Czytaj książkę: «Медлительная река. рассказы»

© Михаил Юрьевич Малышев, 2016

ISBN 978-5-4483-1763-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

 
Ты помнишь ли медлительную реку
Где мы с тобой забрасывали снасти,
А берег был пологим и пустым?
Был холоден песок. А вкус песчинок
Ты помнишь ли, скрипевших на зубах?
 
 
Ты помнишь плеск ленивый возле лодки,
И как ступни нам леса щекотала,
И как тугая трепетала рыба
Пропарывая зеркало воды?
 
 
Той лодки нет, и снасти износились,
И на песке, по-прежнему холодном
Чужие отпечатались следы…
 

Валерий Белянский

Волна, внедорожник, букет…

– Ни хрена себе, – внезапно проснувшись, со всхлипом выдохнул Рыбников. Он сидел на кровати в холодном поту, сердце его стучало безумным набатом.

«Приснится же такое», – успокоившись, подумал он. Спустив ноги, нащупал тапки, нехотя поднялся. Кровать проводила его натужным скрипом. Одно время или, как любил говаривать Рыбников, «ещё в той жизни», до армии, ему довелось поработать плотником. Где-то в нём глубокой занозой ещё сидели навыки плотницкого ремесла, а полузабытые запахи свежих опилок и вьющейся из рубанка стружки аукались в памяти воспоминаниями. Правда, мебель он никогда не мастерил, но починить расшатанную кровать ему и сегодня, наверное, не составило бы труда. Но, как обычно, руки не доходили…

Потянувшись, Рыбников укутал свою худую жилистую фигуру в махровый халат с истёртыми на локтях до полупрозрачности рукавами и, пробив плечом занавеску из длинных, свисавших до пола капроновых шнуров, на которых гулко колыхнулись короткие трубочки из бамбука, нанизанные вперемежку с керамическими шариками, поплёлся на кухню. Можно было бы, конечно, покурить и в постели, Рыбников жил один, но тогда на остаток ночи пришлось бы открыть форточку, а за окном – не май месяц. Конец декабря, как-никак…

На кухне он прикрыл дверь, щёлкнув зажигалкой, прикурил, глубоко затянулся. Затем, поднявшись на цыпочки, выпустил тонкую струйку дыма в чугунный барельеф оленя на вентиляционной решётке. Не повезло. Дым ударился в мощный олений торс, отлетел в сторону и, зависая сизыми горизонтальными пластами, распределился под потолком. Рыбников вздохнул и потянул на себя шпингалет форточки, покрытый густым слоем белой масляной краски. В лицо ударил обжигающий свежий воздух, разгоняя табачный дым и остатки сна. Из морозной темноты улицы полетели и заискрились, кружась в освещённом пространстве кухни, снежинки.

– Ладно, – решил Рыбников. – Всё равно скоро вставать.

Он зажёг газ, поставил на плиту чайник с кляксой отбитой эмали. Вынул из пузатого, старого, но всё ещё отлично морозившего холодильника ЗИЛ, напоминавшего однорукого бандита, затвердевший кирпичик масла. Подумав, прибавил к маслу колбасу сомнительной свежести. Скрипнул дверцей навесного шкафчика, достал французский батон, банку «Нескафе», недавно купленную по случаю чашку, на лазурных стенках которой ядовитым пятном желтела карта неизвестного острова. И задумался.

Уже которую ночь подряд его мучил один и тот же сон. Внезапно, без видимых на то причин, на горизонте появлялась огромная, как гора, волна. Она ширилась, росла и, набегая, обрушивалась на Рыбникова. Он не понимал природу этой волны, но интуитивно чувствовал, что она таит в себе что-то страшное. Каждый раз, когда волна приближалась, Рыбникова захлёстывал какой-то почти животный ужас, он кричал и просыпался. Так было и этой ночью. Только добавилось ещё кое-что. На гребне волны появился чёрный внедорожник. И дальше волна неслась прямо на Рыбникова с чёрным силуэтом машины на гребне, поигрывая включёнными фарами. Букет… Возникало потом в мозгу в пограничном состоянии между явью и сном. Нет, это не был чей-то голос. Слово складывалось само по себе, как мозаика из разноцветных стёклышек в детском калейдоскопе, и тут же рассыпалось на маленькие осколки. Что за ерунда? Волна, внедорожник, букет… Какая между всем этим связь? И при чём тут он, Рыбников?

Всё утро, пока он собирался на работу, трясся в полупустом, промёрзшем и раннем троллейбусе до Дома печати и, с отсутствующим взглядом, сидел на редакционной планёрке, он продолжал размышлять о непонятных сновидениях, по-прежнему тщетно пытаясь разгадать первопричину их появления.

– Как это не понимаешь? – выслушав Рыбникова, притворно изумилась Татьяна Олеговна, сотрудник отдела писем, когда после планёрки они вместе с Рыбниковым вышли покурить к лифту. При этом её губы в гранатово-алой помаде слегка дрогнули, стремясь разойтись в улыбке, а на щеках едва заметно обозначились миловидные ямочки. Как часто бывает с эффектными женщинами средних лет и притягательных форм, она уже не могла общаться со свободным мужчиной иначе, чем в иронично-завлекательном ключе.

– Ты разве не знаешь, Коленька, что Фрейд называл сон «королевской дорогой в подсознание»?

– Ты это к чему?

– Да всё к тому – от букета цветов до волны один шаг! Эх, Коля, Коля… Захлестнёт тебя волна страсти, затянут в пучину замужние бабы! Ты, кстати, на Новый год с кем и куда?

– При чём тут бабы? Я с тобой серьёзно, а ты…

– Так и я серьёзно! Смотри, как встретишь Новый год, так его и проведёшь! Я вот что давно хотела тебе сказать…

– Николай Алексаныч, вас к главному, – на лестничную площадку выскочил долговязый стажёр Кочетков и снова нырнул в коридор.

Рыбников благодарно посмотрел ему вслед и, радуясь неожиданному избавлению, поспешил в кабинет шефа.

Владимир Ефимович, главный редактор городской газеты, с устоявшейся со времён перестройки репутацией «флагмана жёлтой прессы», дожидался Рыбникова за широким дубовым столом, загромождённым бумагами, папками и прочей офисной дребеденью. Его левая рука с тлеющей сигаретой, как пьедестал, поддерживала коротко остриженную голову с крупным мясистым носом и увесистыми щеками. В нужный момент производился демонстративный щелчок, не нарушавший, впрочем, общего архитектурного единства монумента, и сигаретный пепел, срываясь с вершины, падал точно в стоявшую перед редактором и служившую пепельницей большую морскую раковину с кривыми шипами. Тем временем пальцы редакторской правой руки, безбожно фальшивя, волнообразно отстукивали по столешнице собачий вальс.

– О чём думаешь? – вкрадчиво произнёс он, метнув в Рыбникова из-под больших, в золотой оправе, очков пронзительный взгляд.

– Не понял, Владимир Ефимович, – смешался Рыбников.

– Всё ты понял! – неожиданно взорвался главный. – Ходишь как неприкаянный, на планёрке ворон считаешь! За тобой подвал в субботний номер, не забыл? Где статья? Есть что-нибудь?

– Конкретного пока ничего. Так, размышления…

– А мне насрать с высокой колокольни и на конкретику твою, и на размышления! Понял, Рыбников? Не нарыл материал, значит присочини что-нибудь! Мне нужно, чтобы номер расходился, как горячие пирожки! А уж там сбрехал ты чего или нет – вопрос второй. Ясно?

– Яснее некуда, – усмехнулся Рыбников.

– Вот и славно! К вечеру жду статью. Иди работай!

Рыбников подошёл к массивной двери, по гладкой поверхности которой уходили вверх следы распиловки, ужасно похожие на чьи-то, увеличенные стократ, отпечатки пальцев, и, взявшись за латунную ручку в виде головы льва, обернулся:

– Владимир Ефимович, давно хотел вас спросить, не знаете, что за машина у мужа Татьяны Олеговны?

– Чего? – брови главного удивлённо прыгнули вверх. Секунду-другую он переваривал вопрос, а потом заколыхался от смеха:

– Таньку, что ли, трахнуть решил? Давно пора! Только ты, похоже, один неохваченный и остался! И какой такой муж? Она у нас женщина современная, свободная…

– Ну, этот её, из администрации…

– Бойфренд? – уточнил редактор и снова загоготал. – По-моему, форд служебный, а что?

– Внедорожник?

– Откуда? Фокус, универсал.

– А цвет?

– Ярко-белый. Да тебе-то что за печаль?

– Так, просто…

– Просто даже прыщик не вскочит! Иди и без статьи не возвращайся! Свободен!

Слух о том, что шеф учинил Рыбникову экзекуцию, пронёсся по кабинетам редакции, как сёрфер по гребню волны. Коллеги из отдела проявили молчаливую солидарность и весь остальной день его не трогали. Задумчивый Рыбников сидел перед компьютером и время от времени неуверенно давил клавиши жёлтым, прокуренным ногтем указательного пальца правой руки. Статья не шла. Он прерывался, заходил в Интернет, просматривал сонники, но всё равно не нашёл ничего, что могло бы истолковать его сновидения и, как следствие, объяснить то мерзкое, гнетущее состояние, которое усиливалось тем больше, чем меньше времени оставалось до конца рабочего дня. Когда ему всё вконец опостылело, он решительно пошёл на перекур.

На площадке у лифта курил Семёнов, мент из вневедомственной охраны, неповоротливый и спокойный, как сытый медведь. Перед тем как протянуть навстречу ладонь и поздороваться, он переложил в другую руку сигаретную пачку, а Рыбников, проводив это действие взглядом, непроизвольно отметил, что пачка в руках Семёнова показалась, скорее, спичечным коробком.

Никогда раньше они не разговаривали по душам, максимум так, перекидывались при встрече парой фраз о рыбалке да о футболе, но сегодня из Рыбникова как будто рвались наружу его ночные кошмары…

Семёнов откровения журналиста выслушал на удивление терпеливо и по-ментовски внимательно. Потом выдал своё резюме:

– Всё ясно! Букет – значит, к бабе поедешь. В гости, на внедорожнике. У тебя «четвёрка»? Ну, извини… Значит, подвезёт кто-нибудь. Слушай, а может, ты не о том паришься и не в машине вопрос, а в дороге? Ты, случайно, на рыбалку не собирался? А то у меня пару лет назад случай был – поехали, значит, с компанией на Дон порыбачить. В январе. Егеря, казачка местного, подтянули. Спрашиваем, как лёд, ехать можно? А он: «Земляки! Все путём! Тута не лёд – асфальт!»

– И что дальше? – оживился Рыбников.

– Да только от берега отъехали и – в полынью! Хорошо, уазик задком лёд зацепил, не сразу под воду ушёл. Искупались, конечно, не без этого, но хоть из машины успели выбраться. А козлик наш повисел мордой вниз и – бултых! Только, значит, волна и пошла. Подлёдная!

– Возможно, что и не машина… – думал потом, гипнотизируя монитор, Рыбников, снова и снова мысленно возвращаясь к разговору в курилке. – Дорога, дорога… Тогда что за дорога? Куда?

Одна загадка сменила другую, но в целом это мало что изменило.

От напряжения разболелись глаза. Навалилась усталость. Рыбников вздохнул, помассировал веки, несколько раз с силой нажал на глазные яблоки. Перед глазами побежали оранжево-чёрные круги. Не вставая, он слегка отъехал назад, противно шкрябая офисным креслом по ещё гладкому, после недавнего ремонта, редакционному паркету, уронил голову на скрещённые за столом руки и, как показалось ему, на минутку забылся.

Дремал он от силы минут пятнадцать и проснулся от резкого зуммера. В отделе никого не было, на столе разрывался телефон, а Рыбников, оцепенев от ужаса, сидел без движения. Коротких минут беспокойного сна хватило с лихвой. Как будто сняли воображаемую повязку с глаз, и в состоянии полудрёмы Рыбников неожиданно ярко и отчётливо ощутил, что должно произойти. Телефон продолжал верещать. Усилием воли он заставил себя снять трубку. Звонил главный:

– Так, Рыбников, мне тут надо отъехать. К пяти, возможно, не обернусь. Но ты статью, в любом случае, занеси! Добро?

– Да… – выдавил Рыбников.

– И чтобы без фокусов, слышишь? Приеду – прочту. Работай! – И в трубке послышались гудки.

Неужели правда? Неужели всё сбудется так, как ему привиделось? А может, послушать шефа? Написать, изложить на бумаге всё в точности, всё именно так, как было во сне? Ведь в жизни всё случается наоборот! Стоит только высказать то, что терзает, гнетёт твою душу, и тогда точно не произойдёт, не стрясётся ни в твоей жизни, ни в жизни других, незнакомых людей что-то очень плохое, страшное и непоправимое. Может, только ради этого стоит попробовать?

Он как одержимый застучал по клавиатуре. Буквы подозрительно легко, как будто сами, выныривали на поверхность жидкокристаллического монитора и складывались в слова. Надо было только сосредоточиться и тщательно, в подробностях перенести на экран компьютера то, что сидело сейчас в голове. Когда без четверти пять статья была окончена, Рыбников, не задумываясь, крупным шрифтом набрал заголовок – «Букет». Почему, он и сам не понимал. Это оставалось единственным, чему не нашлось объяснения. Просто он знал, что так надо. Только так должна называться статья и никак иначе.

Вышло пять с половиной страниц. Для субботнего номера более чем достаточно. Он распечатал набранный текст на лазерном принтере и, хотя главный и не жаловал компьютер, вдобавок скинул ему статью по электронке. Вложил страницы в прозрачный файл и заспешил в приёмную.

Шефа на месте не было. Секретарша главного, Олечка, уже стоя в шарфе и вязаной шапочке, с дублёнкой наперевес, увлечённо болтала по городскому и, увидев Рыбникова, только досадливо поморщилась. Затем сделала несколько энергичных пассов рукой, что могло означать только одно – «занеси своё „творчество“ сам». Он так и сделал.

С работы Рыбников пошёл пешком, и ноги сами принесли его в «Белую лошадь». Удивительно, но в его любимом баре, расположенном в центре и спрятанном от посторонних глаз во дворах, в подвале старинного, ещё до революции возведённого здания, почти никого не было. Он присел в углу за длинный дощатый стол, рядом с Элвисом в рамке на кирпичной стене, взял кружавчик пивка, заказал крылышки «Буффало», а потом, допив пиво, тряхнул шевелюрой, убирая со лба волнистую прядь и, помассировав в раздумье коротко стриженную бородку, попросил водки.

Когда перед закрытием молоденькая, похожая на гимнастку, официантка с пирсингом в левой ноздре тормошила его за плечо, он был уже совершенно пьян и повторял одно:

– Катастрофа!

– По-другому не скажешь, – мрачно согласилась официантка, получив сдачу – двадцать рублей – на чай. И снова пожалела о том, как некстати, из-за наезда силовиков на оптовый склад эквадорских бананов, сорвался запланированный на вечер корпоратив фруктовой компании… Однако такси Рыбникову всё-таки вызвала.

Следующее утро он лежал пластом, раздавленный и опустошённый. И если, после похмельных ста грамм, невидимые железные обручи, сжимавшие голову, стали немного ослабевать, то чувство опустошённости и ожидания чего-то страшного только усилилось. Тогда он задёрнул шторы, вытащил из гнезда евроджек стационарного телефона, выключил сотовый и ушёл в запой.

В воскресенье 26 декабря утром, а может, ближе к обеду – достоверно утверждать сложно, потому что для Рыбникова время замедлилось, исказилось и вяло текло, как липкая и тягучая патока, – водка закончилась. Чашка с рисунком жёлтого острова предательски скользнула из рук, брызнув по кухне острыми черепками и последним запасом крупинок растворимого кофе. В смятой с одного боку пачке синего «Винстона» не осталось ни одной сигареты.

От спиртного и так уже было дурно, без кофе с трудом, но обходиться всё-таки приходилось, а вот не курить он просто не мог. Собрав всю волю в кулак, Рыбников решился на вылазку. По дороге в магазин, подняв воротник пальто и поёживаясь от холода, он задержался у газетного киоска на троллейбусной остановке. За мутным, в разводах грязи, стеклом лежала стопка нераспроданных номеров той самой субботней вечёрки, где должна была выйти его статья. Дрожащими руками он выгреб из карманов нужную мелочь, купил газету и пробежал страницы глазами. Статьи не было. Ни на первой полосе, ни в подвале, нигде. Кругом безликие интервью, поздравления, гороскопы. Знакомая и однообразная предновогодняя чепуха, которую обычно даже не пишут, не сочиняют, придумывая на скорую руку, а просто передирают, меняя фамилии, даты и прочее из похожих, как близнецы, номеров прошлых лет…

В этот момент в кармане зазвонил сотовый. Странно. Он же ещё в субботу его выключал. Наверное, не придавая значения, машинально включил перед выходом в магазин. Как бы там ни было, сейчас телефон разрывался, и на дисплее светилось: «Ефимыч».

– Слушаю, – хрипло ответил Рыбников.

– Николай Алексаныч! Слава богу, живой! Ты что же это, голубчик, пропал, телефон недоступен? Мы тут все уже в панике!

– Кто мы?

– Как кто? Я, Татьяна Олеговна, ещё люди… Ты сейчас где?

– Почему не вышла статья? – глухо, с нескрываемым раздражением спросил Рыбников.

– Николай Алексаныч, любезный! Ну посуди сам, как я мог в номер такое дать: цунами высотой в двадцать метров, машины, как скорлупки, на гребне волны, десятки, нет, сотни тысяч человеческих жертв?! Ужастик какой-то! И остров этот у побережья Таиланда – Пхукет или Бхукет – ну, ты его ещё Букетом назвал… Кто же знал, что вся эта хрень окажется правдой? Ты новости-то по ящику видел?

Рыбников, ухватившись за угол киоска, удержал усилием воли летящий в лицо заиндевевший асфальт. Как птица в клетке, в груди металось и билось сердце…

Редактор продолжал трындеть, живописуя масштабы и подробности случившейся катастрофы. Слова из мобильника сыпались снежной крупой:

– Не знаю, Николай Алексаныч, как ты это проинтуичил, но я впечатлён! Зря, выходит, статью твою завернул. Каюсь, был неправ. Так я что хотел… Если ты, скажем так, подобные штуки впредь повторять сможешь, так это же золотое дно! Это, знаешь, какой тираж? Рекламодатели в очередь набегут! Тут и на журнал замахнуться можно! Само собой, ты в доле. Замом ко мне пойдёшь? Что скажешь? Ты, вообще, слышишь меня?

Рыбников слышал и молчал, не в состоянии двинуться с места. Секунды две-три, а может, целую вечность (кто возьмётся точно сказать? – ведь время, бывает, трансформируется и течёт медленно, как вязкая тягучая масса) он, не отводя глаз, смотрел на синий большой грузовик с надписью «Почта России» на козырьке, который, потеряв управление, летел на остановку, газетный киоск и на него, Рыбникова. «Но это не внедорожник, а почтовый фургон…» – промелькнуло в сознании, и тут же раздался удар, металлический скрежет, и кто-то наглухо выключил начинавшее багроветь, уже стремившееся к горизонту солнце.

Два дня в реанимации он был между жизнью и смертью. На третий день, когда врачи областной больницы всё-таки вытащили его с того света, Рыбников очнулся, со стоном повернулся на спину, и странные, дико звучащие таинственные слова чужого языка быстро побежали с его губ. Как впоследствии выяснили эксперты, привлечённые компетентными органами, неизвестный язык оказался арамейским. Почему именно на нём, древнем и не имеющем в настоящее время хождения, мёртвом языке заговорил Рыбников, они объяснить не смогли.

Как только угроза смерти миновала и физическое состояние Рыбникова обрело относительную стабильность, в один из вечеров, когда в больнице уже не было посетителей, за ним приехали. Двое в штатском. Для перевозки Рыбникова в закрытую лабораторию при одном из столичных институтов, где давно и вплотную занимались проблемами нейрофизиологии мозга. Они молча, уверенной походкой, шли по освещённому коридору, небрежно набросив на крепкие плечи халаты. Из широких больничных окон было видно, как на плотном снегу в окружении жёлтых квадратов света лежали чёрные, как упавшие, кресты. А внизу, у крыльца центрального входа, там, где обычно останавливались неотложки, посетителей ожидала машина.

Фары чёрного внедорожника сверкали в январских сумерках каким-то адским белым огнём.

Волгоград, ноябрь – декабрь 2009 г.

Кому нужен берег турецкий?

Путёвки горели, как тот самый спирт, похожий на пионерку. Я раздумывал, моей жене Лене идея понравилась. В итоге мы быстро взвесили все за и против и – решились. Потом сумбурно, в спешке, собрали вещи и через несколько дней вдвоём улетели в Анталью.

Чартер ещё только подруливал к терминалу, а глаз уже радовал огромный, из стекла и бетона, аэропорт. Как чисто вокруг! И как аккуратно пострижены кустики на прилегающей территории! В сравнении с долгими очередями у нас – в Анталье всё быстро и чётко, паспорт-контроль проходим за считанные минуты.

– Тешекюр эдерим! – говорю я суровому таможеннику, и он не может сдержать улыбку. Произношение не фонтан? Ну извини, репетитора не нанимал. Тем временем турецкий верещагин ставит в паспорте штамп и что-то бормочет в ответ. Рановато, уважаемый! Это «большое спасибо!» по-турецки – первое, что я выучил в самолёте. Мне нужно время, чтобы освоиться и нахвататься чуть-чуть по-вашему. Хотя кое-что впитано со школьной скамьи: «сары» – жёлтый, «чин» – песок, «су» – вода. Это те самые тюркские корни, давшие историческое название моему городу. Стрельцы с казаками со временем переиначили всё на свой лад, и вышло вполне благозвучно – Царицын. Так что, «селям», земляки!

Выходим с женой из аэропорта, ищем стойку туроператора. Девушка в белой блузке без напряга, искренне улыбается и сообщает номер нужного нам автобуса. Выныриваем из тени на солнце, катим дальше по тротуару чемодан на колёсиках. Тротуар, мощённый серо-розовой плиткой, сужается, уподобляясь длинному молу. Уткнувшись в бордюры гладкими мордами, слева и справа от нас выстроились рядами автобусы, серебристо-белые и блестящие, словно большие киты.

Небо бьёт в глаза синевой, вершины подступающих гор укрыты сиреневой дымкой. Воздух плавится и дрожит от жары.

У автобуса поджидает не менее улыбчивый гид – на этот раз худенькая блондинка Мария. Точь-в-точь в такой же белой блузке и чёрной юбке. Как позже выяснилось, это у них униформа такая. И вообще в турфирмах всё серьёзно и строго. Работают, как правило, молодые девчонки – вчерашние выпускницы вузов. Вахтовый метод. Полгода в Турции, полгода дома. Живут здесь на закрытой охраняемой территории. Отбой в 23.00 и жёсткие правила, пресекающие любые возможные шашни с местными, которые так и вьются вокруг наших красавиц. Уж больно падки турецкие ловеласы на симпатичных девушек из России!

– В особенности блондинок, – уточняю я. Мария, смеясь, соглашается.

Всё это, конечно, я узнаю постепенно, перебрасываясь с ней короткими фразами, пока автобус стоит на заправке или во время недолгих пауз, когда Мария откладывает микрофон и отдыхает от подробных рассказов о достопримечательностях Антальи, экскурсиях и прочих открытиях, ожидающих россиян на турецкой земле.

На прощание, пожелав нам приятного отдыха, Мария сказала:

– Знаете, здесь говорят: в Турции нет проблем, в Турции есть сюрпризы!

О том, насколько она была права, нам очень скоро предстояло узнать…

Гостиница, в которую мы приехали, называлась «La perla», по-испански «жемчужина», и это походило на правду. Первая линия, из холла виднелся песчаный берег и ослепительно синий прямоугольник моря. Оформление затягивалось, и мы, оставив вещи портье, пошли на пляж. Волны, бирюзовые у наших ног и ультрамариновые вдали, вспыхивали переливчатыми золотыми чешуйками, отражая яркое солнце.

Я обернулся – и ахнул! Вид на берег со стороны моря открывался не менее великолепный! Над белыми этажами отеля на фоне неба такой синевы, что, казалось, из банки вверх плеснули густой васильковой краски, забыв при этом её размешать, возвышалась серо-коричневая гора, почти лишённая какой-либо растительности. Её контур напоминал изломанный график из учебника экономики, а гора в целом смотрелась плоской и как будто лишённой объёма, словно вырезанная и приклеенная к синей бумаге картонка…

После этого турецко-гостиничные пейзажи накатывали как волны…

Небольшой, но уютный отель: приличных размеров бассейн, ресторан со шведским столом, лужайка, пальмы и стилизованные под античность две женские гипсовые фигуры с обнажённой грудью наперевес. Размер четвёртый, не меньше… За бассейном, слева от яркой, как вспышка зелёного светофора, травы, под навесом располагался бар и далее – сцена, на которой по вечерам резвились и потешали народ турецкие массовики-затейники, а по-современному – аниматоры.

От сцены до ресторана тянулась покрытая тротуарной плиткой площадка, вполне сравнимая с малым аэродромом. Вечерами, когда солнце ныряло за изломанный гребень горы, на площадку выносились столы, накрывались крахмальными скатертями, и чинно рассаживались отдыхающие, за бокалом вина вкушавшие зрелищ.

Вначале я удивлялся тому, что многие из обслуги сносно говорили по-русски. Потом привык. Да и чему дивиться, если мы не просто слышали родную речь – вокруг отдыхали только наши! И порой казалось, что мы вовсе не в Турции, а в Адлере или Хосте в каком-нибудь газпромовском санатории. Тем не менее мой скудный турецкий, почерпнутый из разговорника, всё-таки оказался полезен. В первый день после обеда я подошёл к стойке и попросил шустрого бармена:

– Бира-бира, лютфен!

Он страшно удивился, обрадовался и, наливая мне халявное пиво, о чём-то затараторил с выглянувшим из подсобки напарником. Вскоре после этого мы подружились. Бармена звали Мансур. Позже, по вечерам, когда мы с женой присаживались за столик посмотреть аниматоров (Лена упорно именовала их кавээнщиками – не в том смысле, что вечерние представления напоминали ей КВН, а потому, что в России для этих ребят проведение вечеринок – традиционный заработок), я подходил к Мансуру за белым вином.

Бутилированные спиртные напитки в баре отпускали за отдельную плату. И если Мансур всем прочим страждущим предлагал едва охлаждённую бутылку белого с невыразительной этикеткой, то для меня за те же зелёные деньги доставал из холодильника под прилавком роскошную запотевшую красавицу объёмом 0,75. Я каждый раз оставлял ему «бахшиш» – один доллар и ни разу об этом не пожалел. Бутылки менялись, однако вино всегда оказывалось безупречным, с тонким, приятным ароматом и акцентированным послевкусием.

Всякий раз, открывая бутылку и понимая, что это для меня и моей жены, Мансур быстрыми тонкими пальцами мастерил из салфетки цветок и торжественно затыкал им открытое горлышко. Вроде бы мелочь? Но из них состоит наша жизнь, и как приятно, когда мелочи эти, пусть даже на несколько коротких мгновений, волнуют и радуют душу…

В последний вечер перед отъездом мы обнялись и попрощались, Мансур стал лукавить, нахваливая мой турецкий – мол, говорю совсем без акцента – и пожелал мне счастливого полёта домой. По-английски он не понимал совсем, русских слов знал немного, поэтому для верности помахал руками и погудел, изобразив самолёт. Должно быть, со стороны это выглядело и трогательно, и комично.

Но всё это было позже, перед отъездом, а пока у нас с женой впереди были семь долгих дней, полных моря, солнца и средиземноморского воздуха, временами пьянившего не хуже вина. Нам нравился пляж при отеле, когда мы приходили туда искупаться до завтрака, и каждое новое утро казалось нам продолжением прошлого. Всякий раз в это время на пляже было безлюдно. Под ногами шуршала мелкая галька, пустели поцарапанные лежаки из белого пластика с водонепроницаемыми матрасами, тонкую материю навесов шатров трепал ветерок. По пустой волейбольной площадке ходили чайки. И ласкалось прохладное, изумрудное, набегающее – море, море, море…

Все дни, когда мы не выезжали за пределы отеля, были похожими друг на друга, а вот поездка на горное озеро (как мы рассчитывали тогда – на рыбалку!) оказалась богатой на впечатления.

Рано утром к отелю подкатил большой белый автобус, и в холле нас встретил представитель туроператора Вячеслав. Высокий, губастый, с двойным подбородком и крупными чертами лица, он, несмотря на округлившееся брюшко, напоминал отставного боксёра. «Искромётные» шутки от Вячеслава стартовали с вопроса «не забыли ли мы накопать червей?» и замелькали, как серия быстрых ударов на ринге. Сопровождая нас до автобуса, он успел рассказать парочку сомнительных анекдотов на тему «возвращается муж с рыбалки…», чем позабавил меня, вызвал негодование Лены и вполне органично добавил несколько ярких штрихов своему и без того колоритному портрету.

Автобус катил по дороге, нырял в туннели, Вячеслав комментировал:

– В этой части Турции исключительно сильно представлен туризм и овощи-фрукты. Видали теплицы на подлёте к аэропорту?

– Было дело, – подтвердил мужчина в камуфляжном жилете.

– Вот, – обрадовался Вячеслав. – Сплошняком помидоры, которые, стало быть, потом на наших рынках. А апельсины? По два урожая снимают. Первый только щас распродали, второй – на подходе.

– Апельсины путёвые? – зевнул белобрысый детина в тенниске.

– Исключительно! – оживился Вячеслав. – Я у себя в Саратове заприметил как-то на рынке ценник «апельсины из Турции». Не-е, у меня дома апельсины были, привёз немного – ну, так, пару ящиков – из Антальи на Новый год. А тут решил взять килограмма два – из интереса. Попробовал. И знаете что? Как будто, извините за выражение, мылом давишься! Стало быть, апельсины мои и те, с рынка, в двух разных Турциях росли!

– А мясо на рынке в какую цену? – полюбопытствовала мадам зрелого возраста. Она сидела ближе всех к Вячеславу, явно выказывая ему симпатию.

– Вот! – Вячеслав многозначительно ткнул пальцем в небо. – Животноводство тут – самая тема! Крупнорогатое, конечно. Свинина, ясное дело, не водится. А вот говяжья вырезка, извините за выражение, кусается. Долларов тридцать кило. Стало быть, те, которые тут мясо выращивают, – уважаемые люди. У них и копейка есть, и дети в институтах на обучении. А здесь это не то, что у нас, в России.

– Типа накладно, что ли? – спросил белобрысый. Когда он, позёвывая, вытягивал руки, на бугристое плечо из-под рукава тенниски выползала татуировка парашюта.

– Во-первых, дорого, во-вторых, престижно. В Турции главное – образование получить. Желательно врача или юриста. Тогда ты в шоколаде.

– А по среднему у людей какие зарплаты? – опять поинтересовалась мадам.

– После вычета всех налогов – баксов пятьсот.

– Да у наших бюджетников и того нет! – возмутилась шатенка в солнцезащитных очках.

– Это точно! – подтвердил Вячеслав. – Но тут жизнь дороже… Кстати, гляньте, въезжаем в Анталью. Если щас посмотреть, справа будет самый большой муниципальный пляж. Бесплатный, стало быть. А слева через дорогу – Лара. Самый любимый у россиян район. Квартиры расходятся, что горячие пирожки.

– Понятно, – подмигнул, обернувшись, детина. – Наши там, где халява!

– Я, кстати, тоже по этой теме работаю. В индивидуальном плане. Так что подходите, если кому интересно.

– И почем хаты? – осведомился мужчина в камуфляже.

– Я так скажу, – вновь оживился Вячеслав. – Однушку, квадратов так в 60, сторговать можно за полсотни тысяч баксов. Меньше, чем штука – метр. Ну, если там дом элитный или вид хороший на море – тогда за 70—80.

– На хрена козе баян? Если здесь чалиться на постоянку – ласты загнёшь с тоски, – лениво потянулся детина.

– Ну, это на вкус и цвет… – возразил Вячеслав. – Кстати, гляньте, проезжаем мечеть. Большая, да? Как многие знают, в Турции этот… мусульманизм. Очень древняя и правильная религия для людей. В смысле защиты их интересов, культуры и всё такое… И к божьим тварям они с уважением. Кошка, например, у них животное священное. Только не каждая, а с разными глазами. И ещё пауки. А знаете, почему? Как-то раз пророк Мухаммед объяснял в одном городе своё учение, а враги его выследили и стали преследовать. Почти уже было догнали, а он увидал пещеру и – нырь! – туда. Затихарился наглухо! А паук, что в пещере жил, быстро-быстро паутину соткал и вход заделал. Прискакали враги Мухаммеда, смотрят – пещера паутиной затянута. Стало быть, не входил никто, ну и поскакали дальше. Вот так паук спас пророка и стал священным животным. Или насекомым? В общем, вы поняли…