Czytaj książkę: «Патриот Земного Шара»

© Михаил Юрьевич Скрыльников, 2019

ISBN 978-5-4474-5601-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

«Моё бренное тело, жгущее газ…»

 
1
 
 
Моё бренное тело, жгущее газ
на кухне ночными часами,
живёт исключительно ради вас,
ибо вряд ли вы справитесь сами.
 
 
А когда я умру и другому огню
предадут моё бренное тело,
я периоды взрослости вашей сменю
и тогда вы возьмётесь за дело.
 
 
И тогда вы поймёте, зачем же я жил
и носил это бренное тело,
как одежду, которую в печку сложил,
потому что от века истлела.
 
 
Консерватор-подход: разделение на,
на духовность и бренное тело.
Только Бог в этом смысле такой старина,
что одобрил бы мне это дело.
 
 
2
 
 
Пусть вам будет легко, остающимся здесь.
Пусть вам будет легче, чем нам.
Пусть вам прошлое не подложит месть,
Ну а будущее не подложит срам.
 
 
Нам не всем удаётся пройти этот путь
без наветов, сплетен и драм.
Пусть вам будущее явит суть
или, может, истинный храм.
 
 
Пусть вам будет легко, остающимся здесь.
Нам-то будет уже всё равно.
Я стихами смягчаю вселенскую жесть,
от которой давно темно.
 
 
3
 
 
Я покидаю этот мир
не с лёгкостью, не с грустью.
Так проповедник покидает клир,
идя к другому устью.
 
 
Теперь исток его судьбы
в миру зовётся смертью.
Но опустеют все гробы,
коль Небо станет твердью.
 
 
Я покидаю этот мир,
но связан с ним навечно.
Есть лишь один ориентир:
всё то, что человечно.
 

«Стихи должны писаться по старинке…»

 
Стихи должны писаться по старинке.
Им не страшны капитализм и рынки.
Они вообще вне времени живут.
Как изречения постигших вечность будд.
 

Жан Габен

Посвящается Мишель Морган

 
* * *
 
 
Словно французский Биг-Бен
ходит на киноэкране
временем прошлым Габен
с будущим связанный крайне.
 
 
Смотрит глазами в зал:
Черными, белыми, серыми.
Словно не всё сказал
лентами этими зрелыми.
 
 
Время – киноактёр.
Франция – эталонная.
как древнегреческий хор
с классиками – колоннами.
 

Любимым кинокомпозиторам

 
* * *
 
 
Без киношной музыки
я – пустой бамбук.
А с киношной музыкой
я – волшебный звук.
 
 
Звуки синема арта,
нежно Вас люблю!
Всего Филиппа Сарда
и Жоржа Делерю.
 
 
Всего Косма Владимира
и Франсуа Рубэ,
все Вы мне родимые,
всех храню в себе.
 
 
Жизнь – она, как ноты:
грустно-весела.
Румба Нино Роты
про то, что Жизнь – смогла!
 

Эннио Морриконе

 
* * *
 
 
Итальянцы изобрели макароны.
Челентано изобрёл смех.
Киномузыку изобрел Морриконе.
Киномузыка изобрела всех.
 

«Холмы разбросаны, как шторм девятибальный…»

 
Холмы разбросаны, как шторм девятибальный.
Травой покрыты, словно пеною морской.
Безлюдные всю зиму, но в купальный
сезон заполненные радостью людской.
 
 
Сюда приходят, чтобы удивиться,
тому, что называют словом «даль».
И далью вместе с ветром так напиться,
чтоб позабыть на время всю печаль.
 
 
Что думает разумный человек,
глядящий в горизонт необозримый?
Пусть также бы смотрел он на свой век.
В бессмертие смотрел, и смерти мимо.
 
 
И этот вечный взгляд на горизонт
есть главный признак бесподобных мест.
Ведь верил в чудо даже Робинзон
сильней, чем в быт и чем в могильный крест.
 
 
Конечно, искупаться, загореть
и помидор на дольки разделить, —
здесь тоже можно очень захотеть,
но как духовна горизонта нить!
 
 
Тончайшая, словно китовый ус!
Точнейшая вселенская прямая!
Легчайшая – ноль килограммов груз!
Всегдашняя – от мая и до мая.
 
 
Смотри на эту линию, мой друг,
И, может быть, меня по ней ты вспомнишь,
когда я стану абсолютный дух,
спешащий человечеству на помощь.
 

Прибрежная полоса

 
* * *
 
 
Лето жёлтое юга, жгучее, знойно.
Чайки, словно качели, взмывают над пирсом.
Память вроде не «Canon», но держит спокойно
год, который песочным потоком не смылся.
 
 
Я набил свою трубку голландским медовым.
Я отъехал на катере в глубь бирюзы.
А по берегу шли три молочных коровы.
Моя бабушка уронила две серых слезы.
 
 
Это было прощание с детством и морем.
Это было исчезновение из прожитых лет.
Это будет невстреча с будущим горем.
Это будет лишь тот, которого нет.
 
 
Под водою винтами взбивались белила.
На корме ветерок воровал голоса.
Мы живём, чтоб сказать, что прекрасное – было.
Что оно – как прибрежная полоса.
 
 
Удаляясь от нас, или вдруг, приближаясь,
нам даётся возможность прочесть Красоту.
Даже, если судьба, словно катер качаясь,
позабыла про бронь в неизвестном порту.
 

Сиртаки

 
* * *
 
 
Когда-то мы прыгали в море с вышки.
Играли из чистого интереса в картишки.
Ловили краба среди развалин,
и краб не страдал, оттого что сварен.
 
 
И вот ловят нас краболовкой слова.
И попрекают отсутствием крова.
А краб пускал пузыри в кастрюле,
краснея, словно грейпфрут в июле.
 
 
То, что стрелки вращаются всё быстрее,
мы чувствуем по спине и шее.
По хрусту всех позвонков скелета,
идущих греться в вечное лето.
 
 
Перед глазами стоят колонны
того Херсонеса, который тонны
принял на площадь секунд столетий,
но там всё также беспечны дети.
 
 
Пусть Греция нынче идёт к банкротству,
как судно Перикла к пароходству.
Когда мы видим танцующих греков,
мы слабо верим в могущество чеков.
 
 
Кто произнёс, что движению точка?!
Любой человек – это та же почка.
Раскрытая радостно над Землёю,
она сигналит кончину бою.
 
 
Вспомни, как мы изучали волны,
ныряя под них, как под лошадь волки.
По маске стекала вода, словно слёзы,
мы знали, что море достойней прозы.
 
 
О чём жалеть в совершенном мире?
Чьё совершенство не всем по силе.
Взгляну на Небо, поставлю чаю.
Господь, приди, по Тебе скучаю.
 

Море

 
* * *
 
 
Мурлыкая историю Вселенной,
оно уснуло в бухтах до поры.
Но сменит нежный стиль степенный
на штормовые валуны.
 
 
Которые омоют побережье,
как пациента душ Шарко,
и успокоятся как тигры на манеже,
и растворятся словно молоко,
 
 
налитое в зелёный чай прилива,
несущего недолговечный штиль.
Вода, как женщина, – волнами прихотлива,
и штиль престрастно унесёт в утиль.
 
 
Смотреть на море – значит видеть время,
таинственной, волшебной красоты
глазами вечности, рожденными в Эдеме,
пришедшими с Небесной Высоты.
 

Этюд

 
* * *
 
 
На пляже, где песка намного боле,
чем в тех часах, что формы буквы «Икс»,
пространство одевает трудоголик
об отдыхе своей идеей фикс.
 
 
И пляж пустой, как кистью маляра
просушенная полоса из охры.
Швартуются у пирса катера
и высыпают пассажиров мокрых.
 
 
А те спешат опередить светило
и первыми собой согреть песок,
пока их как песку не навалило
на шепоток прибоя и мысок.
 
 
Они сюда приехали в надежде
улучшить самочувствие и вид
и даже стать такими как и прежде,
когда ничто ничем не тяготит.
 
 
И это получается почти что.
По крайней мере видится им так.
Бежит по волнам радостный мальчишка,
как в прошлое светящийся маяк.
 
 
Квас, чебуреки, груши, пиво
народ скупает словно оптовик,
и чайка балансирует лениво
в потоках неспокойно ветровых.
 
 
И подбегают пёстрые бикини
поближе, разобравши крик детей:
«Смотрите, кувыркаются дельфины!
Смотрите же, смотрите же скорей!»
 

Утро дикого пляжа

 
* * *
 
 
Создатель утро дарит нам.
Загаром солнце красит ели.
По набухающим волнам
баклан скользит к скалистой мели.
 
 
Придёт курортников орда,
машины выставит заслоном.
От тел их закипит вода
в заливе синем и зеленом.
 
 
В гидрокостюме человек
нырнёт с камней с ружьём подводным.
И через час на тот же брег
вернётся бодрым и голодным.
 
 
И будет из пакета есть
колбаски мюнхенского вкуса
или какой-нибудь, бог весть,
надрез янтарного арбуза.
 
 
Затем на новый цифровик
себя и берег снимет,
И будет рад и сыт мужик,
и камень в воду кинет.
 
 
Сегодня с рыбой под водой
он и не пересёкся.
Не сделал выстрел острогой
и вынырнул на солнце.
 

Поезд на Коми

 
* * *
 
 
Чай. Уголь. Тепло.
Лось в оконном проёме.
Сугробы по сто кило.
Это – поезд на Коми.
 
 
В минус сорок мороз
движутся пассажиры.
Драконом летит «паровоз»,
сжигая холодные дыры.
 
 
Реликтовый лес кругом.
Деревьям по триста лет.
И день завершается сном,
дающим на всё ответ.
 

Рождество 2013

 
* * *
 
 
Мир – греховен.
Бог – духовен.
Посылает Бог Христа,
чтобы жизнь была чиста.
 
 
От Луки и от Матфея
в бесконечного еврея
верит весь крещёный мир,
в Рождество дающий пир.
 
 
Главный Хлеб духовной пищи,
жил Христос как бомж и нищий.
Но для мыслящих Он – Царь,
Храм, Икона и Алтарь.
 
 
Веселитесь же сердца,
преисполненные верой
в Небо, в Бога-мудреца
с вечно юной новой Эрой!
 

«Что за этим следует? Что дальше?..»

 
Что за этим следует? Что дальше?..
У меня – расстёгнутый висок.
Потому что мой висок постарше,
чем доисторический лесок.
 
 
Что же намечается? Не завтра.
Через миллиардов этак 50.
Ждёт людей космическая арка?
О которой письмена гласят?
 
 
Та, в которую верблюд спокойно входит,
тот библейский, вечный как песок,
что с ослом Христоса хороводит
по маршруту Запад и Восток.
 
 
Делай в жизни всё, что пожелаешь.
Неужели ты желаешь зла?
Чувствуй, как свеча, что ты сгораешь
ради света, мира и тепла.
 

В День Рождения Андрея Вознесенского
Зимнее видение

 
* * *
 
 
Небо тучи гонит строем,
на Земле – снеговорот.
Ветер воет, ветер стонет,
всё не закрывает рот.
 
 
То по старой дряхлой крыше
росомахой пробежит,
то снежинками напишет
на окошке древний шрифт.
 
 
Этот домик в Подмосковье
осыпается трухой.
Но с какою же любовью
мы встречаемся с Зимой!
 
 
Мы как будто сами в гости
здесь являемся к Зиме,
к сказочной ледовой трости
и к распахнутой суме.
 
 
Из которой как подарки
высыпаются деньки:
античёрны, антижарки —
остро-скользкие коньки!
 
 
Мы споём про то, как утки
улетели зимовать
и за ужином все шутки
умудримся рассказать.
 
 
Небо тучи гонит строем,
на Земле – снеговорот.
Ветер воет, ветер стонет,
всё не закрывает рот…
 
 
Выпьем чаю с пирогами
и согреемся душой.
Жизнь идёт меж берегами,
где пролив – как Бог большой.
 

Бородино ХХ век
или Великая Отечественная Война 41-го года

 
* * *
 
 
1
 
 
– Поведай, деда, неслучайно
вы воевали столь отчаянно
в сороковые годы?
Всемирного Земли качания,
глобального непонимания,
душ человечьих одичания,
накала политической породы…
 
 
2
 
 
Кто мог тогда предполагать,
что будет Гитлер вытворять
со всем Земным пределом?
И ты не думал воевать,
картофель думал убирать,
кормить семью, себя и мать,
занявшись мирным делом.
 
 
3
 
 
– Да, это так, мне до войны
милей родимой стороны
и не был целый свет.
И я любил поля и лес,
стога соломы, желтый плес,
и к лошадям мой интерес
любовью был согрет.
 
 
4
 
 
Но вдруг призыв, и ставят в строй
потенциал весь боевой,
но прежде – на учёбу.
Через полгода – лейтенант,
я выхожу на фронт, на танк.
И всю войну подряд вот так
в крови купаю робу.
 
 
5
 
 
Афган не менее страшён,
но если б кто-то перешёл
Кавказ со Сталинградом…
Он говорил бы что Афган —
учения для партизан,
пускай балуется пацан
с гранатой и снарядом.
 
 
6
 
 
Да, были страшные минуты,
когда мы стали лилипуты
Коричневого Гулливера.
Он «мессерами» нас месил,
он «тиграми» нас всех давил,
он пушкой «Дорой» нас бомбил…
Но не сломилась вера.
 
 
7
 
 
И тот, кто выжил в этот ад,
тот стал бессмертнейший солдат.
И что ему усталость?
Он немцев гнал как поросят,
пускай на дойче голосят,
пусть раны гирями висят.
Вся испарилась жалость.
 
 
8
 
 
Пускай всё было уж давно.
Есть документы. Есть кино.
Не глупая Европа.
Но как покажешь то, что мы
седели ровно три зимы,
на дне лежали как сомы,
зарывшись в ил окопа?
 
 
9
 
 
Но самый страшный личный бой
был рукопашный, он со мной
до этих лет в ноге идет,
хромает пулею, раненьем…
С таким дрались остервененьем,
что стыдно петь стихотвореньем
смертельный ужас тот!
 
 
10
 
 
Представь, что зубы словно нож,
и ты противника берешь
за горло, как собака.
Всё потому что выпал штык,
и ты грызёшь ему кадык,
ведь надо выжить – это пик.
Вот, что такое драка.
 
 
11
 
 
Потом, прорвавшись через строй
с его кровавою слюной,
уходишь, что есть мочи.
Но слышишь выстрел издали
и падаешь как журавли,
как падал бы их целый клин,
сорвавшись с неба в очи.
 
 
12
 
 
А дальше госпиталь и ждать,
контузию освобождать
из собственного тела.
И только письма от родных,
с которыми и звук утих
нешуточных войны шутих,
и жизнь опять поспела.
 
 
13
 
 
И снова отдых, снова дым,
и всё же был я молодым
в огне дурных пожаров.
И кашу с салом сладко ел,
и спиртом сердце часто грел,
и не пойму, как уцелел,
и стал сегодня старым.
 
 
14
 
 
И у меня был командир,
отец солдатам и кумир
военного народа.
Он нас любил и в бой водил,
и немцев за нос обводил,
и не поверишь, находил
в огне – подобье брода!
 
 
15
 
 
Но что тебе даст мой рассказ?
Вам наплевать на всё сейчас…
Ни правды нет, ни власти.
И каждый тащит миллиард,
себе готовя новый старт,
чтобы урвать пока не стар
оставшиеся части…
 
 
16
 
 
Да, люди были мы другие
в могучие сороковые…
На всё есть воля Бога.
А вы живите, как хотите,
самих себя не обманите
и человека сохраните
в себе, хотя б немного…
 

Фиолент

 
* * *
 
 
Если бы жил в Крыму
художник Ван Гог Винсент,
с трубкой во рту, в дыму,
он бы писал Фиолент.
 
 
Не как Айвазовский, Шишкин.
Не как Коровин, Грабарь.
Он краски ложил бы лишней
щедро на холст-алтарь.
 
 
И были бы скалы наши,
словно пейзажи в Арле.
Всех красочнее и краше,
и скал остальных – шикарней!
 

День Космонавтики

 
* * *
 
 
Земля вращается лишь в сторону добра.
Кто не попал в её вращенье,
тот не постигнет тайнопись пера
и не сочтёт за чудо угощенье.
 
 
Земля вращается лишь в сторону добра.
Кто ей попутчик, тем она открыта.
Здесь не игра – Вселенная мудра:
добро не забывает, что забыто.
 
 
Земля вращается лишь в сторону добра.
Кто с этим спорит, тот потратит время.
Поторопитесь, ждут седло и стремя,
и шепчет Бог: «Любимые, пора!»
 

«Море тёмно-зелёное. Ветерок. Волнение…»

 
Море тёмно-зелёное. Ветерок. Волнение.
Вдали, словно ракушки, белые паруса.
На солнце перегревается фридайверское снаряжение.
Купальщиков и купальщиц – раздетые голоса.
 
 
Такое всё херсонесское, близкое и знакомое!
В этот раз погружения не дали и черепка.
Мутно у дна, у поверхности, море как то искомое
в задаче и уравнении, как след на доске мелка.
 
 
Кутаемся полотенцами, спасаем от сгара тело.
Болеем айфономанией, снимаем весь день подряд.
Смотрим, как мощная чайка неподалёку села.
И на часы и на небо – попеременный взгляд.
 
 
Такое всё свеже-точное, такое всё ароматное!
Этим морским здоровеньким дышал, бы дышал, дышал.
Но где-то в башке мешается движение вспять обратное,
и день, горизонтом меченный, как стайер свет пробежал.
 
 
Оставив воспоминания, зелёные впечатления,
оставив в невечной памяти иллюзию бытия.
Такую же непостоянную, как море, его волнения,
такую же постоянную, как городской тротуар.
 

«В кафе подают шоколадную лаву…»

 
В кафе подают шоколадную лаву,
лимонный фреш и банановый шейк.
Мы жмём на айфоне плоскую клаву,
ища в информации суть вещей.
 
 
Но сбит самолёт, и гибель десанта
транслируется в новостях.
Кому-то больно, кому-то досадно,
а кто-то пляшет на их костях.
 
 
Такая странная жизнь человечества:
ни диалога, ни веры, любви.
Только убийства, только увечества,
только триумфы на свежей крови.
 

Памятник Затопленным Кораблям

 
* * *
 
 
Как телескоп в миры иные,
в историю сквозь толщу лет
орел главами неземными
глядит, венчая постамент.
Как одинокий эполет.
 

Севастополь и Сатурн

 
* * *
 
 
Я в телескоп Сатурн увидел.
Впервые в жизни. Потрясён.
На фоне волн морских и мидий
Сатурн мой выглядел как сон.
 
 
Шли люди мимо телескопа,
не зная где он есть Сатурн.
Родной мой город Севастополь
был весел, ярок, шумен, бурн.
 
 
На набережной жизнь искрилась:
огнями, звуками музык.
И Небо нам дарило милость
стихами украшать язык.
 

От причала до причала

 
* * *
 
 
От причала до причала
ходит катер.
Море словно одеяло
или скатерть.
 
 
Потому что драпировка —
это волны.
Где Артбухта – остановка,
катер полный.
 
 
Равелин по вечерам
будто крейсер.
Раздаётся тут и там
много песен.
 
 
Я пройдусь
и подышу
чистейшим морем.
Здравствуй, грусть!
я не спешу
к веселью кролем.
 
 
От причала до причала
ходит катер.
геометрии начала —
чертит катет.
 
 
По обоим по бортам
ползут медузы —
как прокладка к берегам
гипотенузы.
 
 
Чайка зрит на всех людей
в жажде пищи.
И спускается к воде
рыбный хищник.
 
 
Продают рахат-лукум
и с инжиром.
А у пушки вызван шум
канониром.
 
 
На Хрусталке есть моржи
и зимою.
Кто над пропастью во ржи,
кто – с сумою.
 
 
В дельфинарии – дельфин
и тюлени.
У собора исполин,
звали Ленин.
 
 
Кто на роликах, а кто —
на скейтборде.
Это брызги и каток
в центре города.
 
 
Рисовал и я маяк
прямо с мола.
Это был хороший знак,
также школа.
 
 
От причала до причала
Ходит катер.
В Жизни будет всё сначала,
Жизни хватит.