Czytaj książkę: «Когда говорит кровь», strona 37
Но теперь все должно было пойти по-другому. Теперь во главе их партии стоял воин. Воин, который умел и любил побеждать. И с ним его партия сможет свергнуть новых самодержцев, ещё до их воцарения. С ним, и ещё с одной тайной силой, чей час вскоре должен был пробить.
– И так, мы вновь обретаем предстоятеля. Но что же дальше? Или это все ради чего мы собирались? – проговорил Лисар Миндэвиш.
– Неш, не шсе. Шам нушэн вэшашел. (Нет, не все. Вам нужен вещатель),– прошипел сверток ткани, бывший когда-то харманским змеем
– Но господин Циведиш, у нас же есть вы и вы ещё живы. Да, эти ублюдки сильно вас покалечили, но я уверен, что в скором времени, вы…
– Неш. Я уше не я. (Нет, я уже не я)
– Абсурд,– не унимался стратиг касилейских тагм.– Я видел много увечий, и должен признать, что хотя ваши и весьма тяжелы и неприятны, иные солдаты восстанавливались и после более сложных ранений. Давайте просто не будем спешить. Давайте дадим времени…
– У аш, его нетш. Вэшашел нушэн шэйшаш. Тшы. (У нас его нет. Вещатель нужен сейчас. Ты.),—длинный сухой палец высунулся из под скомканных одеяний и ткнул в сторону Лиафа Тивериша.
– Я? – удивленно проговорил молодой мужчина, явно не ожидавший такого поворота.
– Тшы (Ты).
– Но, я не уверен, что справлюсь, тем более в такой момент. Конечно, я люблю выступать, и вроде получается у меня это весьма недурно, но вещатель… это очень большая ответственность.
– Я помошу. Я вуду пишат (Я помогу. Я буду писать).
– Это великая честь, господин Циведиш. Вы всегда были лучшим из живущих на нашем веку ораторов.
– Дша. Выл. (Да. Был)
– Тогда мне остается лишь поклясться родовой честью, что я стану самым прилежным вашим учеником.
Собравшиеся согласно закивали, безмолвно утверждая выбор харманского змея. Сардо Циведиш и вправду был лучшим из вещателей, чье мастерство и искусство давно обросли легендами. И если мастер слова, пусть искалеченный и лишенный теперь возможности произносить его самостоятельно выбрал себе преемника, то так тому и быть.
Конечно, Кирот Кардариш предпочел бы, чтобы вещателем остался Сардо. Но только тот прежний Сардо, что менял историю словом не хуже, чем иные мечом. А этот… этот лишь доживал свой век в личине искалеченной плоти. И ни Кирот, ни кто-либо иной уже не могли это исправить.
– И так, похоже у нашей дорогой партии вновь появился Предстоятель и Вещатель и даже некий намек на единство,– лукаво улыбнулся Мицан Литавиш.– При условии, конечно, что все прочие старейшины алатреи поддержат наш маленький сговор и примут его на ура.
– Они примут,– отрезал Кирот Кардариш.– Им больше не за кем идти. Не плестись же за этим ничтожеством Мантаришем?
– О нет, его золотые дни уж точно остались в прошлом. Однако даже если наша драгоценная партия и примет без обычного для нее сопротивления наши решения, это совсем не снимает перед нами главного вопроса, от самой постановки которого мы так изящно уклонялись все это время.
– Позвольте же узнать, какой вопрос вы считаете главнее выбора предстоятеля? – поднял седые брови Энай Гатриш.
– О, весьма важный, господин Гатриш. Как именно нам пошатнуть гегемонию Тайвишей. Напомню вам, господа, что пока мы так радостно летели бездну, они взяли под свой контроль армию. И в довесок ко всему прочему – привили под Кадиф весьма верную и победоносную армию.
– Большая часть из которой уже вернулась в свои провинции,– буркнул Лисар Мендевиш.
– Большая не равно всей. Напомню, что три походных Кадифарских тагмы и столько же домашних все ещё стоят тут, под нашим с вами боком. И их солдатам вполне может и не понравится, если кто-то решит обидеть их так горячо любимого полководца и великого, ох, простите, теперь уже Верховного стратига.
– Пфф. Вздор. Тайвиши не посмеют использовать армию против Синклита.– Энай скривился так, будто Мицан Литавиш предложил всем присутствующим съесть поднос с червями.
– Мы думали, что они и войну не посмеют вести против нашей воли, господин Гатриш. Однако же совсем недавно в городе прошел большой военный парад. И, кажется, он был посвящён какой-то крупной победе в диких землях. Не напомните ли мне какой именно?
– Твои опасения несколько преувеличены, Мицан,– прервал их Кирот.
– Да, и в чем именно? Неужто оставленная без денег и подкреплений армия успела нас так сильно полюбить?
– Да в том, что походные тагмы вот-вот отправятся морозить задницы в новую провинцию. А что же до домашних, то большая часть их командиров наши люди.
– Да, но не сам стратиг.
– Этого идиота Эная Туэдиша можно даже не брать в расчёт. Он такая же пьяная и тупая свинья, как и его отец. Солдаты всегда ненавидели этого ублюдка и никогда за ним не пойдут. Уверяю вас господа, очень скоро Тайвиши окажутся в крайне уязвимом положении. И вот тогда мы и ударим по ним всей силой. Но пока нас больше должна заботить иная проблема.
– И какая же? – спросил Лиаф Тивериш.
– Партия.
Почти до самого вечера они обсуждали предстоящие дела и грядущие перемены. То и дело братья Миндевиши предлагали составить списки врагов и предателей, а Мицан Литавиш, то ли шутя, то ли на полном серьезе, начинал подсказывать им имена. К счастью единственный кто поддержал их в этом начинании, был Тэхо Ягвиш, но Кирот, а следом и Убар, весьма резко пресекали все подобные разговоры. Им нужно было единство, а не мелочное сведение старых и новых счетов.
Энай Гатриш, словно старый лев, что слишком сильно истосковался по охоте и свежей крови, постоянно пытался обсудить грядущую борьбу с Тайвишами, стараясь выудить хоть какие-нибудь подробности, но Кирот старательно укорачивался и уклонялся от каждого, даже самого прямого вопроса. Пусть тут и была большая часть главных семей, решения «заговора десяти», как в полушутку назвал их сборище Лиаф Тивериш, ещё предстояло донести до всех остальных старейшин, потом провести через все положенные церемониалы и лишь потом вступать в борьбу за возвращение государства. Не то чтобы Кирот Кардариш особенно сильно сомневался в исходе намеченного плана, просто он совсем не желал раскрываться раньше положенного времени. Это была его игра, и он собирался вести ее по своим правилам.
После ужина, который рабы накрыли прямо в саду, большая часть гостей предпочла вернуться в Кадиф. В поместье Кирота остался ночевать лишь Сардо Циведиш, да Мицан Литавиш, заявивший что желает задержаться и посетить расположенный неподалеку старый храм покровителя искусств Илетана.
Когда они разошлись по гостевым комнатам, Кирот Кардариш налил себе большой кубок вина и усевшись в тени старого дуба, уставился на девять пустых кресел, окруженных цветочными кустами и искусственными водопадами.
Все прошло просто. Намного проще и быстрее чем он ожидал. Не было ни торга, ни шантажа, ни вымогательства. Каждый из его гостей словно и сам знал, зачем приехал сюда сегодня и что от него требуется. Похоже, что чувство крушения всего того мира, что так долго создавало их сословие, поселилось не только у него одного в сердце. Вся их партия и вправду была готова бороться за права и привилегии ларгесов. Бороться, против новоявленных самодержцев. Он просто успел первым сказать то, что и так крутилось в мозгах у каждого. И это сильно упрощало его задачу.
– Похоже, тебе удалось-таки собрать обратно партию, да дядя? – неожиданно раздался позади него звонкий голос.
Хозяин поместья развернулся и протянул своему племяннику драгоценный кубок.
Великие горести, все же единственное, что удалось на славу у его братца перед тем как он скоропостижно скончался, разрушив свою жизнь бесконечными попойками, это его сын. Рего. Он получился на удивление красивым и складным юношей к своим шестнадцати. С отточенным ежедневными упражнениями телом атлета, жилистыми руками мечника и светлой головой, в которую учителя и книги смогли заложить достаточно ума и знаний, чтобы уже хоть сейчас брать в руки бразды правления династией. А его взгляд и эта улыбка чуть полных губ… в нем словно собрали все лучшее, что только могла дать их порода. Да, определенно он не ошибся с выбором наследника. И когда его час пробьет и Моруф поведет его через три кровавых реки и шесть пепельных полей в страну Вечного упокоения, Кирот Кардариш будет спокоен за наследие своего рода.
– Надеюсь, ты слышал все наши разговоры?
– Все, что было ценным или полезным. Прости, дядя, но львиную долю ваших свободных бесед и поминаний старых врагов я так и не смог вынести. Пришлось немного подремать.
– И очень зря. Я не просто так тебя позвал, Рего. На твоих глазах я заново собрал нашу партию, дал ей нового сильного лидера и четкую цель, к исполнению которой она теперь будет двигаться. Поверь мне, мой мальчик, больше ты такого нигде и никогда не увидишь.
– Да я и не то чтобы видел. В той каморке, в которую ты меня посадил, обзор оказался так себе.
– Зато там ты все хорошо слышал.
Юноша подтащил одно из кресел и уселся рядом, потягивая вино.
– Ага, слышал. Только почему ты почти ничего не говорил своим гостям о том, как вы свергните Тайвишей, дядя? Почему ты не сказал им о, хм… заготовленном подарке?
– Потому что они пока и не должны этого знать. Братья Мендевиши напыщенные глупцы, у которых язык что помело. Энай Гатриш слишком своеволен и верен традициям. Мицан Литавиш хитрый змей, которому я бы не доверил и мешок с говном. Убар Эрвиш герой, на полном серьёзе считающий себя спасителем государства, а Майдо Янтариш как две капли воды похож на него в молодости. Из Лиафа Тивериша наверное выйдет толк, особенно если Сардо с ним поработает, но пока я слишком плохо его знаю. Циведиш и так в курсе, ну, а малыша Ягвиша я бы просто придушил подушкой, если бы в нашей партии уделяли чуть меньше значения фамильным заслугам.
– Не слишком-то ты высоко ценишь своих союзников.
– Я просто не испытываю на их счет иллюзий.
Они замолчали. Сидевший на дереве соловей затянул сладкоголосую трель.
– Так значит, нас ждет война с Тайвишами? – чуть слышно проговорил Рего.
– Война – это слишком серьезное слово, чтобы кидаться им впустую, мой мальчик. На войне самая популярная ставка – это жизнь и забирают ее там охотно.
– Но нас ждет именно война.
– Да. Вот только она будет совсем короткой.
Поднявшийся ветер колыхнул ветку дуба, спугнув усевшуюся на нее певчую птицу. Последние лучи почти уже скрывшегося за горизонтом солнца упали на лицо Кирота, заставив его зажмуриться. Черты лица главы рода Кардаришей неожиданно смягчились, и он стал похож на большого упитанного кота, что улегся после сытного обеда возле кухонного очага. Немного помолчав, он добавил, обращаясь скорее к самому себе, чем к племяннику.
– Никогда и никому не прощай нанесенных тебе оскорблений. Помни их всегда и бери за них тройную плату. Только так ты сможешь добиться от этого мира уважения.
Глава одиннадцатая: В поисках нужных слов
Просторную залу подземной усыпальницы заполнила пёстрая толпа. Мужчины и женщины стояли между старых и новых надгробий и могильных плит, зажигая толстые восьмигранные свечи из красного воска. Сотни маленьких огоньков озаряли непроглядную тьму могильника, выхватывая из неё лица и фигуры. Самые разные лица самых разных людей, что при свете Кадифского солнца вряд ли бы нашли между собой хоть что-то общее. Но тут они были равны и едины.
Вера, не знавшая и не принимавшая царящих в мире различий, роднила каждого пришедшего со всей общиной, наполняя их сердца удивительным чувством сопричастности друг другу, и постигаемой истине. В этой толпе легко было заметить и могучих воинов, что источали силу и здоровье, и больных калек, и почтенных мастеров-ремесленников, и нищих оборванцев, что не имели за душой ничего, кроме своих лохмотьев и миски для подаяний. Этриков, блисов, палинов и даже ларгесов. Ведь все они, шепча на распев хвалы Единому создателю, были общиной. Людьми веры. Праведными.
Вот только даже тут, прикрывая ладошками пламя свечи и шепча строки из Книги Истин, Айдек чувствовал себя отдельным от всех. Даже одиноким. Вера была для него глубоко личной, тайной вещью. И пусть губы его и шептали те же слова и в том же такте что и вся община, он вел свой собственный, особый разговор с богом.
Для него так было всегда. Ведь свою веру он не унаследовал от родителей и не искал её самостоятельно. Она сама ворвалась в его жизнь, когда он был ещё ребёнком.
Недалеко от родного дома Айдека на самой границе Кайлава, там, где близость к Аравеннской гавани превращала квартал в нагромождение складов и мелких мастерских, стояло старое заброшенное здание, служившее когда-то не то складом, оставленным его владельцами за ненадобностью, не то мастерской, дело хозяев которой прогорело. Когда будущий фалаг был ещё совсем ребёнком, он часто прятался там от гнева отца, часами играя в полном одиночестве на чердаке, пока испуганная мать и тетки бегали по городу в его поисках. Это здание было самым большим секретом мальчика. Его тайным миром, который обращался то осажденной варварами крепостью, то дворцом, то пещерой полной чудовищ и опасностей, а то просто домом. Но главное – оно было его убежищем. Его личным, потаённым местом, в котором нелюдимый мальчик мог чувствовать себя в безопасности.
Однажды, когда отец вновь пришел в ярость из-за какого-то пустяка, Айдек скрылся в своём «убежище». Но прейдя туда, он обнаружил, что заброшенное здание стало не таким заброшенным: кто-то выкинул всю старую сломанную мебель, помыл полы, истребил паутину, покрывавшую каждый угол, установил небольшой деревянный алтарь, на котором мальчик обнаружил бронзовую чашу и несколько больших восьмигранных свечей. Заинтригованный столь неожиданным преображением, Айдек решил подождать, чтобы выяснить кто же этот загадочный посетитель. Забравшись на чердак, где расходившиеся доски позволяли вести наблюдение, оставаясь незамеченным, он стал ждать.
Ожидание заняло часы. Мальчик и сам не заметил, как уснул, а когда проснулся, то услышал внизу незнакомые голоса. Высокий и сильный голос рассказывал что-то паре дюжин человек, повторявших «благословение!» и чуть нараспев читавших какой то текст. Мальчик, которому тогда исполнилось уже восемь, слышал от отца, теток и дядей, что в городе есть люди, тайно почитавшие некого странного бога, держа это в большой тайне. Он сразу догадался, что стал свидетелем того самого тайного почитания. А тайны всегда нравились Айдеку. Невзирая на то, что была уже почти полночь и мать, скорее всего, находилась на грани безумия, он решил остаться и послушать этих странных людей.
А говорили они о вещах необычных и удивительных. О боге, но не об одном из знакомых мальчику божеств, что имели имена и не сильно отличались от людей, а о неким безымянном и всемогущем боге, который был сразу везде и нигде. Был всем живым в мироздании, наполняя его, но оставался незримым и недоступным. Мальчик тогда так и не понял как это возможно: быть сразу всюду? Подумав, он решил что бог этот вероятно очень велик и мир находится внутри него, ну или же люди, сами того не зная, живут на его теле и потому и не могут его увидеть.
Замечтавшись, он представлял спящего исполина, по которому бегают маленькие человечки возводя свои города, возделывая его кожу как поля и охотясь в волосах. Этот образ настолько развеселил мальчика, что он негромко хихикнул. Хотя смех его был еле слышен даже ему самому, люди внизу тотчас замолчали. Айдек испугался и уже хотел броситься к открытому окну, где напротив находилось раскидистое дерево, до веток которого он мог легко допрыгнуть, как услышал старческий голос:
– Что ты делаешь здесь, дитя? Ты потерялся? – из проёма позади него поднялась седая голова.
– Нет,– твердо ответил мальчик.– Я не терялся. Это моё место
– Ты живешь здесь?
– Нет, у меня есть нормальный дом. Сюда я прихожу, когда… когда… когда мне нужно убежище.
– А…– протянул старик.– Понимаешь, дитя, нам тоже нужно убежище. Ты не будешь против, если мы иногда будем сюда приходить?
Мальчик задумался. Ему не очень хотелось делить хоть с кем-то его сокровенное место. Тут был его мир. Мир в котором он чувствовал себя повелителем способным одной силой мысли превратить прогнившие доске в могучие крепостные стены, а затянутые паутиной бочки и сваленные в углу палки – в орду варваров, которая неизменно гибла под ударами мужественных воинов, ведомых в бой Айдеком. Но с другой… с другой стороны ему хотелось ещё послушать про этого необычного и вездесущего бога. Да и старик обладал такими добрыми глазами, что мальчик решил для себя – он точно не причинит ему вреда и не выдаст его убежище чужим людям.
– Ладно. Можете приходить. Но только при одном условии.
– Хорошо, дитя, что ты хочешь?
–Можно мне ещё послушать истории про вашего бога?
Старик с улыбкой кивнул и взяв Айдека за руку, повел его вниз, туда, где ждали остальные непрошенные гости. Так мальчик впервые познакомился с верой алавелинов. И как выяснилось чуть позже, со своей общиной и своим наставником.
С тех пор прошло много лет. Община в Кайлаве росла и возрождалась, привлекая всё больше и больше людей. И им становилось тесно внутри заброшенного склада. В один из дней кто-то предложил использовать могильные катакомбы, расположенные в пещерах под Кадифом, и эта идея понравилась наставнику. Так они перебрались в эту темную залу, где среди тысяч и тысяч нашедших последний приют язычников, постигали бессмертие праведных.
За три года, которые Айдек не посещал этих сводов, незнакомых лиц стало значительно больше. Община росла и множилось. Тёмные дни, когда за единобожие преследовали и травили, словно диких зверей на охоте, давно миновали и страх, посеянный Великим палачом Убаром Ардишем, исчезал.
Но память об учинённых им зверствах хранилась в сердцах алавелинов. И эта ночь, эта святая ночь, именуемая Ночью мучеников, была тому подтверждением.
Каждый год, в первую ночь третьего летнего месяца, праведные Кадифа собирались, чтобы почтить молитвой всех павших за их веру. Всех тех, кто сгорел живьем в красных ямах, кого забили камнями или палками, кто принял смерть от меча или копья. Всех тех, кто не предал бога даже перед лицом мучений и первой смерти, заслужив право на Воскрешение. И вспоминая их подвиг, чествуя их стойкость и мужество, праведные находили их и в себе самих. И потому не было ночи важнее и значимей.
Но для Айдека эта ночь была особенной и по иным, личным причинам – для него она была ночью расставаний. Ночью прощаний. Ночью, которая должна была стать чертой, разделяющей разные половины его жизни. Когда взошедшее на небосвод солнце озарит мир своими лучами, он покинет город, в котором родился и вырос, обменяв его на долгую дорогу и неведомые рубежи далеких диких земель. Завтра, он станет фалагом двенадцатого знамени первой походной кадифарской тагмы, вместе с которой отправится защищать и удерживать новые границы государства.
И именно по этому, он не мог больше прятаться от своей общины. Как бы старательно он не выдавал свою трусость за осторожность, прикрываясь то болезнью отца, то гарнизонной службой, в эту ночь он просто не мог не прийти сюда. Он просто обязан был в последний раз помолиться со всеми теми людьми, которые пусть и не стали для замкнутого и одинокого молодого человека второй семьей, но и не оттолкнули его, позволив идти с ними по одной дороге.
А ещё, он хотел в последний раз увидеть наставника их общины. Того самого человека, что вывел его к свету праведной истины. Ведь в том, что он видит его в последний раз, Айдек не сомневался. Уже при их первой встречи в том самом заброшенном доме, Майдо Элькэрия был седым старцем. Ну а теперь, когда ему было почти восемьдесят, кажется лишь вера и забота о своей общине держали его в этом мире. Но держали они всë слабее и слабее: тело наставника исхудало, руки тряслись, глаза покрывала мутная пелена, а кожа была в желтых пятнах. Даже идти самостоятельно он уже не мог. Его вывел незнакомый Айдеку молодой ученик, держа под руки и помогая сделать каждый шаг до стула с подлокотниками, который был поставлен на небольшой пьедестал, сколоченный из досок.
Когда наставник сел, толпа стихла. Старец обвёл её взглядом полуслепых глаз и, воздев вверх руки, произнес слабеющим голосом:
– Благословение вам, о ступающие по пути праведных!
– Благословение! – отозвались сотни голосов и тут же смолкли, погрузив усыпальницу в по-настоящему мертвую тишину. Все в этом зале, от первых до последних рядов, желали услышать каждое слово, которое собирался произнести наставник.
– Всевышнему угодны мученики, ибо в страдании своём очищаются они от греха. Угодны отринутые, ибо в лишениях укрепляют они свою веру. Угодны погибшие, ибо уготована им жизнь вечная. Не тратьте слёз своих на тех, кто принял мучения и смерть, чья плоть обратилась в прах и пепел. Кратки были их страдания, но награда будет вечной, ибо в День возвращения восстанут они из объятий смерти и предстанут перед взором Создателя. И одарит он верных и праведных благами бесконечными. Плачьте о тех, кто впустил в душу погань греха. Кто осквернил свою плоть и божий огонь в себе, предавшись страстям и порокам. Плачьте о тех, кто отвращал Всевышнего от мира сего, ибо прокляты они на веки веков и уготовано им лишь забвение. Так было сказано и так будет. Ибо в том истина.
– Истина в том! – отозвалась толпа.
– В эту благую ночь мы чтим память тех, кто погиб в красных ямах, кто был забит палками и камнями, кто был растерзан толпой и казнен по приговору Великого палача Убара Ардиша, прозванного Алым Солнцем. Мы поминаем всех тех, кто принял муки, но не отрекся от веры в Единого. Всех, кто хранил свет истины, пока псы тирана кромсали их плоть и жгли её огнем. Мы чтим мучеников и память о них. Но чтим мы их не слезами и не скорбью, ибо знаем, что первыми восстанут они из смерти и первыми обретут благословение в День возвращения.
Наставник общины резко замолчал. Его голос все ещё хранил ту удивительную силу, что годами и десятилетиями увлекала сотни и сотни людей, отводя их от лжи каменных истуканов. Но в голосе этом уже чувствовалось увядание. Он чуть захрипел, закашлялся и лишь когда ученик поднес ему чашу с водой, смог продолжить свою речь.
– Как и сегодня, пять десятилетий назад грех и порок правили миром, но тьма, опустившаяся тогда, была особенно густой. Великий грешник владел страной и в жажде уподобиться Богу, не знал ни меры, ни препятствия. Он повелел чтить себя наместником выдуманного им же божка, коему возводил храмы по всей земле, творя в них греховные оргии и кровавые беззакония. И всякого, кто не желал поклоняться мерзости его, обрекали на смерть безумные жрецы его культа. Долгие годы в Тайларе лилась кровь. И кровь язычников, и кровь праведных, но именно на отринувших ложь каменных истуканов был обращен самый яростный гнев кровавого тирана. И в канун языческого беснования, которое камнемольцы зовут летними мистериями, он повелел своим слугам поймать всех праведных в Кадифе и его округе и привести их на площадь Белого мрамора, куда, как на праздник, зазывались толпы зевак. И встретил Душитель пять тысяч праведных и показал им ямы, полные горящих углей и потребовал, чтобы поклонились ему и признали воплощением солнцебога. Но не убоялись праведные и отвергли порочного владыку. Распевая молитвы, приняли они страшную смерть. Живьем их вязали и бросали в полные углей ямы, и запах смрада и гари наполнил улицы города, впитываясь в одежды, кожу и волосы всех тех, кто стоял и смотрел, как гибли сотни и сотни невиновных. И я был среди тех, кто молчанием и невмешательством своим, позволяли твориться злу и торжеству греха. Кто был наблюдателем, но утешал себя, что неучастием своим не прикасается к скверне. Я смотрел, как тысячи праведников разделили страшную смерть в красных ямах. Смотрел, как умирали мужчины и женщины, как шли в огонь дети и старики, не желая отрекаться и предавать веру во Всевышнего и поклоняться идолу. И тогда я понял, что камнемольцы и солнцепоклонники идут по пути лжи и порока. Что нет в них истины. Что жрецы их распутники и воры, а в храмах творится лишь беззаконие. А ещё, понял я, что недостаточно самому не быть палачам. Что непротивление скверне греха суть потакание ей, что молчащий о зле, не лучше того, кто сам творит зло. Так я узрел истину, а вместе с ней познал, что есть лишь один путь ее познания – путь праведных, ибо избран он самим создателем. И на пути этом лежит великая жертва, ибо праведный должен принести жизнь свою текущую в угоду жизни вечной.
Старец вновь замолчал. Лишь его бледные губы продолжили беззвучно шевелиться, словно повторяя так и не сказанные мысли. Его голова опустилась вниз, а мутные глаза прикрыли дряблые веки. Вся толпа напряглась, сжалась и поддалась вперед, словно море во время прибоя, сохраняя молчание, нарушаемое лишь потрескиванием сотен огоньков свечей.
– Сейчас нас не травят как диких зверей и не забивают камнями на площадях,– продолжил Элькерия.– С идолопоклонников пока довольно нашего молчания. Но злоба и грех свили надежные гнезда в сердцах камнемольцев, а посему каждый из нас должен готовить себя к испытаниям веры, помня что эта жизнь, лишь прелюдия к вечности. Что она ценна лишь как испытание, что ниспослал нам Всевышний, дабы проверить нашу стойкость и праведность. Не бойтесь и не страшитесь угроз и гонений. Радуйтесь им, ибо в горниле выплавляется железо, а в муках дух праведный. Чтите память павших. И не слезами горя, но слезами радости, ибо всех нас ожидает бессмертие. Искореняйте скверну в себе. Держите себя в чистоте праведной и принимайте муки за веру с радостью. Ибо уготована стойким вечность! Истина в том!
Старик воздел руки вверх в благословляющем жесте и по толпе пронеслись слова благословений, а следом и молитвы. Но не все они звучали восторженно. Часть голосов, и часть немалая, была тиха и сдержана, явно давая понять, что речь наставника оставила в их сердцах горечь.
Огоньки свечей выхватывали из тьмы усыпальницы лица людей. Одни смотрели на старика с надеждой и почтением, другие, хмурые и напряжённые, выражали разочарование. Все эти люди ждали в эту ночь совсем других слов. Да и сам фалаг надеялся получить от Майдо Элькерии напутствие, с которым ему будет не так страшно ломать привычную и знакомую жизнь, меняя Хайладскую крепость на службу в диких необжитых землях. Идя сюда, он жаждал услышать голос полный веры в лучшее. Тот самый голос, что многие годы увлекал и поддерживал сотни и сотни людей, пропитывая их сердца и души надеждой. И теперь Айдек чувствовал себя обманутым.
До начала этой речи, он собирался переговорить с наставником лично. Поделиться с ним всем тем грузом, что лежал на его сердце тяжелым камнем. Но теперь Айдек Исавия точно знал, что когда окончатся молитвы, он покинет эти катакомбы со всеми прочими праведными. Элькерия больше не мог дать ему ничего, кроме сомнений.
Когда молитвы закончились, заменившая праведным обитель древняя усыпальница пустела медленно. Люди покидали её небольшими группками или поодиночке, уходя с перерывами и соблюдая тишину. Пусть времена гонений и были позади, многолетняя привычка скрываться никуда не исчезла и алавелины старались лишний раз не привлекать внимания прохожих. В конце концов, кому есть дело до того, что пять-шесть человек выйдет после заката из грота? Мало ли какие дела требовали скрытности и отсутствия посторонних глаз. Подземные туннели влекли многих – юношей с девушками из низших слоев, которым не находилось другого места для свиданий, контрабандистов, которые, как говорили, знали тайные тропы связывающие катакомбы с пещерами далеко за городом, да и бандиты иногда подселяли без спроса новых жильцов в чужие усыпальницы. Поэтому на входивших и выходивших из гротов людей горожане давно перестали обращать внимание. Чем и пользовались алавелины.
Когда зал почти опустел, прочь отправился и Айдек, раздумывая обо всем услышанном сегодня.
Среди праведных давно велись споры о том, какой путь угоднее Богу-творцу. Одни черпали вдохновение в словах Лиафа Алавелии, что «гнев праведных – суть гнев божий и ярость их – огонь Всевышнего», призывая очистить мир от греха. Другие считали, что очищать нужно лишь себя, через страдания и усмирение страстей, кои есть семена скверны. Майдо Элькерия всегда был где-то посередине, утверждая, что мир, в конце концов, все же следует замыслу Бога, а посему нет нужды уничтожать его или самого себя. Но годы, похоже, нарушили этот хрупкий баланс, качнув наставника в совершенно определенную сторону. И Айдек не думал, что ему эта сторона нравится.
Он был воином, а не мучеником. И не желал менять своего естества.
– Ты впервые пришел к нам, друг? – фалаг вздрогнул от раздавшегося у него за спиной голоса. Он был готов поклясться, что в коридоре, по которому он только что прошел, не было ни души. Приглядевшись, он заметил в полумраке грота длинновязую фигуру, прижавшуюся к стене. Айдек сощурился, и постепенно из тьмы проступили черты того самого ученика, который вывел сегодня наставника.
Назвать его вид неряшливым, можно было лишь при желании польстить. Причем польстить весьма наглым образом. Покрытая заплатками и пятнами краски зеленая рубаха была явно сшита не по его меркам и висела мешком на его тощем и жилистом теле, а кожаные сандалии, казалось, просто состояли из пыли. Хотя на вид ему не было и тридцати, в длинных черных волосах, что падали свалявшимися прядями на глаза, виднелась седина, а отросшая борода чуть топорщилась. Встретишь такого на улице и сразу подумаешь: вот идет ещё одна душа, оставившая в таверне остатки денег достоинства. И все же, было в нём что-то особое… что-то, странное и неуловимое. То ли во взгляде, то ли в гордой осанке, что цепляло интерес.
– Не подумай дурного, друг мой, я не преследую тебя. Просто я всегда хорошо запоминал лица, а твоё увидел впервые. Ты недавно в городе, или только услышал зов Всевышнего?
Голос ученика звучал так мягко, так дружелюбно, но при этом так твердо, что Айдеку захотелось быть честным с этим незнакомцем.
– Нет… я… я местный и давно принял истину умом и сердцем. Просто… я не приходил на молитвы. Три года не приходил.
– Вновь обретенный друг столь же желаем для общины, как и друг новый,– мужчина отошел от стены и положил руку на плечо Айдеку.– Вера всякого из нас проходит через испытания и сомнения. И не важно, что побудило тебя покинуть общину. Важно лишь то, что ты снова обрёл её и не разрывал связь в своей душе. Впрочем, мы, кажется, так и не представились друг другу. Меня зовут Эйн Халавия. А как мне обращаться к тебе, друг мой?
– Я Айдек…
– Можешь не называть своего родового имени, если не хочешь,– остановил его Эйн, заметив как замялся фалаг.– Достаточно и названного. Община понимает тех, кто стремится скрыть свою веру от посторонних. Путь жертвы, о которой так много говорил наш наставник сегодня, это путь немногих.
