Cytaty z książki «Воспоминания великой княжны. Страницы жизни кузины Николая II. 1890-1918»
Но русские по самой своей природе, видимо, быстро переходят от восторга к полному унынию и недоверию. Они предаются своим настроениям совершенно искренне и до конца, абсолютно забывая о своих вчерашних чувствах. Они не усматривают никакой непоследовательности в таком поведении, а если и видят, то охотно находят оправдания. Неисправимые пессимисты, они на самом деле не любят смотреть вперед с надеждой и предпочитают не ждать от будущего ничего, кроме бед. Подняться, бороться, предотвратить беду кажется им такими трудным делом, что все усилия представляются тщетными; и, замирая в бездействии, они со слезами ожидают, пока все дурные предчувствия оправдаются. Энергичные действия, сопротивление судьбе, кроме того, едва ли оставили бы им достаточно времени для их излюбленного времяпрепровождения: разговоров, анализа, критики.
Он был одним из тех немногих людей, в ком подлинная высота духа не казалась тягостной.
Как бы искренне императрица ни сочувствовала людям в их страданиях, как бы она ни старалась это выразить, было в ней что-то, ускользающее от определения, что мешало ей передать свои истинные чувства и утешить человека, к которому она обращалась. Хотя она говорила по-русски совершенно правильно и почти без какого-либо иностранного акцента, люди, казалось, не понимали ее, слова оставались для них далекими и непонятными
Так, той весной я впервые пошла на исповедь. Отчетливо помню то чувство, с которым я вошла в церковь, холодную и пустую, где меня ожидал священник; признаваясь в своем главном преступлении, краже нескольких шоколадных конфет, я проливала обильные слезы.
Все, что до этого почиталось нами, теперь должно было быть уничтожено без следа. Больше не существовало истории, страны, чести, долга. Свобода была новой игрушкой, которая попала в руки неумелых и опасных больших детей, чтобы оказаться немедленно сломанной их грубыми руками. Революция позволяла, оправдывала и извиняла все. Новые правители стремились придать этому слову особый, священный смысл, который превращал его в Знак Свыше и в щит от всякой разумной критики. Одно замечание моего отца, которое было особенно к месту, характеризует настроения того времени. «Больше нет России, – сказал он. – Есть страна под названием Революция, и эту Революцию нужно защищать и спасать любой ценой».
Несмотря на свою безмерную усталость, я чувствовала в себе больше жизни. Это путешествие было для меня в некотором смысле открытием моей собственной личности; оно расширило мои знания о людях и дало мне возможность развить самостоятельность суждений. Теперь я была больше уверена в себе, не так застенчива.
Я не боялась холодов. Каждый день ходила в лес на лыжах. Эти прогулки имели для меня особую прелесть. Снега было так много, что, когда я прокладывала путь между деревьев, мне казалось, что я карабкаюсь на их вершины
Слово «счастье» в ее устах звучало как приговор. В течение последующих месяцев я столько раз слышала от нее это слово, произносимое с самыми разными интонациями, что стала просто ненавидеть его: «Ваше счастье требует… Для вашего счастья… В интересах вашего счастья…» И так бесконечно.
Я была главной медсестрой. Это означало, что я должна была руководить двадцатью пятью женщинами, следить за тем, чтобы они хорошо выполняли свои обязанности, защищать их интересы, всячески заботиться о них. А я в своей жизни еще ни разу не отдавала распоряжений.
Напротив, с детства меня учили подчинению и послушанию. Для меня было легко и вполне естественно выполнять распоряжения, но я не могла и не знала, как их отдавать. Меня воспитывали в духе подчинения, чтобы я всегда считала, что другие все знают лучше меня. Намеренно и по сложившемуся обычаю моя жизнь была заключена в такие тесные рамки, а моя личная инициатива до сих пор была так ограничена, что теперь, обретя какую-то власть, я не умела ею воспользоваться
Посещая эти уроки, я познакомилась с поистине замечательным человеком. Он был трамвайным кондуктором на линии, идущей от Стокгольма до моего дома в Джургардене. Иногда я ездила этим маршрутом, когда не хотела пользоваться своей машиной. Поездка занимала пятнадцать минут, а так как я обычно видела одних и тех же людей, у меня появилась привычка болтать с ними. Так я встретилась с этим кондуктором, белобородым стариком, который работал здесь уже много лет. Я узнала, что из своих заработков он оказывает помощь небольшому приюту для незаконнорожденных детей, оставленных своими отцами и матерями. На меня произвело такое впечатление это свидетельство настоящего, реально существующего христианства, что я пригласила его однажды к себе домой на чашку кофе и узнала больше о его работе. Я вижу и сейчас, как он входит в мою гостиную со шляпой и перчатками в руке и усаживается с величайшим достоинством и спокойствием.
