Czytaj książkę: «Робеспьер. Портрет на фоне гильотины»

© Armand Colin 2020, 2nd edition, new presentation, Malakoff

© Кабалкин А. Ю., перевод на русский язык, 2025

© Издание на русском языке, оформление

ООО «Издательство АЗБУКА», 2025

КоЛибри ®

⁂

Введение Робеспьер. Вопросы

В мае 2011 года Французское государство сообщило, что выставляет на аукцион Sotheby’s рукописи Робеспьера и Леба, а Общество робеспьеристских исследований совместно с Институтом истории Французской революции и рядом других учреждений и организаций открыло подписную кампанию. Набралась тысяча подписчиков, что позволило собрать сумму, необходимую для приобретения этих рукописей, хранящихся теперь в Национальном архиве. Каждый делал взнос сообразно своим средствам, осознавая значение истории Великой французской революции для строительства нашей Республики. Многие подписчики сопровождали свои переводы письмами или записками с объяснениями своего решения, часто очень эмоциональными. Один человек в возрасте 91 года написал, что когда-то его научили «тяге к революционной добродетели» и что еще в 12 лет он прочел первую в своей жизни биографию Неподкупного. Одна супружеская пара объяснила свое пожертвование желанием напомнить детям о своем восхищении Робеспьером. Многие вспоминают учебу в университете как источник своего неравнодушия к этой теме. Кто-то видит в Робеспьере оболганного героя, кто-то ограничивается тем, что подчеркивает чрезвычайную важность его личности, мыслей и поступков, не героизируя его самого, и многие сожалеют в этой связи об отсутствии в продаже его биографии, которую можно было бы использовать как справочное издание. Появившиеся в последние годы многочисленные труды на английском и французском языках позволили частично устранить этот пробел, ожидаются и новые книги, но все они только затрудняют ответ на восклицание историка Марка Блока: «Робеспьеристы и антиробеспьеристы, пощадите; cжальтесь, просто скажите нам: каким был Робеспьер?»

Основанное в 1907 и признанное в 1938 году общественно полезным Общество робеспьеристских исследований вносит свой весомый вклад в поиск ответа на этот вопрос. Уже более ста лет оно поощряет исследователей и просто увлеченных людей разного происхождения, разных взглядов и гражданства, объединенных не наивным поклонением Робеспьеру, а желанием продвигать научную историю Французской революции. Основатель Общества Альбер Матьез писал: «Ошибаются те, кто высокомерно упрекает нас в создании вокруг Неподкупного некоей культовой ассоциации. Мы не ставим свечи в честь идола, мертвого или живого. Не все мы робеспьеристы, во всяком случае, мы не настроены всегда и во всем соглашаться с Робеспьером». Ныне это утверждение актуальнее, чем когда-либо, однако стремление написать научный исторический труд плохо сочетается со всевозможными нелепостями, имеющими широкое распространение даже сегодня: от заголовка в одном из номеров журнала Historia в 2011 году («Робеспьер: законник-психопат») до выпуска программы «Робеспьер и Вандея» по одному из государственных телеканалов в 2012 году, где первый был фактически представлен палачом второй. А ведь речи и решения Робеспьера говорят сами за себя: он далеко не относился к тем революционерам, кто пристально следил за вандейскими событиями; ответственность за репрессии, обрушенные на эту территорию, никак нельзя возлагать лично на него; всевластие так называемого диктатора сдувается, как воздушный шарик, стоит хорошенько присмотреться к критикам, не перестающим его клевать, прислушаться к народным требованиям, часто превосходящим его полномочия, и, наконец, взглянуть на то, как Конвент смещает его ненасильственным способом, не прибегая к оружию. Что уж говорить о весе в коллективном воображении многочисленных штампов, родившихся уже назавтра после Термидора¹ (9 термидора II года – 27 июля 1794) и повторяемых вот уже более двух столетий частью историографии и, увы, в учебниках для образовательных учреждений. Холодный расчетливый монстр, лишенный всяких чувств и легко приносящий в жертву своего вчерашнего друга, всесильный диктатор, а то и предтеча тоталитаризмов ХХ века; лучше не продолжать… Все эти стереотипы провоцируют по меньшей мере замешательство по отношению к человеку и к политику, свежим доказательством чему стал недавний отказ муниципалитета Парижа назвать его именем одну из улиц столицы.

Речь здесь не идет о том, чтобы, наоборот, пропеть панегирик Робеспьеру как жертве клеветы, и не о том, чтобы превратить его в положительное и непревзойденное олицетворение Революции. Было бы трудно отрицать, конечно, его юридическую помощь беднякам Артуа, его успешные защитительные речи, эти истинные памфлеты, гвоздящие всяческие предрассудки и традиции, его литературные опыты, принесшие ему признание собратьев по адвокатуре и академического мира, его искренность патриота в 1789 году, его юридическую – не политическую – борьбу со смертными приговорами и с рабством, за всеобщее избирательное право, за свободу людей разного цвета кожи, за налоговую систему, исходящую из постулатов справедливости и братства, против войны и за суверенитет наций. Кто не признает, пускай даже с целью его ниспровергнуть, силу его убеждений, высказанных примерно в полутора тысячах его публичных выступлениях‚ которыми он завоевал моральный авторитет, но не превосходство во власти над другими членами Комитета общественного спасения, накрытого тенью Бертрана Барера? Оригинальность его религиозной мысли делает его игрушкой Провидения, но и наделяет миссией, побуждает преклоняться перед законом, противиться искоренению христианства, считая, что это губит надежду на загробную жизнь, необходимую для республиканского строя, надежду, которую нужно скорее поставить на службу Верховному Существу. Его преданность, исчерпывающая все его физические возможности и заставляющая его принять узаконенное революционное насилие, организация им победы над державами коалиции? Да, но при всем этом – его тактика альянсов с народным движением, соседствующая с искренностью взглядов на общество, его колебания по вопросу экономического либерализма одновременно с борьбой за право нуждающихся на пропитание и на помощь, десакрализация собственности во имя справедливости и требований государства и параллельно с этим – осуждение аграрного закона как утопии, разоблачение личной власти и народной диктатуры при его же идейном лидерстве при оправдании революционной власти и Террора – все это так же отягощено противоречиями, как и богато перехлестами. Как многие его современники, Робеспьер полностью принадлежит к интеллектуальной вселенной, пронизанной как верой, так и Просвещением – особенно руссоистским, к реальности, понимаемой в меру относительности знаний и медленного, неполного осведомления, как и, возможно, к ментальной и социальной конструкции, отмеченной страданиями детства, где главными его утешительницами оказывались женщины.

Поэтому необходимо снова и снова изучать этого человека и его наследие ради лучшего понимания, трудиться над его изображениями, пестовать его память, углублять историографию. На все это он сам – чаще всего невольно – вдохновлял в пылу и в трагедии революционных событий, в коллективном бессознательном, воспроизводимом на страницах национальной литературы с учетом политических потрясений, с архивной избыточностью или, наоборот, с прискорбной недосказанностью. Собранные под одной обложкой 15 глав не претендуют на то, чтобы служить биографией, и тем более не заменяют существующие и будущие работы. Наша задача проще: предложить читателям синтез размышлений на главные темы, который, как мы надеемся, поможет каждому составить, расширить или конкретизировать собственное суждение.

Мишель Биар, Филипп Бурден

1
Адвокат. Между судом и общественным пространством
Эрве Лёверс

На первых заседаниях Генеральных штатов Максимилиан де Робеспьер, один из представителей третьего сословия, – всего лишь такой же адвокат, как и многие другие. Адвокатов, образовавших свою группу, как принято у их современников, насчитывается 259 человек [1]: среди них и те, кто практикует только защиту и консультирование, и те, кто одновременно занимает одну или несколько судебных должностей. Если им присуща общность культуры, что отчасти объясняет юридический уклон будущего Учредительного собрания, то различают их политические убеждения, а также профессиональное прошлое; раньше они выступали в более-менее престижных инстанциях, обладают тем или иным состоянием и той или иной степенью известности [2]. В этой группе выделяются несколько основных типов адвокатских фигур. Первый тип – чистые адвокаты, полностью занятые речами в судах, консультациями и написанием меморандумов², – таким был Тронше; некоторые, тоже погруженные в свои профессиональные обязанности адвокаты-юрисконсульты (например, Мерлен де Дуэ), сделали себе имя участием в написании трудов по юриспруденции; наконец, третья категория – адвокаты-литераторы, в чьей юридической деятельности отражается увлеченность академическими дебатами и изящной словесностью… Мэтр де Робеспьер принадлежит к этим последним.

Защищать и судить

После нескольких лет учебы в коллеже Людовика Великого молодой Максимилиан де Робеспьер изучает право в университете Парижа, сохраняя административную привязку к прежнему престижному учреждению. После традиционного трехлетнего курса он успешно сдает квалификационные экзамены (15 мая 1781), что позволяет ему начать карьеру судебного адвоката. Студентом он слушал в парижском парламенте выступления видных защитников, там же он впервые надевает мантию и 5 августа 1781 года приносит присягу. Но практиковать он хочет не в столице: даже не начав там положенную молодым адвокатам стажировку, он отправляется в свой родной Аррас, где 8 ноября снова приносит присягу. Это повторение присяги не должно удивлять; даже будучи провинциальной столицей, город располагает только Советом Артуа с неполным суверенитетом; подобно парламентам, он разбирает в качестве последней инстанции уголовные дела, но апелляционной инстанцией для решений по важнейшим гражданским искам служит парламент Парижа… Немало дел из Артуа разрешается в Париже, что создает прочную связь между двумя юрисдикциями, перед которыми и приносил свои присяги молодой Робеспьер. Парижская присяга поможет ему к тому же подписываться порой как «адвокат в парламенте», что престижнее звания адвоката в скромном провинциальном Совете Артуа.

В 1782–1783 годах Максимилиан де Робеспьер изучает разные грани своей новой профессии. В феврале 1782 года на громком процессе местного масштаба, о котором много писали, он впервые выступает перед Советом Артуа; дело проиграно, но красноречие и решимость молодого адвоката становятся сенсацией. Житель Арраса Ансар пишет в Париж: «Говорят (сам я его не слышал), он оставляет далеко позади по подаче, выбору выражений, четкости изложения Либореля, Демазьера, Брассара, Бланкара и знаменитого Доше, этого ненасытного лающего зверя, эту пропасть, где сгинет и хороший, и посредственный, и дурной» [3]. Многие биографы, удивленные таким энтузиазмом, усматривали в нем нотку иронии; но дальнейшая карьера Робеспьера, в особенности то доверие, которое ему оказывает его коллега Бюиссар меньше чем через год, препоручая ему выступления на знаменитом процессе по громоотводу в Сент-Омере, показывает, что путь молодого адвоката начинается с поддержки коллег, гордящихся его талантом. В том же году Робеспьер подписывает первое свое экспертное заключение, оно приложено к меморандуму, опротестовывающему завещание, составленное из ненависти к религии; структура меморандума, его стиль и упоминание о гуманности позволяют предположить, что и его написал Робеспьер. Так или иначе, к этому времени мэтр де Робеспьер уже начал свою карьеру, состоящую не только из делопроизводства и выступлений в суде. В марте 1782 года епископ Арраса назначает его «доверенным лицом» городской епископской палаты. Это позволяет ему наряду с другими адвокатами выносить постановления в порядке особого производства³ и разбирать гражданские и уголовные дела в «старом» Аррасе и в некоторых окрестных приходах.

Этот двойной статус, адвоката и судьи, недостаточно принимается во внимание историками, изучающими молодость Робеспьера; его деятельность следует оценивать с учетом всех его многочисленных занятий, а также – мы еще к этому вернемся – того, чему он отдавал предпочтение. Увы, важнейшие источники, позволяющие об этом судить, погибли при пожаре в архиве департамента Па-де-Кале в 1915 году. Но не все следы утеряны: благодаря изысканиям, проведенным в начале XX века Эмилем Лесюэром, нам известно о части дел, по которым Робеспьер выступал с речами в Совете Артуа.

Дела, которые вел Робеспьер в Совете Артуа [4]

Судя по этим цифрам, хотя они суммируют только часть деятельности адвоката Робеспьера, он был не самым загруженным среди юристов Арраса. Однако если его активность и уступает активности Либореля, Доше, Делегорга или Гюффруа, она все равно получает признание, тем более что проявляется и в других инстанциях Арраса, а также на судебных разбирательствах вне города, например в коллегии эшевенов⁴ Лилля (1784) и в парламенте Фландрии (1787). Судя по большинству свидетельств его современников, молодой Робеспьер великолепно говорит и пишет, отчего быстро начинает слыть «светочем» адвокатуры Артуа (по выражению Бабёфа). Однако это мнение не было, без сомнения, единодушным.

Академия и адвокатура

Да, молодой адвокат относится к своему ремеслу не так, как остальные его собратья-юристы; для него эта карьера не сводится к упорному непрерывному штудированию права, к составлению мудреных меморандумов и к речам в суде, усеянным цитатами на латыни и ссылками на законы, обычаи, римское право, доктрину и практику судебных постановлений. Для этого молодого профессионала, подготовленного в сердце столицы, юридическая карьера равнозначна литературной. В этой области, как и в других, его первые шаги увенчиваются успехом; недаром Академия Меца награждает вторым призом его ответ на вопросы, касающиеся происхождения и последствий суждения, «распространяющегося на всех членов одной семьи, и стыда, испытываемого ими за позорное наказание виновного», а также способов изменить таковое [5]. Выражая осенью 1784 года благодарность Королевскому обществу, лауреат признает, что, «начиная литературную и адвокатскую карьеру, нельзя получить более сильное и лестное поощрение» [6]; карьера в области права немыслима для Робеспьера без литературной.

Не доказал ли он это уже двумя своими защитительными речами по делу о громоотводе в Сент-Омере? Когда адвокат Бюиссар поручает своему молодому коллеге защиту ответчика по этому делу в Совете Артуа, злоключения господина де Виссери де Буа-Вале уже хорошо известны Республике ученых⁵. Не чуждый научным новшествам, этот богатый житель Сент-Омера установил на самом высоком дымоходе своего дома громоотвод (май 1780). Но то ли от страха, то ли желая поквитаться за прошлые ссоры, несколько соседей жалуются на него городским властям, и те распоряжаются снять «электрический проводник». Не в силах помешать исполнению этого распоряжения, потерпевший подает апелляционную жалобу в Совет Артуа, где один из адвокатов, тоже увлеченный физикой, берется собрать факты и доводы, способные убедить суд. В своем объемистом изложении дела мэтр Бюиссар указывает на формальные и сущностные недостатки решения эшевенов Сент-Омера… Но судей не убедить без произнесения защитительной речи; с ней и выступает молодой Робеспьер (май 1783). Два его выступления – вовсе не бледная копия меморандума Бюиссара, по живости стиля и по силе аргументации они – свежее дуновение; защищая наряду со своим клиентом честь Артуа и славу судейской коллегии, незаменимой опоры науки, адвокат добивается решения позволить де Виссери вернуть на место свой громоотвод.

По своей сути и по отклику на него в обществе процесс по делу де Виссери – далеко не простая судебная тяжба. Конечно, вся эта история приобретает огласку; из всех дел, адвокатом по которым выступает Робеспьер, только она получает отклик по всей стране. Объяснением этому служит, без сомнения, ее научная сторона: в конце столетия, когда физические открытия, особенно из области электричества, пленяют просвещенных людей, такой процесс приобретает размах крупного культурного события. Бюиссар и Робеспьер стоят на стороне науки и прогресса, что привлекает внимание не только любителей сенсаций. Поэтому меморандум Бюиссара и текст выступления Робеспьера на процессе получают распространение одновременно в Аррасе и в Париже и издаются не в традиционном для юридических публикаций формате ин-кварто, а в формате ин-октаво⁶, адресованном гораздо более широкой аудитории. К тому же первыми это дело комментируют крупные периодические издания «ученого сословия», такие как Mercure de France и Journal des sçavans. Именно успеху своих выступлений по делу о громоотводе Робеспьер обязан быстрым приемом его в Академию Арраса (ноябрь 1783).

В последующие годы Робеспьер продолжает интересоваться наукой и строить адвокатскую карьеру. Одно вовсе не противоречит другому, наоборот, часто смыкается при обличении «предвзятости» – страха ли перед научными новшествами, как в деле Виссери (1783), или перенесения позорного клейма на семью приговоренного, как на конкурсе Академии Меца (1784). Для него как для адвоката и для литератора слово «предвзятость» настолько важно, что становится одним из лейтмотивов его негодования в связи с наукой и юриспруденцией. Лишение прав незаконнорожденных – предвзятость (1784, 1786); надежда на социальное примирение посредством королевских указов о заточении без суда и следствия – предвзятость (1784, 1789); неприятие и криминализация ростовщичества – предвзятость (1786); неравенство перед законом и правосудием – предвзятость (1787)… Порой научные и юридические соображения совпадают, и тогда его юридические тексты приобретают тональность, наверняка удивившую не одного его современника.

Школа знаменитых процессов

Самым красноречивым свидетельством адвокатской работы Робеспьера является дюжина составленных им в 1782–1789 годах меморандумов [7]. Известно, насколько важны эти документы в общественной жизни XVIII века. Написанные и переданные в печать адвокатами – даже если их подписала сторона процесса, – они содержат изложение фактов и методов дела. В большинстве случаев эти записки то на десяток, а то и на сотни страниц представляют собой сухие юридические трактаты, ставящие цель выиграть дело и в суде, и в глазах общественности; но эпизодически они отличаются более литературным стилем, а их содержание прямо или косвенно становится частью крупных дебатов века об обществе, его законах и нравах, если не превращается в оружие борьбы в таких политических конфликтах, как раздоры янсенистов⁷ в 1720-х годах [8].

Едва поселившись в Аррасе, молодой адвокат проявляет исключительное умение в составлении меморандумов. Он в совершенстве владеет искусством риторики, но при этом эмоционален и восприимчив к окружающему его обществу [9]. Из всех дел, в которых он выступает защитником, самое известное – без сомнения, дело ремесленника Детёфа (1784) [10]. Вопреки тому, что принято о нем писать, дело уже полностью закрыто к моменту опубликования Робеспьером его прославленного меморандума [11]; суд признал Детёфа невиновным, к чему было утруждаться? Но сначала напомним факты. В начале 1783 года отец Броньяр из богатого аббатства Аншен обвиняет живущего неподалеку ремесленника в краже у него 262 луидоров. Сначала дело разбирает юстиция сеньории, к которой принадлежит аббатство; потом Совет Артуа принимает по нему решение в апелляционном порядке. Отец Броньяр был тем временем арестован по королевскому указу за лихоимство; Детёфа он обвинил, чтобы скрыть свои гнусности, а может, и чтобы отомстить за отказ сестры Детёфа принять его ухаживания. Дело закрыто… почти. Робеспьер берется за перо с целью отомстить за «попранную невиновность» и добиться справедливого возмещения. Борьба в очередной раз разворачивается параллельно с академическими дебатами по вопросу штрафов за судебную ошибку.

Отвечая прокурору, отказывающему Детёфу в каких-либо выплатах ввиду того, что дело был заведено без предъявления официального обвинения, Робеспьер стремится доказать, что ответственный существует: это само аббатство Аншен. Он берется продемонстрировать, что монашеская община несет ответственность за действия своих членов, особенно если она, как в данном случае, сама небезупречна, раз допустила беззаконие. Опубликованный, без сомнения, еще до формального начала нового этапа процесса меморандум побуждает противную сторону быстро дать ответ. Помимо демонстрируемого в нем эгоизма одного из богатейших аббатств Франции, меморандум Робеспьера поражает своей формой и стилем: живостью изобличения, драматизацией проблематики, пафосом, апелляцией к общественности. Желаемый эффект достигнут: чтобы избежать продолжения скандала, аббатство соглашается заплатить Детёфу крупные отступные и проценты, накопившиеся к 1786 году.

В том же году Робеспьер проявляет себя как зрелый мастер меморандумов. Дело Пажа с виду достаточно банально и могло бы таким остаться, но в руках Робеспьера оно превращается в повод для дебатов о законах и о правосудии, опять привлекающих научные круги. В Бетюне суд эшевенов признал виновной в ростовщичестве Мари Анжелик Прюво, жену ювелира Пажа, и вынес ей суровый приговор: публичное покаяние, железный ошейник и трехлетняя ссылка. Суд над ее мужем, лишившимся рассудка, был отменен. В меморандуме на 79 страниц адвокат обрушивается на приговор, исходя из фактов и утверждая, что ростовщичества не было также и по форме (что подразумевает недействительность процедуры). Более того, не ограничиваясь самим делом, он заодно критикует законы, запрещающие и криминализирующие ростовщичество, и, цитируя Тюрго, предлагает рассмотреть «абсурдность и пагубные последствия ложных представлений, сложившихся у нас о процентной ссуде»; он также возмущается некомпетентностью судей низшей инстанции и, критикуя уголовный ордонанс 1670 года, сожалеет о «кровоточащих изъянах нашего уголовного судопроизводства» и об одиночестве обвиняемого перед его судьями, обязанного «блуждать по страшному лабиринту уголовного судопроизводства без утешителя, советчика и проводника, безо всякой опоры» [12].

Гораздо конкретнее, чем в 1784 году, Робеспьер прибегает в своей аргументации к осуждению правил юридической игры и решительно оспаривает ряд законов и обычаев. Как многие другие защитники в громких делах, он ведет прорывную защиту с опорой на живой и вибрирующий стиль, вызывая страх, негодование или ярость; прежде всего адвокат взывает к публике, которую старается взволновать при помощи риторических приемов. Это часто приносит успех. В деле Пажа (январь 1787) Совет Артуа во многом соглашается с выводами адвоката; назвать мадам Паж невиновной, конечно, нельзя, но ее наказание сводится к порицанию и к штрафу в три ливра, а с ее мужа снимаются все обвинения. При этом суд требует удаления «терминологии, подрывающей авторитет закона и судебных органов и оскорбительной для судей, примененной в печатном документе» [13]. Идет ли здесь речь об ударе по престижу адвоката, как порой пишут? Можно это заподозрить, видя, как в 1789 году адвокат снова использует и даже усиливает свою прорывную технику; теперь она служит неотъемлемой частью его защиты «обездоленных», как он порой называет своих клиентов.

Такая стратегия защиты неизбежно претит некоторым звездам адвокатуры Арраса, которые, подобно их современнику роялисту Пройяру, не могут не испытывать неприязнь к этому адвокату, «не имеющему понятия о честных приемах» [14]. Меморандумы Робеспьера, без сомнения, резко отличаются от тех, что выходят из-под пера его коллег. Но при этом лучше воздержаться от обобщения, хотя нельзя не напомнить, что из многих свидетельств членов Академии Арраса и общества «Розати» и из переписки его современников следует, что в 1786–1788 годах адвокатский и писательский талант Робеспьера уже пользовался признанием. В 1786 году, когда его принимают в «Розати», Ле Ге напоминает об успешном пересечении адвокатуры и учености: «Тот, на ком с первых его шагов в адвокатуре задерживались взгляды его земляков, тот, кто создан на первый взгляд для заседаний в академиях, а не для того, чтобы сидеть вместе с нами на траве и отдавать должное Бахусу, вдыхая великолепный аромат розы, рожденной из крови Адониса…» [15] Для аббата Эбера Робеспьер – адвокат, «блестящий во многих отношениях»; Бергень говорит о «красноречивом Робеспьере»; Дюбуа и Фоссё утверждают, что «всякий раз, когда он открывает рот, звучат перлы красноречия» [16].

Но с распространением политических дебатов в 1787–1788 годах заявления молодого Робеспьера вызывают все более противоречивые отклики. Разумеется, его вклад в отказ доверенных лиц епископской палаты зачитывать, публиковать и регистрировать эдикты мая 1788 года снискал одобрение общества Арраса, в том числе тамошних юристов. Учреждая Полное собрание с полномочиями регистрировать законы общественной значимости и 47 крупных бальяжей, получивших большую часть полномочий парламентов, министр юстиции Ламуаньон пытается ограничить влияние верховных инстанций и наметить направления юридической реформы; однако общество усматривает в его инициативах только посягательство на суды, еще считающиеся опорой правовой системы. Во время «революции Ламуаньона», как называют эти инициативы их современники, Робеспьер солидарен с судьями Совета Артуа; как и они, он жаждет отстоять честь правосудия и свободы провинции [17]. Но несколько месяцев спустя первый тираж его брошюры «К народу Артуа» уже не вызывает единодушия, так как в ней выражено мнение по конфликту, разделяющему местное общество [18]. Его резкие нападки на организацию и решения провинциальных учреждений – это всего лишь первый признак будущего его участия в избирательной кампании весны 1789 года, обстоятельства которой принуждают адвоката еще больше пересмотреть свою тактику защиты клиентов.