Czytaj książkę: «Божий суд. Утро на закате»

Czcionka:

Божий суд

I

Я умер в апреле, 9-го числа, в 13 часов 6 минут по местному времени прямо в троллейбусе 1-го маршрута. Сначала в груди что-то сильно закололо, а затем горячее жжение быстро разлилось по левой стороне моего тела. Я с трудом удержался от того, чтобы не застонать. Затем все оборвалось, поскольку я потерял сознание…

Позднее патологоанатом рассказывал моей жене, что если бы меня сразу доставили в реанимацию, то, наверное, еще можно было спасти, но, к сожалению, и «скорую» вызвали слишком поздно, да и медики прибыли без кардиологической аппаратуры. Тут он прав – винить особо было некого.

Потеряв сознание, я потихоньку стал заваливаться влево. И потом, когда троллейбус резко тормознул на остановке, я и вовсе упал набок, заняв все сидение.

Народу в салоне оказалось немного, и мое падение не привлекло особого внимания. Выходившим было не до меня, а входившие думали, что я лежу так на сидении уже давно. Многие из вошедших смотрели с брезгливостью, подозревая, во-первых, что я просто-напросто пьян, а во-вторых, что подобное лежание на сдвоенных сиденьях в общественном транспорте является для меня делом обыденным и привычным. Даже кондуктор – замотанная женщина лет сорока, отвечающая за порядок в салоне, поначалу возмутившись подобным поведением, высказала какое-то нелестное замечание в мой адрес, но затем отвлеклась обилечиванием еще живых пассажиров – план-то все равно надо делать, – и она ушла в конец салона. Только через две остановки, когда кондуктор снова наткнулась на мое бездыханное тело, в душе ее поселилась тревога.

– Эй, мужчина! Вы что лежите? – спросила она. – Вам что, плохо? Запаха вроде нет…

Я ей, естественно, ничего не ответил. Покойники молчаливы и болтать не любят.

Она склонилась надо мной и, сообразив по остекленевшем уже глазам, что со мной действительно не все в порядке, распихивая пассажиров, бросилась к водителю.

Троллейбус сразу же встал на прикол. Водитель по динамику объявила, что человеку в салоне плохо, что она вызвала по рации через диспетчера «скорую» и будет ее ожидать.

Народ сердито заворчал. Столько неласковых слов в собственный адрес я не слышал за всю свою не слишком длинную жизнь. Недовольных можно было понять, ведь этим скоропостижным поступком я срывал столько встреч и разнообразных планов… Кто-то успел оплатить билет, а его дальше не везут; кто-то куда-то опаздывал; кто-то хорошо сидел, а в другом троллейбусе придется стоять…

Поэтому посыпались советы: бабка в шали предлагала дать мне таблетку нитроглицерина; два люмпена предложили вынести меня на улицу и положить на лавочку на остановке, дескать, там я обязательно просплюсь, а самим ехать дальше. Молодой человек, стоявший рядом с двумя хорошенькими и молоденькими девушками, считал возможным ехать дальше. Подумаешь, полежит мужик в салоне, тут до конечной всего ничего осталось, а они в институт опаздывают. Надо, так и к диспетчерской на кольцо «скорая» приедет. А еще один мужик – высокий и очкастый, в кожаной куртке и в кожаной фуражке – даже склонился надо мной и со знанием дела пощупал запястье и возле шеи.

Я почему-то сразу сообразил, что он врач, причем анестезиолог и работает в больнице скорой помощи. Почему я так решил, не знаю.

Через несколько секунд, сообразив, что у меня не только пульса нет, но и рука подозрительно холодная, он, чуть повернув мою голову и заглянув в глаза, вздохнул и вымолвил с некоторым сожалением, что я, похоже, уже навсегда отъездился в троллейбусах. Причем я понимал, что сожалеет он вовсе не обо мне, грешном, а о том, что из-за задержки троллейбуса у него будет меньше времени на свидание с его дамой. Вытерев пальцы носовым платком, медик подхватил под руку свою спутницу – эту самую даму, весьма миловидную высокую блондинку в красном демисезонном пальто, – и вместе с ней быстро вышел из транспорта.

Народ, стоявший вокруг меня, услыхав такое заключение, быстро рассосался. А после того как какой-то чудак, одетый как бомж, с лицом явного идиота, стоявший себе до этого на задней площадке, во весь голос пропел: «Шел троллейбус первый номер, а в троллейбусе кто-то помер…» – и дурацки захихикал над собственной шуткой, самые непонятливые сообразили, что салон надо покидать, тем более что водитель, молоденькая девушка, уже опускала штанги.

Последними, позвякивая стеклотарой в матерчатой сумке, выходили из салона те два люмпена, что советовали вынести меня на улицу и положить там на лавочку. Один из них, тот, что пониже, сумел прихватить на память мою кепку, незаметно сунув ее за пазуху.

Он подумывал и о том, что неплохо было бы осмотреть мои карманы, но присутствие кондукторши его остановило.

Я видел все его действия и отчетливо понимал мысли, но никак не вмешался. Мне была ясна вся тщетность такой попытки, к тому же я и сам почему-то уже никак не ассоциировал себя с лежащим на сиденье телом.

– Ну что же, ты не так плохо выглядишь, – послышался знакомый голос.

Обернувшись, я увидел отца.

– Привет, сын, – произнес он, улыбаясь в седые усы и протягивая руку.

Я машинально протянул свою. И тут до меня дошло, что его внезапное появление абсолютно не удивляет меня, как будто все так и должно быть. И то обстоятельство, что он умер пятнадцать лет назад, никакой роли не играет. Вот он стоит передо мной такой, каким я привык его видеть, даже костюм знакомый – с медалькой участника Великой Отечественной войны на правой половине груди.

Рукопожатие прошло как-то странно, я не ощутил его физически, но какое-то соприкосновение все же произошло, и понял я это по весьма непривычному моральному удовлетворению, охватившему всего меня целиком.

– Привет, – машинально ответил, – если правильно понимаю происходящее, то я, вроде как, того… помер? – Отец согласно кивнул головой. – Жалко, кое-какие дела остались не доделаны. Хотя, – я прислушался к собственным ощущениям, к удивительному покою, охватившему меня, – Бог с ними. Да и тело это мне надоело.

– Ну, не такое уж оно плохое, – возразил отец, рассматривая мое неподвижно лежащее тело. – В этом и есть преимущество скоропостижной кончины. Тело целое, болезнью не изможденное. Мое, после того как я пролежал три недели в больнице, куда вы меня сплавили, выглядело гораздо хуже. Ну да ладно.

– Вот этого я и боялся, что ты будешь сердиться за то, что мы не дали умереть тебе дома, а отправили в больницу. Но ты пойми, Саньке было три года, Ниночке – полтора, а ты почему-то стал заговариваться и был явно не в себе. Я боялся оставлять их с тобой. Я же должен был ходить на работу. А тут ты еще и есть перестал. Два дня ничего в рот не брал… Пришлось супруге вызвать участкового врача, а уж та и отправила тебя в больницу.

– Я стал заговариваться? – переспросил удивленный отец.

– Ну да, – подтвердил я.

– А я вот не помню. Последние дни прошли как в тумане. Да ладно, дело прошлое. Что же, пойдем, провожу тебя.

Я понял, что сейчас мне нужно идти с ним. Я не знал куда, но чувствовал, что так положено и ничего другого мне не остается.

Взглянув в последний раз на тело, которое буквально еще полчаса назад было моим, я отправился вслед за отцом к задней площадке троллейбуса, к выходу из салона. В этот момент путь нам перегородили трое медиков с какими-то саквояжами. С сосредоточенными лицами они решительно направились к моему телу. Нас с отцом они явно не замечали.

– Да ладно, пойдем напрямую: не люблю, когда через меня живые проходят, – произнес отец и свернул направо, а после, проскользнув через сидение и боковую стенку троллейбуса, оказался на улице.

Я, повторив его маневр, тоже прошел сквозь препятствие на свободу.

На улице светило весеннее солнце, но я не чувствовал его тепла или свежести ветра. Материальный мир перестал для меня существовать. Осязание и обоняние исчезли, а вот зрение и слух остались. Это казалось немножко странным.

– Пойдем вон в тот магазинчик, – сказал отец, – там, наверное, удобнее всего будет.

– «Голованов и компания», что ли? – уточнил я.

– Да нет, там двери стеклянные и народ ходит. Вот рядом, в подвальчике, дверь плотная, тяжелая, и ею мало кто пользуется. Эта подойдет.

– Там находится их ремонтная мастерская, я как-то видик ремонтировал, – показал я свою осведомленность.

– Да? Впрочем, какая разница, – заметил отец.

И, удержав меня за рукав, добавил:

– Да пропусти ты эту машину.

– А что, задавит?

– Нет, конечно, но в ней люди, а у них души. Столкнешься с душой живущего и самому неприятно будет, и ему вредно.

Я поверил отцу на слово.

Пока мы пересекали проспект Ленина, я поинтересовался:

– А вот встречать своих только что умерших потомков – это что, обязанность такая?

– Да нет. Для этого ты должен быть достоин этой миссии и, конечно, свободен. Сам вскоре поймешь.

Уже на каменной лесенке, ведущей в подвальное помещение мастерской, мы нос к носу столкнулись с миловидной гражданкой лет тридцати, только что сдавшей что-то в ремонт и на ходу прячущей в сумочку квитанцию. Отец недовольно чертыхнулся и прижался к стенке, пропуская ее. Я, последовав было его примеру, в последний момент из-за какого-то дикого любопытства протянул руку и коснулся женщины где-то в районе ее симпатичного декольте.

Лучше бы я не экспериментировал. Моя рука прошла сквозь ее тело. При этом я ощутил не нежную кожу своими пальцами, а какой-то странный спазм, передернувший все мое существо. Очень неприятный. Да и женщину передернуло от моего прикосновения. Она недовольно обернулась, пытаясь выяснить, что это такое, и ее недовольство расстроило меня еще больше.

– Я же предупреждал, – покачал головой отец.

Я виновато промолчал.

– Ну, вот мы и пришли, – сообщил он. – Я пойду первым, а ты уж потом, через некоторое время.

Отец потянул на себя дверь. За ней, я знал, находилась небольшая комнатка с конторкой приемщика и стеллажами, набитыми неисправной и уже починенной техникой. В этот же раз за дверью была непроглядная мгла. Прямо как стена. Даже уличный свет не выхватил ни сантиметра из нее. Отец стал быстро таять, блекнуть, теряя контур и краски, а затем как будто всосался в эту темноту.

Пораженный таким зрелищем, я некоторое время постоял перед захлопнувшейся дверью. Затем, сообразив, что иного пути у меня все равно нет, решительно потянул дверь на себя. Она распахнулась легко и беззвучно. И опять я не увидел перед собой знакомого интерьера радиомастерской. На этот раз вместо тьмы, встречавшей отца, я увидел яркий белый свет, заливавший весь прямоугольник двери. Он, как ни странно, ничего не освещал, и в то же время за ним ничего не было видно. Это была какая-то необычная стена света.

Я протянул руку, и она по локоть исчезла в этой стене. Тогда я, не раздумывая, шагнул вперед.

II

Стена света, ставшая вдруг стеной мглы, осталась за моей спиной. Я оказался в абсолютно стерильной светлой комнате. Белые матовые стены, белые матовые полы, а впереди стеклянная двустворчатая дверь. Любопытства ради я обернулся, подумав о том, можно ли вновь проникнуть через эту черную стену в мир живущих, но за спиной моей уже была все та же белая стена, что и по бокам. Твердость и прочность ее я проверил рукой. Через такую стену я пройти бы не смог.

Тихий женский голос откуда-то со светящегося потолка спокойно объяснил: «Вы находитесь в карантинном блоке, после идентификации сможете пройти в следующий зал».

Я не понял, в чем заключалась эта самая идентификация. Вроде бы мелькнул красноватый луч, осветивший меня на мгновенье, а может, мне это только показалось. Но на двустворчатой двери вдруг клацнул невидимый замок, и тот же тихий женский голос сообщил, что я могу идти дальше.

Коридор, в котором я оказался, был бесконечным. По крайней мере, я не видел, где он начинается и где заканчивается. Стены и пол белые и матовые, а потолок светился. Но главным отличием от предбанника, где я находился до этого, было наличие множества дверей, точно таких же, как та, через которую я сюда и попал.

Ради удовлетворения собственного любопытства я хотел посмотреть, что за ними, но все двери были без ручек, да и внутренний голос мне сразу подсказал, что там нет ничего интересного. Такие же карантинные боксы.

Поэтому я неспешно побрел по коридору. Хотя глагол «брести» тут вряд ли подходит, поскольку способ, с помощью которого я стал передвигаться, нельзя было назвать ходьбой. Я мог и вовсе не переставлять свои нижние конечности, но стоило мне подумать, что я хочу переместиться, как все мое существо передвигалось в нужную точку, причем скорость движения тоже увеличивалась или уменьшалась по моему желанию. Это было весьма забавным, и я даже пожалел, что при жизни не имел возможности перемещаться таким эффективным способом.

Я медленно двигался в надежде, что вдруг откроется одна из дверей, и я увижу еще кого-нибудь. Но двери мелькали одна за другой, а никого так и не было. Мне стало скучно, и я дал сам себе команду: «Ну, что там впереди?» – и почти сразу же оказался перед широко открытой дверью, ведущей в довольно большой зал.

III

Обстановка в этом зале мне напомнила регистратуру то ли в поликлинике, то ли в гостинице. Я собрался было войти туда, как передо мной возник дядечка неопределенного возраста с окладистой бородой, одетый во что-то, напоминающее рясу, и сурово произнес:

– Не суетись. Сначала идентификация. Встань сюда, – и он указал на темный кружок, нарисованный на полу.

Я завис над указанным местом. Снова мелькнул красный луч.

А старичок сердито заметил:

– Ну и почему опаздываем?

Я слегка оторопел и выразил удивление весьма резко:

– Дед, ты уж выбери что-нибудь одно: или я тороплюсь, или я опоздал, а то как-то несуразно получилось.

Вахтер, или кто он тут был, взглянул на меня иронично и ответил:

– Ты вошел сюда уже давно. Где ты так долго шлялся?

– Шел по коридору. Он такой длинный.

– Ты не шел, ёлы-палы. Ты полз, – сердито заявил он, вынимая из какого-то шкафчика и вручая мне что-то вроде пластиковой папочки с документами. – Что там смотреть, где там ходить? Одни двери разглядывал? Так за ними нет ничего… для тебя. Надо было сразу сюда. Теперь ты всю очередь сломал. Вот он 2007040919590110-й! – произнес дед, обращаясь уже к светлым личностям, сидящим за конторкой. – Чей он?

– Ну, слава Богу, нашелся, – произнесла одна из них и добавила, обращаясь уже ко мне, – пройдите сюда.

Я проскользнул к ее конторке, миновав полноватого субъекта в очках и сухонького лысоватого мужичка лет шестидесяти.

– А почему, собственно, вне очереди?! – возмутился толстячок. – Я пришел раньше, он где-то шлялся, как правильно заметил товарищ, – кивнул он головой на швейцара в хламиде. – А теперь его вне очереди. Что, и на этом свете, как и на том, тоже везде блат и кумовство? Я жаловаться буду!

Я притормозил и вдруг в первый раз увидел судьбу. Сроду не замечал за собой такого дара, а тут словно глаза открылись. Я увидел судьбу этого неудачника – человека, которому всю жизнь не везло. У него была плохая, тусклая и неинтересная жизнь, скучная работа и заурядная карьера, некрасивая жена, невоспитанные, не обученные, необязательные и, самое главное, нежеланные дети. Он часто и несправедливо завидовал многим, делая людям мелкие подлости и пакости. Характер у него был поганый: мелочный и склочный. И умер он нелепо: подавившись маслиной во время еды.

Вступать в дискуссию с таким субъектом не хотелось, тем более что вместо меня ответил лысоватый мужичок.

– А кому?

– Что кому? – взвизгнул очкарик.

– Кому ты тут жаловаться собираешься? – поинтересовался лысый.

– Начальству ихнему!

Но тут и до толстячка дошло, что в этой конторе начальство как таковое отсутствует. Вернее, до него уж очень высоко.

– Найду кому, – решительно заявил он, считая, что победитель в споре тот, за кем осталось последнее слово.

Существо за стойкой без тени раздражения заявило толстяку:

– Он умер раньше вас, поэтому он – вперед. Давайте документы!

Это уже относилось ко мне.

Я улыбнулся существу и, замявшись, сказал, что в общем-то не претендую, чтобы меня обслуживали вне очереди. Тем более что впереди у меня вечность, как нам обещали святые отцы.

– Ну, это кому как повезет, – не согласилось со мной существо.

Я никак не мог определить его пол. Фигура у него была какая-то неопределенная, а лицо источало ровный неяркий свет, словно лампа дневного света, и этот свет скрывал черты лица. Голос напоминал то ли мужской тенор, то ли женское контральто.

– Кому-то долго ждать приходится своего часа, а кого сразу по второму кругу заворачивают. И передохнуть не дают. Это уж как суд решит. Давайте документы, – повторило оно равнодушным голосом, не обращая внимания на толстяка, стоявшего рядом.

– Какой суд? – испуганно спросил очкарик.

– Народный, – съязвил стоявший сзади лысый.

– Божий, – вздохнуло существо.

Взяв своими светящимися руками мою пластиковую папочку, чем-то напоминающую современные канцелярские файлы для бумаг, оно положило ее на стеклянный квадрат на своем столе.

Мой пакет засветился ярким алым светом.

– Еще не лучше, – выдохнул регистратор. – Категория «А».

– Серьезно? – удивилось такое же существо за соседней конторкой. – Впервые вижу «Ашку» живьем, вернее, так близко.

И оно всерьез принялось меня разглядывать. Если б я был живым, я бы слегка засмущался, но, похоже, мне, как душе, смущение было неведомо.

Мое регистрирующее существо замедлило свои действия, сосредоточенно решая, как со мной поступить. Только я собрался было спросить, что же мне делать, как оно, видимо, уловив мои мысли, протянув мне мой пакет, произнесло весьма вежливо:

– Вы хотите посетить траурные мероприятия?

– Какие? – не понял я.

– Похороны вашего тела, поминки.

– Это мое право или обязанность? – снова поинтересовался я.

– Это право, правда, предоставляется не всем. Вам можно.

Я задумался и довольно отчетливо представил, как пройдут мои похороны. Картина, возникшая в моем сознании, была довольно унылой и никак не вдохновляла. Я, честно говоря, и будучи живым, не очень-то любил подобные мероприятия, посещая их исключительно в силу необходимости, а уж теперь, когда имелась такая прекрасная возможность сачкануть, причем никто из покинутых мной родственников этого не заметит, было бы странным проявлять активность и тащиться на собственные похороны. Тем более, что в последнее время у меня с моим телом было множество разногласий.

Оно во многом меня не удовлетворяло, и все последние годы жизни я подсознательно чувствовал свою отстраненность от него. Я не слишком его жалел и берег и, возможно, именно поэтому умер так рано. Так что смотреть на бренные останки, когда-то принадлежавшие мне, не было никакого желания. Поэтому я ответил:

– Чересчур скорбное зрелище будет, лучше я на него не пойду. А чего-нибудь повеселей вы не можете предложить? Вроде танцев для тех, кому за тридцать, хотя бы?

– Нет, – ровным голосом ответило существо за конторкой.

Земные шутки их, похоже, не интересовали.

– Тогда немного подождите, – продолжило существо, – я вызову старшего по смене, и он вами займется.

Я не стал спорить, кивнул и отошел в сторону.

Тут же прямо передо мной появилось кресло, которое, как я понял, предназначалось именно для меня. Я не удивился подобному фокусу, а просто в него сел, хотя мог и продолжать стоять, поскольку абсолютно не чувствовал никакой усталости.

Регистрация душ умерших продолжалась. Толстячок в очках, дорвавшись наконец до регистратуры, протянул свой пакет.

Его пакет засиял лиловым цветом.

Существо равнодушно сообщило:

– Третий разряд. Ваш портал номер три. Хотите ли вы посетить собственные похороны и поминальные мероприятия?

– А что, можно? – заискивающе спросил очкарик.

– На ваше усмотрение.

– Сходи, мужик, – с какой-то странной уверенностью посоветовал ему я.

Не знаю откуда, но я вдруг понял, что у души толстяка это последняя возможность побыть в человеческом облике. Сделав вид, что не слышит моей реплики, очкарик спросил у регистратора:

– Меня отпустят на Землю?

– Вы и сейчас на Земле, только в другом измерении. Я выдам вам пропуск на три посещения.

– Почему три? – спросил толстяк.

– Вам столько полагается. Время спрессовать?

– Это как? – недоумевал клиент.

– Это чтобы не ждать между посещениями.

– А что, долго ждать?

– Через три дня вас хоронят, потом девять дней и сороковины. Можно ждать, а можно сразу везде поприсутствовать.

– А потом что?

– Потом вы возвращаетесь в портал номер три на разбор вашего дела, – терпеливо поясняло дежурное существо. – Какого дела? – испуганно переспросил толстяк.

– Уголовного, – встрял стоявший за ним лысый дяденька. – Мужик, ты здесь не один. Решай, короче, в натуре. Очередь же ждет.

Действительно, за спиной лысого уже стояли полная пожилая женщина, пацан лет восьми и весьма симпатичная девушка. Да и очереди к другим регистраторам заметно обновлялись.

– Не торопите меня, гражданин, – взвизгнул толстяк, – я хочу все понять.

– Чего тут понимать, толстый, – удивился лысоватый. – Берешь ксиву и откидываешься на волю, потом возвращаешься и мотаешь свой срок по полной программе от звонка до звонка. Ты по первой ходке, что ли?

Как ни странно, такое объяснение дошло до очкастого легче.

Не желая далее дискутировать с соседом, он повернулся к регистрирующему существу и заявил:

– Лучше сожмите мне время. Я посещу все сразу. А то у вас публика такая…

Чем его не устраивали окружающие, он не пояснил.

– Хорошо, сейчас я надену вам браслет-пропуск, и можете отправляться в шестой портал. Там вас примут.

С лысым разобрались быстрее. Его пакет был грязно-серого цвета.

– Ваше тело еще не найдено, – объявили ему.

– И что, до каких пор мне чалиться здесь?

– До тех пор, пока его там не обнаружат. В принципе, если хотите, можете отказаться от последнего посещения Земли и отправляться на суд. Но вы ведь сами настаиваете. Придется ждать.

Я неожиданно для себя вдруг понял, о чем речь. Словно в убыстренном виде просмотрел фильм с участием этой души. Ее владелец – авторитетный вор – был убит своими подельниками еще в сентябре минувшего года. Труп вывезли за город и запихнули в бетонную трубу водоотвода под каким-то шоссе. С тех пор он ждет, когда его тело обнаружат и похоронят. Вот из таких иногда и получаются приведения, если их отпускают или они проникают на Землю.

Не знаю почему, но я вдруг увидел и дальнейшие события и поспешил обрадовать несчастного.

– Ты не переживай, приятель, сейчас там весна. Снег тает. Скоро, недели через две, будут твою трубу чистить, чтобы вода уходила, и найдут тебя. Твое тело, – заявил я уверенно.

– А ты откуда знаешь, умный такой? – удивился лысоватый. – Ты же только прибыл.

– Он знает, – уважительно сказало дежурное существо. – Он же «Ашка», а у них дар есть.

– Какой дар?

– Судьбы читать, – пояснило существо. – Так что вам в четырнадцатый портал, и через две недели приходите.

– Вот ведь. Опять в эту скукотищу. Чего же у вас там ни баб, ни водяры нет? Даже книжек нет. В другом месте нельзя ожидать?

– Нет, – ответило существо за конторкой довольно-таки строго. – Да и зачем вам женщины и спиртное, если вы ими воспользоваться не можете? Следующий.

Скользя в свой портал, бывший уголовник бубнил про себя:

– Зачем, зачем… Хоть поглазеть, и то интересно.

У стоявшей за ним полной женщины пакет светился голубым – сюда ее привели запущенный диабет и тяжелая гипертония.

«Второй разряд, второй портал», – подумал я за секунду до того, как регистрирующее существо повторило эти мои мысли вслух. Самое странное, что такая непонятно откуда взявшаяся способность читать чужие судьбы и предугадывать некоторые события меня ничуть не удивляла. Я воспринимал ее уже как данность. Просто увидел пакет женщины, и как только он засветился, словно в убыстренном кино, в моем сознании промелькнули все основные события ее жизни. При желании отдельные эпизоды я мог просмотреть подробнее, понять мысли, которыми она обосновывала свои поступки и решения. За шестьдесят четыре прожитых этой женщиной года она родила двоих детей и сделала четыре аборта. У нее было двое законных мужей и несколько случайных партнеров. Работала она в основном по торговой части, хитрила, изворачивалась, иногда обвешивала, порой обсчитывала и дважды увольнялась по недоверию, хотя судимостей не имела. Любила и баловала детей и внуков, закончила заочно торговый техникум, была довольно жалостлива и охотно подавала нищим. В эпоху финансовых пирамид слегка погорела на «Хопре», к концу жизни задумалась о боге и стала захаживать в церковь. В общем, обычный компот из грехов и добродетелей. Чего больше, сразу и не поймешь.

Женщина тоже хотела посетить свои поминальные мероприятия и, естественно, получила браслет-пропуск.

Стоявший за ней щуплый восьмилетний пацан был из категории современных беспризорников. Вообще-то родители у него имелись и даже были живы на момент смерти сына, но воспитанием этого отпрыска и еще трех его братьев и сестер не занимались ввиду отсутствия такой возможности. Папочка отбывал долгий срок за убийство собутыльника, а мамочка после заочного развода очень увлеклась своей личной жизнью, меняя вечно нетрезвых партнеров с калейдоскопической быстротой. Парнишка успел изрядно настрадаться за свою короткую жизнь: и голодал, и холодал, и лупили его часто. Сам он тоже подворовывал. Отбился от семьи, предпочитая улицу со всеми ее приключениями. Погиб глупо и нелепо: забрались компанией в колодец теплотрассы нюхать бензин, случайно облился горючей жидкостью, а потом, не подумав, закурил. Одежда вспыхнула как факел; пацаны, испугавшись, выскочили, а он, получив сильнейшие ожоги лица и рук, через два дня скончался в больнице. В общем, на ангела никак не тянул. Его пакет светился зеленым.

«Тоже второй разряд, второй портал».

На вопрос о посещении собственных похорон парнишка отрицательно замотал головой.

– Не-е, я похороны не люблю. Покойников боюсь. Еще встанет из гроба и схватит за руку, – честно признался он, абсолютно не отдавая себе отчет в том, что в бесплатном, плохо выструганном гробу для неимущих будет лежать его собственное тело. – Да и мамка с дядей Петей опять напьются, драться будут, как на поминках бабушки. Не-е, не хочу.

Тут он оказался прав. Примерно так все и должно было произойти.

Я откуда-то знал, что мамаша его уже суетилась в надежде заполучить похоронное пособие, но в то же время она совершенно не собиралась заниматься похоронами сына, надеясь, что эту обременительную для нее функцию выполнит государство.

Дошла очередь и до симпатичной девушки. Ее пакетик осветился ярким желтым светом.

«Самоубийство, – с огорчением подумал я. – Такая хорошенькая…»

– Ваш портал восьмой, – произнесло существо за стойкой. – Пройдите туда.

Впервые, как мне показалось, в его сухой интонации прозвучало что-то человеческое. Какая-то легкая тень сожаления.

– А мне можно будет посетить траурные мероприятия? – с надеждой спросила девичья душа.

– Нет, вам не полагается.

– Почему? – неприятно удивилась девушка. – Всем предлагают, а тут вдруг не полагается. А мне очень надо.

Последнюю фразу она произнесла с некоторым надрывом в голосе.

– Потому и не полагается, что очень хочется, – произнес ей в ответ неизвестно откуда взявшийся мужчина в синем рабочем халате. – Все из-за вашей причины, по которой вы сюда прибыли. Наказание в вашем случае действует незамедлительно. Да и незачем, милая, вам туда отправляться. Ничего вы не дождетесь. Не придет он и каяться не станет. Так и будет весело проводить время с Маринкой, а потом Аленой, Катериной и другими. А вот для вас уже ничего никогда не будет. Отправляйтесь, милая, пожалуйста, в восьмой портал.

Мужчина легко мотнул кистью правой руки, как бы отправляя душу в путь. Девичья душа, прижав к груди пластиковый пакет со всеми своими деяниями, медленно, но послушно поплыла к соответствующим дверям.

– Судя по всему, я за вами, – произнес мужчина, обернувшись уже ко мне.

Его лицо мне показалось знакомым. Было оно благожелательным и интеллигентным. Не сразу, но чуть попозже я сообразил, кого мне напоминал этот субъект – киноактера Георгия Жжёнова в ту пору, когда он снимался в фильмах про резидента. Даже тембр голоса был похож.

– Наверное, если вы – начальник смены, – согласился я, вставая.

Он протянул мне руку, и мы поздоровались, как люди. Живые люди.

Не знаю, почему мы поступили именно так. Обычно души не касаются друг друга и держатся на расстоянии. По крайней мере, пока я здесь находился, мне и мысль такая не приходила: прикоснуться к кому-либо. Даже если это была симпатичная девушка, как та, что пошла в восьмой портал. А тут вдруг я понял, что это – ровня, и если я протяну ему руку, ничего страшного не произойдет.

Это просто обряд для посвященных. Действительно, ничего такого не произошло: ни спазма, как в том случае на лестнице, когда я пытался коснуться живого существа, ни каких-либо других неприятностей.

После этого символического рукопожатия мы сразу же, не сговариваясь, перешли на «ты».

– Давай я гляну твои документы. Формальность, понимаешь, – сказал он.

Взяв мою папочку, он подплыл к столику регистратора. Она вновь запылала ярким алым светом.

– Ну, все в порядке… – успел было произнести начальник смены, как мирное течение регистрации душ было прервано чрезвычайным происшествием. Одна из вновь прибывших – это была женщина лет около сорока – вместо того чтобы встать в указанный старичком-вахтером темный круг для идентификации, вдруг упала на пол. Именно упала, а не легла. Это было странно. Все удивленно уставились на нее – нормальные души себя так вести не могут, это понимали все. Лежащая фигура вдруг дернулась несколько раз подряд, словно через нее пропустили электрический ток.

– Всем стоять! – крикнул начальник смены. – Никому не приближаться!

В помещении регистратуры все остановилось.

– Петр Андреевич, следи за дверями, – продолжал командовать мой новый знакомец, – чтоб не закрылись.

Старичок-вахтер проскользнул ко входу и стал придерживать ту створку дверей, которую лежащая при конвульсиях эпизодически пинала ногой. Вдруг женщина стала блекнуть. Изображение ее словно бы таяло: становилось все более прозрачным. Потом вроде опять проявлялось. После еще одной конвульсии женщина умиротворенно вытянулась, сделала глубокий вдох, очень быстро поблекла и растворилась окончательно. Только голубоватый дымок тянулся куда-то в глубины коридора вечности.

Начальник смены тяжело вздохнул.

– Вот ведь, опять объяснительные собирать. Второй раз в моей смене такое безобразие. Ты ее идентифицировать успел? – спросил он у стража ворот.