Czytaj książkę: «Другие времена»

Czcionka:

Похождения Кукуева
Сентиментальное путешествие

Тропарь Кукуеву

       Избранному небом от крестьянского звания
          В созиждители газопроводного деяния
              Похвальное ти приносим пение,
        Положившему себя в пример дерзновения,
  В беды ввергающего и от Истины отвращающего.

               Радуйся, блаженне Кукуев,
                          Претерпевший
И в час оправдания из праха и скверны восставший
           К сиянию новому, неподсудному
               В наши неподсудные дни.

           Подвигом стяжания подвизался еси,
             Странен и дивен явился на земли,
                    Тайным огнем жгом,
        Понеже страстей плотских корыстию обуян,

               Испепелен бысть карой людской,
                  Но восста, ако птица Фениск,
               И воспари, презрев суды земная
            И взыскания небесного не страшася.

Часть I
Тень Кукуева

…мы несемся в одном поезде с странными товарищами и не можем ни выйти на полдороге, ни остановиться, ни направить путь… захватило и несет.
А. Герцен. «Концы и начала» (Из записной книжки Д. Д. Сергеева)

Глава 1. Кукуев как зеркало нашего будущего

Если вы не знаете Кукуева, вы или молодой человек, и тогда мне вас жаль, или у вас плохо с памятью, но эта болезнь сегодня наиболее извинительна и при умелом употреблении способна приносить доход.

О, Кукуев гремел!

Кукуев был нашей славой.

Роман о Кукуеве не просто читали, его проходили, изучали, постигали. О Кукуеве писали сочинения в школе и получали поощрительный балл за выбор темы. О романе писали диссертации и триумфально, с блеском их защищали, один раз даже в присутствии автора романа и его героя.

Два композитора одновременно, но в глубокой тайне друг от друга, хотя и были не шапочно знакомы, вдохновились романом так, что тут же сели писать оперу и едва не написали две, что могло бы стать интереснейшим прецедентом в оперном искусстве, но только взаимная ревность, трезвая оценка своих творческих возможностей да интриги знаменитейшего либреттиста Дразинского завели обе работы в один тупик.

Неплохо бы смотрелся «Знакомьтесь – Кукуев!» в жанре водяной пантомимы для цирка!

Кстати, впервые мысль о водяной пантомиме прозвучала на Ленфильме еще до начала киносъемок, но об этом позже.

Да, водяная пантомима напрашивалась сама.

В миру Кукуев, подлинный, как раз и занимался прокладкой самых ответственных участков нефте- и газопроводов через водные преграды и топи. В водяной пантомиме совершенно органично, а не притянуто за уши, как, увы, подчас еще бывает, смотрелись бы и водоплавающие, и земноводные рептилии, а также воздушные и подводные акробаты и акробатки, а также мастера синхронного плавания.

А какие возможности для столь любимых простым народом технических аттракционов!

Бульдозер под куполом цирка…

Перетягивание канатов трубоукладчиками…

Бокс в исполнении водолазов…

И, наконец, героическое пролезание с канатом через трубу!

На киностудии Ленфильм в ударном порядке, как подарок советским и зарубежным кинозрителям, был создан одноименный фильм, а на Втором московском международном кинофестивале…

Но об этом позже, сначала все-таки о Кукуеве.

Он был прекрасен, как обещанное нам прекрасное будущее, как будущее, к которому мы, невзирая на настоящее, кто как мог, стремились.

Что есть прекрасное?

Прекрасное это то, что нас восхищает, поднимает над плоской будничностью, с наибольшей полнотой утешает наши самые возвышенные, а подчас и непредвиденные желания.

Короче.

В прекрасном мы видим жизнь такой, какой более всего желали бы ее видеть, а желаем мы ее видеть немножко превосходящей наши желания.

Вот и в Кукуеве автор сумел разглядеть, угадать, провидеть вожделенного жителя прекрасного будущего, и потому Кукуев предстал перед нами как прекрасное.

Говорить, петь, писать и плясать о Кукуеве, а многие хранят в памяти страстную хореографическую миниатюру композитора Брудастого «Кукуев на трассе», так вот, петь и плясать Кукуева и не касаться эстетического, политического и юридического отношения искусства к действительности, никак невозможно.

Кукуев и есть счастливейшее порождение эстетики и действительности, метафизики и юридической практики в их самом авторитетном совокуплении.

Где и как оно произошло?

Это тайна!

Да, у больших писателей есть свои маленькие тайны.

Имеют право!

А дело было так.

Стоявший на вершине, на самой макушке власти в нашей стране, по сути дела этой макушкой и являющийся, невысокий, склонный к полноте, с короткими ручками, но увесистыми кулаками и громким голосом совершенно лысый человек, взойдя однажды на самую высокую трибуну в нашей стране, увидел зримые черты общества будущего и сказал об этом всем, кто его мог слышать.

Но лучше все-таки увидеть. Если увидел один, тот, кто по должности стоял на вершине, еще не факт.

Откровение требует подкрепления.

И надо же такому случиться, что сидевший в высоком кресле главного редактора громкозовущего журнала «Вперед!», сам писатель и страстный публицист и разведчик будущего, Дм. Ложевников, тут же и заметил своим зорким писательским глазом черты человека будущего, то есть завтрашний день во плоти человеческой. Далеко и ходить не пришлось, человека будущего удалось разглядеть в одном из многочисленных своих знакомых, с кем судьба свела в глубинных командировках в недра жизни.

И это был – Кукуев!

Дела Кукуева запечатлены словом, многими словами, да еще какими!

Одни слова, пронизанные любовью и нескрываемым восхищением, шли от имени ведущего «Вперед!» очарованного Кукуевым писателя, другие же, в следственных протоколах и в судебных постановлениях, внешне суховатые, но по-своему обжигающие, и, прежде всего самого Кукуева, разумеется, подлинного, были произнесены «Именем Российской Советской Социалистической и т. д.».

Что случилось, то случилось!

Историю можно и нужно переписывать, жаль только, что поправить случившееся, говорят, уже невозможно.

Сегодня невозможно.

А завтра?..

Слава богу, жизнь не стоит на месте.

С одной стороны, к подлинному Кукуеву, еще не шагнувшему в большую прозу, пристально приглядывался и внимательно прислушивался в обстоятельных доверительных беседах мастер большой литературной кисти, а в это же самое время к этому же самому Кукуеву пристально приглядывались, но как-то непростительно вяло, по-будничному, рутинно, со служебной ленцой, провинциальные, главным образом, сотрудники органов, наблюдавших за сохранностью социалистической собственности.

Была такая.

Почему же не попали увлекательные, сообщающие остроту биографии героя подробности в поле зрения большого писателя и публициста?

Ответ на этот вопрос мы найдем в доверительных признаниях, хранящихся в стенограммах выступлений и статьях Дм. Ложевникова, раскрывающих его творческий метод, в чем-то удивительно похожий, по уверениям писателя, на метод работы известного итальянского художника Рафаэля Санти, также стремившегося в своих полотнах запечатлеть идеальный образ человека, отталкиваясь при этом от своих реальных современников.

И чем сильнее отталкивался, тем ближе приближался к идеальному.

Нет, совсем не зря и не случайно берет Дм. Ложевников из Нарыма для примера Рафаэля Санти из Урбино, художника для своего времени тоже вершинного.

Оба стремились к идеальному!

Но идеальные люди и земные, жизнь идеальная, по большей части воображаемая, не параллельные ли это линии?

Одна парит, другая ползет?

А еще по известной аксиоме параллельные не пересекаются…

Нет, и еще раз нет, господа и бывшие товарищи, жизнь в аксиомы не загонишь, все пересекается!

И пока две параллельные линии, несущие в себе черты художественного и подлинного Кукуева, не пересекутся, а пересечься они должны здесь, в этом правдивейшем повествовании, нельзя считать историю Кукуева поведанной, спетой и сплясанной до конца.

Говорят, что история человечество ничему не научила, может быть, вполне может быть, но если нас и история Кукуева ничему не научит, остается только пожалеть человечество.

Да, отталкиваясь от Кукуева подлинного, писатель создал произведение, так же как и многие полотна Рафаэля Санти, достойное похвалы уже за один только возвышенный взгляд на жизнь.

Возвышенным же взглядом на жизнь называется такой взгляд, когда даже школьники, средне успевающие по литературе, немножко чувствуют перевес идеи над образом, чувствуют, что пятки героя уже не касаются плоской земли и автор как бы предлагает читателю немножечко полетать вместе с его героями за горизонт и обратно.

Сам же Дм. Ложевников своими сравнениями и упоминанием Рафаэля Санти подсказывает интересную параллель между Сикстинской Мадонной, как бы в полете, не касаясь земли, несущей своего Сына, свет и спасение в мир, так же и Кукуев, без парашюта парящий над вражеской территорией в руках спасительного бортмеханика, по-своему тоже хорош и претендует на некую мессианскую аллегорию.

Опасаясь того, что читатель вдруг и усомнится, что в одном человеке может быть соединено столько совершенств, с доброй как бы улыбкой, делавшей в жизни его лицо чуточку зловещим, автор сообщает: «Кукуев не свободен от отдельных недостатков».

Никто в этом месте так не насторожился и не приготовился узнать что-то полезное, как следователь по особо важным делам, получивший роман для прочтения прямо из рук министра внутренних дел.

Но, к радости всех читателей и к печали этого следователя, уже вышедшего нынче на пенсию, но не оставившего полюбившегося ему дела сохранения чужой собственности, недостатки Кукуева, предъявленные читателю, были не более тяжкими, чем пристрастие к сливкам Веры Павловны поучительного и несомненно талантливого романа Н. Г. Чернышевского о людях, предуготовивших себя к будущему и видящих его по большей части во сне, но отдельные детали замечающие и наяву.

Следователь же, обратившись к роману сразу после первого знакомства с предварительными материалами следствия, собранными его меньшими братьями, немало удивился, наткнувшись в романе на безапелляционно высказанную мысль «в свойственной автору острой афористической манере» (Пионов-Гольбурт): «Вообще плохое распознать в человеке легче, чем хорошее».

Если «плохое» распознать легче, недоумевал следователь, то как же проникновенный писатель, делегат трех съездов партии и депутат пяти созывов Верховного Совета, не заметил, не распознал, кто перед ним сидит и рассказывает сказки, замешанные на солярке с патокой!?

Афоризм, быть может, и блестящий, но едва ли справедливый, подумал про себя следователь по особо важным делам, и, вернувшись к началу книги, стал вглядываться в великолепный портрет автора, предваряющий текст романа. Нет, усмехнулся следователь, людям как раз свойственно хорошее выпячивать, а плохое прятать, и будь иначе, мы бы, сыщики, без работы остались.

Следователь впервые читал роман в рабочее время по указанию высшего начальства, читал заинтересованно, надеясь найти подробности, которые могли бы ему помочь в ходе следствия и пригодиться на допросах.

Он радовался, например, когда встречал как бы и собственные мысли, выраженные автором лаконично, красиво, в афористической, как всегда, форме: «Люди приходят и уходят, а личные дела остаются».

Любую голову можно дать на отсечение, автор имел в виду не «личные дела», о которых подумал следователь и которые хранятся без срока давности, а те наши личные дела, из которых возникает, складывается и произрастает будущая жизнь, светлая и счастливая, а равно корявая и злосчастная.

Именно туда, в будущее, всем своим нутром был устремлен автор вместе со своим романом и его впечатляющим героем.

Но вот будущее, вожделенное нами в самых истоках шестидесятых годов, наступило в обозримые во всей полноте девяностые годы.

Одной ногой мы вступили в захватывающую дух эпоху Неуловимых Воров.

Второй ногой мы вступили в смехотворную эпоху Политиков Поневоле. Да, да, именно умнейший и от ума своего пострадавший от Николая I Михаил Сергеевич Лунин считал Политиков Поневоле самой смешной публикой, правда, после лекарей тоже поневоле.

Так или иначе, мы вступили в будущее, если смотреть из недавнего прошлого.

Самое поразительное, что Кукуев как раз и оказался человеком будущего, но Кукуев не из романа, а из протоколов следствия и обвинительного заключения, он, как и полагается герою исторической драмы, разыгранной в жизни, а не на бумаге, явился слишком рано, а потому и пострадал и посидел, его время наступило лишь сейчас, он герой нашего времени!

А что ж роман?

Получается так, что роман, а вместе с ним и автор, отвели глаза общественности, заслонив подлинного Кукуева Кукуевым возвышенным.

Реальный-то Кукуев представлял, оказывается, опасность, как затаившийся и ждущий своего часа чумной вирус.

Разве подлинный писатель-патриот не обязан был подметить, разглядеть, записать и кого следует предупредить? Умел же он, когда надо было, и подметить, и кого следует предупредить!

И не надо забывать, что в Уголовном кодексе нашей страны еще никто не отменял и не принижал значения статьи о недонесении, обжившейся в своде Законов еще с легкой руки Великого Петра…

Казалось бы, выводы напрашиваются сами собой, но – нет, нет и еще раз нет!..

Сочинители возвышенных произведений, как бы вредны они для общества ни были, не должны подвергаться уголовному преследованию.

Не должны!

Ну разве что в самых что ни на есть отдельных случаях.

Только как исключение.

При этом совершенно непреложно должно быть исключено предварительное заключение под стражу, это раз, а во-вторых, статьи приговора должны категорически исключать применение такой бесчеловечной санкции, как конфискация имущества сочинителя возвышенных сочинений.

Конечно, нельзя исключать, что преследование за сочинение возвышенных произведений рано или поздно начнется, хотя это, скорее всего, дело отдаленного будущего.

Какие к тому предпосылки?

Есть ли они?

Есть.

Да еще какие!

Главная предпосылка лежит на путях сближения гражданского общества и религии, так сказать, на путях чаемого вдруг всеми движения к храму.

Продвигаться по этой дороге можно лишь путем исполнения заповедей.

Придет время, и заповеди типа: «Горе вам, соблазнившим малых сих» будут положены в основу правовых законоположений. Тогда-то и начнут – и по делу! – преследовать по всей строгости закона соблазнивших «малых сих».

Побивать соблазнителей камнями, я думаю, все-таки не будут. Это дикость. Это пережиток. Это варварство. Это достойно лишь народов, готовых с оружием в руках отстаивать свое право на дикость.

Иное дело побивать соблазнителя его же возвышенными книжками, которыми он и ввел «малых сих» в заблуждение относительно правды жизни.

Это было бы и полезно, и поучительно.

Чем толще наврал, тем болезненнее будет наказание!

Поверьте, не за горами, а всего лишь за очередным крутым поворотом истории долгожданный день, когда человек, решившийся стать писателем, и тем более человек, решивший издать свою книжку, должен будет в присутствии понятых у нотариуса дать расписку в том, что он готов нести личную ответственность за все сообщаемые читателю сведения, кроме откровенно фантастических, как-то: «солнце садилось», «май дышал», «лошадь летела» и т. п. А если поименованный выше сочинитель будет уличен во лжи по злому умыслу, от лености ума, нерадения, поспешности в работе, умственной отсталости или желании кому-нибудь угодить и понравиться, а то и просто зашибить деньгу, он, сочинитель, готов в сознании своей вины понести суровую кару от рук своих читателей и быть побитым суммарным тиражом книги, рукопись каковой, а равно и тексты на энергоносителях присовокупляются к настоящему обязательству, составленному так-то и там-то, тем-то и тем-то, в присутствии таких-то и таких и т. д.

А кто же будут судьи?

Кто же будет выносить приговор?

Народ! Если к тому времени еще не разучится читать окончательно.

Глава 2. Пора в путь-дорогу

В 12 часов дня, в 199… злосчастном году, в монументальном здании Института геологии, что всей своей громадой возвышается в конце Среднего проспекта на Васильевском острове, в комнате, где последние годы теснился некогда многолюдный отдел Северо-Западной геологической зоны, Анатолия Порфирьевича Пушешникова позвали к телефону, единственному оставшемуся на весь отдел.

Добродушный баритон незнакомца, прежде чем представиться, прогудел, дескать, его имя-отчество ничего не скажут Анатолию Порфирьевичу, а тем более фамилия Касаев, чем обозначил свою склонность к самоиронии. Тут же было сказано, что фамилия Пушешников в геологии почтенна и известна, и хорошо было бы встретиться, поскольку фирме, которую представляет баритон, нужна консультация такого уникального знатока недр Заполярья, каким является доктор Пушешников.

– Хорошо, – сказал польщенный Анатолий Порфирьевич. Он даже не стал поправлять неведомого собеседника, отложив уточнение до встречи, поскольку докторскую он в свое время так и не защитил, а по нынешним временам к тому не было уже и стимула. – Когда вы сможете подойти? Я закажу пропуск. У нас в здании теперь столько фирм, что не вдруг и попадешь… Вы знаете, где наш институт располагается?

– Дело к обеду, может быть, я могу вас пригласить, здесь недалеко от вас, на 16-й линии, очень приличный ресторанчик «Марсель».

– Знаю я этот «Марсель». Там районное Общество слепых было, потом писчебумажный магазин, потом меховой магазин, потом салон…

– Вот и отлично, – баритон не дослушал историю геологических напластований под рестораном «Марсель», – если вы не возражаете, я вас прямо у входа и встречу.

Повесив трубку, Анатолий Порфирьевич тут же упрекнул себя за то, что уж очень быстро откликнулся на неясное, в общем-то, предложение. Впрочем, если бы он не упрекнул себя за это, то нашел бы какой-нибудь другой повод для упрека, поскольку принадлежал к того покроя людям, которым все время кажется, что все у них не так. С другой стороны, отдел крайне нуждался в заказах, ни от какой работы, обещавшей даже малый прибыток, уклоняться не приходилось, и потому, отнеся свое поспешное согласие на встречу как бы на счет общего блага, он успокоился.

Живя на Железноводской улице, Анатолий Порфирьевич ходил к себе во ВСЕГЕИ, что напротив трампарка им. Леонова, чаще всего пешком, мимо трех Смоленских кладбищ, переходил широкий мост через узенькую Смоленку и дальше, как раз мимо ресторана «Марсель», по 16-й линии выходил на Средний проспект. За тремя большими зеркальными окнами, прикрытыми прозрачной белой кисеей, были хорошо видны столики с пирамидками крахмальных салфеток, готовые к приему гостей, а вот публики, вкушающей «марсельскую» кухню и наслаждающейся «марсельским» гостеприимством, разглядеть не удавалось, хотя по нынешним временам беспечальные россияне, счастливые посетители подобных заведений, стремятся разместиться у витринных окон.

Увидев у входа в ресторан радушно улыбающегося круглолицего мужчину лет пятидесяти, несущего на лице печать отдаленно калмыцкого происхождения, Анатолий Порфирьевич, пожимая протянутую руку, кивнул на вход в ресторан:

– А я-то думал, сюда еще не ступала нога человека. Как ни иду мимо, одни пустые столики за витриной.

– Ступала, Анатолий Порфирьевич, уж поверьте мне, – радушно хохотнул новый знакомый. – И кормят вполне прилично и, в общем-то, не дорого. Я и есть Касаев, Андрей Назарыч.

Природное имя Касаева Алан было ближе к русскому Алеше, Алексею, но Алан предпочел в русской версии именоваться Андреем.

– Это я вам звонил. Проходите, столик у нас заказан. Вон там молодой человек сидит.

Молодой человек сразу же встал и предупредительно отодвинул стулья, как только увидел вошедших в уютный зал Пушешникова и Касаева. Обличьем он напоминал человека, предполагающего сделать карьеру то ли учителя физкультуры в средней школе, то ли инспектора дошкольных учреждений в провинциальном РОНО.

В этот «час ланча», когда в Европе кафе и рестораны заполнены до предела, в «Марселе» на 16-й линии было даже не малолюдно, а пустынно. Обитатели заведений, отвечающих строгому вкусу состоятельной, не стесненной в расходах на обед публики, еще только-только пробивались, как веселая весенняя травка сквозь потрескавшийся асфальт, на путях, приведших через новое мышление в новую жизнь.

Анатолий Порфирьевич Пушешников, с добрыми глазами на продолговатом и бледном лице, человек небольшого роста, да еще и чуть усохший к своим шестидесяти, отчего его свободно висевший костюм, немало ему послуживший, казался купленным на вырост. Глаз старого геолога сразу заметил в новом своем знакомом хорошее воспитание, по нынешним временам ставшее немалой редкостью, как, к примеру, природное олово.

Плотная фигура Касаева была исполнена нескрываемой силы и одновременно предупредительности, приветливости, восточной мягкости и внимания к собеседнику. В этом внимании, в небольшом наклоне аккуратной головы и слегка прищуренных глазах, словно в них бил встречный свет, источаемый собеседником, играл совершенно неожиданный притягательный оттенок. Так смотрят люди, готовые в любую минуту признать свою неправоту, даже глупость, отступить назад и радостно согласиться с чужим мнением. «Разве вы не видите, что в моей широкой груди сердце бьется в унисон с вашим?» – говорили его интонация, взгляд и сдержанные, осторожные и предупредительные движения евнуха…

Глаза его, полные ума, по-юношески горели, правда, они были посажены так глубоко, да плюс еще привычка слегка щуриться, что разглядеть этот юношеский огонь было несколько затруднительно.

– Володя. Человек незаменимый во всех жизненных случаях. Надеюсь, сможете в этом убедиться. – Касаев погладил молодого человека по плечу, словно извинялся перед ним за то, что вынужден называть своего коллегу не привычным именем Вовчик, а ради нового знакомства и поддержания марки самым ординарным образом.

Лицо Вовчика, всегда чуть полуоткрытый по-рыбьи круглый рот, припухшие по-детски губы, глаза почти как бы навыкате – все складывалось в печать маловыразительную, простецкую, и потому дорогая одежда, льющиеся к щиколоткам черные брюки, пиджак по моде времени на размер, а может быть, и на два больше, даже рубашка, не скрывавшая воротником острый кадык и ямку под ним, – все казалось чужим, не от этой фигуры и не от этого лица, которому в ресторанной обстановке больше пошла бы косоворотка и полотенце через руку. Тут бы и полуоткрытый рот с припухлыми губами, и взгляд человека, привычно ожидающего приказания, был бы как нельзя кстати.

Вовчик получил распоряжение на обед с ученым «одеться как следует» и потому решил явиться в своем новом черном костюме и дорогом галстуке, не очень шедших к полуденному часу. В этом торжественном обличье он отчасти напоминал жениха, которого попросили прежде, чем отправиться под венец, поучаствовать в деловом обеде, на что он охотно согласился, вполне уверенный как в стойкости своих чувств, так и в верности невесты.

Насколько вдумчивым вниманием к собеседнику светилось лицо Касаева, настолько же очевидной печатью отсутствия этой самой вдумчивости было помечено лицо его молодого коллеги.

Андрей Назарович протянул Пушешникову папку с меню.

Прежде чем приступить к изучению предлагаемых загадочных закусок, супов с экзотическими названиями и второго, в мясных, рыбных и птичьих вариациях, Анатолий Порфирьевич пробежал глазом по столбикам цифр, обозначавших цены, удивился, насколько они невысоки. И даже не удержался от легкомысленного замечания:

– Действительно, здесь не дорого…

– А я что вам говорил, – подхватил Касаев.

– То есть, что я говорю… – тут же спохватился Пушешников, сообразив, что цены-то указаны в у.е., – это же, оказывается, в долларах…

– Не обращайте внимания. Обед за счет фирмы, так что можем себе немножко позволить, – как-то особенно доверительно, по-заговорщически, сказал Касаев, чем успокоил геолога, похоже, еще не научившегося извлекать из российских недр конвертируемые дензнаки.

Обед, прошедший в обстановке взаимопонимания и доверия, послужил знакомству, представляющему взаимный интерес.

– Я, Анатолий Порфирьевич, должен вас посвятить в дела нашей фирмы. Информация, как оно нынче водится, носит конфиденциальный характер. Мы знаем вас как спокойного, знающего и вполне порядочного человека. Сегодня, когда конкуренция стала нормой коммерческих отношений, надеюсь, вы оцените наше доверие. И не обратите его, хотя бы и случайно, нам во вред.

Все это Андрей Назарович выговорил как бы между прочим, обнаружив неплохое владение языком дипломата. Ему ли не владеть этим языком, если он пятнадцать лет проработал в представительствах одной очень симпатичной союзной республики в Москве и был выдворен оттуда сменившейся на родине властью. Он сделал повелительный знак головой, и тут же проходящий выучку Вовчик разлил по фужерам боржоми из бутылок с винтовой пробкой, появившихся на столе до всякого заказа, по образцу, надо думать, ресторанов в подлинном Марселе, где всегда жарко.

– Извините, какие между нами могут быть секреты? Спросите сначала, Андрей Назарович, хочу ли я их знать, – на всякий случай произнес Анатолий Порфирьевич и, чтобы не показаться невежливым, добавил: – Знаете, нас, геологов, уже так всякими секретностями повязали, что лишнего уже не хочется.

– Я об этом и говорю… Мы совершенно не вправе ждать от вас, как говорится, какой-то жертвы вашими собственными выгодами, удобствами и спокойствием ради чьих-то там интересов. Положим, вы не сможете принять наше предложение, тогда мы весь сегодняшний разговор забудем. И вы. И мы. Поэтому мы и не хотели обращаться в ваш почтенный институт официально, нам еще самим нужно во всем разобраться… Собственно, речь идет о чем? Включаться в одну тему или нет? Дело у нас серьезное, на перспективу. Нужна консультация, нужно мнение специалиста. Речь идет о Камнегорском комбинате. Мурманская область. Мончегорский район. Вы этот комбинат знаете. С главным инженером, Сергеем Романовичем Рындиным, даже учились вместе и поддерживаете дружеские отношения. – Андрей Назарович умел говорить так, словно признавался в какой-то неведомой собеседнику вине.

Анатолий Порфирьевич не ожидал от незнакомых людей такой осведомленности и не знал, как отнестись к услышанному.

Как и большинство нормальных людей, он никогда не делал тайны из своей жизни, но когда люди совершенно посторонние начинают выказывать свою осведомленность в твоих делах и приятельствах, становится немножко неловко. Впрочем, манеры Касаева свидетельствовали об его искренности, открытости и той готовности взять свои слова обратно, которые как бы подчеркивали старшинство и важность в разговоре как раз Анатолия Порфирьевича, которому его новый знакомый просто хочет оказать любезность. И все-таки Анатолий Порфирьевич испытал неприятное чувство. Не зная, как поступить, он даже отодвинул от себя фужер с пузырящимся боржоми и посмотрел на Касаева.

Замечание о том, что Пушешников знаком с Рындиным, как раз и было рассчитано на то, чтобы дать понять ученому геологу, что собеседник к разговору подготовлен основательно.

– Недели три назад, может быть, месяц, Рындин был у нас, Камнегорск это же наш сектор, – сказал Анатолий Порфирьевич почти с вызовом.

– Из Комитета по природным ресурсам, – словно и не услышав Пушешникова, продолжал Касаев, – мы получили сведения о том, что готовится продажа тридцати процентов государственного пакета акций Камнегорского горно-обогатительного комбината. Покупать эту дышащую на ладан развалину можно только в двух случаях, если представляет интерес рудник, это первое. Второе – отвалы.

– Марганец? – тут же спросил Пушешников, без труда угадавший предмет интереса собеседника и тут же услышал легкий укор смущенной совести.

– Марганец, – со вздохом, как будто признавался в недуге, сказал Касаев.

– А что уж вы так о ГОКе? Камнегорский пока еще пашет, – заметил Пушешников.

– Вот, вот, вот… Для этого нам и нужен знающий, мудрый человек, способный, с одной стороны, оградить нас от ошибок, а с другой стороны, подсказать верный выбор, правильное решение. У нас есть сведения, что отвалы могут представлять значительную ценность, как бы заранее туда заложенную.

Пушешников насторожился, но вида не подал, напротив, попросил передать ему черный перец, чтобы сдобрить пряной горечью благоухающий свежестью салат из помидоров с зеленью и синим луком, скрывавшими под собой что-то нежно-розовое, к чему вилкой и прикасаться боязно.

В свое время, когда решался вопрос с Камнегорским железорудным комбинатом, Анатолий Порфирьевич оказался посвящен своим приятелем, как раз Сергеем Романовичем Рындиным, в одну не афишировавшуюся подробность. Речь шла о содержании марганца в руде. Если его количество промышленно перспективно, то ввод комбината откладывается на неопределенный срок, так как потребуется дополнительная нитка по марганцу, к тому же она усложняла всю технологическую цепочку и приводила к значительному повышению стоимости концентрата. Показатели по содержанию марганца в руде были пограничными, с точки зрения промышленного использования. Вложения в технологическую нитку по извлечению марганца из руды не гарантировали прибыльной отдачи, а вот задержка пуска ГОКа могла обернуться катастрофой для его руководства. Большими неприятностями и для геологов грозило запоздалое признание в заниженной оценке содержания марганца в руде. Как-то так, не сговариваясь, разумеется, все сошлись на том, что марганцевая составляющая лежит в величинах в промышленном отношении пренебрегаемых, то есть за границами рентабельности.

За прошедшие двадцать пять лет существования ГОКа технология не менялась, марганец шел в «хвосты». Вот его и накопилось в этих «хвостах» предостаточно, чтобы подумать всерьез о промышленном его извлечении. А главное, цены на мировых рынках поднялись настолько, что затраты и на дополнительное оборудование, и на строительство специального цеха вполне могли окупиться. И при всем при этом необходимо подсчитать и объемы «хвостов», и содержание в них марганца, и затраты, связанные с переработкой.

– Вы же готовили сертификацию руды по Камнегорску, для вас это дело знакомое. Что ж лежать такому богатству понапрасну, – улыбка заботливого хозяина и по-кошачьи прищуренные глаза светились благорасположением.

«Хорошо, что обратились ко мне, – подумал Анатолий Порфирьевич. – Могли бы выйти и на Медведева. А тот только спит и видит, как бы меня в чайной ложке утопить. Вот был бы рад провести в Камнегорске ревизию «хвостов», да еще бы и статейку в жадную до сенсаций газетенку организовал. Сейчас он только и промышляет разоблачениями «хищнической эксплуатации недр» при тоталитарном режиме. От людей, причастных к пуску ГОКа, на виду только и остались разве что они с Рындиным. Похоже, надо принимать предложение, здесь можно и сектор подключить. И лучше держать эту тему в своих руках, нежели…»