Czytaj książkę: «Скалолаз»

Памяти Марека Малятынского посвящается…

Автор выражает особую признательность еженедельнику «Независимое военное обозрение» за использование его материалов в своей книге.

Все персонажи этой книги – плод авторского воображения. Всякое их сходство с действительными лицами чисто случайное. Имена, события и диалоги не могут быть истолкованы как реальные, они – результат писательского творчества. Взгляды и мнения, выраженные в книге, не следует рассматривать как враждебное или иное отношение автора к странам, национальностям, личностям и к любым организациям, включая частные, государственные, общественные и другие.

Белая гора, высокая гора! Такая высокая, что и птица не пролетит над тобой. Позволь нам коснуться твоей вершины. Позволь мечте осуществиться. Мы будем стремиться к тебе не со спесью и жаждой насилия солдата, идущего на врага, но с любовью ребенка, который взбирается на материнские колени.

Норгей Тенцинг, первый покоритель Эвереста

Глава 1
4 августа – 2 сентября 1993 года

1
Пешавар, Пакистан

– …«Черные немцы»? Это что за дерьмо такое? Куда пойдет турецкая молодежь, спрашиваете вы? Куда мы ее направим, туда и пойдет. Определим дорогу и поставим фугасные силки. Будут рваться на каждом километре. Всех под одну гребенку. Мне не нужна Турция. Не я, не кто-то похожий на меня желает видеть Турцию своей землей. Это турки хотят поиметь Великую Германию. Это политикам, которые лгут на всех языках, нужны титульные этносы – но я не политик, и я хочу спросить: это что за фигня такая?.. Безработица по-турецки? А почему не говорят про безработицу по-немецки? На уме юные «черные немцы», эти тупые выродки, этот «черный юмор», эта безродность, которую мы называем гастарбайтерами. Если у вас плохо с немецким, слушайте: гастарбайтер – это приглашенный рабочий. Кто их приглашал и кто из них стремится со временем вернуться из Германии на родину? Какой дерьмоед захочет покинуть приютившее их духовное и культурное гетто и вернуться на помойку? Они делают работу, от которой мы, немцы, отказываемся? Дайте мне такую работу, и я сделаю ее. Зачем? Во имя Германии. Три миллиона турок. Вдумайтесь в эту цифру: три миллиона турок! Которые только и делают, что разбавляют немецкую расу. Уже появились «темно-серые немцы», на подходе просто «серые», как саранча. И народ Германии станет похож на безбрежное море стадных вредителей. Восточногерманские пограничники не допускали бегства людей из страны, теперь пограничникам поручена другая задача: не допустить притока людей извне. Люди – это поляки, курды, румыны, политические, экономические, религиозные и еще черт знает какие беженцы из самых грязных закутков Европы и Приевропья. Испанцы, итальянцы, греки? Они ничуть не лучше поляков, сербов и хорватов, этих уставобранителей, и турок. Вы спрашиваете про национальное меньшинство? Я отвечу так: я поддерживаю это. Хотя бы потому, что это меньшинство пока еще не сильно разбавило турецкое большинство. Элементы интернационализма? Эта блевотина приведет и Германию, и всю Европу к краю пропасти. Не путайте нацию с народом, с разношерстной толпой. Выслушайте меня, и не смешивайте меня с другими, как сказал Ницше. Знаете, почему я, командир «Красного спасения», мои товарищи и те, кто не утратил способность мыслить трезво, завидуем китайцам? Да, китайцам, этим мандаринам. Потому что Великая Китайская стена стоит на своем месте. С каких это пор немцы начали лебезить: «Полагаю, что вы заблуждаетесь»? Мы, немцы, всегда в глаза говорили: «Это ложь!» Куда подевалась наша прямота, что с ней стало, умерла? И чем больна Германия?.. Люблю ли я животных? Наверное, вы пришли к выводу, что я не люблю людей. Но я отвечу на ваш вопрос: я люблю животных, собак. Когда я был женат, в нашей семье были две собаки – немецкая овчарка, которая слушалась только меня, и длинношерстная пастушья, которая позволяла моей жене одевать ее в шерстяные жакеты и завязывать банты, требовала шоколад и поглощала его пачками. Я говорю о послушании и преданности, о послушании и преданности, и снова о послушании и преданности. Все собаки прекрасны, а мир – это лоток для их экскрементов. Друзья? Они – препятствия между тобой и успехом. Нужно ли говорить, что друзей у меня нет?.. Что нужно, чтобы прославиться и получить приз? Диктую рецепт, записывайте. Нужно взять одного маленького засранного турка и начинать гладить его по голове, заглядывать ему в задницу, и чтобы все видели. На ночь отпускать его, чтобы он смог избить немца, изнасиловать немку. Утром нужно снова поласкать его, но уже после того, как он сходит на горшок. «Черные немцы» могут интегрироваться в немецкое общество? Хрена с два! Или при условии, что каждый немец обзаведется приличным «потрошителем» с интегрированным глушаком. Они хотят интегрироваться в наше общество – это даже не смешно. Их выгоняют из их же долбаных школ за то, что они пользуются туалетной бумагой, а скоро начнут убивать за это. С грязной задницей ходить сподручней. Извините, мне нужно отлучиться на минутку – попить желчи.

В речи Ларса Шееля удивляло в первую очередь то, что говорил он абсолютно спокойно, был взвешен – и внешне, и внутренне, не реагировал, как говорится, ни на внешние, ни на какие-либо другие раздражители.

Он сидел перед камерой и смотрел в бездонный объектив – а в нем затаился весь мир, сотни тысяч глаз и душ, к которым он обращался. Он смотрел в центр этого круга, а не на верхний обрез бленды, как посоветовал ему оператор, оттого взгляд Ларса Шееля был более проникающим, извне, из потустороннего мира.

Он красив и, кажется, благороден, он сорит изысканными манерами. Он образован. С его языка часто срываются ругательства, но он-то знает, что немцы в слове «дерьмо» ругательства не видят; не замечает этого он, не заметят и те, к которым обращены его слова.

Он часто курит. Ни разу не уронил пепел на пол, на штанину отутюженных брюк. Он гладко выбрит, прическа волос к волосу. Его пальцы тонкие и чувственные, как у пианиста, но в то же время в них чувствуется сила. Они – чистые. Не верится, что на них кровь десятков людей. Он – противоречивый человек. Ему сорок пять? Не верится. Корреспондент в самом начале этого интервью спросил: «Сколько вам лет?» Шеель ответил: «Тридцать. И так каждый год».

Позади командира «Красного спасения» полки с книгами – целый стеллаж. Фридрих Энгельс, Карл Маркс, Владимир Ленин, Фридрих Ницше, Фридрих Шиллер, Карл Густав Янг, Иоганн Гёте, Малерен ван ден Брук… Ему ли принадлежат книги этих авторов? И если да, то читал ли он их или хотя бы перелистывал? Но то, с какой уверенностью, с какой внутренней убежденностью он говорил, – да, читал. Его манеры, его убеждения, и сам он говорил словами Ницше:

– «Когда Заратустре исполнилось тридцать лет, покинул он свою родину и озеро своей родины и пошел в горы. Здесь наслаждался он своим духом и своим одиночеством… И в одно утро поднялся он с зарею, стал перед солнцем и так говорил к нему: „Великое светило! К чему свелось бы твое счастье, если б не было у тебя тех, кому ты светишь! В течение десяти лет подымалось ты к моей пещере: ты пресытилось бы своим светом и этой дорогою, если б не было меня, моего орла и моей змеи. Но мы каждое утро поджидали тебя, принимали от тебя переизбыток твой и благословляли тебя. Взгляни! Я пресытился своей мудростью, как пчела, собравшая слишком много меду; мне нужны руки, простертые ко мне…“ Понимаете, „мне нужны руки, простертые ко мне“. И я боюсь этих слов, потому что с ними начну превращаться в лгуна-политика…

Именно этот эпизод из жизни Ларса Шееля припомнился Клаусу Херцфельду, едва командир бригады «Красное спасение» перешагнул порог приемной общественного фонда «Дипломатический корпус», неотрывно связанного с лагерем по подготовке наемников «Ансарадион». Во главе фирмы, имеющей интересы в Пакистане и Афганистане, стояли «отборные профессионалы» из бундесвера.

«Дипломатический корпус» считался крупной фирмой и торговал оптом. Услугами «ДК» охотно пользовались даже спецслужбы Америки и Великобритании, заменяя, где только можно, наемниками своих кадровых солдат, и задачи ставились перед ними одинаковые.

– Ты помнишь, как мы познакомились? – спросил Херцфельд, когда они выпили по рюмке коньяка и закурили, устроившись в кожаных креслах за низеньким столом.

Шеель кивнул и улыбнулся, мысленно вернувшись во времена Идеи…

Акты проводились во имя Идеи. Турки кусками вылетали из своих домов, грязными ошметками падали на асфальт турецких поселений в Дрездене, Герлице, Карл-Маркс-Штадте, а после – в Хемнице… Захлестывало упоение – немецкая земля очищалась от скверны немытых турок, нечистоплотных арабов.

Прошли даже не годы, а месяцы, люди привыкли к взрывам, их перестали трогать известия о жертвах, извлеченных из-под обломков рухнувшего здания, взорванного автобуса. И редко кого, за исключением самих турок, стало трогать имя командира бригады «Красное спасение» Ларса Шееля.

После очередного рейда бойцы западногерманской «армии» скрывались на территории ГДР. Они обменивались опытом и информацией с ведомством госбезопасности. Инструкторы, во главе которых стоял Клаус Херцфельд, помогали новичкам от КГБ осваивать азы террористического дела. За два года до объединения Восточной и Западной Германии Херцфельд и несколько офицеров бундесвера открыли свое дело в Пешаваре, важном пункте на шоссе, ведущем в Афганистан. «Красную армию» Ларса Шееля, числом превышающую пятьдесят бойцов, приютила госбезопасность Чехии, предоставив им базу под городком Дечин на берегу Эльбы.

– Неплохие были времена, – прокомментировал свои воспоминания Шеель. – Во всяком случае, скучными их никак не назовешь.

– Что привело тебя в Пакистан? – спросил Клаус.

– Мне нужно попасть в Душанбе. В одну из пятнадцати или шестнадцати, никак не могу запомнить, республик бывшего Союза.

– В Таджикистан, – поправил собеседника Херцфельд. Он взял со столика пульт и направил его на задрапированную стену. Драпировка на поверку оказалась шторой. Штора отъехала в сторону, открывая занявшую полстены карту Афганистана и граничащих с ним стран – Ирана, Туркмении, Узбекистана, Пакистана, Китая, Индии, Таджикистана. Нажатием кнопки пульт превратился в лазерную указку. Яркое красное пятно очертило границы Республики Таджикистан.

– Ну да, конечно, – сказал Шеель. – Я ошибся, назвав страну именем столицы.

– Еще коньяка?

– Было бы кстати.

Хозяин кабинета разлил коньяк.

– Благодарю. – Шеель опрокинул рюмку в рот. – Ты знаешь, что я в международном розыске и при всем желании не могу прибыть в Таджикистан по туристической путевке.

– Самый простой ход, – покивал Херцфельд. – Его нередко используют действующие разведчики.

– Моих парней нельзя назвать разведчиками, но трое бойцов моей бригады приедут в Душанбе как туристы. Их, в отличие от меня, не ищет Интерпол.

– Целая делегация, – заметил Клаус и, в задумчивости теребя гладко выбритый подбородок, переспросил: – Значит, ты хочешь в Таджикистан?.. Проводники из местного населения доведут тебя до Пянджа, оттуда, если договоритесь, довезут до Душанбе. Можно узнать о твоей миссии? – Херцфельд сменил положение в кресле, закинув ногу за ногу и оголяя часть ноги за черным носком. – Хотя на этот вопрос ты можешь не отвечать.

– Знаешь, политики завоевывают электорат, церкви ведут борьбу за паству, я ищу связи с соотечественниками. В Таджикистане и Казахстане немало немцев, еще больше – в Поволжье. Уже четыре года нет Берлинской стены. Кто-то вернулся на родину, кто-то собирается в дорогу, кто-то останется. У меня мандат от Национал-демократической партии, которой небезразлична судьба соотечественников за рубежом, на встречу с главами диаспор.

– Ты вступил в партию? – с недоверием спросил Клаус.

– Ненадолго. Если я наступлю в дерьмо, партия поможет мне отмыться. Я без страховки на вертикальные стены не лезу.

– Во главе партии стоит старый добрый Дитрих? – улыбнулся Херцфельд, приглаживая волосы.

– Пока что стоит, – ответил Шеель. – Но скоро может сесть.

– В самом деле? – Теперь глава «Дипкорпуса» спрятал улыбку, маскируясь жестом: поправил очки в тонкой золотистой оправе.

– На последнем съезде он обратился к членам партии, потрясая с трибуны клешнями: «Вот этими самыми руками будут снова отвернуты краны газовых камер».

– Да что ты!

– Серьезно. Сказал это перед камерами. – Шеель рассмеялся над обескураженным видом товарища. – В этот раз его «крылатая фраза» не пролетела мимо ушей нашей юстиции, и под него начали активно копать. Молчи – и тебя не процитируют.

– Это ты верно заметил.

Шеель прикурил новую сигарету и вернулся к теме:

– Я серьезный человек, Клаус. Хотя меня называют по-разному: идейным борцом, уголовником, некоторые – искателем приключений. Я лишь отчасти «пограничный человек», а точнее – был таковым в середине семидесятых. Тогда я искал себя в экстремальных ситуациях, стремился к неосвоенным цивилизацией территориям. Горы… – Шеель улыбнулся. – Я говорю о горных вершинах и девственных облаках, заключивших их в объятья. Потом борьба стала образом моей жизни. Я не кидался, как в котел, в горячие точки, я создавал их.

Клаус покивал так, как если бы аплодировал:

– Я давно знаю тебя, Ларс, иначе не стал бы тебе помогать. Я вербую наемников, в которых сейчас остро нуждаются северные провинции Афганистана – Тахар, Балх, – лазер снова коснулся карты, отмечая названные районы. – Контору, которую я представляю, интересуют «пограничные люди», как ты сказал. Кстати, я впервые слышу этот термин. Наемников как только не называют: «дикими гусями», «черными аистами», «собаками войны».

– Этот термин придумал российский историк Ключевский.

– Господи, Ларс, ты меня удивляешь. Ты читал труды Ключевского?

– Кое-что из «Курса русской истории», написанного им в период с 1904 по 1922 год, – с деланым безразличием ответил Шеель.

В возгласе Клауса не было и капли притворства:

– Но зачем?!

– Никогда нелишне узнать о людях… которые однажды победили твой народ. О стране, границу которой я намерен перейти нелегально.

– Почему именно Ключевский?

– Можно сказать, его книги, переведенные на чешский лет десять назад, попались мне на глаза случайно, когда я искал в пражской библиотеке книгу Малерена ван ден Брука. Но это отдельная история, – улыбнулся Шеель.

– Я помогу тебе, Ларс, – в очередной раз пообещал Херцфельд. – Но скажи откровенно, почему ты выбрал…

– Твою контору?

– Нет, конечно. Почему ты выбрал такой сложный путь? Чтобы попасть в Душанбе, есть другие пути, я могу подсказать.

– Знаешь, будет очень весомо и эффектно появиться перед пленными немцами и их потомками, нелегально перейдя границу. Что там путевка или деловая командировка, верно?

– Не знаю, как отнестись к этому.

– Я знаю. Я не просто «пес войны» – я старый «пес войны», и мне незачем учиться новым трюкам. Это дело молодых собак и щенков.

Клаус развел руки в стороны, как бы говоря: «Ну что с тобой поделаешь».

– Флаг тебе в руки, Ларс. Но ты, признайся, не был со мной откровенен.

– Что верно, то верно. Если говорить прямо, я давно не был в горах. Сегодня для меня даже три тысячи метров – предел мечтаний. Кто знает, может быть, завтра я буду смеяться над этой высотой, которая действительно покажется мне смехотворной.

Шеель двадцать лет назад не дошел до восьми тысяч метров всего девяносто восемь. Но не потому, что не хватило сил и он сдался, а потому, что пик Кангбахена находится на высоте всего 7902 метра. Шеель плакал, взойдя на строптивую гору: сколько усилий, сколько душевных и физических мук претерпел он, чтобы в составе интернациональной экспедиции оказаться на вершине Кангбахена!.. У подножья горы пик казался пределом мечтаний, а на вершине Ларс оказался подавленным, ущербным. Он сквозь слезы смотрел на соседний пик Канченджанга и молил бога дать ему крылья: «Только девяносто восемь метров, Господи, и забери крылья назад! Оставь меня, и я рухну вниз…»

Ларс до сих пор ощущал непреодолимую тягу к горам, к облакам – «что и птица не пролетит», к своему непокоренному восьмитысячнику. Жалея себя, издеваясь над собой, он соглашался на меньшее – пик Кангбахен. Он знал, что никогда не ступит на такую высоту, поэтому был в своих мыслях необыкновенно упрям.

2

В столице Таджикистана командира поджидали Дитер Крамер, Хорст Кепке и Мартин Вестервалле, наиболее близкие ему люди, с которыми он прошел огонь и воду. Они встретились на Привокзальной площади, как и было договорено.

– Как переход? – спросил Кепке не без зависти. Он был вторым и последним альпинистом в бригаде и еще помнил трепетное состояние, стоя на вершине Монте-Розы. Ему казалось тогда, что он проник в некую тайну, которую уже вдыхал вместе с морозным воздухом Альп, но еще не понимал ее смысла. Что-то божественное витало тогда над ним, будто он примерял ореол всевышнего, ставшего тогда милосердным и уступившего на время свое могущество и силу молодому немцу. Да, пожалуй, Хорст Кепке чувствовал тогда себя богом: он на вершине!

– Переход? – переспросил Шеель. И поборол в себе желание отмахнуться: переход как переход. – Если бы мои проводники не перли героин, а я не держал в голове пятнадцатилетний срок за контрабанду, незаконный переход границы и ношение огнестрельного оружия, то переход можно было бы назвать скучным. Я совершил два преступления и стал соучастником третьего. По здешним уголовным меркам, это пятнадцать лет. За все.

– Вижу, в дороге ты время зря не терял, – заметил Кепке, – зубрил уголовный кодекс.

– Да, изучал не только бадахшанские тропы.

– Больше ничего с тобой не приключилось?

– Пяндж, – командир скривился. – Этот городишко буквально кишит пограничниками. Но проводники знают свое дело. На контрольно-пропускных пунктах мы не задерживались больше чем на минуту. Здесь главное – знать, кому и сколько дать на лапу. В основном говорят на русском, и это называется «все схвачено». Как вам город? – спросил командир, «выводя» на разговор нелюдимого Вестервалле.

– Говорят, раньше это был кишлак, – ответил Мартин, здорово похожий на Дитера Болена из поп-группы «Модерн Токинг»: белокурый, белозубый.

– Так и Берлин начинался с деревушки, – хмыкнул Шеель. И задал вопрос в продолжение темы: – У вас был разговор с главой нашей диаспоры?

Ответил Кепке:

– Он дал нам расклад на группировку некоего Сарацина.

– Слушаю тебя, Хорст.

– А меня ты не хочешь послушать? – не без раздражения спросил Дитер Крамер. – Ты даже со мной не поздоровался. Я что, из Турции?

– Извини, я перепутал тебя с местным. Ты стоял, как на автобусной остановке, ходил туда-сюда, поглядывал на часы, похлопывал себя газетой. Здравствуй, Дитер.

Крамер махнул рукой. Кепке продолжил:

– Сарацин считается одним из главных авторитетов в городе. В середине восьмидесятых подмял под себя всю коммерческую деятельность, после распада Союза – частный бизнес и государственный. Затем перенес свою деятельность за рубеж. Его влияние почувствовали на своей шкуре некоторые бизнесмены из Германии.

Хорст Кепке говорил о человеке, мать которого была русской, отец – таджиком. Тридцать пять лет. Из них четыре года отсидел за вымогательство. И сейчас для него не лучшие времена – больше половины предприятий Душанбе стоит. А до войны Сарацин контролировал несколько государственных заводов. Под его опекой находилась и станция «Душанбе», то есть грузовые перевозки. Боксер. Особых успехов на ринге не снискал, зато продвинул пару боксеров, которые сейчас тренировались в Германии и уже успели провести несколько боев под эгидой Всемирной боксерской ассоциации.

– Финал играют двое.

– Что? – не понял Кепке.

– Финал играют двое, – повторил Шеель.

В этот раз помощник понял командира. И спросил, принимая спортивную терминологию:

– Тогда почему ты выбрал игру на выезде? Почему бы нам не подождать, когда Сарацин со своей бригадой приедет в Германию?

– Я военный человек, Хорст, и принимаю войну, которую мне объявили. Мы дадим бой здесь, и тогда охотники за чужими деньгами поостерегутся лезть на наши земли. Они будут биты здесь и призадумаются: а что будет там, на немецкой земле?

«Да, – ухмыльнулся Кепке, – разводила из тебя никакой, даже сказать толком об этом не можешь». И невольно содрогнулся: если уж командир не может толком объясниться на немецком, то как же его поймут таджики на русском?.. Шеель и большинство боевиков его бригады уже четыре года жили в Чехии и отлично говорили по-чешски. Шеель считал, что русский – сродни чешскому, и даже доказал это на практике: он нашел общий язык с русскоговорящими проводниками.

Кепке поостыл: командир не на олимпиаду полиглотов приехал, а устранять проблему. Главное, не то, как он говорит, а как быстро и точно стреляет.

Шеель не сказал правды о своей миссии даже главе «Дипкорпуса», с которым его связывали приятельские отношения. Беспредел, с которым столкнулся Шеель, здесь, на постсоветском пространстве, называли «крышеванием»; сам Шеель придумал для бандитских группировок заковыристое определение: административно-крышевое образование. После падения в 1989 году Берлинской стены вместе с немцами, подражая, однако, туркам, на немецкие земли хлынули криминальные элементы из России, Казахстана, Таджикистана; некоторые – маскируя свой интерес за спортом, привозя на соревнования боксеров-профессионалов, находя тренировочные базы. Ларс не стал раскрывать имя своего товарища, который попал под влияние душанбинской криминальной группировки, на то у командира были основания, и на них он строил далеко идущие планы. Шеель обалдел, когда услышал: «Ты знаешь, Ларс, я имею в Берлине свой бизнес, и вот недавно ко мне подошел человек и назвался Сарацином. „Теперь, – сказал он, – я крою твой бизнес, а ты будешь отдавать мне десять процентов с прибыли. Иначе секир-башка – и тебе, и твоим родственникам“. Дальше последовал вопрос при ошарашенных глазах: „Как же они на меня вышли?“ Шеель ответил на него легко: „Даже слепой кабан может найти желуди“.

Похоже, и Хорст Кепке думал в том же направлении, потому спросил:

– Ларс, ты не хочешь закрыть белые пятна в этом деле? Кто тот человек, за которого ты хлопочешь, а мы с твоей подачи – помогаем?

– Помочь ты можешь в другом деле: у меня огород не пахан, – отрезал командир. – Не задавай вопросов, Хорст, и это касается всех. – Шеель остановил свой колючий взгляд на каждом из боевиков. – Мы работаем не за еду, а за хорошие деньги. Не задавать вопросов, а попросту держать язык за зубами – один из пунктов договора. Другая причина, по которой я поставил подпись под договором, – это чертова саранча, «темно-серые» азиаты, которые взяли в оборот белого человека. – Шеель отнюдь не артистично выкатил глаза и резанул себя рукой по горлу. Сам он был смертным, но расистские убеждения поселились в нем навечно. – Я веду вас к цели. До этого вы не часто обременяли себя вопросами: зачем, почему. «Коричневый» ублюдок заявил права на моего… – командир выдержал паузу, неотрывно глядя на Кепке: – Ну, Хорст, заполни паузу, как ты просил закрыть белые пятна.

Кепке был вынужден повторить незаконченную фразу командира с самого начала:

– «Коричневый» ублюдок заявил права на твоего товарища.

– Не угадал, Хорст. Он заявил права на нашу дойную корову. Я вам немного приоткрою глаза на вещи. Наша «дойная корова» из Чехии, имеет свой бизнес в Германии, попала в лапы таджикской бригады. Мы здесь для того, чтобы положить этому конец. Раз и навсегда. В логове врага. Это мое убеждение. И мой стиль. Хотя мне еще ни разу не доводилось работать с бикфордовым шнуром через плечо в самой Турции. А было бы неплохо. Человек может воевать за что угодно, даже за чистую слезу на щеке золотого ребенка. Кажется, так говорят англичане. Но я без раздумий готов броситься в бой за тонну золота. «Летучей мышью» улетела та пора, когда за самое маленькое жалованье я был готов играть самые большие роли. Но давайте закроем эту тему, она для вас действительно сложна. Где вы остановились?

– В гостинице «Душанбе», – ответил Кепке, с видимым облегчением приняв решение командира поменять тему. И дальше заговорил бойко, как итальянец, жестикулируя, чего раньше за собой не замечал: – Это на проспекте Рудаки, там еще площадь есть. Встречу назначили за железнодорожным вокзалом. Мы изучили маршрут – тот же проспект заканчивается здесь, – Кепке топнул по асфальту, – на Привокзальной площади, дальше – через пути, к приличному тупику. Хорошее место для серьезного разговора. Это пеший путь, он же запасной. Мы приедем на встречу на машине – «Волга» называется. Представляешь наши машины, названные в честь рек? «Эльба», «Дунай», «Рейн», «Аллер». Это взамен «Мерседесов», «БМВ»…

– Не представляю, – отрезал Шеель, не разделяя телячьего восторга товарища. – Завтра вечером я познакомлю вас со своим проводником.

– А что будем делать сегодня?

– Сегодня будем искать ответы на завтрашние вопросы. Лично я предпочитаю искать их в отдыхе. Кстати, о белых пятнах. Они, Хорст, имеют названия. Это наши слабости. Мы их не видим, а другие видят очень хорошо.

Впервые за несколько дней, которые Шеель провел в Пакистане и Афганистане, он по-настоящему расслабился. Ему было необходимо восстановиться перед заключительным этапом операции, чтобы в обратном порядке проделать трудный путь. Снова на пути к дому вырастут горы, горные тропы, перевалы, ущелья, одна чужая страна сменит другую. Его не интересовала и эта азиатская страна. Для него она – полустанок на пути к дому и на пути к очередной цели. Имя. Он не сказал товарищам имя «дойной коровы», но придумал псевдоним. Он назвал его красиво – Координатор. И будет так называть его при всех. Остальные будут называть его «посредником» – с маленькой буквы.

В гостиничном номере Кепке, куда Шеель прошел в качестве гостя, его заинтересовала только кровать. Она манила его, и он с блаженством уступил. Растянувшись и улыбнувшись по-детски, он дал себе десять минут, которые и прошли в размышлениях и воспоминаниях о переходе через границу. Он и группа проводников находились уже на территории Таджикистана, сделали привал. Ларс Шеель не скрывал, что откровенно нервничал. Проводники, не поставив его в известность, прихватили с собой героин.

– Сколько лет за контрабанду наркотиков дают в вашей стране? – спросил он старшего группы проводников.

– Пятнадцать лет, герр Шеель, – ответил Сухроб Тохаров, коренастый, необычайно сильный таджик, который не расставался с автоматом ни на секунду. – Пятнадцать лет за убийство. Пятнадцать – за изнасилование. Пятнадцать – за кражу в особо крупных размерах. За драку можно получить пятнадцать суток.

– Ваши законодатели явно не обременяли себя цифрами. Я вижу их со счетными палочками в руках.

После трудного перехода следовало утомительное путешествие на поезде. Ларс сидел на нижней полке плацкартного вагона и посматривал наверх, где на багажной полке устроились грязные, но, слава богу, молчаливые дети. Полкой ниже вонял немытыми ногами, грязными носками и, казалось Шеелю, нестрижеными ногтями толстый таджик. Он не храпел, когда бодрствовал. Надо ли говорить, что не бодрствовал он никогда?.. Немец был готов придушить его, но всякий раз наталкивался на взгляд Тохарова: «Спокойно. Скоро приедем».

Ларс ни разу не вышел в тамбур покурить. Ему казалось, его полку займут, и придется стоять вровень с вонючим пассажиром. И он нашел облегчение в мысли: «Хорошо, что этот поезд не идет в Германию. Я бы увяз в работе по уши».

Шеель уснул. Он дышал глубоко, но почти бесшумно, – привычка, ставшая постоянной со времен службы в армии.

В далеком 1967 году, когда Шеелю исполнилось двадцать, в бундесвере впервые появилось понятие «антикризисные силы». Он проходил службу в одном из егерских батальонов, обученных проведению спецопераций. Они были первыми, кто получал новейшие образцы оружия, а уже потом оно поступало на вооружение армейских частей. Кто-то видел в этом «опасную тенденцию раскола бундесвера на „первоклассные“ и „второклассные“ подразделения». Но ни Шееля, ни его сослуживцев «звездная болезнь» не коснулась. В армии он заразился горами, там же приобрел привычку носить с собой оружие. А когда впервые убил – и в этом ощутил силу.

«Волга»-универсал, которую предоставили землякам таджикские немцы, Шеелю понравилась. Он сказал:

– Здоровая, сука. Похожа на «Кадиллак». Отдаленно. Кто сядет за руль?

За руль сел проводник – капитально «обтаджиченный» немец, хозяин «Волги». Эта машина – все, что осталось у него. Даже на квартиру, в которой он проживал, наложили лапу местные бандиты. И наложили оригинально. «Хочешь продать квартиру и уехать? Мы купим ее за сто рублей. Больше тебе не предложит никто». И то была сущая правда. Бедолага сказал Шеелю так, что у командира мурашки по спине побежали: «Русским здесь житья уже никогда не будет». Шеель и Кепке обменялись взглядами: ничего себе, этот гибрид – ни немец, ни таджик – ассоциировал себя с русскими.

– Поехали к заводу бытовых холодильников, – распорядился Шеель.

– Завод стоит, – сказал наивный водитель. – Текстильный, шелковый, где я работал десять лет, кабельный заводы закрыты.

– Думаешь, я перешел границу для того, чтобы купить таджикский холодильник?

– Он подумал, что ты откроешь завод, – выручил Кепке.

Шеель сжалился над земляком.

– Я помогу тебе вернуться на родину, – пообещал он и про себя добавил: «Где ты никогда не был».

На территории завода не было никого, даже бродячих собак. После двадцати минут ожидания к воротам подъехала «Нива». Из машины вышел Сухроб Тохаров и приветствовал Шееля:

– Рад видеть тебя, герр Шеель.

– Когда ты успел обрадоваться? – встретил его Ларс мрачноватым взглядом. – И суток не прошло, как мы расстались. Я приехал за заказом.

Тохаров не стал болтать попусту. Он открыл багажник «Нивы» и развернул кошму. Приличный лоскут из верблюжьей шерсти скрывал много чего интересного, включая тротиловые шашки, детонаторы, саперные провода.

– То, что нужно, – одобрительно покивал Шеель, принимая от таджика пистолет-пулемет «хеклер» «MP-5» раннего выпуска с раздвижным металлическим прикладом и металлическим, с перфорацией цевьем. Однако магазин на тридцать патронов был изогнутый рожковый. Длина со сложенным прикладом – полметра. Вес – два с половиной килограмма. – Сколько единиц ты достал?

– Сколько ты просил, столько и достал, – ответил Тохаров. – Четыре штуки.

Шеель мысленно поправил его: «Ты достал столько, за сколько я заплатил». Ему пришлось раскошелиться за оружие немецкой фирмы. Его не прельщали российские «калаши», «макаровы», «стечкины». Из своего кармана командир не выложил ни копейки. У него был открыт приличный кредит от «дойной коровы», человека, которого он уже сегодня, не испытывая неловкости, что было заметно вчера, называл Координатором.