Czytaj książkę: «Город и псы», strona 18

Глава 23
Последний бой Адама Канду

Адам Канду, выставленный дежурить по внешнему периметру директорской дачи, скорее почувствовал неким внутренним слухом, нежели услышал своей ушной раковиной, лёгкую волну звука, идущую прямо из молодого осинника, что разросся на самом краю хвойного леса. Сюда, на лесной околоток в это время года мог забрести кто угодно: и красавец изюбрь, и лёгкая, осторожная кабарга, и дикая свинья. Близость человечьего жилья уже не только не отпугивала голодное, таёжное зверьё, но, наоборот, неотвратимо притягивала его запахом пищи, напрямую, идущим через печные трубы окрестных дач и посёлков. Но это был какой-то особенный звук, непохожий ни на грациозное шествие парнокопытных, ни на скользящие перебежки росомахи или ласки. Те, почуяв человека, непременно бы замирали на месте, время от времени вытягивая морды, и, ведомые звериным обонянием, беспрестанно бы меняли траекторию и скорость своего движения. Здесь же не было никаких остановок, объект двигался, как конвейер, безостановочно и ровно. Это мог быть только человек. Адам выдвинулся навстречу звуку, стараясь идти окольным путём и, неслышно перемещаясь между деревьями. При этом, он, не вынимая из карманов рук, снял предохранитель с тяжёлого, но бесшумного «Стечкина» и положил палец на спусковой крючок. Через несколько минут в пёстром распадке осинника показалась фигура «гостя». Он передвигался так же, как и Адам, бесшумно фланируя от дерева к дереву и делал это профессионально, явно не из желания поиграть в лесного духа. «На охотника не тянет, – решил про себя Адам, – да и выглядит, как-то странно, словно беглый зэк, каких здесь полно. Возможно также, что, идёт не один, и вскоре объявится напарник. – Между тем, моложавого вида рослый парень, находившийся теперь в зоне ясной видимости, продолжал уверенно двигаться вперёд и, судя по всему, двигался он один. Адам решил не прибегать к сложным манёврам, с заходами за спину, прыжками, на голову, сверху и тому подобными, его старыми штучками. Он просто вышел из укрытия и беззаботной походкой направился прямо к незнакомцу.

– Здравствуй, добрый человек, – начал он сходу. – Что за нужда привела тебя сюда? Не самое лучшее место ты выбрал для прогулок. – Его зычный голос, почти прогремевший в тишине таёжного утра тоном сказочного старичка – боровичка, кого угодно бы заставил застыть на месте, недоумённо пялясь глазами в пространство, в поисках спрятанного там звукового носителя. Именно так и произошло. Незнакомец, словно резко осаженный за уздцы жеребец, замер на месте как вкопанный, растерянно озираясь по сторонам, пока не сообразил, что звуковым носителем этой басовой струны как раз и является тот широкоплечий, невесть откуда взявшийся мужик в пятнистом камуфляже, который, добродушно улыбаясь, шёл сейчас к нему навстречу.

– Ты кто? – спросил лесной «гость». Вопрос был явно не самым удачным, но зато давал время осмотреться и прикинуть в уме варианты. Вариантов было не много, и парень, быстро просчитав их, решительно пошёл на сближение. Его рука медленно, но верно поползла к пояснице.

– А ты сам-то думаешь, что кто я такой? – Адам широко улыбнулся, ненароком зашагивая назад, влево, и, разворачивая корпус по солнцу, выгодно улучшая свой обзор, и уходя с возможной линии атаки.

– Думаю, что наследный принц Уэльский, – также, расплываясь в улыбке, ответил незнакомец, не спеша извлекая из под стёганого ватника, финку.

– Молодец, с первого раза угадал, – Адам, кивнув на его финку, укоризненно поцокал языком, и, помотал головой, многозначительно похлопав ладонью по оттопыренному карману, где покоился «Стечкин». Верзила понял намёк и также медленно, как доставал, утопил ручку ножа за поясом, после чего выжидающе уставился на это, своё досадное препятствие в виде здорового, но уже немолодого мужика, в военной, пятнистой робе.

– В шахматы играешь? – вдруг, спросил его Адам.

– Да. В основном специализируюсь по мату, – быстро ответил тот.

– А что, у тебя и доска с собой? – Он продолжал улыбаться, хищно сверля Адама изучающим взглядом: блефует или нет? Если нет, то почему не достаёт из кармана свою «дуру»?

– Просто в шахматах есть одно хорошее правило: тронул – ходи! Что же ты тесачок-то свой спрятал?

– А я бы и пошёл, да фигурки у нас с тобой разного достоинства. У меня – перо, у тебя – ствол. В больших шахматах так не принято. Так партии не играются. – Лицо парня, не смотря на добродушную улыбку, светилось воинственной и злой решимостью, без малейшего намёка на страх или жалость, и Адам испытал к нему невольное уважение.

– Ты прав, – просто сказал он и положил пистолет на замшелый, сосновый сруб, взамен достав из кожуха сверкающую сталь армейского ножа.

– Вот это другое дело! – воскликнул парень. – Теперь и посмотрим, кто тут гроссмейстер. – И, встав в боевую стойку, стал слегка пританцовывать левым плечом вперёд, совершая круговые, прощупывающие движения руками, и, при этом, быстро сокращая дистанцию. Его первый выпад был стремительным и внезапным. Лезвие прошло по касательной, срезав, как бритвой, кончик рукава у Адама, и сразу стало очевидным, что парень – не промах и знает ножевой бой. Его последующие удары были не столь опасными, но во всём облике этого лесного пришельца чувствовалась реальная и грозная сила, не дававшая ни малейшего повода расслабиться. Бойцы с минуту, молча, продолжали кружить вокруг друг друга, обмениваясь молниеносными, змеиными выпадами. Несколько раз ножи со звоном пересеклись в воздухе.

– Где служил? – словно, между прочим, поинтересовался Адам, не переставая вращать клинок между пальцами, попеременно перекидывая его из одной руки в другую.

– Где служил, – там меня уже нет. – На лице оппонента вместо добродушной улыбки, которая, поначалу, сопутствовала диалогу, обозначились явная досада и озабоченность: этот старик не только не уступал ему в ножевом бое, но и начинал постепенно изматывать его, оттесняя на неудобную, сугробистую поверхность пролеска, сам занимая при этом выгодную позицию. Наконец, Адаму пришло в голову, что этот фарс с фехтованием порядком подзатянулся, и пора с ним кончать. Тем более, что нужно ещё успеть допросить незваного гостя: кто он, откуда, и зачем пришёл? Он мысленно отругал себя за эту, свою мальчишескую браваду, сопряжённую с пустой тратой времени. Затем на мгновенье опустил атакующую руку и сознательно подставился под удар, перебросив клинок в другую ладонь. Лезвие финки вновь прошло в опасной близости от его груди и даже срезало пуговицу на комбинезоне. Но теперь это был уже ожидаемый манёвр, и в следующее мгновение он ответным ударом, наотмашь, полоснул по атакующей руке, в районе запястья. Раздался треск разрываемой ткани, на рукаве ватника, и снег под ногами противника стал быстро покрываться зловещим орнаментом из тёмно-красных, густых пятен с рваными концами по краям: Адам перерезал ему вену, прихватив за компанию с ней ещё и пучок артерий, вместе с сухожилиями. В результате этого были повреждены нервные окончания, и рука, с быстро намокающим рукавом, совершенно потеряла управление, повиснув безжизненной плетью вдоль туловища. «Гость» сразу присел на корточки, пытаясь здоровой рукой зажать рану, но сделать это было неудобно, и под ним, с каждым мгновеньем, растопляя снег, угрожающе разрастался тёмно-бурый оазис, который свидетельствовал только об одном: о неминуемой и скорой гибели. Счёт жизни шёл на минуты.

– Жить хочешь? – спросил Адам, с искренним участием глядя в глаза парню.

– А ты, что скорая помощь или ангел-спаситель, какой? – Его лицо скривилось в грустной и злой ухмылке. – Сейчас прикончишь или желаешь посмотреть, как буду биться в агонии?

– Я тебя ещё раз спрашиваю: жить хочешь? – спокойно повторил свой вопрос Адам.

– Хочу, – был ответ.

– Тогда быстро отвечай, но так, чтобы я понял: откуда пришёл, кто послал и с какой целью?

– Ну, допустим, отвечу я тебе, – и что дальше? Спасёшь меня что ли?

– Спасу. – уверенно ответил Адам. И то ли в самом облике «Дракулы» было нечто такое, что располагало к доверию и общению, то ли жажда жизни взяла верх над гордыней, но только парень сразу перестал ёрничать и посмотрел на Адама так, точно, перед ним, действительно, стоял спаситель.

– Спрашивай, – тихо сказал он.

– Откуда ты здесь взялся и сколько вас?

– Всего шестеро. «Подорвались» по сценарию с «красной» зоны, чтобы убить некого «кинолога». Его внешность и данные нам известны.

– Зачем?

– Что зачем?

– Зачем его убивать и кому это нужно?

– Откуда я знаю? Известно лишь, что это заказ «Конторы», решившей отработаться через нас.

– Ну, а вам-то что за выгода?

– Воля и деньги, – вот наша выгода.

– Кто ещё, кроме вас?

– Ещё есть вторая группа, из четырёх человек. Послана с той же целью. По окончанию операции – также подлежит ликвидации.

– Кем?

– Нами, конечно же.

– Где она сейчас?

– Не знаю. Связи нет ни с кем уже два дня: ни с группой, ни с зоной.

– Где сейчас твои напарники?

– Четверо у заимки ждут. Пятый идёт сюда с другой стороны лесного околотка. Думаю, он уже на подходе.

– Ваша задача?

– Узнать обстановку возле дачи. Если всё чисто, то запалить на берегу сигнальный костёр. Сразу подтянутся остальные, а дальше, уж, – как Бог даст.

– Каков боевой арсенал группы?

– Два «макара» с полным боекомплектом. Один у главного, второй, – у его помощника. У остальных, включая меня, – финки.

– Что у второй?

– Один ствол и четыре ножа, больше ничего.

– Про нас что-то было известно?

– Да, говорил «Кум», что какие-то крутые рейнджеры ходят у «кинолога» в друзьях. – Парень смерил Адама оценивающим и уважительным взглядом. – По ходу, не обманул.

– Теперь твоя очередь, – прошептал он, тяжело дыша, и слегка заваливаясь на бок. Начинала сказываться обильная кровопотеря, от которой кружилась голова, и темнело в глазах.

– Последний вопрос: как, хоть, звать-то тебя?

– «Четвёртый».

– Я про имя спрашиваю.

– «Четвёртый»…

Адам, не теряя больше ни секунды, распорол ножом рукав его ватника и обработал рану перекисью, которую всегда носил при себе, на всякий «пожарный», после чего перевязал её чистым носовым платком и отпоротым лоскутом рукава туго стянул мышцы предплечья выше раны. Кровь больше не шла. Усадив раненого спиной к дереву и, придав его руке возвышенное положение в виде горки, которое он соорудил из снега, Адам удовлетворённо осмотрел результаты своей целительской деятельности и улыбнулся.

– Ну, вот, – сказал он, – заражения уже не будет, дальнейшей кровопотери тоже. Так что, жить будешь. Правда, с рукой могут быть проблемы: повреждён нерв. Ну, что поделаешь, – сам виноват. Короче, пока сиди здесь. Вернусь, как управлюсь с делами. Тогда и долечимся. Видишь, всё, как обещал. Я слово держу. Куда, говоришь, выйдет твой напарник?

– Сюда и выйдет.

– С ним можно договориться?

– Исключено. Если не завалишь его сразу, тогда это сделает с тобой он. – Парень закрыл глаза. По всему было видно, что разговор давался ему с трудом, хотя кризис уже миновал, и его дыхание становилось ровней и глубже. Адам отвернулся и достал из кармана другой необходимый в тайге предмет, – термитные спички. Теперь оставалось лишь спуститься к реке, чтобы разжечь для «гостей» костёр, а затем быстро добраться до своих и приготовиться к встрече. Но сначала нужно встретить напарника.

Это был самый длинный диалог «Дракулы» за последние, каких ни будь, тридцать лет. Ну, может быть, тридцать пять. Репутация закоренелого молчуна привязалась к нему, отнюдь, не с армейской поры. Он просто таким родился. Именно поэтому он привык больше слушать, чем говорить. И не только слушать, но и слышать. И именно поэтому же, как и в первый раз, в осиннике, он, скорее почувствовал, чем уловил своей ушной раковиной, странную звуковую волну, родившуюся за его спиной. Не поворачивая головы, и, не делая лишних движений, он резко развернулся всем корпусом и полоснул своим, огромным армейским ножом морозное пространство утра, которое, вдруг, стало осязаемым и упругим. Его новый знакомый, только что спасённый им, стоял за спиной, вперив в него удивлённый, недоумевающий взгляд, который говорил: так не бывает. В левой, здоровой руке, он держал занесённую финку, а по окружности его шеи набухала и краснела тонкая нить неприметного поначалу следа, которая, тут же, на глазах, разрасталась до невиданных размеров, превращаясь в огромную резаную рану. «Четвёртый» умер почти стоя, не успев даже испугаться и, не заметив, как пришла смерть.

– Зачем?.. – недоумённо пробормотал Адам, наблюдая, как оседает «Четвёртый» – Зачем, сынок? – снова с горечью в голосе повторил он… По другую сторону околотка раздался сухой треск валёжника. Напарник вышел чётко в расчётное время и уверенно направился к месту разыгравшейся драмы.

Адам обнял ладонью тяжёлую рукоять «Стечкина» и вышел ему навстречу.

– Здравствуй, добрый человек. Что за нужда привела тебя сюда? – вновь прозвучали в лесной тишине, ставшие уже привычными, слова…

* * *

– Семён, ты можешь мне уже, наконец, объяснить, что это за люди, и почему они держат нас в нашем собственном доме, под замком, как заложников? И на каком основании у нас отобрали телефоны? Это длится уже третьи сутки, а ты мне ничего так и не можешь или не хочешь объяснять. Наша Янка плачет, у неё уже начитается истерика. Внучка спряталась в детской – и не выходит. Я тоже на грани психологического срыва. Что, вообще, происходит?! Может, ты опять кому-то крупно задолжал? – Агнесса Феоктистовна, немолодая, полноватого вида женщина, страдающая гипертонией, вперила в мужа колючий взгляд, полный раздражения и тревоги.

– Да, никому я не задолжал. Пг'осто это связано с моей тепег'ешней г'аботой. Ты же знаешь, Агни, как тг'удно в наше вг'емя оставаться честным человеком, когда вокг'уг столько мег'завцев и жуликов.

– К сожалению, твоя честность, – плохой гарант нашей с Яной безопасности. Четыре здоровых мужиков в военной форме разгуливают у нас во дворе и в доме, – и хоть бы что! Благо, ничего предосудительного они себе не позволяют, но и требований никаких не выдвигают. Ты хотя бы скажи, что им от нас надо. Если денег, то уже дай им их и пусть убираются! – В её голосе звучало непререкаемое желание получить немедленный и исчерпывающий ответ. – Боже мой, что с нами теперь будет?! – Она обречённо поднесла к глазам платок и промокнула им уголки глаз, после чего уже потеплевшим взглядом взглянула на супруга и почти умоляющим тоном произнесла: – Сёма, ну, сделай же что-нибудь. Ты же такой умный. Ты же был главным милиционером города.

– Вот именно, был, – пробормотал Семён Осипович. – Ты только не волнуйся дог'огая, всё будет хог'ошо. – Мендинский понимал, что ни один вариант ответа её сейчас не устроит и поэтому тянул время. Его внутренний голос упорно твердил, что наступает кульминационная, финальная часть драмы, в которой ему отведена чуть ли не главная роль. Бандиты под любым предлогом попытаются проникнуть или хотя бы максимально приблизиться к конторскому Главку, и обязательно используют его как прикрытие. Как это будет происходить на самом деле – трудно себе представить, но это должно произойти и произойти уже сегодня, а если не сегодня, то завтра уж точно. – Вот, только знают ли, Там, где я сейчас, ждут ли они меня? – носилось в его голове. – Ведь, никто даже не пг'едполагал, что всё пг'оизойдёт именно так. Только бы не пг'омахнулся снайпег, – Хотя, что это я? Там, у них такие снайпег'а… Главное всё сделать пг'авильно… Всё сделать пг'авильно… Когда этого негодяя не станет, и всё успокоится и войдёт в свои бег'ега, вот тогда, Ганечка, у нас наступит совсем дг'угая жизнь. Ты даже не пг'дставляешь и не подозг'еваешь, дог'агая, что нас ждёт впег'еди: Москва, кваг'тига на Аг'бате, с московской пг'опиской, большой бизнес. А потом пег'етащим туда и Янку с внучкой, и маму. Главное, всё сделать пг'авильно… всё сделать пг'авильно… – Мендинский ещё некоторое время продолжал строить планы на будущее и обыгрывать в уме детали предстоящей операции, когда за окнами коттеджа раздались характерные хлопки, не вызывавшие сомнений в природе их происхождения. Это были пистолетные выстрелы. По частоте их звучания угадывалось, как минимум четверо стрелявших. Семён Осипович напряжённо замер, призвав разум к объяснению происходящего. Освобождать его здесь никто не собирался. Даже если бы они знали где он, не стали бы этого делать. Он нужен Конторе только, как приманка, то, бишь, живец, – и не более того. Но тогда кто или что это? Агнесса Феоктистовна также услышала странные звуки, похожие на выстрелы и вопрошающе уставилась на мужа.

– Семён, это что, выстрелы? Ты слышишь?

– Где?

– Ну, как где, за окном, конечно, же. Ты что, глухой? Стреляют, ведь. Точно, стреляют. – Она бросилась к окну и хотела раздвинуть жалюзи, но Мендинский остановил её предупредительным окриком:

– Ганя, не смей! Это опасно. Да и они, он сделал упор на слово они, не велели открывать окон… Зачем нам лишние неприятности?

– Сёма, может, нас уже освобождают?

– Может быть, – с готовностью ответил Семён Осипович, лишь бы успокоить жену.

* * *

Спустя полчаса после успешной «нейтрализации» лесных гостей, Адам Канду, этот здоровяк и красавчик, любимец всех женщин, ещё недавно такой опасный и бесшумный, как его «Стечкин», лежал на подворье директорского особняка и тихо умирал. Нелепая пуля, выпущенная из пистолета «Деда», пробила ему лёгочную плевру и застряла в позвоночнике. Всё произошло быстро и неожиданно, как и подобает трагической случайности. То, что это была случайность а не тактический просчёт, никто не сомневался, но от этого не становилось легче. Адам лежал на спине, глядя широко открытыми глазами куда-то вверх, и виновато улыбался. Он знал, что умирает, но уже не мог говорить, а только шевелил губами, пытаясь глазами и мимикой лица выразить нечто очень важное и последнее. «Хохол» растерянно и суетливо ползал возле друга, отказываясь верить в происходящее, и, призывая все силы вселенной прийти ему на помощь.

– Как же так, Адам, как же так?! – причитал он, сквозь слёзы. – Мы спасём тебя, мы обязательно тебя спасём! – почти кричал Васька Коляда. – Ты только не умирай, Адамчик, слышишь! Только не умирай! – Сергей и Янис стояли рядом, низко опустив головы. Они понимали, что уже ничего сделать нельзя, какую бы дозу морфина они сейчас не вкололи «Дракуле». Тот был уже и так обезболен предельно допустимой дозой, и, скорее всего, испытывал не боль, а эйфорию, несмотря на зловещие хрипы, в которых отчётливо различалось клокотанье идущей горлом крови…

* * *

С лесистых холмов пахнуло пряной свежестью. Это тёплый, летний ветерок разыгрался в молдаванских Кодрах, в густолиственной прохладе их буковых рощ и дубрав. А, где-то за ними, там, на самой вершине, среди зелени садов и белеющих хат, гортанным, жалобным звуком заблеяла молдавская волынка, – чимпой, зазывая сельчан на свадебный пир. Весёлые молоточки ударили по двурядным струнам, и, словно волны порожистого Прута, понеслись звонкими перекатами звуки цимбал, сопровождаемые высоким придыханием многоствольных флейт. И, вот, уже шелестят по скрипичным струнам лёгкие молнии смычков, и раздуваются меха сельских гармоник, затягивая в круг весёлой хоры всё новые и новые пары в расшитых узорами белых рубахах и блузках. А на подворье, на цветных скатёрках длинных, соединённых воедино столов, уже красуется угощенье из вкуснейших маминых голубцов, вкупе с шипящими и сочными мититеями, благоухают свежая брынза и мамалыга, золотятся, запеченные на гратаре, гусятина и баранина. А чего только стоит эта парящая на весь двор и, дразнящая своими парами, густая, наваристая чорба из молодых петушков? А дунайский лосось или красавец бестер, так, целиком и зажаренные вместе с баклажанами? Да мало ли ещё чего теснится на праздничном, молдавском столе, в обрамлении из яркой зелени виноградных гроздьев и налитых сочной, спелой мякотью плодов, – всего и не упомнишь!

Куда же ты бежишь, дядя Мирча, со своим большим глиняным кувшином, в заломленной на затылок барашковой кушме? Кому ты ещё не налил молодого красного вина? А ты, добрая тётушка Марица. Что ты так суетишься возле гостей со своими разносолами. Разве же нет ещё чего на этом необъятном свадебном столе? И разве есть ещё на свете то, что может быть вкуснее этого, и чем можно ещё больше удивить твоих весёлых бражников? Посиди, отдохни, добрая тётя Марица. Пусть бегают, да суетятся, между рядами гостей неугомонные нашаулы, собирающие в свои плетённые корзинки денежную дань с сидящих за столами, чтобы жилось богато и счастливо братику Грегоре и его невесте, красавице Лидуце.

– Адамчик, сынок! – раздаётся певучий голос мамы. – Что же, ты, родной, сидишь здесь, один – одинёшенек? Вон, сколько нынче твоих друзей у нас собралось. И тётя Лучия привела своих, и дядя Драгош Петреску, и Михай Илону, и много ещё других пришло. Беги скорее за ними на речку, – они уж все там давно! Сегодня такой тёплый и солнечный день! Беги, сыночек, беги! – Ах, мамка, мамка! Какая ты сейчас молодая и красивая, в этом своём наряде, расшитом бисером по краям цветных полос на белотканной рубахе, в этой своей шерстяной юбке и красном платке. Сколько счастья светится в глазах твоих. Да, и как им не светиться: чай, не каждый день женишь такого молодца – сына, который, словно гайдук какой, вышедший из тенистых кодр, стоит сейчас в высокой папахе, красивый и сильный, подпоясанный кожаным ремнём о трёх застёжках, в мягких, телячьих сапогах, дублённых хромом, да в овечьей, цветной косоворотке. Стоит и посмеивается себе в усы. Видел бы его сейчас отец. А если ты, мамка, ещё и затянешь наши молдавские народные своим чистым, рассыпчатым голосом, да так, что в соседнем селе будет слышно, – так тут и вовсе никакой весёлый бражник не усидит на месте. Ах, мамка, мамка!..

Ну, вот, и речка. Только нынче она не бежит как, бывало, раньше, а лениво катит свои волны неспешным, торжественным маршем. За всё лето осадков выпало мало, и жара поиссушила её, заметно снизив уровень воды. Обычно обильные и шумные в пору половодья и частых дождей притоки, текущие с холмов и гор, теперь не только не питают её, но и сами превратились в вялые, поблёскивающие чешуйками волн, ручейки-змейки, которые, словно ища защиты от солнца, еле-еле доползли до материнского организма и влились в него из последних сил.

Но отчего так тихо вокруг? Так тихо, что звуки цимбал и скрипок уже почти не долетают до слуха, а те, что долетают, – вскоре и сами утихают вовсе. И почему река, словно, утратив очертания берегов, слилась воедино с огромным, сияющим небом, в котором нет ни облачка, а лишь мелькают смеющиеся лица купающихся, которых становится всё больше и больше. Круглые, точно мячики, головы плавно скользят по эфирным, искрящимся волнам, заполняя собой всё видимое пространство, и смеются, смеются, смеются…

Дядя Мирча, а ты откуда здесь? Разве не ты только что наливал гостям вино? А ты, тётушка Марица? Что ты здесь делаешь? Ба, да тут полно гостей! Неужто все они враз захотели освежиться и решили опередить меня? Даже ты, мамка, и ты, брат со своей красавицей Лидуцей. И откуда, интересно, здесь взялся папа, которого я даже не видел никогда? Ответь мне, мама. Ты же говорила, что он умер ещё до моего рождения. Но тогда почему я его знаю? Ах, какой же он красивый и сильный, мой отец! А, вот, и мои армейские друзья, вон же их смеющиеся лица. Привет, «Монгол». Ты самый приметный среди всех. У тебя голова в два раза больше, чем у остальных. Злые языки болтали, что ты умер в больнице, после прорыва через блок – пост, когда, уже порядком нафаршированный свинцовым горохом, ты врезался в колонну полицейских машин. Но мы не нашли тебя там. Поэтому, я сразу не поверил: такое не про тебя. А это кто? Неужели сам майор Головин вместе с азиатами. Здравия желаю, товарищ майор. Здорово, командир! Нам наплели, что ты заживо поджарился в «бэхе» после прямого попадания фугасной болванки, и твой запёкшийся ливер, якобы, пришлось отскребать от расплавленной брони в кабине, чтобы запаять его потом в «цинк». Бред! Во-первых, тебя толком-то и не видел никто потом. Даже в гробу. А туда чего угодно можно напихать. А, во-вторых, майор Головин, как таковой, просто по определению не может стать простой головёшкой, потому как кремень не горит. Я прав, командир? Да, вижу, что прав, раз улыбаешься. Привет и вам, братья мусульмане: Джафар, Саид, Мирза, Магомед, Азиз и Улукбек. Все шестеро здесь. Куда же вы запропали тогда, в восемьдесят восьмом, там, под Баграмом, когда до конца войны оставался всего год. В посмертном наградном приказе, что нам зачитали перед строем, значилось, что вы вызвали огонь на себя, ползая по ущелью, где «духи» прятали «стингеры», и ваш квадрат полностью накрыли ковром и отутюжили наши «сушки». От секретной базы «духов» ничего не осталось, но и вас не нашли. Так что в подтверждение вашей гибели – кроме слов, – ничего. Поэтому мы долго верили, что вы выбрались тогда из каменного мешка и сейчас где-то живы и ищите нас. Мы тоже вас искали: делали запросы по линии военкомата и нашего ведомства, то бишь, ГРУ, – всё тщетно. Сначала думали, что информацию о вас просто засекретили, так как официально нас, ведь, нигде не было. Ни нас, ни нашего подразделения. Да, и по спискам вы так и остались «десантурой» в составе отдельного батальона ВДВ. Но отовсюду приходил один и тот же ответ: «смертью героев… смертью героев…»

Ну, что же вы все молчите и загадочно улыбаетесь, словно не узнаёте своего «Дракулу». Впрочем, не мудрено, – не узнать: столько лет прошло, хотя сами-то вы ничуть не изменились, – всё такие же молодцы, как прежде. Ну, да ладно, наговоримся ещё. Я уже иду к вам, ребята. Теперь мы будем вместе. Вместе навсегда!

Господи, какие же здесь тёплые и приятные волны. Они почти не осязаемы. Будь-то и не волны вовсе, а воздушные струи незримого небесного потока, который вот так, вот, однажды, внезапно подхватит тебя и понесёт, понесёт в своих объятиях, далеко-далеко, высоко-высоко, – навстречу этой сверкающей, бездонной и зияющей мгле.