Czytaj książkę: «Пепел. История Джей и Майкла»
Часть первая: Подземелье
Глава первая
– Эй, Джей, постой! Джей, подожди меня!
– Если ты будешь и дальше тащиться как каракатица, то мы не успеем на слушание о вылазке! А это я пропустить не могу! – Бегу дальше по коридору и распихиваю всех локтями, за что мне вслед летят не самые приятные реплики, да и черт с ними, я должна услышать вердикт из первых уст.
– Ты же понимаешь, что тебя все равно не выпустят наружу? – Моя единственная подруга Дженни наконец догнала меня. – Сенатор тебя не выпустит! Ни за что на свете! Джей? Ауууу, ты слышишь меня?
– Да срать я хотела на Сенатора и его мнение по этому поводу, если я пройду отбор, то даже он не сможет сделать ровным счетом ни-че-го! А я пройду отбор, вот увидишь! Не могу больше терпеть все это, понимаешь? – бросаю вопрос в воздух, не сбавляя скорости движения.
Мы петляем быстрым шагом по последнему коридору, который ведет в святая святых Подземелья, «Верховный зал суда» – так они называют этот просторный холл пропахший сыростью. У дальней стены стоит трибуна, и все самое важное в нашей никчемной жизни произносится оттуда, а по периметру расставлены скамейки, как в какой-то кафедре.
Иду между ступеней и не могу протолкнуться через поток людей, это сродни бегу во сне, вроде и силы прилагаешь, но практически не двигаешься с места. Расталкивать всех приходится одной рукой, на второй повисла Дженни, которая на ходу просит у всех прощения за мое свинское поведение. В принципе, как всегда. Из нас двоих; она белая и пушистая, а я чертенок, которого большая часть Подземелья не переваривает.
– Уважаемые жители Подземелья! – Боже, меня сейчас стошнит от этого голоса, уверенный раскатистый на весь зал. – Прошу минуту внимания! Как я уже говорил ранее, наши запасы заканчиваются, и фермы не справляются с содержанием всех жителей.
Оратор выдерживает паузу, чтобы до всех дошло уже, что больше в этой консервной банке нечего делать. Он завуалированно сообщает: мы все умираем. Но мне это только на руку.
– Восемнадцать лет назад произошла ужасная катастрофа, и как вы все знаете, мои дорогие друзья… вакцинация, к сожалению, не помогла человечеству. Нам с вами повезло, что мы живы и здоровы, за это мы благодарим и молимся каждый день. Но вечно жить в Подземелье не получится, мы должны узнать, что там снаружи, можем ли мы существовать, как и прежде? Первая вылазка была ровно через триста шестьдесят пять дней, как мы попали сюда. И так продолжается каждый год, мы выбираем двадцать человек, и это лучшие из лучших. Но, к моему величайшему сожалению… ни один гражданин Подземелья не вернулся, мы не знаем, что с ними произошло, но лично я молюсь за них и верю, что они живы, но по каким-то причинам не могут вернуться за нами. Сейчас мы вынуждены опять собрать группу для отправки наверх… я понимаю, что вам страшно и волнительно, но это крайняя мера, завтра начнется отбор, и в очередной раз двадцать лучших кандидатов отправятся уже через восемь дней на разведку, и я уверен, что именно эта группа добьется успеха и будет нашим спасением! – Свою речь Сенатор заканчивает практически криком.
Зал взрывается аплодисментами, смотрю по сторонам и закатываю глаза. Хотя я их понимаю, ведь это не жизнь, а существование. Без возможности вдохнуть свежий воздух полной грудью, увидеть солнце и зажмуриться от его ярких лучей, растения, которые благоухают свежестью, зверей с их грацией. Делать то, что хочешь и не оглядываться по сторонам.
– Господа, прошу тишины! – На лице Сенатора появилась мерзкая улыбочка, меня аж передернуло от его взгляда, когда в толпе он нашел мое лицо: – Всех кандидатов, которые хотят положить начало новой эры человечества и стать нашими героями, я попрошу пройти в тренировочный блок, там вас уже ждут медики, они осмотрят вас, и только здоровые и крепкие люди смогут выйти наружу.
Хлопнул в ладоши и потер их друг о друга, как будто поймал назойливого комара и растер в порошок. Было ощущение, что прихлопнул он меня.
– Также проверят знания кандидатов: на умение обращаться с оружием, врачевание и даже дедукцию. Спасибо за внимание! Да прибудет с нами милость Божья!
За все время он не отвел от меня взгляд, и что-то мне подсказывает, что Дженни права, мне от него не избавиться не только при жизни, но и после смерти. Холодок побежал по спине. Я так сильно сжала зубы, что услышала их скрип. Именно от этого отбора зависит моя жизнь.
Чувствую, как подруга потянула меня из зала вслед за толпой.
– Нет, нет и нет! Это просто самоубийство выходить отсюда, я думаю, что ты должна еще подумать, прежде чем уходить. А как же твоя мама? Она больна и не переживет, если с тобой что-то случится! Джей? Ты вообще меня слушаешь?
Если бы вы только знали, как я устала делать то, что мне говорят. Изо дня в день одно и то же. Гонг, подъем, ужасная еда в столовой, работа «там, куда пошлют», ринг и снова гонг, отбой. В перерывах между этими делами, забота о моей маме, которой с каждым вдохом становится только хуже. Смотреть каждый день на то, как она медленно и мучительно умирает – пытка. В этом месте я ничего не могу сделать. Я бессильна.
– Я не могу здесь остаться. И ты знаешь причину. К тому же ты обещала присмотреть за ней, пока меня не будет. – Выразительно смотрю на подругу, отчего она опускает взгляд в пол.
Как она не понимает, если я останусь, то меня ждет участь похуже смерти. Меня ждет жизнь под гнетом Сенатора. Он маньяк ей-богу, я не знаю, как остальные этого не видят, возможно, они все понимают, но их политика такая: «пока меня не трогают, я не влезаю в неприятности». Верные суждения, с этим не поспоришь.
– О, нет! Он идет в нашу сторону! Не оборачивайся!
Поздно…
К нам уверенной походкой движется монстр. В своем коричневом строгом костюме, конечно потрепанном временем, но в чистом и с галстуком. С галстуком! Кто их вообще носит в наше время и в нашем месте? Ему примерно лет сорок пять или около того, карие глаза, которые, кажется, смотрят в самые недра твоих потаенных страхов и вытягивают их на поверхность, тонкие губы, как две струны, прямые и безжизненные, нос с горбинкой, я надеюсь, что когда-то он был сломан. От этой мысли мои губы растянулись в улыбке, и вот я уже рисую в своем воображении: «Сейчас он подойдет, и я сломаю ему нос еще раз, и там появится горбинка размером с кулак». М-м-м-м, заманчиво, даже очень.
– Джей Хелена Морис, Дженни…
– Крайтон, сэр, – пискляво подсказывает подруга и буквально начинает склонять голову в поклоне.
– Ах да, конечно! Дженни Крайтон. Добрый день, милые леди. И я надеюсь на общее благоразумие и понимание того, что в этих стенах более безопасно, нежели наверху, – сообщает чудовище и выразительно смотрит на меня.
– Это смотря для кого. – Будь проклят мой язык, даже в моменты страха я не могу промолчать.
Блин, я даже вида его не переношу, он словно пиявка, присасывается и забирает все жизненные силы. Из-за него моя мама больна, и, мало того, именно по его указке ее не лечат местные врачи.
– Мисс Крайтон? Не оставите нас на минутку с моей суженой? У нас очень личный разговор.
По его взгляду кристально ясно, что это не просьба – это приказ.
– Ааа… да, конечно, Джей, я буду ждать тебя…. Ну вон там.
Дженни указывает в противоположную сторону от отборочного пункта и сбегает. Вот же предательница! Хотя… я бы на ее месте сделала то же самое, его компания крайне неприятна. До тошноты.
– Милая, посмотри на меня, – просит Сенатор и делает шаг ко мне.
– Вы не можете меня так называть, никакая я вам не милая, – отвечаю я и делаю шаг от него.
– Как грубо с твоей стороны так разговаривать со своим будущим супругом. У тебя не может быть более важных дел, чем я. По-моему, я уже не раз тебе это объяснял.
Так стоп, вот на этом моменте меня может и вырвать. Поднимаю на него взгляд, полный ненависти и отвращения. Вижу очередную мерзкую улыбку, что расползлась по его лицу, и неотрывный взгляд маньяка, который уперся прямо в меня. Я знаю, что именно он вспоминает. Да, Сенатор не один раз объяснял мне, разжевывал свою истину до треснувших ребер. Он – мой повелитель, а я – слуга, посланная на его жизненный путь, чтобы служить и боготворить. Ну уж нет. Пока жива, я не смогу смириться с этим.
– Да никогда в жизни! Меня от вас тошнит и становится безумно мерзко только от мысли …. Да я даже слов не могу подобрать и уж тем более произнести это вслух! Этого никогда не будет, никогда! – Слова льются ядовитым потоком. Вокруг много свидетелей, сейчас он мне ничего не сделает. Но после…
У меня перехватывает дыхание, когда он резко хватает меня за руку и притягивает к себе, чувствую запах каких-то трав, которыми всегда от него несет, надеюсь, это лекарство. Он болен и скоро сдохнет. Желательно в муках.
– Я не потерплю от тебя таких речей. Ты же понимаешь, что через полгода, когда тебе исполнится двадцать лет, наш договор с твоим отцом вступит в силу.
Он еще сильнее сжимает мою руку, отчего я невольно вздрагиваю, на что Сенатор улыбается и говорит еще тише:
– Лишь только благодаря этой бумаге, ты и твоя больная мамаша еще живете здесь, а не на улице кормите одичавших людей.
– Во-первых, отпустите меня. – Вырываю руку из его жесткой хватки и растираю запястье. – Во-вторых, он мне не отец и распоряжаться моей жизнью он не мог. Это все вы подстроили. Мой родной отец так никогда бы не поступил. В-третьих… плевала я на вас и ваш договор.
Отворачиваюсь, но не успеваю сделать и шага, как до меня доносится его противный тягучий голос:
– Хочу кое-что прояснить. Даже не думай идти на отбор, тебе его не пройти. Ты же знаешь, я постараюсь сберечь то, что принадлежит мне. Хорошего дня, милая.
Срываюсь с места и несусь со всех ног в сторону тренировочного блока. Бегу подальше от Сенатора и его коварного плана. Я здесь не останусь, чего бы это мне ни стоило.
Тренировочный зал весь в серых тонах, спортивные снаряды перенесли в дальний угол, груши сняли и бросили поверх матов, только ринг остался в центре – ярко-красное пятно, на котором я провела очень много времени. Люблю это место, для меня оно является отдушиной от рутинной жизни в Подземелье. Наш тренер Пол Уоррен, мужчина лет сорока пяти, высокий и подтянутый, с коротким ежиком светлых волос и с кристально ясными голубыми глазами, стоит, облокотившись на канаты, и смотрит, что сотворили с его детищем. Скажу вам честно – это лучший человек в этой дыре, когда я впервые пришла в зал в десятилетнем возрасте, он один не посмеялся надо мной, а принял мои рвения всерьез, и тренирует уже на протяжении почти десяти лет, он для меня больше, чем наставник, наверное, я отношусь к нему как к отцу, о котором почти ничего не помню, он остался там, на поверхности. Спросите, почему папа не здесь, со мной и мамой, я вам отвечу, что не знаю, у меня есть его фото и только, ни воспоминаний, ни рассказов о нем нет, и думаю, не будет. В последнее время мама часто стала впадать в беспамятство. Чаще всего даже меня не узнает. Ну об этом я подумаю позже. А пока…
– Привет, Пол! Ну как, много желающих в этом году? – спрашиваю я.
Тоже облокачиваюсь на канаты и обвожу взглядом людей, стоящих в очереди на осмотр, большинство из них мои ровесники, может, старше лет на пять-шесть. Поколение, которое помнит, что творилось восемнадцать лет назад на поверхности, предпочитает оставаться здесь и не высовываться, у многих семьи и ответственность за них.
Только что за импровизированную ширму зашла девушка лет двадцати шести, кажется, ее зовут Кристина или Кэролайн, ну что-то там на «К».
– Привет, да не особо, тридцать шесть, но половина из них никудышные, например, видишь вон того парня с серьгой в носу?
– Ага, а что с ним не так?
Пол обреченно качает головой.
– Он ни разу не приходил в зал, я даже имени его не знаю, и он на нервах, пока подписывал формуляр, два раза уронил ручку.
– Ну, знаешь ли, на кону его шанс.
– Он не пройдет отбор. Трусливым на поверхности не место, но, если произойдет чудо, и его кандидатуру подтвердят, думаю, он будет первым погибшим.
– Ясно. Почему ты решил, что будут погибшие? – спрашиваю и в ответ получаю лишь тяжелый вздох. – А где формуляр взять? Желающих уже тридцать семь.
Улыбаюсь, и чувство предвкушения переполняет меня. Слышу тихий шепот своего сердца: «Ты на правильном пути». Скоро я уберусь отсюда и буду свободна, хоть на один день своей никчемной жизни, но я добьюсь независимости.
– Было поручение не допускать тебя до отбора.
Теперь Пол смотрит на меня и слегка улыбается. Эта улыбка подбадривала меня на протяжении долгих лет, она настолько радушная и до боли родная. На секунду… всего на одно мгновение, меня одолевает печаль. Еще несколько дней и, возможно, я его больше никогда не увижу. Настолько близкого человека у меня больше нет и, думаю, не будет. Проблема в том, что я плохо схожусь с людьми. Только он видел мои слезы и срывы. Истерики и неудачи. Ни Дженни, ни мама не знают меня настолько, насколько знает Пол.
– Ты же это несерьезно? – нервно усмехнувшись, спрашиваю я.
– Серьезней не бывает, я не хочу, чтобы оба моих ребенка покидали меня в один и тот же день. Знаешь, сын твердо намерен в этом году пройти отбор. Приглядывай там за ним. Хорошо?
Пол протягивает мне листок и ручку. Он верит в меня, и это дает неописуемое ощущение победы. Я не знаю, как благодарить его за все, что он для меня делал и как много давал поддержки и понимания в самые ужасные моменты моей жизни.
– Хорошо. – Подмигнула ему.
Заполняю бумагу и ставлю подпись, двигаюсь в сторону очереди. И вот я уже следующая перед ширмой. Слышен хлопок и ругань за ней, словно фурия из-за ширмы вылетает девушка в одном нижнем белье. Она безумно красивая, длинные рыжие волосы, точеная фигура и гневом пышущие зеленые глаза, что смотрят прямо на меня. Мы знакомы? Сомневаюсь. Такую внешность невозможно забыть. Хотя, что-то знакомое в чертах ее лица есть.
– Вот тварь, решил меня облапать! Ну я ему съездила и по морде, и по яйцам! Представляешь, принял меня за шлюху, которую пошлют с отрядом, для справления нужды! Урод! – возмущаясь, девушка надевает через голову сарафан, под всеобщим взглядом. Не обращая ни на кого внимания, словно она у себя дома одна, а не в огромном зале, где большинство мужчины.
– Думаю, к тебе он не полезет, а то и так «бо-бо» шарикам.
Зеленоглазая подмигивает мне, перекидывая свои шикарные волнистые волосы через плечо и уходит, а я стою с разинутым ртом и провожаю ее взглядом, в общем, как и все.
– Следующий.
С той стороны смотрового кабинета раздается приглушенный голос, наполненный болью, отчего у меня вылетает смешок. Захожу и вижу: сидит наш врач с алым лицом и еще более красной правой щекой.
– На что уставилась? Раздевайся, – рычит он.
Берет мой формуляр и что-то активно начинает в нем писать.
– Генетические заболевания? Жалобы? Аллергии? Переломы? В общем, рассказывай все о своем здоровье.
– М-м-м… я совершенно здорова. Жалоб, переломов, аллергии нет. Чувствую себя прекрасно.
Даже если бы это было не так, я все равно ему не сказала бы, да и мама особо-то мне не сообщит, даже если я о чем-то и спрошу. Доктор померил мне давление, пульс, осмотрел на наличие травм и повреждений. Отпустил и сказал, что через два часа список будет висеть здесь же с именами тех, кто прошел осмотр. Я оделась и пошла в свой блок, молясь лишь о том, чтобы я была здоровее как минимум половины пришедших на осмотр.
Глава вторая
Открываю дверь домой, хотя «дом» – это громко сказано. Перед глазами комната, куда входит односпальная скрипучая кровать, старый стол, у которого одна ножка короче остальных на пару сантиметров, и узкий шкаф, широкий нам и ни к чему. И у меня, и у мамы по одной сменной одежде, да пара ботинок, хорошо, размер один, в этом же шкафу лежит свернутый матрас, на котором я сплю. Он настолько пропах плесенью и сыростью, что порой ночью просыпаюсь от приступа тошноты. С потолка свисает одинокая лампочка и сейчас она опять мигает, да так, что глаза начинают слезиться.
Мама лежит, свернувшись в клубочек и тихонько постанывает, не могу на нее смотреть без сожаления, в душе каждый раз возникает камень из боли и безысходности.
Когда-то Анна Морис была красивой женщиной, так я могу судить по фото, которое всегда ношу с собой. На нем изображена девушка примерно моего возраста, она улыбается так искренне, как я не улыбалась ни разу в жизни. Ее темные волосы собраны в небрежный хвост, несколько прядей выбились и развеваются на ветру, одной рукой она пытается их придержать, а второй – обнимает девочку двух лет, которая стоит на пеньке и показывает в объектив свой маленький розовый язычок. Маленькая милая девочка по имени Джей Хелена Морис – это я. А с другой стороны стоит высокий, стройный и очень симпатичный блондин – это мой папа, но его я, к сожалению, не помню. Этот снимок был сделан за две недели до так называемого конца света. Такой беззаботной и счастливой маму я не видела ни разу, точнее, видела, но не помню. Когда мы попали в Подземелье, ей было очень тяжело зарабатывать на пропитание для себя и маленькой девочки, но она нашла выход.
Имя этого выхода – Тедди Болмен, и он ужасный человек. Если я еще когда-либо его увижу, то не знаю, что делать – бежать или попытаться убить его. Он много боли принес маме и только за это достоин смерти.
Мне было четыре года, когда мама познакомила нас. Было такое правило «он приходит – я ухожу». Тогда я не понимала, что происходит на этой скрипучей кровати, когда меня нет. После его визитов у нас была еда, не просто жижа, которую выдают в столовой, а хлеб, рис и даже пару раз консервы. Это продолжалось долго, иногда после того, как Тедди уходил, мама была в синяках и ссадинах, часто ночами она тихонько плакала в подушку, думая, что я ничего не замечаю. В это время меня и переселили на матрас, мама говорила: «Не могу позволить тебе спать на этой кровати». Тогда, будучи маленькой невинной девочкой, я думала, что чем-то огорчила маму, и она меня больше не любит.
Когда мне исполнилось семь, Тедди пришел не один, а с дружком, имя его Рональд Эшвуд, он же… Сенатор. Именно в этот день я вышла из комнаты, побежала к своей единственной подруге Дженни и вспомнила, что оставила фото на столе, а это единственная вещь, которая принадлежит мне и только мне, я со всех ног понеслась обратно. За несколько шагов до двери, я услышала крик, полный боли и отчаяния. Это кричала мама. Я начала ломиться в дверь. Ручка под моим напором не поддавалась, я плакала и била по двери, прося, чтобы мама открыла ее, после того, как дверь резко открылась, и я ввалилась внутрь, меня тут же оторвали от пола и бросили на кровать к маме, которая пыталась прикрыться покрывалом и плакала. Плакала и просила их меня не трогать, все время твердила Тедди, что они так не договаривались.
– Всем молчать!!!
От этого крика я вздрогнула и подняла глаза на Сенатора, с того дня этот голос вселяет в меня ужас и отвращение. Он присел на корточки передо мной, сразу после того, как застегнул ремень на своем обвисшем животе.
– А это кто у нас такой сладенький? – подкрадывался он ко мне.
– Нет, прошу вас, не трогайте ее, она еще ребенок. Я сделаю все, что вы хотели от меня, но ее не трогайте. Прошу…. Умоляю вас… – заикаясь на каждом слове, мама о чем-то молила его.
Она уже просто захлебывалась слезами, которые градом катились из красных опухших глаз. Мама дернула меня ближе к себе за руку, и я почувствовала ее дрожь и страх, что плавно перетекли в меня.
– От тебя я больше ничего не хочу. Как твое имя, дитя? – растягивая слова, улыбнулся Сенатор. Но его глаза не затронула эта улыбка.
– Мам? Почему ты кричала? – спросила я и прижалась ближе. Подальше от него.
На тот момент маленькая я не понимала, что это – переломный момент наших с мамой жизней. Мой взгляд искал поддержки в глазах единственного родного человека, но там плескалась только всепоглощающая безысходность. Уже тогда она понимала, ее дочь попала на радар чудовища, а она бессильна что-либо сделать.
Противостоять ему невозможно.
Сбежать невозможно.
Спасения нет.
– Твоя мама напугалась мышку. Ее никто не обижал, так как твое имя? – спросил Сенатор, начиная раздражаться.
– Мышку? Их здесь никогда не было… – в недоумении прошептала я, смотря на мужчину, от которого веяло чем-то жутким и ранее мне не знакомым. – Джей, меня зовут Джей Хелена Морис.
– Милая малышка Джей. Я буду называть тебя Хелена. Ты не против? – И не дожидаясь ответа. – Сколько же тебе лет?
Я помню те ощущения до сих пор, мне было очень неуютно под его взглядом, казалось, что он подмечал каждое мое движение, каждый вздох и каждую слезу, что скатывалась из уголка глаза.
– Семь, ей всего лишь семь лет. Господин Сенатор, молю вас…
Он не дал маме договорить. Жестом велел заткнуться.
– Ты что, сумасшедшая? Я не извращенец, дура ты безмозглая, тем более я не могу навредить такому милому созданию!!!
Сенатор вопил так, что до меня долетела его слюна, и я впервые ощутила мерзкий запах трав, который преследует меня по сей день. Тогда я не знала, что в моей жизни этот запах будет олицетворять страх и боль.
– Я вполне могу подождать несколько лет и забрать ее у тебя на законных основаниях. Пустые проблемы человеку моего положения ни к чему.
– Мама, я не хочу. Ты же меня не отдашь? Никому? – Я с мольбой смотрела на маму.
– Детка, конечно нет! Ты – это все, что у меня осталось. Ты – это все, что имеет значение.
Мама прижимала меня к себе, и я ей верила, ведь она – это тоже все, что у меня было. Она же моя мама, единственный человек на всей земле, кто действительно меня любит и никогда не предаст, что бы я ни совершила.
Так я думала, когда мне было семь лет. Через три года я пойму, что словам верить нельзя, даже если очень хочется. По прошествии этого времени Тедди и Сенатор подсадили Анну Морис на какие-то вещества или что-то вроде того. Через три года их употребления, она готова была меня отдать, точнее продать за очередную дозу. Но наш всеми уважаемый Сенатор на тот момент составил договор, который она подписала. Там говорится, что отныне она является женой Тедди и все права на меня передает ему, в свою очередь он, можно сказать, подарил меня своему боссу. И все. Я просто вещь, которая приглянулась человеку с безграничными возможностями.
Да, вот так, в свои десять лет я была дарована извращенцу, но видимо в какой-то момент просветления моя мама прописала пункт, что до двадцати лет я свободна от любых притязаний Сенатора. Он особо и не возмущался, так как был женат в очередной раз.
Свобода моя – это только иллюзия, и я это понимаю. Поэтому я должна выбраться. Обязана доказать себе, что я способна ему противостоять и добиться намеченной цели.
– Джей? Это ты? – От воспоминаний отвлекает еле слышный болезненный голос из-под покрывала.
– Да, мама, это всего лишь я. – Присаживаюсь на пол рядом с ее подушкой, смотрю в выцветшие глаза с огромными синяками под ними, лицо покрыла испарина, но губы сухие и потрескавшиеся. Скоро начнется очередная ломка, это самые ужасные моменты нашей жизни. Мама берет меня за руку и тянет на себя.
– Джей, он приходил сегодня. Сказал, что заберет нас, нужно срочно собрать вещи.
– Хорошо, я соберу.
Этот разговор продолжается уже несколько лет, ей кажется, что приходит мой отец. И она искренне верит, что это правда. Раньше я пыталась объяснить, что это не так, но тогда все заканчивалось печально: она начинала биться в истерике и могла покалечить либо себя, либо меня. От ее криков отчаяния кровь леденела в жилах, и все заканчивалось огромными потоками слез.
– Он нас не оставит. Ты же знаешь, как он меня любит.
У мамы закрываются глаза, и моя кисть выскальзывает из ее холодной влажной ладони. Провожу рукой по ее волосам и целую в висок. Надо сходить за едой и водой, а потом следует узнать результат. Мне очень хочется, чтобы она выслушала меня, о том как я пойду наверх и попытаюсь разыскать отца, чего бы мне это ни стоило, и потом я вытащу ее из этого гиблого места, вылечу, и мы будем жить, а не выживать. Я мало верю, что найду папу, скорее всего его уже нет в живых. Тогда я найду место, куда смогу ее увести.
– Я люблю тебя, мама, и хочу, чтобы ты понимала, я сделаю все, чтобы ты жила, уведу тебя как можно дальше от Сенатора и его отравы. Слышишь, мам?
– Конечно, девочка моя. И я тебя люблю.
Сказала, даже не открыв глаз, а ведь она не отвечала мне на вопросы уже примерно шесть месяцев. Мама постоянно находится в просторах своего разума. Эти слова для меня так много значат, что не передать словами. Я думаю, что каждый человек нуждается в любви, хотя бы в крохе нежности и сочувствия. Лично я нуждаюсь, но вслух это никогда не произнесу. Неужели она действительно сейчас меня услышала? Поняла?
– Мам? Ты хочешь есть? Или, может, пить?
Все… В ответ тишина… Каждый раз я понимаю, что надеяться на лучшее не стоит. Лишь потому, что, когда твои надежды не оправдываются, тебя словно сносит огромным поездом очередного разочарования, и от этого становится еще более печально, чем было до появления этой чертовой надежды. Поднимаюсь, укрывая маму покрывалом, и иду за пайком.
