Czytaj książkę: «Мать»

Czcionka:

* * *

Несчастливая история

Если есть ад на земле, то это моя жизнь. Очень страшно оборачиваться назад. Нет, не через плечо – страшно смотреть в прошлое. Знала бы я, когда была молодой воздушной девчонкой, что жизнь моя станет такой. Нет, я просыпалась каждый день со сладким привкусом любви к своей жизни. Целый мир представал передо мной, даже если путь к мечте и окажется тернистым. Я жила с четким представлением о том, что ждет меня в будущем. Требовалось лишь упорно идти к своей цели. Была готова к любым испытаниям, знала, что смогу преодолеть все. Наивная, счастливая девчонка.

Каждая девушка мечтает о прекрасной жизни, полной любви и понимания. Нам кажется, что мы согласимся на брак с мужчиной, который будет носить нас на руках. И это как минимум! Сначала прекрасные ухаживания от самого красивого и веселого парня. Он тебя защищает от плохого слова и даже от ветра. Агрессивно и непоколебимо. Но с тобой он самый нежный и ласковый. Мы мечтаем о ласковом звере рядом – с хорошими связями, своей квартирой, толстым кошельком и абсолютным отсутствием интереса к другим женщинам. Потом наступает свадьба. Ты самая прекрасная невеста, гости – интеллигентные, приличные люди, все вокруг сверкает, но ярче всего сверкаешь ты, невеста. Сразу же дети. Конечно, не вундеркинды, но уж точно отличники и умники. Слушаются маму, их как минимум двое. И все это время у тебя прекрасная работа. Ты или начальник, или актриса. О да! Если и мечтать, то на полную катушку!

Потом наступает взрослая жизнь. Она нехило тебя треплет, как центрифуга в стиральной машине. Жизнь жестока. Она высасывает из тебя все. Сначала ты прекрасный, румяный, сочный персик. С нежной тонкой кожей, так и манишь к себе. И вдруг находишь самого паршивого мужика на сто километров вокруг. Он врет, бьет, пьет, изменяет. Иногда всё сразу, иногда всего пару пунктов и любовь-морковь. Волочишь ноги, несешь на себе балласт в виде существа мужского пола, детей и быта. В один прекрасный день видишь в зеркале курагу, а персика как не бывало. И вот уже не можешь вспомнить, был ли персик. Осталось это в другой жизни или приснилось вовсе? Просто не можешь поверить, что сама выбрала эту жизнь, – ведь не выбирает лебедь себе в пару ворона.

И вот начинает закрадываться сомнение. Сейчас я старая замученная жизнью тетка, с огромными, как кратеры, кругами под глазами. Но ведь мне всего сорок лет. А со стороны так все пятьдесят! Сижу в своей квартире, которая досталась мне от бабушки. Хорошая была женщина, до самого конца была рядом и помогала мне из последних сил. Добрее человека в жизни моей так и не встретилось. Понимала меня и жалела. Всегда говорила о женской силе нашей семьи. Да, это так. Но, черт возьми, как же хочется быть слабой! И вот я сильная, в квартире, в которой прожила всю жизнь, смотрю на этот кошмар. Неужели я все это заслужила?

Мы с мамой и папой жили в маленьком, но хорошем городишке. Ничего особенного. Город небольшой, но есть школы, сады, поликлиника, магазины. Все для жизни есть: если не иметь огромных амбиций, можно вполне остаться жить. Когда мама вышла замуж, бабушка уехала жить к своей маме. Та была старенькая и нуждалась в заботе. Через пару лет прабабушка умерла, как раз после моего рождения. Успела увидеть правнучку.

Еще во время маминой беременности папа отдал право назвать ребенка маме, независимо от того, какого пола родится ребенок. В те времена не делали ультразвуковое исследование. Пол ребенка был загадкой до рождения. Если не брать в расчет народных методов определения пола будущего новорожденного по округлости живота или по внешнему виду беременной. Единственное, что можно было узнать на приеме у гинеколога, сколько носишь детей – одного или двух. Это определялось по количеству различных сердцебиений с помощью стетоскопа. Мама не стала подбирать два отдельных имени и решила, что будет Саша. В зависимости от пола или Александр, или Александра. Так я и появилась на свет. Девочка Александра ростом пятьдесят сантиметров, весом три килограмма ровно. Дочка горячо любящих родителей Анатолия и Татьяны Потаповых.

Папы не стало очень рано. Не знаю, любили они с мамой друг друга или нет – похоже, что да. Ругались, как все, мирились, несмотря ни на что. Никогда, пока наша семья была полной, я не слышала оскорблений со стороны отца или матери. Споры всегда проходили мирно и заканчивались конструктивной беседой. Многие считают, что дети перенимают модель поведения из семьи. Я знаю наверняка: это неверное утверждение. У меня не получилось построить такую крепкую семью, как у моих родителей, в главной степени потому, что не выбрала себе в мужья такого мужчину, каким был мой отец. Слушай после этого людей, заявляющих, что все девочки выбирают мальчиков, похожих на папу.

Моя любимая мама всегда была необычайно красивой женщиной. Я очень на нее похожа внешне. Она всегда умела одеться, хоть и скромно, но со вкусом. Не была она слишком строгой или слишком доброй, обычная женщина. В принципе, понимала меня, старалась поговорить, выслушать. Конечно, бывало, усталая придет с работы – и на вторую смену на кухню. В такие моменты иногда прилетало мне, если мама не в настроении. И все же это было редко, а я не была слишком проблемной.

Она до сих пор работает начальником почты. Имеет среди сотрудников беспрекословный авторитет, но при этом является понимающим начальником. Никогда при ней не было текучки кадров, многих она проводила на пенсию, еще больше в декрет. Увольнялись в основном из-за переезда или если нашли место с зарплатой получше. Маме было всегда жаль отпускать сотрудников, но она относилась к такому решению с пониманием и всегда готова была взять человека обратно, если в штате было свободное место. Так почему-то сложилось, что все начальники делятся на две категории. Первые во всем винят своих подчиненных, даже не пытаясь разобраться в ситуации. Вторые, наоборот, имеют слишком близкие отношения с работниками и не могут здраво оценивать их действия. То есть ты идешь на работу или к диктатору, или к мямле. Моя мама являет собой отдельный тип начальства. Она всегда выясняет досконально все стороны случившегося. Далее, после сделанных выводов, спокойно, более глубоко разъясняет клиенту, почему произошла конфликтная ситуация, или же приглашает к себе в кабинет сотрудника и совершенно спокойно объясняет важность спокойной атмосферы и престижа отделения (в городе их три). Не забывает спрашивать о причинах плохого настроения. Всегда с пониманием и участием выслушивает проблемы человека. В конце лишь просит стараться не переносить свои проблемы на коллектив и клиентов. И это всегда работает. Во внутренних рейтингах их отделение лучшее в районе и на третьем месте в области.

Отец как и все отцы. Трудился механиком на заводе промышленного холодильного оборудования. Работал в мужском коллективе, за исключением бухгалтера и нескольких уборщиц. Несмотря на очень хорошие отношения с коллективом, никогда не ходил с коллегами в пятницу после работы в кабак пропустить кружечку пива. Хотя больше половины мужчин именно так и проводили свои пятничные вечера. Не могу сказать, что все прям пьющие были. Нет, скорее это какой-то ритуал после тяжелой рабочей недели. Мой отец после работы всегда спешил домой к своей любимой жене, а вскоре и к дочке. Несмотря на брутальный мужицкий коллектив, мой отец отличался воспитанностью. Я никогда не слышала от него мата или просто грубого выражения. Можно сказать, он был мужчиной, а не мужиком. Крепкий алкоголь папа никогда не пил. Моя бабушка по папиной линии готовила домашнее вино – именно его, и только его мои родители употребляли на праздники. Без повода никто не пил, да и по праздникам совсем немного. Как-то я слышала от отца, что ему неприятно ощущение опьянения. Говорил, что алкоголь поэтому доставляет удовольствие лишь в малых дозах.

Многие не упускали возможности сказать маме, как ей повезло с мужем. Могу даже сказать, муж был отличным. Никогда не выговаривал за немытые полы. Старался беречь жену. Я не помню от него громких слов о любви к маме. А нужны они, эти слова? Он ночью вставал качать меня, кроху, чтобы мама поспала. Не был против и пыль протереть на выходных. Бывало, что на все выходные мы с отцом уезжали вдвоем к бабушке, объясняя это тем, что мама за один день сделает дела, а второй день для нее – настоящий выходной. Это было не чаще раза в месяц, но мама была благодарна. Весь день она читала книгу и пила чай, а вечером можно и к подружке сходить. Мы возвращались утром в понедельник.

Не реже чем раз в месяц мы устраивали лепку пельменей. Мама месила несколько порций теста, папа тем временем резал и прокручивал мясо, лук и чеснок через ручную мясорубку. Он снимал с края стола скатерть и прикручивал мясорубку к столу с помощью струбцины. Первой начинала крутить я, но это было тяжело, и я быстро уставала. После того как фарш был готов, мама раскатывала тесто и выкладывала на форму для пельменей с дырочками в виде пчелиных сот. Пока мы с папой выкладывали фарш в каждую ячейку, мама раскатывала еще тесто и выкладывала сверху. Скалкой приминала все, пока не прорезались железные ячейки через тесто. Пельмени готовы. Мы делали несколько партий, чтобы хватило на ужин и можно было заморозить про запас. Если у мамы был тяжелый день на работе, ей можно было не готовить, а просто сварить пельмени.

Еще я помню, как каждую зиму папа сворачивал домашние ковры и выносил их во двор. Я всегда ему помогала – мне вообще нравилось проводить время с отцом. Мы расстилали ковры на снегу и отбивали, каждый со своей стороны. Потом ковер перетаскивали на чистый снег и снова выбивали, так, пока снег не становился почти чистым. У нас во дворе стояла перекладина с толстым брусом, ее поставили мужики для хозяйственных нужд. Туда мы помещали ковер, перед тем как занести домой, чтобы сбить остатки снега. Иначе в теплом доме снег подтает, и будут лужи. Летом эта же перекладина использовалась для сушки одеял и подушек на жаре. Сейчас уже этим никто не занимается, а перекладину мальчишки сломали, когда лазили по ней.

Умер отец, когда мне было четырнадцать лет. Несчастный случай на работе. Маме позвонили на работу. Трагедия произошла утром, я была в школе. Шел урок биологии, когда дверь кабинета без стука открылась, на пороге стояла мама. Глаза опухшие, она только что плакала. Мама сказала, что по семейным обстоятельствам мне надо покинуть класс и пропустить остальные уроки. Учитель не задала вопросов, по маминому виду можно было понять: дело серьезное, скорее всего какое-то несчастье. Я испугалась: никогда не видела маму такой. Мы шли по школьному коридору молча, мне было страшно спрашивать, что случилось. На первом этаже мы сели на скамейку возле раздевалки, и мама рассказала о несчастном случае с отцом. Я почувствовала настоящую физическую боль. Внутри все сжалось так сильно, что у меня дух перехватило. Я сложилась пополам, сидя на скамейке, прижимая к коленям наполненную болью грудь. Слез не было. Когда мы пришли домой, я упала на кровать и тихо заплакала. Уже через полчаса в квартиру начали приходить друзья и знакомые. Мама пребывала в некотором трансе и не понимала, что делать. Эти люди сами договаривались между собой, кому-то звонили, только иногда подходили к маме получить ее согласие на какие-то манипуляции. Тогда я не знала, что так происходит всегда. Человек горюющий не в состоянии организовать похороны самостоятельно, на это не хватает сил, все забирает горе.

В ту пору я, обычный подросток, была уже довольно милой, и меня провожали домой мальчишки, поэтому я считала себя достаточно взрослой. Один из одноклассников испытывал ко мне особую симпатию. Как она проявлялась? Да как обычно. Кинуть в меня грязную тряпку, украсть карандаш, а после уроков донести портфель до дома. Эх, Славка, хорошее было время, беззаботное. Славка не был тем самым крутым хулиганом, кому девчата со всей параллели писали записки с намеками, но все же не был и молчуном, вечно смотрящим в книги. Не могу сказать, что красавец, но был хорошо сложен для своих лет. Имел кудрявые каштановые волосы и карие глаза. Когда он улыбался, его уши немного приподнимались. Он был из той компании мальчишек, которые все лето играли в футбол, а не шныряли без дела. Зимой всегда катался на лыжах и с друзьями сам заливал каток, чтобы играть в хоккей. Конечно, лед получался не идеально ровным, но вполне терпимым. Сейчас он стал обычным мужчиной. Работает водителем в магазине в центре города. У него два ребенка, но глаза горят, горят жизнью у него и у его жены. Конечно, в четырнадцать лет я была еще девчонкой. Днем говорила, что он дурак, а вечером перед сном думала о том, как выйду за него замуж. Получается, я была счастливой? Да.

Иногда встречаю Славу на улице. Он всегда очень приветлив, но во взгляде читается жалость. Его каштановые волосы на висках сменились седыми, но ему это очень идет. Гладко выбрит, одет неброско, но всегда опрятно. Хоккей и футбол он давно забросил, но на лыжи встает зимой каждые выходные. Я часто вижу его возвращающимся с городской лыжни. Также слышала, что он активно участвует в родительском комитете и несколько раз на летних каникулах организовывал поход в лес. Если мы встречаемся, то перекидываемся всего парой фраз. Разговор строится примерно по одному сценарию.

– Привет, как жизнь? – здоровается и спрашивает он явно ради приличия, глаза бегают, старается не задерживать на мне взгляд.

– Привет, так же, как и всегда. Как вы поживаете? Видела твоего парня с девочкой, уже совсем большой, первая любовь. – Честно сказать, не очень интересно, но ради приличия надо поддержать разговор, не скажу же я: «Привет и пока, мне без разницы, как ты».

– Да, говорят, чужие дети растут быстро, а мне кажется, и свои не медлят.

– Это точно. Ну ладно, я пойду, ты тоже, наверное, спешишь. – Некуда мне спешить, но навязываться с разговорами не хочется. Общаясь со мной, многие испытывают неудобство, но отдают дань приличия. Слава уже отдал.

– Да, надо еще по работе помотаться, рад был видеть, – пытается он скрыть радость, что разговор окончен.

– Я тоже рада, всего доброго.

Примерно такое у нас общение с ним и еще с огромным количеством людей.

Весь город знает, как я живу. Такими глазами на меня смотрят почти все знакомые. Но больше всего меня огорчает жалость в его глазах. Не знаю, мечтал ли он о том, что мы поженимся? Если да (мне бы хотелось, что да), то, наверное, он думает, что жизнь моя была бы с ним другой. Что он такой хороший, но мне не повезло. Конечно, это только мои мысли, но все же мы всегда свои мысли принимаем на веру. Нам могут указывать, что делать, говорить, надевать, но мысли только наши, правда только наша. Мы слышим в голове голос, созданный нашим разумом, – неужели он может нас обмануть?

И вот отец мертв. Это стало огромным горем для нас. Первые несколько месяцев мама ходила как привидение. Конечно, свои обычные обязанности она выполняла, но все же без души. Душа ее была в другом месте, она где-то витала и искала утешения. А может, она жила в снах? В них она искала своего мужа, его плечо, на которое она всю семейную жизнь опиралась. Дом стал совсем пустым без него, в этой пустоте мы ходили как тени.

За несколько дней до своей гибели отец принес новый шикарный ковер. Ворс длинный, мягкий, с ромбовидными узорами и цветными завитушками. Папа купил его у коллеги – мужчины среднего возраста. Его зять торговал одеждой на рынке по выходным, а в будние дни возил крупные покупки с оптовых рынков под заказ, если набиралась партия. Разнообразия не было, товары одинаковые, поэтому во многих домах был почти идентичный интерьер. Люди были рады любой новой вещи, несмотря на то, что такая же есть у половины знакомых. Почти в каждом доме в серванте одинаковые хрустальные бокалы и чайные сервизы.

Отец принес ковер после работы и поставил в угол в родительской спальне. Собирались сделать уборку на выходных и постелить его в комнате родителей. Они занимали меньшую комнату из двух. Ближе к окну стояла двуспальная кровать, напротив, немного левее, располагался старый тяжеленный комод и на нем телевизор. Над самой кроватью – светильник. По стенке – шкаф во всю высоту комнаты. Посередине лежал старый ковер. На стене рамка с фотографией родителей и картина-натюрморт. На картине на переднем плане изображен ананас, слева от него три банана и чашка с блюдцем справа. Мебель была цвета темный дуб. Кровать каждое утро застилалась покрывалом под цвет штор. Когда приходило время менять шторы, мама доставала такие же, только немного другого оттенка, и другой плед. Никогда этот порядок не нарушался. К каждым шторам свой плед. Обновление проходило два раза в год. Первый раз летом, второй – перед Новым годом. Предыдущий набор стирался, гладился и убирался на полгода. Ковер собирались заменить на новый, как полагалось, а старый должен был перекочевать в мою комнату. Мой, в свою очередь, – в деревню к бабушке по папиной линии. Но мы так и не успели.

Всю жизнь человек строит планы, и у каждого наступит тот последний день, который не даст сделать задуманное. Кого-то собьет машина, и кукла любимой дочке в подарок так и не приобретется, а кто-то на пенсии отложит звонок кому-нибудь из своих родных на следующий день, но он не наступит. Так и мы: на выходных – уборка, через месяц – в гости к папиной маме, а летом – в Евпаторию. Многие рассуждают о том, как проведут свой последний день, зная о смерти. Кто-то рассуждает о необходимости помириться со всеми, кого обидел. Книголюбы перечитают любимую книгу, кинолюбы, соответственно, пересмотрят фильмы. Находятся и те, кто предпочитает потратить весь день на секс. Мне кажется, если узнать о скорой гибели, то впадешь в панику. Может, наоборот, в депрессивное состояние. Или будешь бегать туда-сюда, не зная, за что хвататься, или ляжешь на кровать и отвернешься к стене, думая о прожитых днях. Вряд ли в этот день возможно сделать что-то продуктивное. Тебя окружат плачущие родственники, протягивающие к тебе руки, чтобы подержаться в последний раз. Скажи ты жене, что завтра умрешь, сомневаюсь, что она вместо слез согласится заниматься с тобой сексом. Или сядет с тобой пересматривать любимый сериал. Легко рассуждать о последнем дне, если не знаешь, когда он.

Ковер этот так и простоял два месяца в углу. Наверное, мама не хотела верить в гибель отца. Она ждала каждый день, что вот он придет, и они постелют этот новый ковер в свою уютную семейную спальню, а вечером перед сном будут говорить о работе или планах на следующие выходные. А ковер все стоял в углу, будто наказанный за причастность к гибели папы.

Я переживала по-своему. Мне не хотелось говорить о гибели отца. Я стремилась отстраниться и забыться. Больно было смотреть на маму. Я все больше находилась вне дома, лишь бы не видеть ее пустых глаз. Приходила прямо перед тем, как лечь спать. Мы молча умывались и расходились по комнатам. Лежа в своей комнате, я слышала, как она тихо плачет. Пустое место рядом рвало душу. А я лежала через стенку и тоже плакала. Да, мы слышали друг друга. Но не плакали ни разу вместе, обнявшись. Каждая горевала в одиночестве. Ни у кого так и не нашлось сил сделать первый шаг. Мне в силу подростковой растерянности: неопытный ребенок не умеет вести себя в таких ситуациях. Это первая смерть в моей семье, горе смешивалось с замешательством. У мамы была задача показать себя сильной. Ведь ребенок чувствует себя в безопасности, когда родители не поддаются панике и отчаянию. Она не могла позволить себе дать мне увидеть, как она расклеилась.

Больше всего я не хотела видеть родственников. Смотреть в их глаза, полные жалости и желания поддержать. Мне не нужна была поддержка. Нет. Я не хотела это обсуждать! Не хотела, чтобы меня успокаивали! Почему люди не дают нагореваться, каждый считает своим долгом помочь преодолевать горе своим нелепыми разговорами? Кому-то, может, и легче так, но я хотела сама созреть. Чтобы пережить горе, мне хотелось больше отвлекаться на посторонние вещи. Это не получится сделать, если на каждом углу со мной будут говорить о смерти папы.

Я любила родителей неодинаково, не любила кого-то из них больше или меньше. И маму, и папу я любила особой любовью. Каждый мой родитель занимал огромное место в моем сердце, но разное. Разве можно любить разных людей одинаковой любовью? Они же любили меня по-разному. Отцовская любовь отличается от материнской, и неправы люди, которые говорят, что мать сможет любить за двоих. Да, сможет любить в два раза больше, но не сможет воссоздать аналог отцовской любви. Моя мама не старалась стать для меня и отцом, она осталась такой же, как и была. Она сильная женщина, перенесла потерю достойно. Не уверена, что я смогла бы так, оказавшись на ее месте.

Поняла я, что мама более или менее оправилась, в одно мгновение, когда ее увидела. Я, как обычно, встала утром в выходной день, сделала свою долю домашних дел: убрала комнату, пообедала, схватила пакет с мусором и ушла. Прогуляла весь день, как обычно это бывало в последнее время, и пришла домой. Заглянула в свою комнату и обнаружила на полу новый ковер – ну как новый, тот, который стоял в углу в родительской спальне. Это был знак. Показатель, что мама начала приходить в себя, начала осознавать: отец не вернется. Мне и самой в тот момент полегчало. Я дочь своей матери: если страдает она, то страдаю и я. То есть мое горе смешивалось с ее, в итоге становилось невыносимо. Я заглянула к ней в комнату. Она лежала читала. Да, глаза не светились, да и синяки под глазами никуда не делись. Посередине комнаты новый ковер. Постелен как доказательство того, что пора приходить в себя и начинать жить в новой реальности. В реальности вдовы с дочерью-подростком.

Мы немного поговорили.

– Мам, а чего ты мне не сказала, что ковер будешь стелить? Я бы осталась и помогла. Тяжелый же.

– Не переживай, я соседку попросила, мы еще вчера договорились. А тебе тяжести ни к чему таскать. Аукнется потом. – Она не оторвала глаз от книги. Моя мать знала, что это неприлично, и без особой причины не стала бы так делать. Возможно, врет.

– Мам, в следующий раз обязательно мне скажи. Что нам соседка, мы с тобой можем горы свернуть, – я намеренно продолжала разговор, хотела распознать ее чувства и эмоции. Да и мне действительно не понравилось, что она одна мучилась с такой тяжестью.

– Как скажешь, гроза гор, пойдем лучше ужинать, – наконец-то она оторвалась от книги. Боль из взгляда никуда не делась, но от мамы исходила какая-то успокаивающая энергетика. Наверное, к ней пришел покой.

– Чем ужинаем?

– Ничего особенного, котлет нажарила да картошки сварила.

У меня был шок. Конечно, она продолжала убираться и готовить, но это были максимально простые и быстрые блюда. Мало того что она перетащила ковер, так еще и купила мяса, перекрутила его и нажарила котлет. По поводу ковра было ясно как белый день: она соврала. Думаю, она сама надрывалась. Это было как бы препятствие, за которым новая жизнь. И оно должно быть тяжелым. Ей требовалось самой справиться с этим, чтобы начать новую жизнь. Спрашивать я не стала: если она обманывает, значит так нужно.

Наконец-то мы сядем за один стол. Последний раз мы ели вместе, когда отец был жив. Получается, мы первый раз едим вдвоем. Даже, если честно, я толком не знаю, ела ли она эти два месяца. Я не видела.

По привычке мы сели на свои места: мама – со стороны плиты, я – напротив окна. Папа всегда сидел напротив мамы, возле входа в кухню. Его место так и осталось пустым.

– Расскажи мне, как в школе? Я пропустила родительское собрание, надеюсь, тебе по этому поводу не делали выговор? – Она доставала тарелки из сушилки и начала накладывать еду. – Посмотри, тебе столько хватит?

– Да, хватит, я лучше, если захочу, добавку съем. Нет, мне ничего не сказали. В школе все хорошо. Ты же знаешь, если бы что-то случилось, тебя достали бы из-под земли. – Я уже положила приборы, аппетит разыгрался не на шутку. Как только стало ясно, что мама оправилась, и мой стресс начал уходить.

– Ну и славно, я позвоню завтра кому-нибудь из родителей и узнаю, что было на собрании. Приятного аппетита.

– Спасибо, тебе тоже.

Ничего серьезного мы не обсуждали, лишь всякие мелочи, но все же это победа. Наша с ней победа. Этой ночью я первый раз спала крепко, ни разу не проснувшись за ночь. Засыпая, смотрела на старый новый ковер, и это меня успокаивало. Почему? А кто знает? Может, какой-нибудь умный психолог и понял бы. Построил бы длинную цепочку из предположений и терминов, мне неизвестных. А я просто обычный человек. Девочка, которая начала спать крепко и даже всю ночь, чего не было очень давно.

Ковер из родительской спальни так и лежит до сих пор. Но я снова не могу уснуть из вечера в вечер. Не сплю сладко всю ночь уже на протяжении двадцати лет. Занимаю я ту же спальню, но квартиру делю уже со своим сыном. Засыпая, смотрю на тот же ковер. Только теперь он совсем старый и выцветший. С краю старое размытое пятно. Кровь. И кто говорил, что кровь легко отстирывается? Вранье. Может, обычная кровь и отстирывается, а кровь, которая попала туда, была результатом агрессии сына и моих страданий. Кровь вперемешку с жестокостью не отстирывается никогда. Причем не только с вещей – из разума тоже не сотрешь. Это пятно существует как напоминание мне о моей жизни, о чудовище, которое я породила. Мое любимое чудовище. Ведь мы любим своих детей не за что-то, а вопреки.

В тот злополучный день я просто забрала у него конфеты. Новогодний подарок. Мешок, золотой с красным, набитый вкусными разноцветными конфетами разной масти. Он не хотел сделать мне больно, он просто хотел получить их назад. «Плохо» и «хорошо» для моего сына пустой звук. И вы удивитесь, но он любит меня. Я знаю.

Детям нельзя бесконтрольно давать опустошать такие красивые пакетики с конфетками. Но правда в том, что я – неработающая мать больного ребенка. Пенсии по инвалидности не хватает на все. Конфеты не товар первой необходимости, как и колбаса. Бутерброд можно съесть со сливочным маслом, а если хочется сладкого, его можно посыпать сахаром. То бишь в нашей семье конфеты – исключение, а не правило. Но есть социальные службы. Спасибо, что они есть. Мы получали небольшую помощь в виде новых или приличного вида ношеных вещей и на каждый Новый год – небольшой сладкий подарочек. Ходить никуда не требовалось, работники сами посещали нас. Иногда смотрю на вещи и пытаюсь представить людей, которые приносят их в центры для помощи нуждающимся. И ведь есть же добрые люди, безвозмездно отдают вещи, продукты. Свое свободное время тратят на волонтерство, чтобы помочь работникам расфасовать и доставить до адресата продукты и одежду. Таких людей мало. Могу только пожелать им остаться такими же отзывчивыми и не познать страданий, которые выпали на мою долю и подобным мне.

Теперь, когда я осталась одна, можно было бы тоже оказывать помощь людям, поддерживать этих несчастных матерей. Но не буду. Я тянула свою лямку целых двадцать лет – боюсь, при общении с семьями, находящимися в тяжелом положении, буду переживать свою жизнь снова и снова. Кто-нибудь видел пожарника с обожженным лицом, спасающего людей? Думаю, нет. Пережив тяжелый момент или период, меньше всего хочется снова упасть в эту яму. Можно сказать, это проявление слабости, но я слишком долго была сильной. Хочу просто остаться наедине со своим горем и пережить его. Оставить позади этот тяжелый этап жизни. Буду нести горе матери, потерявшей ребенка, по своему жизненному пути.