Czytaj książkę: «Безопасный человек. Странная история обычного города», strona 5

Глава 8

Конечно, я всё рассказал Митьке. И о своей раздвоенности, и о своих догадках, лишь только умолчал о странных мимолётных помехах перед глазами, да я и забыл о них на тот момент.

На сей раз он внимательно меня выслушал и, разумеется, даже не сомневался в моих словах.

– Так, значит, любой, кто толкает тебя на свершение какой-то опасности, обречён попасть под влияние твоей «стеклянной стены», так? Ну, зато теперь мы точно знаем, что эта штука защищает только тебя. А все, кто попадает в круг твоего «дара», просто массовка. Значит, главное, чтобы ты сам был в безопасности. Знаешь, Сел, вообще теория «биополей» – это антинаучная чушь, но на тебя воздействует какая-то слишком явная штука, которую наверняка можно измерить. Хм… Это поле вокруг тебя, оно же не просто влияет на людей, оно скрывает тебя и показывает, им что-то ещё.

Я рассказал ему, что уже «перешерстил» все доступные мне энциклопедии от «Брокгауза и Эфрона» до «БСЭ», и нигде не нашёл описания чего-то похожего. Я перерыл все доступные мне научные журналы дома и в библиотеке, от детского «Юного натуралиста» до «Науки и техники». Но и в них не содержалось никакой информации, кто я такой. С одной стороны, благодаря этим поискам я узнал огромное количество интересных фактов, с другой стороны – ни один из этих фактов не помог мне ни на шаг приблизиться, к тому, что со мной происходило.

– Слушай, Сел, может ты вообще уникум? Я тут без твоего позволения, начал записывать всё, что ты мне рассказывал. Ну, мало ли… Мне кажется, если мне удастся поступить в МГУ, я просто обязан изучать тебя. Давай, если захочешь ещё поэкспериментировать – бери меня с собой.

Мы «экспериментировали» всё лето. Конечно, я часто проделывал это один, но в те дни, когда со мной был Митька, мы отрывались на всю катушку. В результате этих экспериментов я убедился, что был прав насчёт «рукоположения». Если я дотрагивался до человека, то тем самым выводил его из-под влияния «стеклянной стены» и тот видел всё, что видел я.

Когда я спрашивал, что или кого Митька видел в эти моменты перехода, он чаще всего отвечал, что ничего. Но иногда, как-то странно хмыкал и взгляд его становился испуганным. Возможно, он не говорил мне всего и видел что-то действительно пугающее. Лишь позже признался, что почти ничего не мог вспомнить.

– Просто, Сел, я не знаю, что вижу. Ощущение, что вижу будущее. И мне кажется, я видел себя мёртвым.

Я выяснил ещё одну особенность. Мой дар воздействовал непродолжительное время. Когда Митька попадал под моё воздействие, то вспоминал обо мне лишь на следующее утро. Позже он рассказывал, что иногда, кроме мертвого себя, видел странного человека, лица которого не мог вспомнить.

Теперь я знал, что люди, которые попадали за мою «стеклянную стену» уже на следующий день вспоминали о своих намерениях, но правда забывали о том, что с ним происходило в предыдущий день. Получается, те алкаши возле рынка спокойно могли подраться и в следующий раз. А те уроды, которые избили Митьку, могли поймать его на следующий день. То есть люди, которые замышляют что-то ужасное, могли сделать это буквально через сутки после моего воздействия. Выходит, если мне предстоит «обезопасить» что-то действительно серьёзное, я должен буду проследить за дальнейшими последствиями. И вновь появлялся новый вопрос – как мне должно это сделать?

Лето уже подходило к концу, когда я решился рассказать другу и о «Кире из Питера».

– Не, Селен. Я видел эту вашу Киру. Родители знаменитые журналисты. Там отец один – ого-го! Тоже мне жених – Селен Корионов. – Он засмеялся. – Ты же понимаешь, что она не простая девочка. Это она сейчас возможно не понимает своего положения, но поверь мне, Сел, когда поймёт – выберет точно не тебя. Ты, конечно, видный парень, но не для таких, как она. – В тот момент его голос стал серьёзным.

– Да я это знаю. – отмахнулся я, понимая, что он на сто процентов прав.

Обо всём этом в тот момент мне думать не хотелось. Я хотел отвлекаться от возникающих мрачных, упаднических мыслей. Поэтому пытался отгонять их просмотром бесплатного кино. Я пересмотрел в нашем кинотеатре все фильмы, некоторые даже по нескольку раз. Проехал «зайцем» на электричке до какого-то безымянного дачного посёлка и обратно. Вечерами задерживался возле «Гаваны», мешая местным парням подраться. Пересекал проезжую часть в самых неожиданных местах перед носом у водителей, вынуждая их тормозить.

Митька был не против таких развлечений, хотя по началу отговаривал меня, а затем и сам стал принимать в них участие. Всё лето мы дурачились. Бегали с ним на фильмы «детям до шестнадцати», съездили на ВДНХ, успели ещё до того, как его заполонили рыночные «комки» – павильоны для продажи китайско-турецкого ширпотреба. Словно прощаясь с этим комплексом, который под напором новой эпохи менялся, мы два раза подряд сходили в Космический павильон.

Мне всегда нравилось всё, что связано с космосом. Я благоговел перед наукой и фантастикой. Но относился к ней, не как Митька, который пытался всё понять, измерить, изучить, запаковать в расчёты, а затем построить некий сверхмощный компьютер, сочетающий искусственный разум из книг Азимова и Брэдбери. Для меня все научные открытия были, как картины «Амаравеллы»¹. Красота, основанная на научных знаниях. Космизм. То, что сплеталось в науку и, наверное, магию. Хотя, это не точное слово. Не магию. В загадку.

Я поначалу не был уверен, что сам хочу начинать конфликты, но показать свои возможности Митьке точно хотел. Уже не в первый раз я всерьез подумывал о том, чтобы перестать это делать и остаться таким как все. Но видя, как Митька смеется до колик в животе над лицами людей в моменты их трансформации, когда те переходили из одного состояния в другое, напрочь изгоняло эти мысли. Я был ребёнком и почти избавился от угрызений совести, однако все равно не мог загасить ростки стыда. Хотя бы потому, что люди были не виноваты, не угрожали и не нападали на меня.

Затем всё завертелось. 19 августа 1991 года случился политический переворот, названный «Путчем». Последний президент страны под названием Союз Советских Социалистических Республик, Михаил Горбачев, был отстранен от власти так называемым ГКЧП, объединением бывших соратников президента, которые решили взять управление в свои руки, как новое Временное правительство.

Государства, в котором я родился и вырос, к тому времени уже практически не существовало, а в то лето в Москву были введены войска. До этого момента мне даже в голову не приходило заявиться на какую-нибудь политическую манифестацию, но случилось то, от чего просто так было уже не отмахнуться.

Я до этого не замечал, что мир моего детства уже агонизировал и содрогался в конвульсиях. В марте и апреле 1991 года по всей стране прошли многотысячные антиправительственные митинги, а я нарочно запирался в своём мирке «безопасности» и спокойствия. Решал свои проблемы, и политика мне была совсем не интересна.

Но в тот день мы с Митькой решились поучаствовать, заодно и поэкспериментировать в этом столпотворении. Для нас те неспокойные события ещё не были историей или неотвратимо приближающимся крахом старой политической системы. В воздухе просто витало чувство напряжения и возбуждения. Будь я взрослее, кто знает, может быть постарался всё изменить? Кто знает, на что я мог тогда повлиять? Но, разумеется, я об этом даже не задумывался. Мои мысли занимали только поиск ответов на свои вопросы, эксперименты и Кира. И я был рад, что Митька находился в те годы рядом со мной и часто давал повод задумываться о хорошем, переключаться с эгоистических и агрессивных поступков. Если бы не он, я превратился в чудовище гораздо раньше. Я был – эмпириком, он – рационалистом. Вместе мы дополняли друг друга.

В тот день мы с ним решили съездить и попробовать «поэкспериментировать» в самой гуще событий. Для нас они не были переломом, а просто ещё одним полем для игр в неуязвимость.

Ничего не сказав родителям, мы пешком двинулись к памятнику Юрию Долгорукому, чтобы посмотреть, что происходит в центре города. Было около десяти часов утра. Родители уже ушли на работу, в то утро те тоже были встревожены, но я не придал этому должного значения.

С Митькой мы договорились встретиться на остановке. Взяв с собой пару бутербродов, я выскочил за дверь. На мгновение испытал те же ощущения, что и в тот день, когда впервые выбежал на дорогу. По коже побежали мурашки, сердце застучало где-то в висках, а меня заполнил страх. Затем всё вернулось на круги своя.

Я шёл по улице и физически ощущал постоянно наэлектризованное присутствие то ли беды, то ли радости. Неопределённое чувство возбуждения. На наших глазах менялась история, но мы отмахивались от перемен. Все последующие события, которые случились со мной, возможно, были как-то связаны с тем, что произошло тогда.

Через пару часов мы были уже в толпе возле памятника. Я не держал Митьку за руку, постоянно отвлекался и вертел головой по сторонам. Люди вокруг нас расступались и их взгляды при моём приближении моментально становились «скользящими» и пустыми. Мне даже не нужно было нарываться на конфликты, чтобы расчищать дорогу перед собой. Я не понимал, почему включался режим «безопасности». Мы просто продирались через людей, и никто из них, не проявлял агрессии.

Вокруг нас проходили митинги, иногда с абсолютно противоречивыми лозунгами. То тут, то там раздавались хоровые возгласы и крики или наступать на власть, или поддержать «путчистов». Но в толпе пока никто не дрался и не лез на рожон. Перед нами продолжали молча расступаться и пропускать без конфликтов. Я думал над тем, почему это происходит. Были ли все они опасными для меня в тот момент? Или они были опасными друг другу?

Или причиной тому было почти реальное электрическое напряжение, которое чувствовалось в те дни? Возможно, думал я, всё это происходило из-за того, что те события сами был огромным противоречием.

Сейчас предполагаю, что каждый из нас в той толпе был фитилём к огромной бомбе. Каждый мог совершить что-то великое плохое или великое хорошее. Тогда в людях проснулись все худшие и лучшие чувства.

Через некоторое время я хотел обратить Митькино внимание на толпу, которая словно воды Красного моря в одной из библейских историй, расступалась перед нами, но того уже рядом не было. Я озирался, пытаясь увидеть куда тот ушёл, корил себя, что потерял из виду и оставил без защиты. B такой давке с ним могло произойти всё, что угодно. Но наконец взгляд зацепился за знакомую вихрастую голову. Он стоял среди толкающих его людей, и смотрел куда-то вдаль. Подбежав, я схватил за руку, тем самым выведя его из-за «стеклянной стены».

Мы тронулись дальше, на вопрос, куда он собрался, рассказал, что после того, как потерял меня из виду, просто отключился. Всего на секунду. Я ему ответил, что прошло минут двадцать, прежде чем я его нашёл. Митька пояснил, что у него не было ощущения потери сознания, просто он пришёл в себя, когда я его схватил.

– Чёрт, Сел, я вспомнил! – Он начал оглядываться, кого-то выискивать в толпе: – Меня звал за собой какой-то странный парень.

– Какой парень? – Я проследил за его взглядом, но не понимал, кого Митька высматривал. Людей было слишком много. Периодически то тут, то там раздавались резкие выкрики. Среди них, особо выделялся один голос.

Кто-то впереди нас, у самого памятника орал в мегафон политические слоганы, срываясь на хрип. Голос призывал собравшихся присоединиться к его политическим воззваниям, что те охотно и делали, отзываясь эхом. Мы с Митькой стояли за спиной какого-то очень высокого мужчины, поэтому не видели того, кто взывал к толпе. Где-то в стороне от крика люди орали в ответ: «Да! Нужны перемены! Хватит это терпеть!» Позднее, многие из тех лозунгов станут так называемыми «Интернет-мемами». Но тогда слова «Интернет» в нашем с Митькой мире просто не существовало.

Людей становилось всё больше. Чтобы ощутить возникшее тогда напряжение, не нужно было становиться интуитом или экстрасенсом. Достаточно было видеть эту заведённую толпу, чтобы понимать, что она была на пределе. Всё это могло вылиться в любую крайность и закончиться кровавой бойней.

Митька подтолкнул меня локтем.

– Я потерял того парня из виду. Он со мной говорил. Ты меня отвлёк.

– Мить, возле нас не было никакого. Я шёл рядом… Или он подошёл к тебе, когда я тебя потерял?

– Может быть. Но видел его как тебя… – он замялся и снова начал озираться.

– Что ты делаешь? – поинтересовался я вполголоса. Мы продолжали стоять на месте. Толпа, расступаясь и огибая нас, текла к центру.

Он мотнул головой. – Нет, всё в порядке. Просто странно, я пытаюсь вспомнить, что тот мне сказал и не могу…

– Тот парень, которого ты видел, он был тем же самым? В костюме и шляпе с тростью?

– Нет. Я не помню. – снова замялся, зажмурившись – Словно мой мозг не даёт его увидеть. Мне казалось, он был негром, а затем – вроде как, обычным белым парнем. – Митька очевидно был сбит с толку.

– Да у тебя, похоже, были галлюцинации. Вот блин, я вызываю у тебя галлюцинации! – Я не смог сдержаться и хохотнул.

Значит вот что они все видят. В тот момент, когда мне что-то угрожает, я насылаю на людей галлюцинации. Но почему люди так спокойно их переживают? Лично меня удивил бы мужик во фраке или негр с тростью. Даже Кира, возникшая из ниоткуда, очень бы меня удивила. В тот миг, когда я снова подумал о ней, тут же устыдился своих мыслей.

Толпа была напряжённой, но явных конфликтов вокруг нас всё же не было. Поэтому мы решили идти в самый центр. Присоединились к той части демонстрации, которая двигалась на Манежку. Пару раз возле нас возникали перепалки, но тут же гасли, и люди забывая, зачем сюда явились, вставали столбом. Остальные шли дальше, не обращая на остановившихся внимания, выкрикивая свои лозунги и призывы, не предпринимая никакого другого насилия. «Похоже, ничего интересного здесь не выцеплю» – Думал я.

Удивительное дело, никогда бы не подумал, что не увижу в такой толпе никаких серьёзных беспорядков. На какой-то миг мне всё действо напомнило демонстрации на Первое мая, после которых родители встречались со своими коллегами, и мы все вместе выбирались за город на шашлыки. Спокойное детство.

Внезапно Митька вырвал меня из воспоминаний, дернув за руку. Чуть в стороне от основной массы людей происходила драка. Настоящая, с нехилым таким мордобоем. Часть драчунов уже разошлась, но особо упорные и возможно нетрезвые, продолжали мутузить друг друга. Схватив его за запястье, я рванул туда. Но стоило только подбежать ближе, как мужики сразу же разошлись в разные стороны. Те, будто с ленцой, не торопясь, всё прекратили. Словно рефери дал отмашку.

Минуя внезапно прекратившуюся массовую драку, мы наконец вышли к Манежной площади. Людей здесь скопилось ещё больше. Я обратил внимание, что в тот момент всюду отсутствовала милиция. Не наблюдалось ни спецназа, ни обычных постовых или даже патрульных. Словно сразу целый город остался предоставлен сам себе.

Мимо нас, заезжая на пешеходный тротуар проехал БТР по направлению к центру, на его крыше сидел военный. Машина проезжала осторожно, но всё равно было странно наблюдать военную технику в центре родного города.

Чем ближе мы подходили к основному митингу, тем больше становилось «скользящих» взглядов среди людей. Практически мы шли за толпой, которая определяла наш маршрут. Несмотря на то, что нам ничего не угрожало, я больше не отпускал Митькино запястье, чтобы тот вновь не увильнул в сторону, попав под моё «воздействие».

К часу дня мы вышли на площадь перед «Белым Домом». Там творилось что-то невероятное. До меня доносились чьи-то возгласы про «реакционный переворот». Как позднее оказалось, я слышал речь будущего президента России Бориса Ельцина. Толпа неистовствовала. У меня складывалось ощущение, что, если призовут вешать прямо здесь, на площади, люди начнут вешать. Не важно кого – своих друзей, своих соседей. Что-то было во всём этом нездоровое. Люди взбирались на стоящие тут же чужие автомобили. Несколько человек залезло на крыши брошенных посередине площади автобуса и троллейбуса. «Рога» троллейбуса сняли с проводов, и те торчали в разные стороны, качаясь от прыжков. Люди прыгали на их крышах и скандировали «Ель-цин! Пе-ре-мен! Долой Гэ-Ка-Че-Пэ!» Я не видел, кто стоял в центре толпы, не смотря на свой рост. Не мог вглядеться вглубь, так как люди, стоящие перед нами, были взрослыми и гораздо выше и шире в плечах, а идти вперёд я не захотел.

То тут, то там доносился рык военной техники. Митька тогда решил, что прямо в центр Москвы заехали танки. И он был прав. Мимо нас пробегали мужчины с обломками фанеры и досок. Люди строили баррикады. Мы ошарашенно наблюдали за этим хаосом. Но на нас никто не нападал, оставляя в безопасности.

Мы уже хотели уходить. Как я говорил, политические аспекты жизни меня тогда не волновали. Всё это было скорее просто интересно, не более. Ни я, ни Митька не думали, чем всё это обернётся. Мы уделяли этим переменам минимальное количество нашего внимания, и считали, что всё вновь как-нибудь разрешится. Мы снова будем бегать в кино, а родители будут лепить пельмени по выходным.

Мы развернулись, продираясь сквозь толпу, которая вокруг нас начала заметно сжиматься. Если бы не моя «безопасность», нас тогда спокойно могли затоптать, настолько плотно все двигались друг к другу.

Выйдя чуть дальше, туда, где теснота была не столь монолитной, внезапно я увидел голубые «Жигули», которые, не останавливаясь, мчались по тротуару. Сразу не разглядел, кто был за рулём. Но автомобиль не сигналил, не тормозил и мог посбивать всех, кто был у него на пути. Тотчас отпустив, Митькино запястье, я бросился туда. Это случилось инстинктивно. Нет, я не выхватывал людей из-под колёс. Я весил едва ли больше шестидесяти килограмм и вряд ли мог столкнуть их всех с траектории автомобиля. Всё-таки, там было слишком много народа, а я не Жан Клод Ван Дамм.

Я просто решил действовать, как всегда, пробежал, пересекая путь машины. Водитель, в тот момент я рассмотрел его, старик лет под семьдесят, тут же крутанул руль влево и резко затормозил. К счастью, люди заметили автомобиль, но не меня. Я остался стоять на месте, наблюдая, как старик, вначале остановив «Жигули», начал осторожно выруливать назад. Я пошёл навстречу, давая водителю время на манёвр. Чтобы мешающая преграда вернула его туда, где и место – на проезжую часть. Тротуар освободился, люди, «скользя» по мне взглядами, не предполагали, что избежали гибели.

Позднее я решил, что старик действительно шёл на сознательный таран людей. Но я об этом уже не узнаю. Возможно, в тот момент, он что-то потерял и хотел уничтожить всё, что его окружало. Знакомое сейчас чувство.

Я до сих пор думаю, если бы я тогда решился пройти чуть дальше, вглубь этой толпы. Прямо под тот самый танк, на котором стоял Ельцин, были бы эти события такими, какими они были?

Я ещё долго искал Митьку в толпе. Он выбрался в стороне от меня. В центре Москвы было слишком шумно, грязно и очень тревожно. Я больше не хотел дергать судьбу за усы, и мы побрели домой. Под моими ногами хрустели опилки и мелкие камешки. В тот момент под моими ногами хрустела моя страна.

Глава 9

То лето девяносто первого навсегда ушло вместе с СССР. Я решил больше не «забивать» на учёбу и определиться с тем, куда идти учиться дальше. Митька, в свою очередь, усиленно готовился к вступительным экзаменам. Ему оставался всего один год до выпуска. Но, конечно, моё решение, в отличие от его, так и осталось лишь решением. Видеться мы стали реже. Правда, созванивались почти каждый день. Он постоянно интересовался тем, как обстоят мои дела, на что я отвечал, что «всё по-старому, ничего не изменилось». Умалчивал лишь о своих усиливающихся чувствах к Кире, которая за лето, как мне казалось, стала ещё краше.

Тем временем, постепенно из магазинов исчезали продукты. Меня это скорее озадачивало, а мама была потрясена. Я не чувствовал как старый мир трещит по швам. Помню, мне скорее досаждало лишь бытовое неудобство, мама слишком рано будила, чтобы я шёл занимать очередь за мясом в местный магазин, в котором отмечался, а затем бежал в школу. А она, в свой обеденный перерыв, ездила забирать это мясо, которое затем хранила в морозильной камере своей лаборатории.

Наш район стал превращаться в серое, мрачное пристанище озлобленных и неприкаянных личностей. Издали дома казались чистыми и ухоженными, но вблизи было видно, что в отдельных местах дверные доски потрескались и требовали ремонта. Газоны из чахлой травы, по которым бегали бездомные собаки, нуждались в уходе. Но понятное дело, никто ими не занимался. Почти каждый день я натыкался на людей, которые попадали под моё влияние. Причины этого, понимал, но не в полной мере. Многих тогда уволили с работы, люди озлобились из-за постоянной нехватки каких-то в прошлом вполне обыденных вещей, спивались и дрались возле тёмных подъездов с разбитыми фонарями.

Увы, я не мог выбираться на улицу поздним вечером, чтобы предотвращать эти драки, а с пятого этажа не спрыгнешь, как Зорро, не разбившись при любом раскладе. Поэтому в самые опасные вечерние часы, я оставался дома. Ни мама, ни отец до сих пор не догадывались о моей тайной жизни, поэтому вечерами я был обычным парнем. Их сыном.

Но после школы всегда задерживался и обходил территории, которых я называл своими «владениями», те распространялись в радиусе пары кварталов от моего дома. К тому времени я изучил все опасные места. Знал, где находится один из нелегальных спортивных залов-«качалок». Знал, где местная рюмочная. Знал, где можно было нарваться на неприятности от новоявленных предпринимателей-«кооператоров», которые втридорога продавали из-под полы в подвальчике турецкую одежду, мутноватые самодельные чёрно-белые фотографии обнажённых женщин и «французские» духи.

Митинги продолжались. Страну лихорадило. Повсюду открывались нелегальные подпольные заведения, где можно было купить самодельные иконы, индийские джинсы и конфеты с невкусным, и я бы даже сказал – опасным содержимым. Если честно, есть их было очень «стрёмно». «Шоколад» вяз на зубах, а внутри, в лучшем случае – обнаруживались нарезанные на кубики обычные советские вафли «Артек», но вкус у них был какой-то затхлый и отсыревший. В худшем случае – попадался натуральный пластилин.

На самом деле, это всё находилось в другой, как называл её – «Второй Москве». Подпольный город, который с первого взгляда был почти не заметен. Днём «Обычная Москва» представляла собой довольно печальное зрелище: если перенести нас сейчас в то время, мы увидим грязные неухоженные улицы, словно по ним пронеслась маленькая локальная война. Всюду разбросанный мусор, доски, оставшиеся ещё со времён баррикад 1991-го, увядающие газоны и старинные, полуразрушенные здания с забитыми окнами. Всё это довершали обветшалые советские витрины, из которых уже исчезли неказистые, но привычные продукты. А то, что оставалось – чаще всего оказывалось муляжом.

К вечеру появлялась другая Москва, ради которой в неё съезжались граждане со всей территории бывшего Советского Союза. Подпольные магазины кишели разнообразными, чаще всего, конечно, некачественным ширпотребом. Какими-то дешёвыми женскими побрякушками, одеждой кислотных цветов, немецкими шоколадками «Мауксион» и распечатанными «на коленке» книжками Кама-сутры.

Помню, как-то с Митькой мы решили стащить такую запретную брошюрку, чтобы посмотреть, что скрывалось на её страницах. Ради этого я снова тогда нарвался на конфликт с продавцом. Но совесть уже не мучила. Благодаря своим уличным «обходам», я знал, что продавец, был тем ещё говнюком. Да и книжка нас сильно разочаровала. В ней не было ничего загадочно-чувственного, только некачественно напечатанные и кем-то коряво-нарисованные от руки эротические рисунки.

Эротики в тех картинках было столько же, сколько в деревьях, растущих возле нашего дома. Видно, было, что человек совсем не разбирался в вопросах. Ни в эротическом, ни в искусстве рисования. Старательно рассмотрев книжку, тщетно пытаясь найти там что-то возбуждающее наше мальчишеское воображение, мы выбросили её в мусорный ящик. Честно, я мог тогда нафантазировать себе гораздо более запретные вещи. Не думаю, что современные парни в моём возрасте, не могут этого сделать и сейчас безо всяких самодельных изданий.

Эта самая «Вторая Москва» могла предоставить человеку с деньгами почти, всё, что было нужно. Конечно, при наличии некоторых связей. Но зачастую в этих подпольных магазинах меня интересовали не товары, а те, кто их посещал. Я следил за многими. И на моём счету было уже некоторое количество предотвращённых драк и разборок.

«Вторая Москва» в нашем районе была представлена не только разного рода магазинчиками с барахлом, но и видеосалоном, который открылся в те дни на первом этаже бывшего универсама. Первые видео сеансы показывали на симбиозе из большого советского цветного телевизора «Рекорд» и новенького немецкого видеомагнитофона SEG. Где в течение недели гоняли одну и ту же пару-тройку фильмов. Затем репертуар менялся. Хозяева видеосалона добывали где-то другие видеокассеты и старые передавали в другой видеосалон. Так и обменивались. Почему-то у нас крутили в основном боевики с Джеки Чаном.

Держали это заведение парни из местной «качалки». И так как я был наблюдательным, а атмосфера в таких заведениях была соответствующая, то мог спокойно и незаметно смотреть кино, не прибегая к своей искусственной ярости.

Немногим больше, чем через год после случая с голубыми «Жигулями», я возобновил предотвращение всех опасных событий на своём пути и прогулки возле своего дома сделал своей постоянной обязанностью.

Однако на тот раз моей целью являлся не бесплатный проход в кино и не остановка машин на дороге. Не доходя полкилометра до дома, я свернул с шоссе на тропинку, ведущую к «качалке», решая проверить, что находится дальше. День выдался теплый, правда незадолго до этого в городе случился ливень, и теперь я повсюду видел пар исходящий от прогретой земли. Меня больше не тяготило моё состояние. Я находил себе цель. И постепенно расширял территории своих наблюдений.

Так продолжалось почти весь год. Я изучал все «злачные» места в районе и этим отвлекал себя от мыслей о Кире. Продолжал учиться без каких-либо взлётов и падений, и на меня по-прежнему мало кто обращал внимания. В свою очередь, я продолжал изучать свои особенности, много читал и вёл статистику своих вмешательств в различные разборки. Не столько для Митьки, сколько для себя.

Наш район, в отличие от Митькиного, был спокойным даже в те годы. Поэтому если удавалось найти время в его усердной учёбе, я приезжал к нему, и мы вместе бродили по улицам Лефортово в поисках «злачных» мест. Благо их даже искать было не нужно. Район считался рабочим и разнообразных «рюмочных» с сопутствующими драками там было гораздо больше.

Иногда я выбирался в центр, доезжал до Столешникова Переулка, где находилось концентрированное количество разнообразных полуподпольных торговых точек. Я несколько раз прогуливал уроки, чтобы смотаться туда и побродить в шумной людской толпе. Во второй половине дня там скапливалось огромное количество народа. Сегодняшний человек мог бы подумать, что в центре Москвы каждый день проходили какие-нибудь политические акции. Но нет. Люди туда стекались со всех концов города, как на Марокканский рынок – торговаться и продавать.

Похоже, вся Москва тогда жила только этим. Моя сосредоточенность на конфликтах позволяла мне видеть гораздо больше, чем обычным подросткам. Но всё же я оставался подростком и всего мрака не знал. Просто забавлялся, так как никто и ничто не могло мне навредить.

Меж тем, постепенно наш районный кинотеатр хирел, в нём тоже открылся видеопрокат. Фильмы на большом экране стали показывать всё реже, а рядом с театром «Таджикистан», который в том году переименовали в «Сатирикон» и передали театру Райкина, открылся такой же стихийный мини-рынок.

Однажды, как всегда после школы, дожидаясь Митьку возле кинотеатра «Гавана», я наткнулся на драку. Для меня этот случай был скорее стандартным, ничего не предвещало того, что случилось позже. Не опасаясь, я подошёл ближе и увидел, как один из парней выхватив нож, бросился на второго, который был раза в два ниже него. У меня выработался условный рефлекс. Я кинулся к ним, но, не рассчитав расстояние, впервые оказался слишком близко от взмаха ножа.

Меня сразу ослепило. Я увидел тёмно-серый всполох с чёрной точкой посередине, которая расплывалась, словно огромный тёмно-серый цветок. В тот миг, я ничего не замечал, кроме этого, заполняющего весь мир серого цвета, при этом оставаясь в полном сознании. Сейчас, вспоминая тот момент, я сравнил бы эту пелену со стеной огня, только та была в серых оттенках, и исторгалась из этой чёрной точки, как чья-то исполинская серая радужка глаза.

Я даже не понял, что произошло, опешил и пытался проморгаться, чтобы наваждение исчезло. Но ничего не получалось. Мне никак не удавалось согнать это видение. Я не предполагал, успел ли вмешаться в исход драки или мне нужно было быстрее уматывать с этого места. Но был дезориентирован и не понимал, в какую сторону нужно бежать. Стоял на месте как дурак и ждал, что будет дальше.

Серое наваждение пропало так же внезапно, как и возникло. У «Гаваны» всё так же торчала смеющаяся и гомонящая молодёжь, но мужика с ножом уже не было. По крайней мере, я его не заметил. Я тряхнул головой, но взгляду больше ничего не мешало, видел всё так же чётко и ясно, как раньше. Митька ещё не подъехал. Ничего не изменилось. А судя по «скользящим» взглядам людей возле кинотеатра, мне всё-таки удалось предотвратить поножовщину.

В попытках проморгаться я опустил взгляд и увидел два красных пятна на потрескавшемся асфальте возле своих ботинок.

– Чёрт! – Впервые был озадачен тем, что мой бросок, возможно, был неудачен, и я не смог помешать мужчине с ножом. Помню до сих пор, те свои хаотичные мысли – «Неужели моя особенность теряется с возрастом? Может быть, вскоре она совсем исчезнет?» Я уже знал, что вхожу в специфическую фазу своей жизнедеятельности. И гормональное состояние подростка весьма нестабильно, вплоть до явных физических необратимых изменений. Не будет ли утерян мой «дар» из-за этих подростковых трансформаций? К этому я был не готов. И даже не задумывался никогда, кем буду без него. Конечно, я хотел быть как все, но не думал над тем, что однажды моё желание может исполниться. Готов ли я был к этому именно в тот момент? Вот так внезапно? Разумеется, нет. Тогда я точно понял, что не хотел лишаться своего «дара».