Czytaj książkę: «Румия», strona 2

Глава 3
Общага

1997, Оренбург

– Руми, не обижайся, но у меня личная жизнь. Сама понимаешь.

Мадина встряхнула мокрую марлю и разложила на мужские брюки, которые принесли подшить.

– Да не, все нормально.

Румия выцепила взглядом из стопки неглаженого белья кружевной белоснежный бюстгальтер и мысленно сравнила его со своим, из плотной ткани в мелкий зеленый горошек.

Мадина изящно провела утюгом по штанине.

– И ездить легче будет. Отсюда целый час добираться. И потом – девчонки, мальчишки, романтика! Настоящая студенческая жизнь – именно в общежитии! Помню, как мы пели до утра под гитару, а как к экзаменам вместе готовились, эх…

Мадина замолчала, улыбаясь.

– А почему вы медсестрой не работаете? – прервала Румия ее мысли.

– На эти деньги не проживешь, моя дорогая! А шитье меня вытащило из нищеты. Но ты все равно учись, когда-нибудь этот бардак кончится.

Вторая стрелка ушла не туда, и Мадина, смочив марлю, прогладила ее заново.

– У тебя должна быть профессия. Выйдешь замуж – кто знает, удачно или нет, но на хлеб с маслом всегда должна уметь заработать. Ничего, общага научит быть самостоятельной. Вот увидишь, тебе понравится!

– Да.

– Ну почему ты тогда такая?

– Какая?

– Смурная! Как мать твоя, когда ей что-то не нравилось. Вечно так же насупится – и пойди догадайся, что не так.

– Я… я просто не знаю, как там. Айка рассказывала, как в общаге педучилища девушку убили.

– Ну так это в Актюбинске⁹! И когда? Наверняка еще в начале девяностых. Да, тогда и грабили, и насиловали. Сейчас навели порядок. И потом училище – не институт! Просто не давай на себя наседать. Ты наивная слишком. Но это, увы, исправляется быстро. И одежду свою никому не давай, знаю общаговские привычки! Больше всего это меня бесило.

– Хорошо.

Мадина повесила брюки на дверцу шкафа и принялась за шелковую блузу. Убавила температуру на утюге, набрала из стакана полные щеки воды, брызнула на нежную лиловую ткань.

– И вообще, как тебе повезло! Я-то сюда после школы совсем одна приехала. А у тебя все-таки я есть. Что надо – подскажу, и голодной не останешься. Зацепишься в Оренбурге, будешь нормально жить, не то что в поселке. Ну за кого там выходить замуж? Выйдешь, начнется: келiн¹⁰ то, келiн сё, принеси, подай, иди на фиг, не мешай! А тут – свобода! В детстве ты была смелая, похожая на меня. А после того, что случилось, тебя как подменили. Все, бери жизнь в свои руки. Больше абика не сидит под боком и не читает нотации!

Она передразнила абику, выпятив челюсть и сделав взгляд строгим. Румия улыбнулась.

– Знаешь, – продолжила Мадина, – я всем тут говорю, что татарка. Ну я же не вру, есть у нас татарская кровь! Вон и абика по-казахски болтает, а хочет, чтобы ее называли на татарский манер – әби! Хоть что-то от матери своей сохранить пытается. Кстати, мальчиков-казахов только в сельхозе много, но зачем они тебе: опять в аул ехать? В остальных институтах раз-два и обчелся! Я ж в студенческой поликлинике работала, знаю. А татар среди городских немало. В пединституте татарское отделение есть. Так что татарина найти больше шансов! Ты же даже светлее меня. Не зевай! И имей в виду: в политехе женихи круче.

Мадина повесила блузку в шкаф и показала на стопку вещей.

– Остальное сама догладишь? Тут осталось несложное. Я к соседке. Если за брюками придет мужчина, позовешь. Будет женщина – возьми деньги сама.

Переезжать решили в пятницу. Лифт в общежитии не работал. Румия с Мадиной, затаскивая сумки по бетонной лестнице, запыхались и взмокли.

– К сентябрю сделают, – пояснила комендантша, бодро перешагивая ступеньки впереди них.

– Солдафон, – так, чтобы она не слышала, процедила Мадина, поставила сумку на бетонную площадку между четвертым и пятым этажами и вытерла лоб. Передохнув, они снова взялись за перемотанные скотчем матерчатые ручки и после пары остановок поднялись на девятый этаж.

Комендантша затарабанила кулаком в дверь слева:

– Девочки!

Открыла невысокая девушка с термобигудями на голове. Поздоровалась и отступила, дав поставить сумку в узком коридорчике.

Комендантша, не разуваясь, прошла в большую комнату, за ней протиснулись Мадина и Румия. Внутри стояли четыре одинаковые кровати с железными дужками и покрывалами в ромбик. На одной, поджав под себя ноги, примостилась красивая светловолосая девушка, подводившая глаза маленьким черным карандашом.

– Здравствуйте! – сказала она.

За столом у окна спиной к вошедшим сидела крупная женщина. Повернувшись, она молча кивнула, не выпуская из рук книгу.

– К вам подселение! – гаркнула комендантша, и Румие захотелось спрятаться за ее спину.

Комната оказалась совсем не такой, как в общаге, куда они недавно ходили с Мадиной, чтобы отнести старые вещи ее подруге: никакого развешанного на веревках белья и вонючих мусорных ведер в коридорах, орущих детей, пьяных мужиков. Здесь все было вполне цивильно: почти новые бежевые обои, большое трехстворчатое окно, на широком подоконнике – цветочные горшки. С одного свисали полосатые листья хлорофитума, как когда-то у мамы в кабинете литературы, в другом ютился крошечный кактус.

– Эта свободна, – показала на крайнюю кровать девушка с бигудями.

– Здесь хорошие девочки живут, никаких проблем не приносят! Не пьют, не курят, парней не водят, так, Косицына? – сказала комендантша.

– Да-да! – с готовностью откликнулась девушка с бигудями.

Мадина выразительно посмотрела на Румию. Комендантша повернулась к ним:

– Шкафы общие, тумбы личные, телевизор и холодильник берут напрокат.

Она резко открыла тумбочку, и оттуда выпал журнал с моделью в купальнике.

– Я уберу! – воскликнула девушка с бигудями.

– Это крыло идеальное, тут преподаватели некоторые семьями живут, – комендантша многозначительно подняла палец вверх. – Кухня, санузел – все внутри. И не душ, а ванна, как в отдельной квартире! Где вы такое общежитие видели?

– Ой, спасибо, Тамара Петровна! – затараторила Мадина. – Мы в долгу не останемся. Румиюша наша тоже спокойная, отличница, ей бы только учиться!

Женщина за столом повернула голову, окинула Румию взглядом и поправила очки.

Когда комендантша ушла, Мадина осмотрела ванную, где на раковине стояла пол-литровая банка с зубной пастой и щетками и чистая мыльница. В узком туалете пахло хлоркой, на кафельном полу лежала стопка газет. В кухне было несколько шкафчиков и холодильник с наклеенными листочками.

– Вы как питаетесь – в складчину или по отдельности? – спросила Мадина девушку в бигудях, которая везде следовала за ними.

– Вместе. Привозим и скидываемся. Продукты в холодильнике и в шкафу. Но сладости у каждого свои. Шоколадки точно лучше не трогать, это Алены.

– И портрет тоже ее? – усмехнулась Мадина, кивнув на листок с нарисованным ручкой профилем, приклеенный к холодильнику рядом с какой-то таблицей.

Они с Румией стали доставать из сумки замороженное мясо, бутылку топленого масла, бледно-зеленые помидоры с огорода (им следовало доспеть на подоконнике) и кабачок. Девушка наблюдала.

– Остальное сами разберете, – сказала Мадина.

Румия вышла ее проводить. Они спускались по лестнице, и стук каблуков Мадины отдавался эхом. Хотелось кинуться ей на шею, умолять, чтобы разрешила жить с ней. Румия была согласна мыть посуду, убираться, научиться готовить…

– Ты давай тут пошустрее! – Мадина, брезгливо морщась, перешагнула лужицу на полу. – Первая девочка – простушка, но будет тех слушаться. А эти две крови попьют. Я таких чую за километр. Не прогибайся, поняла? – она поцеловала Румию в щеку. – Ну все, давай, если что, звони мне днем на работу. На вахту подойдешь, попросишь. Телефон записала, комендантше сказала, чтобы за тобой присматривала, больше ничего не забыли? Вроде нет. Пока!

Она потрепала Румию по щеке и поцеловала.

Румия смотрела на нее в окно холла, пока она не завернула за угол. Тогда Румия взбежала по лестнице и из окна второго этажа, что выходило на проезжую часть, снова нашла фигурку в кардигане лимонного цвета. Когда Мадина превратилась в желтую точку и смешалась с толпой на остановке, Румия вернулась в комнату.

– Общую дверь за собой захлопывай, когда выходишь! Или в пещере родилась? – девушка, которая до этого красилась, оказалась очень высокой и несколько растягивала слова.

Она расчесывала перед зеркалом длинные русые волосы. Глаза большие и круглые, с загнутыми ресницами, как у нарядной детсадовской куклы, которую давали, только чтобы сфотографироваться, а потом убирали на высокий шкаф. Румия почувствовала себя маленькой, некрасивой и спрятала руки в карманы кофты.

– У тебя голос есть? Как зовут? – девушка смотрела на нее через зеркало.

Румия назвала имя и одернула футболку, слегка задравшуюся на спине.

– Татарочка?

– Казашка.

И сразу, чтобы избежать долгих расспросов:

– А тебя как зовут?

– Алена. А тетя твоя кто?

– Как кто?

– Ну, она так одевается ништяк. Откуда шмотки?

– Сама шьет.

– Да ну! Ничего себе.

– А меня Наташа зовут! – приветливо сказала другая девушка, уже снявшая свои бигуди. – Мы все третьекурсницы, учимся вместе. А ты только поступила?

– Да.

– Это Таня, – Наташа показала на женщину, которая так и читала, не обращая на них внимания. – Ты, наверное, из Соль-Илецка или Акбулака? Обычно казахи оттуда.

– Из Казахстана.

– Ого!

– А что, у вас своих универов нет? – спросила Алена.

– Есть. Просто здесь тетя.

– И как вы там живете? В юртах?

– В обычных домах.

– Так, на кухню шагайте, – Румия вздрогнула от низкого голоса Тани. – Мешаете своим щебетанием.

Румия с Наташей прошмыгнули на кухню.

– Таня у нас строгая, – прошептала Наташа.

– Она тоже с вами учится?

– Ага.

– И сколько ей лет?

– Девятнадцать, как нам. А ты привезла что-нибудь вкусненькое?

– Да, беляши, – Румия начала вытаскивать промасленный газетный кулек.

– Классно! Сейчас чай поставлю.

Наташа набрала воду из крана в большой эмалированный чайник и водрузила его на электрический круг плиты, достала из холодильника «Раму»¹¹ в пластиковой упаковке, нарезала хлеб. По ничем не накрытому столу полз, подергивая усами, коричневый таракан. Наташа схватила его тряпкой, раздавила и выбросила в мусорное ведро под раковиной. Этой же тряпкой взяла чайник, когда он засвистел, и крикнула:

– Девчонки, пошли чай пить! Новенькая беляшами угощает!

Алена и Таня пришли из комнаты со стаканами. Румия, порывшись в сумке, кульках и пакетах, которые собрала абика, нашла свою пиалу, завернутую в чистое застиранное полотенце.

– О, прикольная у тебя чашка, – сказала Наташа. – Узоры красивые.

– Не понимаю, как без ручки чай пить, а если обожжешься? – Алена скривила губы.

Таня взяла беляш, понюхала, поднесла к переносице и скосила глаза под очками, будто надеясь в нем что-то увидеть. Осторожно откусила и о чем-то задумалась. Румия рассматривала ее маленькие, прищуренные глаза и крупные руки. Таня больше походила на бабу Нюру, тещу дяди Берика, чем на студентку.

– Завтра складываемся, – сказала Таня.

– Так же, по десять тысяч? – спросила Наташа.

– Нас же теперь четверо, может, хватит по восемь? – голос Алены прозвучал пискляво.

– Так и есть больше будем! – Таня уставилась на Румию, словно оценивая, сколько та съедает. – Сейчас хлеб уже три тыщи стоит!

Румия вжалась в стул. У нее всего сорок тысяч, которые она получила в обмен на тенге, но жить еще до зимы. А стипендия… Кто его знает, какая тут стипендия и получит ли она ее с казахстанским гражданством.

– Мы покупаем на эти деньги хлеб, макароны и томатный соус, – объяснила Наташа. – Мясо и овощи привозим из дома. У тебя есть мясо?

– Есть. И кабачок с помидорами. А на сколько складываетесь?

– На две недели. Собираем деньги в коробку и покупаем продукты оттуда.

– И дежурим, – добавила Таня.

– Да, – подхватила Наташа. – По парам. Одну неделю мы с Аленкой, вторую – вы с Таней. Дежурные готовят и моют полы. Умеешь варить?

– Ну… так.

– Да мы каждый день тушим мясо, подливу и макароны, что там уметь.

Румия промолчала о том, что макароны, плавающие в томатной жиже, которые давали в школьной столовой, она всегда отдавала Айке.

В десять вечера зазвенел будильник. Девочки как по команде одновременно сложили книги, по очереди отправились в туалет и ванную, а когда умылись и переоделись в ночнушки, Наташа показала на выключатель над кроватью Румии.

– Свет.

В темноте было слышно, как кто-то переворачивался. Румия пыталась удобно улечься на полупустой подушке. В голову, как рыжие тараканы, лезли мысли. Что там в универе? С кем она будет учиться? Трудно ли там? И не ползает ли сейчас кто-нибудь по кровати?

Она отряхнула одеяло и снова легла. Ей показалось, что только сомкнулись глаза, как прозвенел школьный звонок. Она опаздывала на математику, забежала в класс и…

– Встаем! – сказала, будто ударила ее книжкой по голове, Таня.

Включился свет, защипало глаза.

Снова по очереди в ванную чистить зубы. Одеться. Перехватить кусок хлеба с маслом. Запить кипятком – чай заваривать некогда. Проверить сумку.

В семь – на остановку. В семь сорок пять – сдать в гардероб вещи, подняться на второй этаж, подойти к огромному расписанию на стене, найти свою группу и место.

В большой аудитории длинные узкие парты поднимались амфитеатром так, что студенты, сидящие сзади, оказывались на голову выше передних. Румия пристроилась на третий ряд. Вошла женщина, напомнившая Румие Мирей Матье – фотография певицы была наклеена на обложке маминого фотоальбома, и однажды она раскрасила ей красным фломастером губы. Гул продолжался. Женщина похлопала в ладоши, чтобы привлечь внимание, дождалась, когда все притихли, представилась и сказала, что будет вести психологию. Румия записала ее имя-отчество.

Началась перекличка:

– Анисимова!

– Здесь!

– Белякова!

– Я!

– Бойчук!.. Так, отсутствует. Вирва… Вырва…

– Вырвикишко! – раздался голос, а следом всеобщий смех.

Румия знала, что до нее с буквой «С» очередь дойдет нескоро, и осматривала ряды. Волосы длинные распущенные, волосы короткие, волосы, убранные в хвост. Сбоку – девушка с длинным носом, что-то пишет в блокнот. Почти все девчонки. Мадина так хотела, чтобы Румия поступила на физкультурный, где много мальчишек, но это точно не для нее. После бега кололо в боку.

Она оглянулась и встретилась взглядом со скуластым парнем. Тот внимательно посмотрел на нее, и Румия отвела глаза.

– Сеитова!

Вздрогнув, она подняла руку:

– Я!

– Как правильно ударение: Ру́мия?

– Румия́! – звонко сказала она и тут же втянула голову в плечи, так как многие обернулись.

Сзади легонько похлопали по плечу.

– Ты татарка? – спросил скуластый.

Румия не успела ответить, как он встал и крикнул: «Я!» на фамилию Токтамысов.

Вечером Наташа предложила сходить с ней за почтой на первый этаж. Письма были разложены на открытых деревянных полочках, подписанных заглавными буквами по фамилиям адресатов. Румия задумалась, отправила ли Мадина ее адрес абике, как обещала, и представила, как та, надев очки, разбирает квитанции, бурчит, что опять не так посчитали за свет, и исправляет что-то ручкой.

Наташа перебрала пачку из квадрата «К-Л» и радостно ойкнула.

– Это от моего парня из армии, – шепнула она. – Фотографию потом покажу.

Около вахты возник шум. Вахтерша вышла из-за перегородки и стала выталкивать двух парней.

– Девушка! – закричали они театрально. – Спасите нас!

Высокая красивая брюнетка, на вид казашка, усмехнулась и помахала им.

– Как вас зовут, прекрасная Шехерезада?

– Зарина, – бросила она, покачивая бедрами, и пошла в другое крыло.

Привет, Айка!

Я заселилась в общагу. Живу с третьекурсницами. Мне нравится Наташа, она веселая. Алена вся из себя. А Таня такая вредная, я думала, что она старая и ей тридцать лет.

В универе столько народу! Познакомились с девчонками, они из Соль-Илецкого района: Бота и Ира. Сами ко мне подошли, разговорились. Жалко, в другой общаге живут. Парней у нас мало. Один все время задает вопросы преподам, второй ходит загадочный, третьего называют Вовка-матершинник. Есть еще казах Токтамысов, учится на географа, они сидят с нами на педагогике и психологии. Он подошел познакомиться на перемене и показал фотографию своей девушки. Странный такой. Здесь почему-то все думают, что я татарка, и вообще часто спрашивают, кто я по национальности, и я тоже стала обращать на это внимание.

Лекции у нас называются парами, потому что идут полтора часа – два урока, у вас тоже так? На скучных еле держусь, чтоб не уснуть. А некоторым все равно, спят, прикрывшись тетрадкой. Но есть классные преподы, один постоянно шутит и интересно рассказывает, никогда не видела таких учителей.

Я хочу домой. К тебе, абике, папе и Жолбарысу. Я даже по нашей библиотекарше соскучилась, передавай ей привет.

Жду встречи!

Целую. Твоя Румия

Дописав, Румия увидела на кровати записку: «10 000». Она пошла в ванную, закрылась, отстегнула булавку с внутренней стороны бюстгальтера (так учила прятать деньги Мадина), достала скрученные в резинку купюры, отсчитала десять тысяч, остальное сунула назад. Когда положила деньги в коробку на столе перед Таней, Алена хмыкнула.

Глава 4
Жайлау¹²

1988, Актобе – Байганинский район

Перрон актюбинского вокзала прожаривало жгучее июльское солнце. Мимо пробегали грузчики с пустыми тележками, женщина в засаленном переднике кричала: «Беляши!», хныкали дети, гудели поезда, то и дело раздавался свисток человека в кепке, который отгонял от путей зазевавшихся. Папа быстро шел впереди с дерматиновой сумкой (мама сложила в нее старую одежду: в ауле все сгодится!), чужой мужчина нес мешок муки, Румия семенила следом и боялась отстать. Если бы рядом были мама или абика, они бы обязательно крепко держали ее за руку. Но папа говорил: «Румчик, ты у меня взрослая!» – поэтому она старалась не ныть и быстро переставляла ноги. В правой руке Румия несла тряпичную сумку, куда они с мамой положили футболки, трусики, платье, альбом и цветные карандаши, в левой – одноглазую куклу Гюлярэн. Папа привез ее из Узбекистана, а соседский Рус, воспользовавшись тем, что Румия забыла ее на скамейке, расковырял кукле отверткой глаз. Имя «Гюлярэн» Румия придумала сама. Мама все время пыталась ее выбросить: «Страшная такая, людей только пугать. Есть же нормальные игрушки!»

Румия жалела куклу. Когда никто не слышал, прижимала ее к себе и говорила, что она самая красивая. Гюлярэн, стоило ее наклонить, соглашалась, закрывая единственный пластмассовый глаз. Когда-то у нее были пышное платье, расшитый камзол и несколько косичек. Одежду Рус измазал краской, поэтому пришлось сшить другой наряд: узкий и длинный, из синего лоскута бархата – если сказать честно, просто кусок ткани, обернутый вокруг туловища и ног и зашитый на спине кривыми стежками. От былой красоты Гюлярэн остались только косички.

В вагоне пахло, как в гараже дяди Берика. Люди суетились, грузили вещи, выясняли, где чье место, поднимали сумки на третьи полки и ставили под нижние, как в сундуки. Когда поезд тронулся, Румия увидела, что здание вокзала, вагоны на соседнем пути, столбы с проводами и провожающие поехали назад. За окном замелькали частные дома, одинокие карагачи и столбы, как солдаты, охраняющие весь путь поезда. Первое время станции попадались часто, потом реже, наконец, за окнами разостлалась почти голая, как дастархан¹³ бедняка, выжженная солнцем степь. Румия сначала с интересом смотрела на желтые пятна полевых цветов и на встречные поезда, от рева и близости которых становилось немного тревожно. Потом ей все наскучило, и она стала рисовать платье для Гюлярэн. Когда принялась выводить накидку, папа позвал ее в коридор:

– Румчик, смотри, верблюды!

Она выскользнула из купе и прилипла к окну. Верблюдов она видела в первый раз. Хотелось разглядеть их получше, но издалека просматривались только горбы и длинные худые ноги.

В полдень выгрузились на станции Байганин¹⁴. Папа куда-то убежал, оставив ее одну возле мешка с мукой посреди чертополоха и велев никуда не отходить. Румия стала успокаивать Гюлярэн, что он скоро придет.

Папа вернулся на облезлом мотоцикле «Урал» с каким-то парнем. В люльку погрузили мешок, сумку, Румию усадили сверху и под стрекот мотора поехали по селу Байганину. Все казалось здесь другим, не как в их поселке с асфальтом, новыми двухэтажками, большой школой и автобазой. Улицы Байганина были пусты и состояли из серых, обмазанных глиной и кизяком жилищ, словно разбросанных в беспорядке песчаной бурей, а дорога походила на проселочную: петляла и раздавала тычки кочками да ямами.

Когда подъехали к домику на краю села, папа слез и протер носовым платком солнечные очки, в которых он выглядел как певец с обложки зарубежной пластинки. Выскочила собака с длинной мордой, лениво гавкнула пару раз и села. Вышла женщина в красном халате и платке, поздоровалась. Папа назвал чье-то имя, что-то сказал по-казахски – и она пригласила их в дом. Румия последовала за папой, который, пригнувшись, вошел в низкий дверной проем. Внутри было темновато: маленькие окна закрыли белой тканью. Женщина провела их в небольшую комнату с сундуком в углу, на полу расстелила корпе, бросила подушки. Папа прилег. Вошла девочка, на вид ровесница Румии, в спортивном трико и футболке, с длинной тугой косой. Девочка расстелила клеенку-дастархан, принесла холодный айран в больших чашках, бросила взгляд на куклу Румии и тихонько присела рядом.

– Маншук! – позвала женщина из другой комнаты.

Девочка вскочила и убежала. Вскоре принесла поднос с горой бауырсаков¹⁵, рассыпала их на дастархан. Поставила блюдце с ярко-желтым маслом, чашки с тары́¹⁶, талканом¹⁷ и куртом¹⁸.

Женщина внесла закопченный чайник и маленькие пиалушки – кесе́ – с красным казахским орнаментом. Девочка подала матери молочник.

Вошел мужчина с черным, как чайник, лицом, поздоровался с папой за обе руки и сел рядом, скрестив ноги.

Женщина наливала чай с молоком и подавала гостям. Румия съела два теплых, воздушных бауырсака и стала грызть курт. Мужчины разговаривали по-казахски, называли незнакомые имена, говорили что-то про корма и овец. Румия улавливала смысл отдельных слов, но понимала не все. В их семье почти всегда говорили на русском. Только абика иногда отдавала на казахском приказы: «Әкел! Отыр! Тамақ iш!¹⁹»

Папа с мамой переходили на казахский, когда хотели что-то скрыть от Румии. В школе говорили только на русском. Румия училась во втором классе, и у них с зимы не было уроков «Қазақ тілі»²⁰: говорили, что учительница уехала в город, а замены ей не нашлось. Однажды к ним в класс пришла новенькая из аула. Все смеялись, когда она сказала учительнице посреди урока:

– Можно домой?

Учительница ее отругала. Когда прозвенел звонок, лупоглазая Жамиля, сидевшая рядом с новенькой, закричала:

– Фу, она описалась!

Все стали хохотать, а новенькая заплакала, пряча под себя подол школьной формы. На следующий день в школу пришла ее мама и объяснила, что дочь не знала, как отпроситься в туалет на русском. Но девочку еще долго дразнили – пока она не переехала.

Румия выпила чаю, взяла куклу, поправила ее наряд, вывернувшийся наизнанку. Ей хотелось играть, и дочь хозяев, будто угадав ее мысли, подошла, осторожно обойдя ноги взрослых. Тронула Гюлярэн за косичку, вопросительно посмотрела на Румию.

– Бұл қуыршақтың көзi жоқ па?²¹

– Да, сломался, – улыбнулась Румия. – Это Рус, дурак! А у тебя какие игрушки?

– Қазір!²² – девочка убежала в другую комнату и вынесла пупса с обгрызанными руками, мяч и скакалку:

– Жүр, ойнайық!²³

Румия поняла, что ее зовут на улицу, но выходить в жару не хотелось. Девочка выжидающе посмотрела, потом снова села, взяла пупса и покрутила его перед куклой.

– Менің атым Әлiбек²⁴.

Румия поняла эти слова.

– Менің атым Гюлярэн! – она протянула руку куклы. И потом показала на себя:

– Мен – Румия! Сенің атың Мәншүк, да?²⁵

Девочка кивнула и засмеялась, прикрыв рот ладошкой.

– Сендердің аттарың қызық екен!²⁶

Когда немного спала жара, папа куда-то ушел, а Румия и Маншук пошли играть в мяч возле деревянных нар²⁷ на улице. Румия показала игру в десятки: надо было десять раз стукнуть мячом о землю, потом о стену, подбросить его просто так, затем с хлопком, а самое сложное – через поднятую ногу. Считать по-казахски ее научил папа. Маншук поначалу путалась в правилах, но вскоре стала обыгрывать Румию.

Пока они играли, стало темнеть. Папа вернулся уставший, его рубашка промокла на спине и под мышками. Сказал, что был у начальника станции – их заберет КАМАЗ. Выезжать надо рано утром, чтобы успеть до полуденной жары.

Маншук и ее мама принесли на нары корпешки и тяжелое одеяло с подушкой, пахнущее гусиными перьями. Они уговаривали гостей спать в доме, но папа сказал, что хочет на улице. Уснул он быстро. Румия, прижавшись к нему, смотрела на звезды и пыталась их сосчитать. Самая крупная, около луны, мерцала особенно сильно, а потом расплылась.

Утром папа коснулся ее плеча и тихонько окликнул. Было светло, но воздух хранил ночную свежесть. Румия нырнула под одеяло. Когда папин голос стал строже, она нехотя встала, достала из сумки зубную пасту и щетку, подошла к рукомойнику, приподняла железную штуку, торчавшую вниз из выкрашенного синей краской цилиндра, – полилась вода. Набрала воду в ладонь, из нее – в рот, сполоснула и тут же выплюнула. Вода мгновенно впиталась в песок.

Послышался рокот большой машины: перед домом остановился КАМАЗ. Папа закинул в кузов мешок и сумку, подсадил Румию и сел рядом с ней в кабину. Шофер в кепке подмигнул, покопался в карманах и дал леденец.

Ехали долго. Румие казалось, что она косточка вишни, которую трясут в стеклянной банке. Солнце невыносимо палило сквозь стекло. Платье намокло, хотелось снять его и нырнуть в прохладную речку. Иногда Румия засыпала на плече у папы; голова прыгала, и он пытался ее придержать. Когда открывала глаза, картинка за окном оставалась такой же: сухая полупустыня с песчаными пригорками, полынью и верблюжьей колючкой, солнечный круг слева и огромное небо с редкими облаками. Если закрыть глаза и сжать веки, то светящийся круг внутри разделялся на несколько красных пятен.

– Румчик, смотри! – тихонько толкнул ее папа.

Она встряхнула головой и увидела за стеклом море цвета песка. Перекатывая волны, оно дышало и простиралось до самого горизонта. От моря отделилась река и потекла прямо на них. Румия схватила папу за рукав. Он засмеялся:

– Это сайга²⁸, не бойся!

КАМАЗ сбавил скорость. Река разделилась на два потока, и из нее стали выглядывать рогатые головы, а следом и сайгаки в полный рост. Прыгая наискосок, они словно не замечали, что на них едет машина. Водитель посигналил, море вздрогнуло и стало переливаться за край дороги.

Когда солнце уже светило справа, Румия увидела извилистую реку и юрты. Их было шесть, покрытых темно-коричневой кошмой²⁹ с бордово-белым орнаментом, а сверху – плотным целлофаном.

– Вот и жайлау, – сказал папа.

Водитель остановил машину и не успел просигналить, как из юрт высыпали дети и окружили КАМАЗ. За ними стали собираться взрослые. Папа вылез, подхватил Румию на руки и поставил на землю. Пыль от машины еще не осела, и Румия прикрыла глаза, чувствуя мелкий песок на зубах. Закружилась голова – то ли от тряски в машине, то ли оттого, что все ее рассматривали.

Мужчины здоровались с папой за обе руки³⁰, перекидывались парой слов и отходили, давая место другим. Сам он подошел к старой женщине в белом платке, наклонился, обнял ее, та похлопала его по спине.

– Эта аже нянчила меня, когда я был маленьким, – папа повернулся к Румие, и женщина улыбнулась беззубым ртом.

Чуть поодаль стоял высокий крупный старик. Папа подвел к нему Румию, сдержанно поздоровался.

– Узнала ата, Румия?

– Здравствуйте, – проговорила она.

– Мә-ә, әбден орыс болып кеткенсіңдер³¹, – с упреком сказал старик.

Ата показался ей великаном: с сильной шеей, большими руками с надутыми венами, – а в его огромных ладонях мог поместиться целый арбуз. Взъерошив волосы Румии, ата жестом пригласил их в юрту. Когда подали кумыс, Румия прислонилась щекой к прохладной кесе, сделала глоток и поморщилась от кислого вкуса.

– Эх, городская, – засмеялся кто-то из мужчин.

Это были первые слова на русском, которые за последние дни Румия услышала от кого-то кроме папы. Наверное, ее назвали так потому, что у нее красивое платье: обычно городские внуки, приезжавшие в ее поселок к дедушкам и бабушкам, тоже сначала ходили нарядные. Одна такая девочка, Лена из Караганды, научила Румию прыгать через резинки, а Баур из Актобе заразил мальчишек игрой в колпачки. Теперь они собирали по поселку крышки от бутылок, шампуней и зубной пасты. И Румия вчера научила девочку играть в десятки – значит, здесь она точно как городская.

Молодая женщина в платке стала разливать обжигающий чай – такой крепкий, что даже с молоком и рафинадом выходил горьковатым. Взрослые пили и вытирали лбы рукавами. В юрте стало душно, и Румия выскользнула наружу. На улице разделывали барана. Его подвесили на двух палках, с туши стекала в песок кровь. Румию замутило, и она снова вошла внутрь.

Вечером папа повел ее на невысокий холм у извилистой речки с пологим берегом, заросшим камышом. Вдалеке показалось облако пыли. Оно приближалось, и можно было различить несколько всадников, которые гнали стадо.

Подъехал на лошади ата, папа подсадил Румию к нему. Румие было неудобно сидеть и страшно смотреть на землю, но вскоре она поняла, почему ее подняли так высоко. Впереди стада шел огромный черный бык с большими рогами и кольцом в носу. Он раздувал ноздри, в его красные глаза было страшно смотреть. Румия прижалась к ата. Тот положил тяжелую ладонь на ее пальцы, и стало спокойнее.

Стадо, до этого бывшее одним целым, повернуло к реке и распалось. Быки побежали вперед. Достигнув воды, потягивали ее степенно, отмахиваясь хвостами от приставучих мух. Рядом жадно и торопливо, будто боясь, что их вот-вот огреют плеткой, пили крупные коровы, пыряя в бока тощих и слабых. Телята носились по воде, подбрасывая задние ноги, точно река придала им сил.

Выждав, всадники погнали стадо к огражденному загону. Один из них подъехал, спрыгнул с коня, обнялся с папой. Это был его младший брат Ерсаин. Тем же жестом, что и ата, Ерсаин взъерошил Румие волосы, и они пошли к юрте.

Жена Ерсаина, Салтанат, вынесла кувшин с тонким носиком, он умылся. Вокруг юрты бегала лиса, привязанная цепью к длинной проволоке. Днем Румия ее не заметила.

– От мышей и змей охраняет, – пояснил папа.

Румия испуганно прошептала:

– Здесь змеи?

– Да не, сюда не залезут. Аташку все боятся, даже они, – рассмеялся папа.

В большом казане кипела сорпа³². Салтанат бросала туда тонкие пластинки раскатанного теста – готовился бешбармак³³.