Czytaj książkę: «Записки на кардиограммах»
© Сидоров М.В., текст, 2021
© ООО «Издательство АСТ», 2021
* * *
А эти записки велись без малого двадцать лет, главным образом для того, чтобы «травить пар», сбрасывать негатив после вызова. Быть может, потому они получились экспрессивными настолько, что немногочисленную в сравнении с иной современной прозой ненормативную лексику в них многие воспринимают как поток сплошной нецензурщины.
Так или иначе, но объединенные в книгу, они со временем станут документом, отражающим психологию людей эпохи двойных стандартов и тотального потребления, – своего рода портретом больного общества, который рано или поздно все же заставит задуматься о том, кто мы, откуда, куда идем.
* * *
Патологическим, но обратимым процессам посвящается
* * *
Предупреждение!
Это не памфлет.
Это не пасквиль.
Не фельетон, не сатира, не прокламация.
Здесь нет жалоб, самолюбований и желания возвышаться.
Это – констатация фактов.
Голых, имевших место.
Так было.
Фактически – зеркало, чуть замутнённое спокойным презрением к мудакам.
Поэтому нефиг!
«Вы знали, куда вы шли!» и «Не нравится – увольняйтесь!» не катят.
Вняли?
Отлично!
Рассаживайтесь поудобней…
Записки на кардиограммах
Часть первая
…в ясном сознании…
Эмоции, наблюдения, случайные мысли. Кардиограммы, в силу привычки, кладёшь в нагрудный карман и после вызова – не всегда, ясное дело, а так, время от времени, – царапнешь на обороте карандашом. Утром перепишешь, сотрёшь каракули с ЭКГ и сдашь, пришпилив её к карте вызова.
Так год.
Два.
Десять.
Двенадцать.
А потом, оказывается, у тебя этого добра – завались!
«Но ведь это правда, рейхсфюрер…»
Шелленберг – Гиммлеру. Первая серия
Замглав по «Скорой».
Путает ИВЛ с ВВЛом1.
Не видит разницы между клинической и биологической смертями.
Лезет в укладки, считает ампулы, сверяет со списком. Найдя заначки, рисует выговоры.
Заслуженный врач РФ.
На «Скорой» не работал ни дня.
Ей-богу, не вру!
Менты пьют. Зверски. А прокуроры – те ещё круче. Те, кто выживет, станут к старости каяться, раздирая перед людьми рубища… Впрочем, я, скорее всего, наивен.
При просьбе лечь на спину, девять пациентов из десяти поворачиваются спиной вверх.
Вечерний звон.
Прорвало.
Весь стол в адресах.
И всем – срочно. Немедленно. Иначе Матвиенко, райздрав и горячая линия.
Час.
Второй.
Третий.
Диспетчер вдруг стекленеет, блуждая зрачками с телефона на телефон. Те надрываются.
Минуту.
Полторы.
Две.
Диспетчер начинает смеяться.
Ему откликаются.
Во время осмотра могут:
– рыгать;
– пердеть;
– ковырять: а) в носу, б) в зубах, в) в гениталиях;
– говорить по телефону;
– смотреть телевизор;
– курить.
Они дома, хули.
А когда в поликлинике – ну совершенно другие люди!
Отказ от госпитализации.
«О возможных последствиях предупреждён». Подпись.
Думаете, всё?
Полагается ездить, проверять состояние.
Себестоимость вызова – три косаря.
Ну?
Шесть кусков.
Девять.
Двенадцать.
О-па! Созрел и хочет в больницу. Больницу при этом хочет получше.
Рассказывал коллегам в Европе – о…уевали.
Коммуникабельный журналист: В двух словах – как вам нацпроектовские «газели»?
Врач с большим стажем: У…бища.
Часто посреди ночи, прикоснувшись, участливо спросят: «Много вызовов сегодня?»
Хочется взять сочувствующего за лицо и отпихнуть, как Высоцкий Садальского.
Любимая фраза высшего руководства: на ваше место – в шляпах!
Одного как-то поправили: На ваше!
Что было…
Многие, в натуре, не знают:
– названий своих лекарств;
– собственного диагноза;
– профиля отделения, в котором лежали;
– номера больницы.
При этом говорят «не помню», «не разбираюсь» и «нам сказали».
Полковники невыносимы.
Снисходительное «ты» свысока.
Даже если одёргивать.
Даже когда чехлятся2.
Холуи трёхзвёздочные.
Пришедший к доктору робок и подобострастен.
Вызвавший – развязен и хамоват.
Это в крови.
Поэтому лучше сразу, с порога, на них наорать.
Во избежание.
У них здесь корректировщик. С биноклем. На дереве. Настроился на частоты и слушает. Даёт отзвониться, даёт вернуться. Открыл дверь – даёт отмашку: звони!
Вызов.
Туда же, в соседний дом.
И умело так, гад, маскируется.
Стало привычным: комната, пациент, юноша у компьютера.
Внимает рассеянно, просьбы выполняет, предварительно дочитав.
Увозим – спросит: «С тобой ехать?»
Понять можно: в блог же писать надо!
Про болезнь близких.
Сорок пять лет, юрист, два высших образования. В двадцатисекундной речи двенадцать раз использовала конструкцию «как бы».
Норма десятилетий – бригада на десять тысяч. Районы растут, вызова лежат на задержке.
Выход?
Изящный. Блистательный.
Одна на четырнадцать.
Четверо вместо восьми, и лавина звонков: утром сел – утром приехал.
А райздрав нынче праздновал что-то, так допоздна у кабака бригаду держали, на всякий случай.
А остальные три въ…ывали.
Не курить невозможно.
К нулю раскуриваются даже самые стойкие.
Потому как адреналин.
Нервы.
Оттого и язва у всех.
Голодные же всё время.
Коллега.
Спокоен и флегматичен – тридцать лет стажа, видел всё.
Непрошибаем.
Ан нет!
Оскорбили на вызове. Ничего особенного – пьяные люмпены, всё как обычно. Но молча вышел, надел перчатки, отыскал, благо недолго, кус мороженого говна и запустил в форточку.
Потом всю ночь пил коньяк.
Один.
Весь пузырь выдул.
Прислали кардиограф – российский.
Шедевр!
Перед тем как печатать, думает полминуты.
Вообразите:
Реанимация.
Цейтнот.
Ампулы россыпью.
Кардиограмма ежеминутно.
И всякий раз: «ПОДОЖДИТЕ 4 °СЕКУНД».
О…уеть, б…дь!
Отослали обратно – ломается, сука, часто.
Во ВСЕХ больницах Санкт-Петербурга на входе в приёмный – порожек. Поднимаешь передние колёса – ы-ы-ых! – коллега приподнимает задние: ту-дух, ту-дух! – закатили. Порожка нет только в морге Судмедэкспертизы где, по большому счёту, глубоко пох…й.
Подъём ночью на «упал с кровати, приезжайте поднять» вызывает смутную симпатию к Менгеле.
Прервусь ненадолго, пока гневным пальцем в грудь не упёрлись.
Вот, удосужьтесь-ка:
«Скорая медицинская помощь – вид помощи, оказываемой гражданам при состояниях, требующих срочного медицинского вмешательства (несчастные случаи, травмы, отравления и заболевания, приводящие к резкому ухудшению здоровья, угрожающие жизни и требующие проведения экстренных лечебных мероприятий)».
О как, оказывается, изначально-то!
А вы говорите…
Так о чём это я?
А-а!
– Я лекарства не признаю – вы только ЭКГ сделайте, а уж я дальше сам…
Или:
– Мне любимый человек изменил – дайте успокоительное, а то я в окно выброшусь!
«Глубокий обморок, нету пульса»… м-да!
– Это мне папа вызвал.
А вот и он:
– Алё! Вы уже там? Посидите с ней, пока не подъеду. Я? В Нарве, границу прохожу – часа через два буду…
И до кучи:
Ни «доброй ночи», ни «проходите», ни табуретки присесть.
Об кровать хлоп и жёлтой ногой в лицо:
– Вот. Ступать больно.
Мозоль. Ороговелая, давнишняя.
– Ну, и?
– Что «ну» – срезайте! Давайте-давайте, я ветеран…
Так, спокойно!
Не надо набирать воздух.
Ветераны от лиц приравненных – ох, отличаются!
Манерой общения.
Ночь.
Вызов.
Через минуту повтор: скорей!
Подрываешься и летишь.
Диспетчер по рации: быстрее – скандалят!
Вываливаешься из кабины, дверь вбок, одной рукой чемодан, другой кислород, на плече кардиограф, дефибриллятор, на другом сумка с реанимацией, папка в зубах, домофон чуть ли не носом: пи-и-и…
– КТО ТАМ?
Всё. Можно отнести кислород, дефибриллятор, сумку с реанимацией. Расставить неторопливо, подключить шланги. Позвонить снова и зевая войти.
Ничего там нет.
Проверено.
Годами.
Нельзя брать деньги, если их дают с помпой. А настаивают – тем более!
Номера купюр переписаны.
Список, как правило, под телефоном.
Тоже проверено.
Не однажды.
По коридору надо идти тихо и на пороге чуть задержаться.
Так, чтоб не видели.
И не слышали.
Бесхитростное большинство начинает стенать только при твоём появлении.
И не вставать перед дверью.
Могут пинком открыть.
И уж, конечно, никаких «входите – открыто».
Войдёшь, а там волкодав.
– Ой, простите, я про него забыла…
Умное лицо, в глазах разум. Кардиограмма, терапия, слово за слово…
– А вы можете, как в фильме «Жмурки», пулю из живота вытащить?
Озадачил.
– Знаете, если б всё было так просто, как у режиссёра Балабанова, мы бы не потеряли двадцать миллионов в последней войне.
– Нет, ну а всё-таки?
Везли с пожара.
Ожоги.
Большой процент.
Юный возраст.
Тормознули на перекрёстке – проезд кортежа.
Снеслись с ответственным, тот подтвердил: стойте!
Семнадцать минут ждали.
– Это какой корпус?
– Не знаю.
– Но вы ж из него только что вышли!
Куда ни приедь.
Номеров нет. Ни на домах, ни на квартирах.
Не пишут.
Но полагают, что мы – назубок.
И разбухают во гневе.
Порвал с корешем.
Тяжёлые сутки, переработка часа на три, ехал домой – мужик в трамвае засудорожил, в лифте сосед к жене попросил. Стянул кроссовки, упал поперёк кровати – звонок:
– Слу-у-ушай, ты мне нужен как доктор…
– Пошёл на х…й!
Обиделся насмерть.
Поймёт едва ли.
«Левел ап» – когда начинаешь просыпаться за минуту до вызова.
Сам.
Ночью.
Мистика!
Очевидное-невероятное.
Диспетчерá опытны.
– Нет такого дома по этой улице.
Взрыв.
– Да вы… Да я…
– Паспорт откройте.
Пауза.
– Ой, да…
Не часто, честно скажу. Но извиниться – это ещё реже.
Начал обычно: чем болеете… последнее обострение… что принимали?
А в спину сказали:
– Чё х…ню спрашиваешь – лечи давай!
Когда изобретут таблетку от «плохо», во врачах нужда отпадёт.
Совсем плохо – переломил об колено.
Чуть-чуть – поскрёб ложечкой.
И в рот.
– Дорогая моя, вам шестьдесят лет! Вы прожили такую долгую жизнь – неужели не найти слов, чтоб описать собственное состояние?
Не найти.
– Тупой какой-то… Ну плохо – что непонятного?
Принадлежность к прокуратуре объявляют ещё в прихожей.
И недоумевают, не встретив подобострастия.
Что странно – многим сочувствуешь.
Против воли порой.
Большинство негодует – каллиграфий, похоже, ждали, на бумаге на ароматной. Иные пеняют на негатив: толкуют «жесть!» и жаждут приколов – неистово, ненасытно. А по мне, так забавно: отрешился, бесстрастный, и смотришь, как утверждаются – кто во что…
«Яд каплет сквозь его кору…»
Наше всё
В кафе – только ночью. Днём куражатся: жрёте, мол, а там люди мрут! Или, наоборот, уважухой задостают. Один вот недавно от полноты чувств предложил шаверму за ним доесть.
Исцелили, раскланялись, жена пошла провожать, а он вдруг из комнаты:
– НЕ ДАВАЙ ИМ НИЧЕГО!!!
Фельдшер – девочка из училища – аж расплакалась с непривычки.
Храм.
Пасха.
Эпилептик.
Судороги нон-стоп – глубокий статус.
Кончилась служба, пошёл народ. По нам, по больному, по батюшке… а тот, наивный, всё подождать их просил да помолиться во здравие.
Первая минута на «Скорой»: ржут над коллегой – капали ночью, приступ был. Тычут пальцами в ЭКГ, рыдая от хохота, мне же, обескураженному, говорят:
– И у тебя так будет. Лет через десять.
Хмыкнул гордо, а зря.
Как в воду глядели.
Градоначальник узнала об очередях в поликлиниках.
Грозила публичными казнями.
– Ух, ты! – сказали все. – Круто! Ну-ну.
Очереди исчезли.
Дня на два.
…и бесконечные тридцатилетние сучки с головными болями.
Допуск к наркотическим препаратам оформляют два месяца.
Как минимум.
Через полюса на собаках запрос везут.
А больницы теперь в честь христианских святых.
Хотя некоторым имена нацистских преступников подойдут.
Имени Кальтенбруннера, например.
И, скажем, Адольфа Эйхмана.
Варум нихт?
Впихнули в карман полтинник.
Как швейцару.
С такой, знаете, превосходцей: на тебе, братец, на сигареты!
А был с получки – достал тысячу, сунул меж пузом и трениками: а это вам, милейший, на погребение!
Пришла жалоба: такой-разэтакий и даже говном бросался…
Лишили премии на год.
Диспетчер говорит – донимал минут двадцать. Давление ему, гниде полупьяной, измерить. Пузырь шмурдяка в лапе – хлебнёт, затянется и снова в дверь: дз-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-зыннннь!
И ни души на станции, как на грех.
А ночью, падла, телефон обрывал: три литра на харю, ум болит, язык ребром – инс-с-су-сульт у него. Г-гермо… гермор-р-рагический.
Госнаркоконтроль бдит.
Онкобольных обязали глотать сильнодействующие в присутствии «Скорой».
Приезжаем, смотрим, расписываемся: дескать, были, видели, правда.
Так и катаемся.
А обращаются к нам: ребята.
– Любезный!
Мы.
Не.
Ребята.
Давно уже!
– Ой!
Да!
Конечно.
Извините, ребята!!!
Всё время.
Выцелив самого трезвого, надо сказать:
– Вы мне кажетесь наиболее здравомыслящим из присутствующих…
Строить собутыльников будет исключительно он.
Было дело, даже участок впаривали.
На носилках лёжа, под капельницей.
– И соседи хорошие: зампред избиркома и полковник из ФСБ – соглашайтесь!
От порога с ехидцей:
– Что-то вы сегодня быстро приехали!
Вот же ж б…дь, а?
– Ну, тогда мы внизу подождём, в машине, – позовёте, когда пора будет…
Готово дело – оскорблены донельзя.
О журналах.
Их восемнадцать.
За сутки – подписей семьдесят.
На днях ввели девятнадцатый.
Учёт журналов.
Коллега.
Изящен.
Подтянут.
Эрудит.
Интеллектуал.
Знаток поэзии и шахматных комбинаций. Цитирует наизусть и искромётен до зависти.
Убеждён, что все нам должны, но милосерден – войдя в положение, соглашается взять вещами.
DVD-плеером, например.
Или узелком столового серебра.
С полной сумкой порой со смены идёт.
На станцию пожаловал Госнаркоконтроль.
Помимо комиссии, ещё и автоматчик в бронежилете.
Они что думали – мы отстреливаться будем?
Обожают пересчитывать пачку денег под самым носом. Тут главное – не ляпнуть что-нибудь вроде «смотри, не ошибись!», иначе непременно кляузу настрочат.
Главврач «Скорой» заканчивает интервью так: звоните и обращайтесь!
И тёплый взгляд в объектив.
Не на камеру поучает: врача надо бить, но не добивать!
А когда докладывают: мол, государь, медик-то разбегается, отвечает: плевать – хоть полтора человека, но останется!
По всему видать, крепко сидит.
А однажды у нас свечу вывинтили – кому-то среди ночи понадобилась.
Остального, правда, не тронули, взяв лишь то, что крайне необходимо.
Как папуасы.
– Могу я вас попросить воздержаться от фамильярности в адрес человека, в услугах которого вы в данный момент крайне нуждаетесь?
И удивление:
– Но ведь я ж старше!
Тоже не редкость.
У пациента, как правило, родственники. Наихудшая разновидность – бодренький балабол.
С онкологическими, как с детьми, – предельная искренность!
Никаких недомолвок и без утайки.
Они ж чувствуют.
И с бабками дементными так же:
– Любаша, девонька, ну дай ручку, дай… во-о-от молодец!
Всё позволят – ЭКГ, сахар, инъекцию…
Подсознательно.
Элитный дом. Всюду иконы и выдержки из Завета.
Тридцать семь штук – от прихожей до спальни.
А перед дверью, на ход ноги, молитва – от руки и аршинными буквами.
Похоже, сильно с совестью не в ладах.
Многие с возрастом прозревают.
Мечутся, исхудалые, по подушкам, истекая потным отчаяньем.
– Не так я жил, не та-а-ак!!!
Вызвав ночью, молодняк с амфетаминовой абстенухой лепит горбатого, втирая про дистонию.
– Вы не первые, кто вызывает с такими симптомами. Давайте честно – что принимали?
Возмущаются натурально, особенно девочки.
Что ж, дистония так дистония – пожалуйте ягодицу.
Через час перезванивают: не помогает!
Что вы говорите?
Кто б мог подумать!
Ещё раз: чего и сколько?
С неохотой раскалываются.
Почему шифруются?
Бестактно, оказывается, о таком спрашивать.
«Я вся такая внезапная… Противоречивая вся…»
А кисы, перебрав с кокаином, сетуют на душевную хрупкость, заряжая про походы по кардиологам… Пока не расколешь.
Старики гниют в одиночестве, гордясь успехом детей.
Мальчишкой отсидел в немецком концлагере.
После войны шёл за третий сорт – был на оккупированной территории.
Ни справок, ни компенсаций, ни льгот.
В девяностых немцы, раскаявшись, прислали извещение на пособие.
А в департаменте его не нашли в списках.
И попросили подтвердить документами.
Он закатал рукав, показал номер.
Предъявил письмо из Германии.
Сказали, что недостаточно.
Ну, плюнул.
Через пятнадцать лет проблема – неуплачен налог с пособия.
То есть кто-то за него получал.
Изловчился.
А нынче, поди, на Бессмертный полк ходит!
Доктора, одержимого православием, фельдшерá избегают – неловко, говорят, за него как-то.
Перед больными.
Концерт Шнура в Ленсовете.
Пьяные, потные, полуголые, неуправляемые имбецилы.
Летающие бутылки, битые черепа, облака табачья.
Кровь, моча, разлитое пиво.
Хрип и корчи со сцены.
И мат.
Отовсюду.
Со всех сторон.
Вакханалия матерщины.
Увозили сразу троих и чуть не подрались с ними в салоне.
Сдали, отзвонились – опять туда же!
Ну уж хер!
Взяли остановку в пути: видим, мол, тело на тротуаре, проехать мимо клятва Гиппократа не позволяет, а сами зашхерились у Ботанического и минут сорок только в себя приходили.
Болтают, Шнур нынче в Оперу подался и там, по слухам, всю труппу очаровал.
А меня вот, как вспомню, до сих пор передёргивает.
Молодые мамы, заспавшие новорожденных.
Обнимут его во сне, а он под тяжестью руки задохнётся.
Маленький же ещё.
Раза три попадал – полпачки потом выкуривал за присест.
Перевернулись на «Скорой».
Легли на бок и, вращаясь, метров тридцать проскрежетали.
Остановились, выбили люк в крыше, вылезли.
Первое, что увидели, – руки с мобильниками.
Фотографируют!
Человек десять, не меньше.
Корячились, извлекали больного – никто не помог.
Ходили кругами, ракурсы выбирали.
Муть стёкол.
Скелеты перил.
Бред поколений маркером по стене.
Аварийное освещение, мочало проводки, лишаи извести.
Аммиак и кошатина.
«Оно никогда не настанет!» – закричал вдруг Пилат страшным голосом…
Псих в равной степени и всемогущ, и беспомощен.
Коллеги. Везли бомжару в больницу и метелили его всю дорогу. Крики писали на диктофон. Вечером пили чай, слушали и смеялись под тортик…
Одной фразой?
Пожалуйста.
– Не, не поедем. Мы вас лучше ещё раз вызовем.
Люди безумны.
Отступление
Testimonium Paupertatis
Был Рим. Держал мир в кулаке. Строил города, дороги, знания умножал. А потом кончился. В одночасье. Забыли всё. Тысячу лет жгли людей, молились на деревяху, испражняясь там, где приспичило.
Питер. Метро. Технологический институт. Даты на стенах: первый спутник, ядерный синтез, оптический генератор – полвека назад.
А ныне только: хлеба и зрелищ!
Один в один.
Настораживает.
«Чё, бл…дь, до х…я умный»?
Повседневное.
«Бить нельзя их, а не вникнут – разъяснять…»
Классическое
Вызвали ночью и не хотели пускать, пока документы не предъявлю.
Умер Углов.
В аккурат на первомедовский выпуск.
Санитар морга промеж молодых докторов.
Слегка подшофе:
– С академиком сфотографироваться не желаете?
Маленький триптих
I
На глаз – месяц запоя.
А уверяют – три дня.
– Мужик, давай честно?
– Ну, может, четыре…
Насмерть стоят.
II
Никакие.
Аж ссутся непроизвольно.
Но – поголовно:
– Д-да я тока бутылку пива с-сёдня…
III
Ещё раз:
Синь темнит.
Медик догадывается.
Обязан.
Ему, бля, деньги за это платят!
Доброхоты.
Сдёргивают с обеда: «На остановке, в инвалидной коляске».
– Что – в коляске?
– Не знаю, езжайте.
Мертвецки пьяная побирушка.
– Домой её отвезите!
Ну не уроды?
Жидкость для труб.
Стакан.
До дна.
В два приёма.
Пи…дец какой-то!
Суррогаты, панкреонекроз, кранты поджелудочной.
Свезли к хирургам.
Месяц, два, и опять он.
Живот в рубцах – еле выжил.
Под сиреной обратно.
Выписку обмывал.
Рабочий посёлок.
Пропитые упыри, плевки, помои из окон.
Дети играют «в пигмалионов».
В подвале, на трубах…
Выросли, поди, спились.
Отправили на учёбу.
В первый же день: так, сдаём по «штуке» на нужды кафедры!
Отказался.
Домой звонили.
Два раза.
Комиссии.
Юные женщины в макияже.
Запинаясь, читают список и требуют предъявить.
Потом ставят галочки.
Надменны и робки одновременно.
Как им так удаётся?
Центнер живого веса.
– Идите за мужиками – нести надо.
Мнутся.
– Может, мы с вами вдвоём как-нибудь?
Х…й их знает, а вдруг правда – врождённая деликатность?
Госпитализация.
– Едете?
– Н-не знаю… Надо Тамаре позвонить… Алё, Тома? Меня врачи забирают – ехать, как думаешь?
И к этому привыкаешь.
Кафель, хром, крахмал простыней.
Стоит тело, ссыт на пол.
А римляне, когда убивали, упав, плащом накрывались.
На подвздохах.
Чтоб не глазели.
Никого не трогали, ждали на светофоре.
А он по зебре вихлял, пьяненький.
Увидел, встал напротив – и матом
Потом всхрапнул, пал оземь и заелозил копытами.
Откачали уё…ка.
Мы ж добрые.
Детей только жалко.
Они счастливы.
Им сравнить не с чем.
Звезда.
Вживую.
Пьяная.
Омерзительно.
Бухал всю осень – бросила баба.
Обезножил: умоляет, трясётся…
Ну, хули делать, лекарим.
– Я ей DVD купил, – успокаиваясь, – фильмов кучу, микроволновку, утюг…
И вдруг – волком:
– Атамщу-у-у-у-у! Х-х-х… атамщу-у-у-у-у!
Наркоманы и алкаши.
Конца краю…
Впечатление – линия партии.
Прямой эфир, конкурс.
А как вы гадите сослуживцам?
Самым оригинальным – по два билета.
Взахлёб, веришь?
Микрофон рвали.
Смотришь пациента, а в голове: не тебя ли я сейчас слышал?
Конкретно накрыло.
Особняк.
Аритмия.
Купировал, собираюсь.
– Вы не хотели бы у нас дворником поработать?
Ахуй.
Ступор.
Онемел, честно.
Они ж, на голубом глазу, дальше:
– Нам дворник нужен, интеллигентный. Чтоб и пообщаться, и помощь оказать, если что. И зарплата достойная – не то что ваши копейки…
И главный хит:
– Не понимаю, почему вы отказываетесь?
Краснорожий кабан – лежит, пену пускает.
Бутылки, бутылки, бутылки, бутылки…
Прошлись по соседям: вынести не поможете?
– Хорошо, сейчас. В какую квартиру? Э-э, нет…
Весь подъезд отказался.
Рабочий посёлок.
«Скорая».
Сразу предупредили:
– Больные двух категорий: «скотина» и «скотина пьяная».
Шокировали – подтвердилось.
– Что ж ты так керосинишь, родной?
– А чё ещё делать-то?
Водила попросил аспирин:
– Завезём сыну? А то звонил, сказал, что заболевает.
Сыну – тридцатник и живет черт-те где.
– Он что, не может выйти таблеток себе купить?
– Да, как же! Купит он таблеток, ага. Пива – купит.
Обрёл истину: чиновный люд считает наши деньги своими.
Сами признают.
– В больницу? Надолго? Ч-чёрт! Транш, как назло, нам пришёл…
Диспетчер заполняет сканворд.
– Слышь, эта… водяные часы?
Второй год про них спрашивает.
Негласно – принимать всё.
На днях, к примеру, на флюс отправили.
Я серьёзно.
Езжай, говорят, не вы…бывайся – записан вызов!
Абстенуху откапать?
Это не к нам.
Крик.
Мат.
Даже харкнул вдогонку.
А минутой раньше трупом лежал.
И голос такой слабый-слабый…
Инфантилы.
Один в один.
Не получив желаемого, визжат, колотя ногами.
– Мы не будем обезболивать ваши зубы.
– Зае…ись, медицина! Нах…й вы ваще тада? А ну, съе…али отсюда, пулей!
Девятнадцать лет, плохо.
На похмел к сы́ночке вызывают.
Мне б в таком возрасте и в голову не пришло.
Волшебное слово?
Ладно, на ушко:
А вдруг он умрёт?
Отмычка.
Золотой ключик.
Приедет бригада.
– Не, – возразят, – ну а мало ли?
Резонно.
Только ещё 140 миллионов медиков нужно – по одному на рыло, за спиною дежурить.
Но – незадача! – и штатных-то не хватает.
Никто ж не хочет: грязно, бедно, неблагодарно…
– Короче, ясно: умрёте, тогда звоните, да?
Бинго!!!
«…при состояниях, угрожающих жизни».
Иначе повадятся: «А к нам приезжали! А нам делали!!!»
Да.
Согласен.
Засранцы.
Врачи-вредители.
Но в общем зачёте – с большим отрывом!
По очкам.
У Бога.
Идёшь по городу – каждые пять минут «Скорая».
А за бугром – ну хоть бы одна!
Делом занимаются потому что.
Заходил, спрашивал.
«Запах алкоголя в выдыхаемом воздухе. Речь, поведение и движения пьяного человека…»
На «вы» – борзеют.
За прогиб принимают.
Ужрался, рухнул, замёрз.
Попал в тепло – полез в драку.
Без вариантов.
Дубинки порой сказочно не хватает.
Пьяных ветеранов велено развозить по домам.
Реверанс, типа: заслужили, чертяки!
Но только раз в год.
Девятого.
Спасли боярина кардиологи.
А свезли уже коммерсанты – у них салон комфортабельней.
Спецы же, с приказом не отставать, кресло-каталку следом доставили.
Дорогую, с моторчиком, – на все сто доверие оправдали!
Рабочий посёлок.
Зарплата.
Накануне оповещают.
Готовность «раз».
И хирургов на низкий старт.
Памятное, говорите?
На «спазмы живота» вызов.
Оказалось – рожает.
Не поверили.
Звонили на станцию: вы кого нам прислали?
Спросили, за сколько диплом купил?
Там и принял, куда деваться.
Думаете, извинились?
Х…й!
«Вы должны!» – говорят.
Не совсем уверенно, впрочем.
Пьяный, ругань, угрозы – с чистой совестью кладёшь трубку.
По инструкции.
Но это раньше, а теперь так:
– Что там?
– Слушай, не знаю, они матом орут – ты съезди, глянь…
Спецы зашиваются.
Линия вешается.
Диспетчерá в дыму сутками.
Начальство, лелея карьеры, боится жалоб.
Главврач, разжирев килограммов на двадцать, отменил выездным ужин.
Приказом.
Оперативность, типа, страдает.
Панариций из поликлиники в Военмед.
– Вы серьёзно?
А то! Лютый недуг.
– Да ладно гнать! Кто там у вас?
Райздравовский протеже.
– Так бы и говорили…
Конспираторы, ёпт!
Загадка.
«Состояние после падения с 9-го этажа через мусоропровод».
Ась?
То-то.
Рабочий посёлок, Новый год в общежитии.
Особняк.
Забор.
Домофон.
Открывают – кавказец.
Нос к носу.
Чуть ли не метр в холке.
А с крыльца уже наблюдают.
Сорвал спектакль – не трогают меня псы.
Крикнули: пациент ждать не стал, уехал сам, к частникам.
И все поголовно на дороге «Скорую» пропускают – непременно уведомят.
– Давно?
– Со… ф-ф-фх… со среды.
– А вызвать?
– Пройдёт… кх-кх… думал.
– Сколько лет болен?
– С де… фх-х-х… с детства.
– Хоть раз само проходило?
– Нет.
– Тогда почему?
– Фх-х-х… не знаю, отстаньте!
Астма.
Стандарт.
Железно!
Каждый второй.
Жалуется и трещит семечками.
– Может, прервётесь?
– Не, я без них не могу. Наркотик. Хотите?
Депутат, прогибаясь, накупил населению шоколадок.
Дешёвых, из сои.
В квартирах, на лестницах, на почтовых ящиках – россыпи.
И понеслось:
– Возьмите, ребята, с чаем съедите… работа ведь трудная, да?
Новострой.
Запах краски и свежести.
А в квартирах уже ханыжник – подошвы липнут.
Расселение коммуналок…
Здоровьем нации озаботились, надо же!
Инопланетяне, ё!
Точно помню – не так было, застал ещё. Это потом – как мутным селем с горы. Под гонор и улюлюканье. С соплями и ностальгией в сухом остатке.
Вернуться? Можно. Выключить телик, сесть и подумать. В тишине. Мозгом. Главное, на других потом не равняться – у них-то, сирых, по-прежнему всё…
«Чудны дела Твои, Господи!»
9:00–00:00
«…ибо не ведают, что творят».
00:00–9:00
Заблудились, тормознули возле старушек на лавочке.
– День добрый! Не подскажете – Граничная улица?
– ГРАНИЧНАЯ или ТУПИКОВАЯ?
Не нашли, что ответить. Молча отъехали.
День. Двор. Детсад.
Работяги кладут шифер на крыши беседок.
Утром туда же – детсад, двор, беседки…
Без шифера.
Сняли ночью.
Для дач.
– О, «Скорая»!
– Эт за тобой. Эй, эй… заберите его в дурдом!!!
Повсеместно.
Из года в год.
Боксёр.
Чемпион.
Медали, пояса, кубки.
Неадекват: от угроз к плачу без обертонов.
Трезвый.
Не псих.
Во страху было!
Кашель, хрип, жгуты гноя из лёгких.
В бронхах грязевой гейзер, температура сорок один.
Абсцедирующая пневмония.
Участковая – накануне. Выписала лекарство, вон, рядом, на тумбочке…
ТАБЛЕТКИ ОТ КАШЛЯ.
Довёз живым.
И там смогли, вытянули.
Не пропустив, впилила нам в борт.
Отдышалась: накапайте корвалола…
Выяснилось – третье ДТП за год, но больше, утверждает, не попадёт – Бог не допустит.
Надо, надо было накапать.
Чтоб надула.
Отключили воду на станции.
В обед огласили вердикт: дай бог под утро!
Позвонил в районную администрацию, представился главврачом…
Дали через сорок минут.
Даже мелкий начальник любит ввернуть, что у нас работа без права сна.
Дескать, койки ваши со станций – в любой момент!
В идеале: скамья, получивший вызов выходит, остальные сдвигаются ближе к двери.
А освобождённую площадь можно в аренду сдать.
Истинно свободны – неизлечимые.
Из тех, кто ещё ходить может.
Чужеземный премьер привёз беременную жену, и к ней немедленно кардиологов прикрепили.
А ну как рожать начнёт?
Сутки за ней ездили, поссать сходить не могли: сказано же – неотлучно!
Линия, естественно, без спецов: шоки, инфаркты…
Неплохую жатву смертушка собрала.
Врачей обязали сдавать зачёт.
Высокопоставленной медсестре.
Угасал барин.
«Скорая» – ежедневно.
Официально: «Плохо онкологическому».
На деле – меняли калоприёмник.
Реаниматологов посылали.
Обещанный грипп.
Тупенькие, смешливые кисы с тридцатью семью и тремя.
Ночью, после всех дел.
Форточки наглухо.
Откройте, вы ж духотой только усугубляете.
Мы потом, говорят.
А в глазах: ишь, что удумал!
Продует же.
Под двумя одеялами.
Многие, живя с удобствами, моются раз в неделю.
По субботам.
Как отцы их и деды.
Старухи.
Сантиметровой толщины ногти на пальцах ног.
Слоями.
Как торт «Полярный».
Слегла коллега с печальным диагнозом.
Даже заведующая вздохнула:
– Жаль! Ещё одной единицы не стало…
Правительственная резиденция. Банкет. Поплохело участнице.
Послали нас и кардиобригаду вдогон.
Разобрались, отзваниваемся: ничего серьёзного, не правительство, отменяйте спецов.
И ответственный – сам, лично:
– Пусть едут. Переключаю на консультанта, опишите кардиограмму – подробно…
Он и кардиологов заставлял ЭКГ переснять.
Жополиз х…ев!
Сняли с электрички с укусом змеи.
На вопрос, кто укусил, расстегнув молнию, вытащил из кармана гадюку.
Живую.
– Алё, чего от живота лучше принять?
– Лучше – если к вам доктор подъедет.
– Не, мы в Лондоне. К врачу дорого, так вы скажите, чё нам купить?
«Нош-бру» посоветовали.
Брынцаловскую.
Пусть ищут.
В Лондоне.
Пожар. Хрущоба. Третий этаж.
Горят кухня с прихожей.
Балкон, дети, восточная женщина.
Орёт, рвёт волосы, мечется.
Снизу в тридцать глоток: да уймись ты – ребятишек пугаешь! Сейчас снимут вас!!!
Невменяемая.
Хватает малышей и вниз, одного за другим.
Народ под балкон, как голкиперы…
Незабываемо.
Повально:
Звонят старикам; те, как водится, сетуют на здоровье, а им – «Скорую»:
«Задыхается, теряет сознание, боли в сердце…»
Вваливаешься всклокоченный, а там и не в курсе: не вызывали мы, говорят.
А кто?
Дочка, наверное. Она не с нами живёт…
И перезванивает потом: мол, как там?
Божья роса, ёпт!
Обострятся, ухудшатся, належат осложнений и скажут в глухой ночи: не хотели вас беспокоить…
– Ну и не беспокоили бы.
– Так плохо же!
– Сразу б и вызвали.
– Так беспокоить же не хотели!
Бесконечно.
Как космос.
Мужчина, тридцать два, звонит из гостиницы.
Покусали клопы.
Отказали.
Истерика.
Звонок в горячую линию.
Потом звонок из райздрава.
Съездили.
Повод: «Укус насекомого».
Диагноз: тот же.
Могу поклясться.
Сочувствовать вредно – наполнятся значимостью, начнут тыкать…
