И оно спало у ее ног…

О чем думала эта девочка? Что тянуло ее из мягкой постели к холодным ночным камням и темной воде? Но для нее эта вода была живая, эта вода вздыхала, тихо набегая на берег и обнимая его. Вздыхала и девочка, лежа на спине и глядя на черно-синее небо, усыпанное звездами. И из ее глаз текли теплые слезы, текли по щекам, по шее и капали на остывшие камни…

А губы шептали: «Как Ты все устроил? Как у Тебя красиво! и как мне хочется к Тебе…»

«Нельзя, нельзя… Еще рано», – как бы слышала она в ответ и от этого еще сильнее плакала.

Иногда она так и засыпала. И просыпалась на рассвете от холодного бриза. Просыпалась успокоенная, тихая и бесшумно возвращалась домой. Натянув одеяло, она опять засыпала крепким безмятежным сном. Утром папа не разрешал ее будить, ведь обычно она сама вставала рано. Он, видимо, знал о ее ночных путешествиях. Знал и молчал.

В это время папа писал большую работу об осушении болот Колхиды, которую Сталин призвал превратить из малярийного края в здравницу страны. За плечами папы был большой опыт, он обошел всю Абхазию и Аджарию, провел гидрогеологическую съемку Черноморского побережья от Сочи до Батуми и теперь почти все время работал дома.

Мама уезжала на работу рано. Она была архитектором, строила мосты через бурные реки, строила красивые школы и вокзалы, похожие на дворцы.

Аля оставалась дома с папой. Утро он начинал с того, что тщательно убирал столовую: ничего в ней не было лишнего, подоконники были пустые, открытые окна без занавесок выходили в сад, и через них в комнату свисали то черешни, то грозди винограда – вся комната была как бы продолжением сада. Папа развешивал по стенам карты, схемы, на столе и на полу раскладывал таблицы, зарисовки шурфов, образцы глин, песчаников и камней. Папа писал. Девочка сидела на пороге распахнутой двери, а в углу, на печурке, которая летом служила тумбочкой, тихо играл патефон – Козловский, Лемешев, Барсова, Эмиль Гилельс, Коган, Юдина…

1941 год, весна. Пятый класс окончен на все пятерки. Папа берет ее с собой в Москву на доклад о проделанной работе. Они будут жить у знаменитого профессора, папиного руководителя и друга.

Москва. Большой Спасоглинищевский переулок, что выходит на улицу Маросейка. Огромная профессорская квартира, пропитанная запахом старых книг и древностей. Здесь все говорят спокойно, двигаются не спеша и уважают друг друга. И этот мир старой квартиры передался девочке, и она чувствовала себя в нем просто и уютно. Часами листала она толстые книги и редко беспокоила папу вопросами. А по вечерам папа со своим другом до глубокой ночи склонялись над картами.

Днем Аля выходила в глухой, как колодец, двор и играла с детьми в мяч о стенку. И подружилась она с милой девочкой Олей, и полюбила ее всей душой. Какая это радость – друг, и какое это счастье – иметь друга. Друг! Это так много, это так важно, это навсегда!

Когда Аля уходила с папой, она забегала к Оле предупредить, что ее не будет, а когда возвращалась, то опять бежала к ней сказать, что она уже пришла. Оля смеялась в ответ и говорила: «Ну что ты, когда придешь, тогда и придешь. Смешная ты…»

Папа докладывал о своей работе в Большом зале Дома ученых академии наук СССР, а Аля сидела и во все глаза глядела на папу, вся напряженная, вся за него, а когда ему стали задавать вопросы, ее прямо в жар бросило – а вдруг он не ответит! Но папа ответил. Ответил спокойно, ведь он так хорошо все знал. Потом его все поздравляли, жали руку и даже обнимали, а он смущался, улыбался и кланялся в ответ. А когда кто-то предложил зачесть его работу как диссертацию, у него даже слезы появились на глазах.

Вечером все сидели за праздничным столом в Спасоглинищевском. А когда гости ушли, Аля попросила кусочек торта. Утром она вышла во двор со сверточком, в котором были две конфеты, кусочек торта и яблоко. Оля была очень рада, она даже обняла Алю и сказала, что она настоящий друг. И сразу же все съела. А потом девочки играли и играли. Мяч без устали отскакивал то от стенки, то от земли.

Во двор вошла нарядная женщина под руку с мужчиной. «Оля!» – крикнула она и пошла дальше.

– Это моя мама! Видишь, какая она красивая!

Оля важно вскинула голову и побежала за женщиной. А Аля стояла, улыбаясь, держа мяч в вытянутых руках.

– Оля, мячик!

Оля побежала обратно, резко выбила мяч из Алиных рук, подхватила его и, убегая, высунула язык и крикнула:

– Эй ты, смешная! Что уставилась?

А Аля все продолжала стоять с вытянутыми руками. Ее большие серые глаза в пушистых ресницах, выгоревших на южном солнце, были сейчас не просто большие, они были огромные. Они не плакали, нет. Они просто остановились.

Когда Аля опустила руки, это была уже как будто другая девочка – осунувшаяся и повзрослевшая.

Darmowy fragment się skończył.