Czytaj książkę: «Подари мне ракушку каури. Рассказы и миниатюры»

Czcionka:

I. Первая любовь

Курабье

Этот путь от дома до запаха счастья я и сейчас могу пройти с закрытыми глазами. Сначала по уютному тротуару, где деревья смыкаются над головой зеленой аркой, до перекрестка: налево – кинотеатр, направо – моя школа, прямо – вход в парк. Иду по широкой центральной аллее, никуда не сворачивая. Слышу, как скатываются капельки дождя по листьям, вдыхаю свежий влажный воздух и запах мокрой земли и грибов, вытягивающих шляпки вверх. Вскоре в камерную мелодию врываются звуки машин – парк закончился, и я на центральной улице. Направляюсь к большому магазину через дорогу.

Это путь в детство.

Когда мне надо найти точку равновесия в холодном вихре эмоций, я прикрываю глаза, и сквозь время слышу родной певучий голос и чувствую тепло, что возникает вокруг меня и охраняет от житейских бурь.

– Вера, дождь.

Эти слова звучат, как пароль. Мы любим дождь.

– Мама, сколько купить?

– Как обычно. Поторопись, Верочка. А то скоро стемнеет.

Да, я люблю выходить именно в то время, когда дождливый город замирает в дымчатом предвечерье. Сумерки смягчают всё вокруг, ложатся на дома, тротуары, траву. Небо приближается к земле, и они, касаясь друг друга, о чем-то тихо разговаривают. Я слушаю… Но мне помешали любопытные капельки, что спрыгнули с ветвей на мои косы и под ноги, а самая шаловливая – на нос.

Таинственная дымка возносит меня в светло-серое небо, и я плыву в вышине, как в море, сквозь просветы туч разглядывая нижний мир. Вот моя Земля, моя страна, темное зеркало родной реки, мой маленький город, мой дом, моя семья. Зачарованная душа обнимает весь мир и любит его. Чистые чувства, чистая красота, чистая радость…

Возвращаясь домой, часто останавливаюсь, открываю пакетик с печеньем и вдыхаю аромат шафрана и тонкой сладости. Прикрываю глаза и наслаждаюсь тем, как кусочек этого цветка с капелькой джема в центре рассыпается во рту.

Когда я впервые услышала это восточное слово, то смаковала его так же, как и печенье. Оно звучало таинственно. «Пришло из арабского языка. Или из турецкого. Так считают. Обозначает что-то особенное, экзотическое», – говорила мама.

Дождь. Сумерки. И предвкушение удовольствия под названием курабье – это наше с мамой любимое печенье. Оно и является третьим составляющим приятного ритуала, что дополняет мое восторженное состояние. Но главное – это мама, мое неисчезающее счастье. Позже я прочитаю фразу: «Праздник, который всегда со мной». Этот праздник, эта воздушная восторженность у меня были, пока мама ходила по земле. Я-то думала, что она будет со мной всегда. Теперь она живет во мне. Я смотрю на мир вместе с ней, вдыхаю запах нашей любимой осени, плачу и смеюсь вместе с мамой. Я продолжаю любить мир… и за нее тоже.

* * *

Не знаю, как одноклассник Максим узнал о моей любви к дождю и печенью, но, возвращаясь из магазина, я стала встречать его в парке, и домой мы шли вместе, наслаждаясь курабье. Иногда я приподнималась на цыпочки и внимательно смотрела в его темно-синие глаза. В них мелькали золотистые лучики, хотя нас окружала серебристо-серая пелена влажного воздуха.

– Макс, почему в твоих глазах солнце? – спрашиваю строго, пытаясь скрыть восторг.

– А в твоих глазах зеленые зайчики, – смеется он.

Я снова встаю на цыпочки, вижу себя в его глазах и ничего не говорю.

Какие особенные краски и запахи в детстве: яркие, теплые, притягательные! Почему потом они становятся другими? И лишь иногда, как солнечный зайчик, появятся, подразнят и вновь исчезнут.

…Мы закончили школу и прощались. Я уезжала, как оказалось, навсегда. Макс сказал:

– Я знаю, почему ты любишь курабье.

– Почему?

– У тебя восточные глаза.

– Смешной ты, Макс.

– Твои косы пахнут курабье.

Я промолчала. Как он может это знать? Макс никогда не касался меня.

– Сначала я чувствую этот аромат, а потом вижу тебя, Вера. И я знаю, почему ты любишь дождь.

– Почему?

– В это время ты пишешь стихи. Ты любишь курабье и дождь, но не любишь меня.

Я что-то говорила в ответ, гладила его руку…

* * *

…Встреча одноклассников у нас установилась в конце августа. Я не приезжала давно. Максим, как оказалось, тоже.

Я вновь иду по любимому пути. Со мной дождь. Я захожу в магазин. Разочарование ждет меня. Он потерял свою важность, пространство и красоту. Теперь здесь отдельные торговые точки. Я направляюсь туда, где раньше на красивом прилавке под защитой прозрачной стеклянной витрины курабье возлежало в изящных бумажных одеяниях, подразнивая изысканным видом и обворожительным ароматом, и вижу полки с игрушками, рядом – магазинчик с обувью, за ним – с посудой…

Наконец нашла маленький отдел в углу, где печенье задыхалось в закрытых пластиковых коробочках, как в плену. Оно выглядело усталым, бледным.

Покупаю. Аромата нет – сода и ванильный сахар.

…Поздно вечером Максим провожает меня в гостиницу. Полная луна подсматривает за нами сквозь высокие деревья, потом скрывается за облаком, давая возможность звездам взглянуть на нас.

Макс угощает меня курабье. Оно источает аромат восточных пряностей. Но форма иная: две половинки склеены джемом.

– Я его привез для тебя из Турции. Оно и мое любимое. И еще я полюбил дождь тогда, в детстве. Каждый раз с первыми его каплями ты приходишь ко мне, садишься рядом и гладишь мои волосы. И тогда мне снятся счастливые сны. Пробуждение приносит разочарование. Каждый раз во сне я встречаю тебя и теряю снова и снова.

Мы подошли к нашей иве. Она спрятала нас от звезд. Темнота дотронулась до лица. Мне нечего ответить Максу. Сказать, что человек не должен быть одинок, и что важно говорить слова любви? Я молчу о том, что и мне некому отдать свою любовь и нежность.

– Макс, мы мечтали стать учеными, ты этого добился. Я читаю твои книги и статьи.

– Да, только ты, Вера, единственная из нашего математического класса оставила точные науки и ушла в журналистику. Помнишь, как мы спорили по поводу теории струн?

– А ты тогда спросил: «Тебе кажется, это звучит романтично – «теория струн»?

– Вера, струны могут объединяться между собой.

– И разъединяться.

– Ты и физику наделяла поэтическим флером. А знаешь, Вера, время подвластно гравитации и может искривляться, как и пространство. Значит, и меняться.

– Это доказано Эйнштейном, Макс?

– Да, верно. Верочка, я бы хотел вернуть время. Если бы путешествие назад было возможно не только математически… Только на час оказаться с тобой в нашем парке. Тогда бы я смог… Мы были бы вместе.

Неожиданно он целует меня:

– Ты пахнешь курабье и дождем…

Я закрываю глаза: хочу сохранить в них отражение Макса. Почему мы тогда, как две струны, не зазвучали вместе в оркестре умной вселенной? И почему не я отражалась в его глазах все эти годы?

* * *

Да, я могу в любое время пройти по городу моего детства – стоит только представить его. Но не могу вернуть дорогих мне людей и то чувство, что только поманило меня, коснулось слегка и осталось тонким звуком. И печаль моя проливается ливнем, а сожаление о быстротечности времени шелестит сухими листьями в парке моего детства.

Время – непрерывно, но не линейно, хотя мы в нашей вселенной и воспринимаем его движение только вперед. Оно, как спираль, раскручивает воспоминания, возвращает меня в прошлое. Забыть о нем невозможно, перемешать события жизни, как кубики, и выбрать нужные для красивой картинки, а остальные отложить в сторону – тоже нельзя. Но бывает редкое состояние, когда время отступает, его забываешь. Это происходит в минуты счастья. Краток этот миг.

Я вижу маму, чувствую отчаяние влюбленного мальчишки, ищу в своих глазах его отражение, ощущаю вкус его запоздалого поцелуя. Прошлое становится настоящим вместе с ароматом курабье. И возвращается чистая радость, чистое счастье, что бывает, оказывается, не только в детстве. И я нежно оберегаю мои счастливые мгновения, не исчезающие в непрерывном времени.

Мой друг Сашка

Малыш долго не мог заснуть. Реснички слипались, словно смазанные медом, но он снова и снова открывал глаза. Его тревожила полоска света под закрытой дверью спальни родителей. Обычно в это время там было темно. Но сегодня мама все ходит и ходит по комнате: ее шаги слышны то возле двери, то возле окна. Сашка даже представил, как колышется ее длинная синяя юбка с желтой каемкой по низу.

– Это солнечная дорожка, – вчера говорила мать четырехлетнему сыну. – У нее нет начала и конца. Смотри! – она брала руку ребенка и водила по золотистому краю.

Босые ножки коснулись пола. Мальчик приоткрыл дверь и увидел, что мать надела теплую кофту и собралась уходить.

Она взглянула на него – глаза показались чернее, чем были на самом деле.

– Мама!

– Молчи, – прошептала она, приложив палец к губам, и прошла мимо. Бесконечная желтая дорожка вилась возле ее ног.

Сашка снова лёг, но сон прошел окончательно. Он ждал маму.

Может быть, она пошла посмотреть на звезды? Мама часто рассказывала детям о них. Поздно вечером они любили лежать на широком топчане во дворе и смотреть в темно-синюю ткань неба, проколотую звездами. Мать укрывала его и сестру пледом, прижимала к себе и слегка покачивала. Сашка вдыхал ее запах и думал, что так пахнут звезды.

– Это Большая Медведица, – показывала она, держа их ладошки в своей.

– Мама, где? Где ушки и хвост? Это же похоже на ковш, – удивлялись дети.

– Да, мои золотые. Зачерпнешь им в жаркий день студеной воды из небесной реки, выпьешь, и она поведает свои секреты.

– Правда?! – изумлялся малыш.

Он закрывал глаза, летел к небу, пил волшебную воду, слушал шепот звезд и не чувствовал, как мама уносила его в дом, укладывала в кровать, шептала: «Мой маленький звездочет».

Но почему же сейчас она не захотела взять его с собой?!

Сашке стало страшно. И он громко закричал:

– Мама!!!

На соседней кроватке проснулась пятилетняя Оля, легла к нему и стала успокаивать:

– Сашка, не плачь! Мама скоро придет. Я ее поищу во дворе, а ты пока посмотри, какая красивая паутинка около двери.

Оля вышла из детской. Мальчик разглядывал овальную сеточку, похожую на одуванчик, даже подошел поближе: он любил паучков, ему нравилось наблюдать, как они ткут замысловатый рисунок, пряча невидимые ниточки под брюшком, чтобы никто не распутал их лабиринты.

В комнату с плачем вбежала сестра:

– Мамы нигде нет! Это я виновата… Это из-за меня мама ушла. Я сегодня ее не слушалась…

Сашка обхватил Олю тем же движением, каким отец обнимал маму, если она плакала. Это случалось, когда она читала книгу или слушала, как поют дети.

– Оля, мама придет, – твердо сказал он.

Малыши легли вместе и, наплакавшись, уснули.

Утром соседи подняли тревогу, начали поиски. Безуспешно. Куда могла уйти умная и спокойная женщина без вещей и документов, оставив маленьких детей?

Отец малышей в это время находился в Москве, готовился к презентации своей книги, но, получив страшную весть, вернулся.

В памяти Сашки сохранился образ матери – воздушный, нечеткий, будто просвечивающий сквозь паутину дней его жизни. Долгие годы ему казалось, что она ушла по лунной бесконечной дороге, а их оставила на темных тропинках жизни.

Наш самолет вылетел с опозданием. С нетерпением смотрю в иллюминатор, жду, когда появится Волга.

Мое волнение передалось женщине, сидевшей рядом:

– Вы боитесь летать? – участливо спросила она.

– Нет, больше двадцати лет не была здесь. Волнуюсь…

– А я всю жизнь прожила в Волгограде, – заметила женщина. – К родителям?

– Родных у меня здесь уже нет. К друзьям детства и юности, – ответила я, подумав, как банально и скупо звучит вторая фраза.

Нет, не так. Здесь осталось то мое «я», которое уже не вернется. Вот к нему я и еду. Оно здесь, на этой волжской земле, и тянет меня тонкими, но крепкими нитями души ли, сердца ли или всей моей сутью. Оно прочно держит на земле, не дает споткнуться или сорваться с кручи, не закричать истошно, когда боль душевная рвет все внутри. Оно приходит вместе с воспоминанием о ласковых руках бабушки, успокаивает и мягко приговаривает: «Было же тебе хорошо. Было же счастье здесь!» Это золотистое сияние детства греет и воскрешает.

В зале ожидания ко мне подходит высокий улыбающийся мужчина. Сашка?! Какой красивый! Где тот мальчишка с пропыленными вихрами и грустными глазами? И лишь когда он произнес: «Верочка, радость моя…», а его картавое «р» вместе с теплыми губами прикоснулось к моей щеке, я выдохнула:

– Это ты?

Он улыбнулся, словно подсолнушек повернулся к солнцу, как говорила моя бабушка:

– Это мы.

Я провожу рукой по его волосам:

– Где твой непокорный вихор?

– Верочка, где твои косы?

Он обнимает меня, и я прижимаюсь к нему, пытаясь забыть все и вернуться в воздушную безмятежность моего прошлого.

К нам подходит темноволосая красивая девушка лет двадцати.

– Это моя дочь Вера, – знакомит он нас.

Я обнимаю свою тезку:

– Две Веры.

– Нет, – смеется Саша. – Три Веры. У меня же мама Вера.

Я удивлена. Ничего не понимаю. Точно помню, что его мама – Ирина. Мне не терпится спросить, но не знаю, как это сделать.

Мы выходим из здания, и я впитываю родной степной воздух, подставляю лицо жаркому сентябрьскому солнцу. Ни облачка. Светлый путь в светлое прошлое.

Ветер приподнял мои волосы, поиграл ими и бросился к листьям клена, развернув их изнанкой – она оказалась светлее. Дерево преобразилось: к цвету зеленой листвы добавились мазки серебристого. Так и у меня, думала я, подул шквал неожиданных перемен, и жизнь приобрела иные оттенки: слой светлой краски лег на темный фон моей судьбы.

Мы с Сашей садимся в машину сзади, дочь – за руль. «Так вам удобнее будет общаться», – улыбается Вера.

Боже, какие у нее глаза! Темно-сливовые, с мягким блеском. Ресницы в пол-лица, а изгиб черных бровей над ними – идеальная линия древнего восточного писца.

Начинается вечное: «А помнишь?» Да, Саша, хочу помнить только детство, но есть еще та память, когда сердце разлетается на осколки. Эти осколки сидят во мне, как у дедушки после войны. Неловко двинешься – болит.

– Саша, ты не забыл, как я с тобой дралась? Бабушка говорила: «Тихоня, а если ее обидят, спуску не даст». Но ты меня не обижал, защищал, но иногда задирал, злил меня. Скажешь что-нибудь – и наутек.

– А мне нравилось, что ты за мной бегаешь. Догонишь и кулачками стучишь по спине.

Я вспомнила, как однажды Саша спросил:

– Верочка, хочешь, я научу тебя летать?

– Как? Давай! – радуюсь я и лезу к нему через дырку в заборе, что разделяет наши дворы.

Мы разбегаемся, машем руками, но ничего не получается. Прыгаем с лавочки, стараясь продержаться в воздухе. Нет, не летим. Саша приносит старый зонт. Может быть, с ним получится? Мы верим, что вот-вот станем невесомыми и воспарим, как пушинки одуванчика.

За разговорами и смехом не заметили, как приехали. Наш поселок, наша Московская улица. Сердце забилось. Но почему улица такая узкая? Раньше она была шире. Узнаю дома. Отремонтированные, но те же самые.

– Саша, я могу с закрытыми глазами здесь пройти, я помню все. Я хочу зайти в мой дом. Нас пустят?

Саша звонит в дверь. Я волнуюсь, как перед первым свиданием.

Снаружи дом обложили кирпичом, и внутри он чужой: модные обои на стенах, современная мебель и светильники. Встречают иные запахи. Показалось, в том углу, где у нас была печь, дрогнули тени, метнулись ко мне, послышалось дедушкино кряхтенье, запахло бабушкиными пирожками.

Саша вытер мои слезы, как это всегда делал в детстве, и мы вышли на улицу.

– Вера, завтра с утра поедем к твоему дедушке.

– Да, – снова плачу я. – Он один из нашей семьи остался лежать в волжских степях. Бабушка, его любимая Мария, далеко от него, в сибирской земле.

Мы возвращаемся домой к Саше. Я так хорошо знала этот дом! Мне нравилась Ирина, мать Сашки. Но почему он сказал, что имя его мамы – Вера?

Комнаты изменились. Вместо дощатого пола – паркет; в гостиной – узбекский ковер со звездами по кромке, в середине него – клумба из нескольких восьмиугольников; кухня отделана молочным кафелем. И только круглый стол старый, но поблескивает свежим лаком. В шкафчике для посуды среди белых тарелок и чашек замечаю расписные пиалы и круглое узбекское блюдо. Удивлена, но молчу.

В зале на стене свадебное фото: мой Саша и красавица-узбечка.

– Как ее имя? Где она?

– Это моя Замира. Она и мамы уехали к родственникам в Узбекистан. Мы с дочкой присоединимся к ним через несколько дней.

– Мамы?! – не сдерживая удивления, спрашиваю я.

– Верочка, давай об этом позже, – загадочно улыбается Саша.

Он ведет меня в мастерскую. Я горжусь тем, что мой друг – художник и его картины украшают галереи многих городов.

Мольберт, разного размера кисти, баночки и тюбики, рамы, холсты в большой коробке и, главное – картины. Я хочу посмотреть, над чем он сейчас работает.

– Подожди, – останавливает он меня, подходит к стене, снимает одну из картин, протягивает мне. – А эту я хочу подарить тебе.

Я смотрю на девочку лет семи, сидящую на траве возле яблони и узнаю себя. Солнечные лучи касаются плеча, белого воздушного платья, гладят длинную темную косу. Девочка смотрит… Да, именно так я смотрела в детстве на Сашку.

В уголке дата – он написал картину двадцать лет назад.

Я обнимаю моего друга. Он гладит меня по спине – и я понимаю, что тепла его ладоней мне и не хватало всю жизнь.

– Пойдем, Саша, твоя дочка ждет нас.

Ужинаем на веранде. Сумерки подошли и неслышно встали на границе, боясь исчезнуть в свете ярких ламп. Они пытались сгуститься до темноты в саду, но не получилось – луна подсвечивает деревья и теснит темноту к забору.

Дочь Саши немного посидела с нами, встала, набросила на плечи широкий шарф:

– Пап, я ушла, – целует в макушку отца, машет мне рукой и убегает туда, где уже слышны молодые голоса.

Саша говорит, что много лет ему снился сон, как мама на облаке летит к звездам, а он бежит за ней, пытаясь схватиться за побледневшую солнечную дорожку на ее платье. Он тянется к ней ручками – и просыпается, чувствуя на щеке ласковое прикосновение.

Постепенно лицо матери в рассеянном свете воспоминаний становилось нечетким, образ приобретал невесомость и кружил, словно перышко в тумане.

Ирина, новая жена отца, появилась у них через два года после исчезновения мамы. Ее я и увидела, когда в пятилетнем возрасте с семьей приехала в поселок из Пятигорска.

– После ухода мамы отец стал седым, постарел, больше не написал ни одной книги. Любовь Ирины давала ему силы. Некоторое время. Отец умер, когда мне было шестнадцать. До последнего дня он искал маму, писал во все организации, которые могли помочь.

– Ты продолжил поиски, когда не стало отца?

– Да, Вера. Я не мог поверить в то, что мамы нет, чувствовал, что она где-то рядом. Знаешь, я даже ходил к экстрасенсам. Они говорили, что она жива, но не может вернуться домой: не помнит, где он, и бродит в поисках утраченной семьи. На просьбу указать, где она, отвечали: «В городе возле реки, около дома с желтыми дорожками во дворе». Где же искать этот дом? Понятное дело, экстрасенсы, – Саша протянул мне чашку с горячим чаем, и я погладила его ладонь.

– Саша, ты говорил, что твои мамы уехали в Узбекистан. Что это значит?

Он улыбнулся:

– Мама Ира и мама Вера.

– Так твоя мама нашлась?! – обрадовалась я.

– Не знаю, – как-то странно произнес он.

– Но ты же сейчас сказал: «И мама Вера».

– Вскоре после нашей свадьбы подруга Замиры гостила у нас и рассказала о странной женщине в их городке, в Камышине. Бедняжка бродила по городу, многие ей помогали, брали домой, но она ни у кого не оставалась больше двух дней, а в семье родственников подруги живет третий год, – Саша вздохнул. – Оказывается, она днем бродит по улицам, бросается к маленьким детям, обнимает их, плачет, и родители в испуге уводят их подальше. Но малыши не боятся ее. Как-то одна девочка вырвала руку у няни и побежала к женщине, погладила ее склоненную голову, и та горько заплакала.

– Ты подумал, что это твоя мама?

– Вера, когда я это услышал, сердце мое дрогнуло. Я спросил, как имя женщины, и узнал, что кто-то из горожан называл ее Надеждой, и она откликалась на него.

– И ты решил посмотреть на нее, – уверенно сказала я.

– Да, Верочка, мы с Олей и Замирой поехали в этот город. Я волновался: вдруг это мама? Подошли к дому на окраине. Из калитки вышла женщина, и у меня сердце выскочило из груди. Она? Волосы седы и собраны в косу. Лицо приятное, но тусклая кожа и скорбное выражение губ делали его старше, чем возраст, в котором сейчас была бы мама, – он замолчал.

Я не хотела его торопить, моего Сашу.

– Июльское утро было жарким, а на Надежде широкий желтый шарф. И я вспомнил кайму на платье мамы: без начала и конца. Женщина испуганно смотрела то на меня, то на Ольгу. Я заговорил. Но она не отвечала. Верочка, я не мог наверняка сказать, моя ли это мама. Я пригласил Надежду погостить у нас. Она согласилась. И осталась у нас. С Ириной живут дружно, как две подруги. Знаешь, спустя какое-то время я назвал ее Верой – она отозвалась с улыбкой. Когда у нас с Замирой родилась дочь, она не отходила от внучки весь день, а ночью при первых звуках плача бежала к нам в комнату, брала малышку на руки, и та сразу успокаивалась. Так у меня оказалось две мамы.

– Так ты уверен, что это твоя мама?

Саша улыбнулся, встал и укрыл мои ноги пледом.

– Когда дочка подросла, бабушка Вера рассказывала ей сказки и истории. И однажды я услышал, как она говорила про звезды…

Время близилось к полуночи. Вернулась Верочка. Я любовалась девушкой и находила в ее восточном облике черты Сашки: озорно блеснули глаза – взгляд мальчишки из моего детства; улыбнулась – и правая сторона губ оказалась выше левой, ямочки на щеках появились и тут же исчезли.

– С кем гуляла, дочурка? – в интонации Саши я почувствовала беспокойство.

– Пап, я уже взрослая, мне девятнадцать.

Прилетел запах спелых яблок.

– Саша, я хочу сорвать яблоко.

– Пойдем, – берет он меня за руку.

Мы шагнули из света в темноту сада, словно пересекли черту между двумя мирами. За секунду изменилось все: мысли, ощущения, настроение.

Ночь – опытная колдунья, умеет обострить чувства. Только луне не страшны ее чары. Она охраняет тишину. Но иногда не слушается. Еле дыша, скользнул сухой лист с дерева и, прошептав что-то грустное, затих на влажной траве. Квакнула лягушка. Хрустнула ветка. Прошуршал потревоженный мышонок.

Заволновались листья высокого дерева, высветились яблоки, похожие на новогодние шары.

Я вспомнила мою яблоньку и домик, устроенный под ней.

Ее ветви склоняются до земли, и нас с подругой не видно. Мы приносим маленькие тарелочки с едой и кукол. У меня деревянная – дедушка сделал из дощечек, а бабушка обшила ватой и лоскутками, у Наташи – настоящая, но старая, поцарапанная. Устраиваем обед, лежим на круглом коврике и разговариваем.

Сашка стоит около забора, смотрит на нас и жалобно просит:

– Можно к вам?

Синие глаза, белесые брови, соломенные волосы, короткие штанишки – видны сухие болячки на коленях, босые ноги. Мне его жалко, и я уже хочу крикнуть: «Иди к нам!» Но Наташа строго произносит:

– Мы с мальчишками не играем, еще начнут драться.

Я подхожу к забору:

– Саш, а что у тебя в руке?

– Сашка, вечно ты со своими жуками! – испуганно кричит Наташа.

– Это не жук, а паук, – отвечает мой друг. – Они хорошие, плетут паутину, чтобы ничего не забыть. Так говорит моя мама.

Бабушка приносит пирожки. Пригладив Сашкин вихор, горестно качает головой.

Саша срывает яблоки, и мы возвращаемся к дому.

Справа от веранды ветви рябины в свете луны начертали письмена древнего Востока на шелке травы.

– О чем задумалась, Верочка? – Саша укрывает мои плечи шалью.

– Хочется узнать, как ты познакомился с Замирой. Помню, Саша, помню, об этом завтра.

– Верочка, но и ты мне не ответила, как живешь.

– Завтра, Саша, завтра, – повторяю я его слова, не желая, чтобы мое светлое настроение пересекло линию и вернулось в темноту.

Мы одновременно посмотрели в сторону сада. Деревья светились, словно декорации в театре. Звенящая песенка запоздалой цикады прервалась на тонкой ноте. Запахло спелыми яблоками, медовыми грушами и звездами. Думаете, не могут пахнуть звезды? Ошибаетесь…

– А помнишь, вы не пустили меня под дерево? А мне так хотелось в ваш домик, – улыбается Сашка. – Я каждую минуту хотел быть с тобой. Твой дедушка, завидев меня, говорил: «Вот и жаних идет». Мне так не нравилось его шутливое «жаних», но я часто представлял нас в свадебных нарядах. Ждал, когда мы вырастем. Но ты уехала.

Я ничего не ответила. Саша обнял меня за плечи, помогая подняться с кресла:

– А теперь спать. Остальное мы расскажем друг другу завтра.

Луна пыталась пробиться сквозь плотные шторы. Я впустила ее. Она высветила прядь моих волос, погладила по щеке и вытянулась на полу, приглашая ступить на золотистую тропинку.

Странно, но время здесь обрело иную реальность, замедленное течение и (невероятно!) аромат. Оно пахнет яблоками и звездами.

Последние годы время, колючее, как ежик, пробегало, подгоняемое желанием забыть о прошлом и начертить другой график жизни, с новыми координатами.

Будущее манило иллюзорными мечтами. Реальность заштриховывала их.

Сегодня напряжение последних лет сползло на землю невидимой паутиной, что спеленала меня. Тело расслабилось. Шелковистый воздух волжской ночи обнял меня, и душа раскрылась, воспарила, сливаясь с родным поселком, со всем миром, который ласково покачивал меня.

Мне снились счастливые сны.

Два дня, наполненных яркими эмоциями и светлыми мыслями, закончились.

Прощальный завтрак на веранде. Солнце выглядывает из-за облака. Пахнет дождем. Струями стекаются ароматы зрелого сада, вытесняя робкие флюиды осенних цветов.

Это место на Земле дало мне то, что я долго не могла обрести: покой и понимание всех событий моей жизни.

До приезда сюда ветер времени носил меня, как перекати-поле, что-то пел и подсказывал, но я не понимала его языка. И только этот уголок принял заблудшую душу и вернул на светлую сторону мира.

– Саша, ты уверен, что это твоя мама? – мысли об этом не дают мне покоя.

– Верю. Даже несмотря на то, что у нее нет родинки на плече. Когда ее искали, отец писал: «Родинка на левом плече в форме листка осины». Так вот, родинки нет. Но, Верочка, даже если это не она, я считаю ее мамой. Душа моя так решила.

– Да, Саша, ты прав, – мои губы касаются его щеки.

Чемодан собран. Как бы хотелось сложить в него все то, что я обрела здесь.

Мы встаем. Я смеюсь:

– Саша, твои любимцы прощаются со мной.

Сонный паук на ручке чемодана плетет нити для нового узора. Приходит мысль о том, как крепки нити детства и солнечных дорог.

Я обнимаю дорогого человека:

– Прости, Саша, что я не пустила тебя в мой домик под яблоней.