Czytaj książkę: «Умереть – это не страшно»

Czcionka:

Умереть – это не страшно, гораздо страшнее жить.

События вымышлены. Любое сходство случайно.

Кто-то там наверху сыплет капли дождя,
Наблюдает и ждет кто-то там наверху,
Видит больше, чем я, знает все наперед…
Рок-группа «Этажи»

* * *

Дневник я нашла спрятанным за батареей отопления в гостиной, когда убиралась в подмосковной квартире, выставленной на продажу после смерти моей старшей дочери Алисы. Раньше я не могла переступить и порог, все собиралась с мыслями и силами, ведь Алису нашли мертвой на асфальте под окнами спальни более полугода назад.

Моя девочка лежала лицом вверх, к небу, к солнцу, с веером рыжих волос и с широко открытыми глазами, выражающими скорее счастье, чем ужас. Счастье, видимо, оттого, что наконец-то отмучилась на этой грешной земле. Но под телом, больше напоминающим сломанную куклу-манекен, нежели красивую миниатюрную девушку, растеклась лужа крови. Мне не довелось это видеть воочию – слава Богу! – только фотографии, которые по моей просьбе отправил на электронную почту один из знакомых оперативников, выезжавший на происшествие. А мертвую Алису поспешили убрать с оживленного центрального проспекта.

Самоубийство или нет? Долго гадать не стали, тем более, что предсмертная записка валялась тут же, на полу спальни, когда вызванный соседями наряд милиции (которую еще не успели переименовать в полицию) вошел в распахнутую настежь входную дверь Алисиной квартиры. По документам она принадлежала мне, но многие годы дочь от первого брака Алиса пользовалась ей, как собственной, ведь мы со вторым мужем и детьми проживаем в столице. Участковый тоже внес свою лепту в классификацию «самоубийство», прибыв на место происшествия без промедления, проведя опрос соседей по горячим следам и вывалив всю имеющуюся информацию оперативникам и криминалисту о «нехорошей квартирке».

Я тянула и тянула с продажей пустующего после Алисиной смерти жилья, а счета за оплату коммунальных услуг множились и множились. Пора было что-то решать, потому что арендовать квартиру, в которой произошло самоубийство (или все же – убийство?), никто не хотел. Да и с продажей, я подозреваю, возникнут проблемы по той же причине, поэтому обратилась в московскую фирму недвижимости, чтобы никто из покупателей о трагедии не прознал раньше времени.

И вот я здесь. Приехала с рабочими, чтобы выкинуть рухлядь и навести косметический ремонт перед появлением первых претендентов на освободившуюся жилплощадь. Не знаю, как сейчас, но раньше это называлось «подшаманить». Нанятые гастарбайтеры сгребали тряпье без разбора в мешки, непригодную мебель сносили к мусорному контейнеру во дворе.

Дневник Алисы нашелся бы и раньше, если бы тяжелые ночные шторы в гостиной не прикрывали окно полностью. Но полгода назад дежурный наряд милиции вкупе с участковым не стали упорствовать с обыском квартиры. Для них все стало ясно с первого взгляда: окно в спальне – нараспашку, предсмертная записка брошена на полу. Криминалист ничего подозрительного ни на подоконнике, из которого шагнула Алиса, ни на ее теле не обнаружил. Следы борьбы или сопротивления тоже отсутствовали. Вывод напрашивался сам собой: очередная наркоманка свела счеты с жизнью, не дожидаясь ломки. Такая нестыковочка, что в крови дочери потом не обнаружили и следа от дури, никого не заинтересовала и не насторожила. Дело поспешили закрыть.

В пыльной гостиной с засаленными ручками шкафов царил полумрак, несмотря на то, что окна выходили на южную сторону. Может быть, для того, чтобы не было видно грязи? Я не рискнула снять в прихожей уличную обувь, и теперь под ногами хрустели осколки стекла. Алиса мне сказала за месяц до своей смерти, что последние квартиранты сбежали в спешке по каким-то неведомым причинам. Знаю наверняка, что редкие квартиросъемщики заботятся о чистоте чужого жилья. Но и моя дочь не часто наводила хотя бы относительный порядок. И вообще – она не любила день, она любила ночь, ведь ночью все кошки серы. И в ночном клубе никто не поинтересуется, каково у тебя на душе, потому что никому до этого нет дела.

Наверное, странно выглядит со стороны, что я не оплакиваю собственную дочь, читая ее личный дневник. Но мне есть оправдание: я выплакала все слезы еще при жизни Алисы…

Иногда мне кажется, что дальнейшие события совершены дочерью только для того, чтобы сделать мне больнее. Признаться себе в том, что ненавидишь мать, могут далеко не все. А Алиска, если и признавалась, то не понимала до конца, какую разрушительную силу культивирует внутри себя. И сколько я ни пыталась доказать свою материнскую любовь к ней, чтобы приуменьшить ненависть – попытки оказывались тщетными. Но зачем для мести матери убивать себя? Не значит ли это, что себя по каким-то причинам Алиса ненавидела еще больше?

Глава 1
Крошка Алиса

О том, что я – шлюха, я узнала от собственной мамы еще в тринадцать лет, когда пришла из школы в семь часов вечера. Это всего лишь на час позже назначенного времени, но мать орала, что я – шлюха, отняла у меня хорошую одежду и обвинила в том, что я пила пивко, хотя я еще не знала, что пивко можно с кем-то пить на улице.
Мы и в «бутылочку» играли с друзьями, осторожничая, целуя друг друга целомудренно в щечку, даже когда точно знали, что родители нас не видят. Иногда после уроков мы собирались у нашего одноклассника Ромки, чтобы послушать музыку, пообщаться и потанцевать. Только у Ромки из всех нас была хорошая аппаратура и классные аудиокассеты.
1993 год
(Из дневника Алисы)

Я – мама непутевой девочки Алисы. Листая скрюченные, как в припадке, страницы общей тетради-дневника, постоянно ищу себе оправдания, вспоминая все то, о чем читаю, только находясь по другую сторону баррикад. Откровения моей дочери были страшными. Кое-что я знала наверняка, кое о чем догадывалась и раньше, но…

Менее страшными они не становились…

Моя дочь родилась в олимпийский 1980-й год. Я хотела назвать ее Олимпиадой, Липочкой по-домашнему. На мой взгляд – очень мило и оригинально, но родственники со стороны мужа возроптали. Пришлось экстренно выискивать другое имя. И дочь стала Алисой, как главная героиня Льюиса Кэрролла. Говорят, что имя определяет жизнь. Может, если бы я ее назвала по-другому, судьба моей дочери не была бы столь трагичной? И она не искала бы сказку там, где ее не могло быть по определению. Или название всему этому кошмару – перестройка?

Перестройка… Непростое время, когда целое поколение подростков оказалось не только не у дел, но, как выяснилось много лет спустя, попало под действие антирусской или антироссийской доктрины извне, направленной на развал и уничтожение сильного государства. И дети перестройки вовсе не виноваты в том, что наркотики стали их стилем и смыслом жизни. Они – потерянное поколение, появление которого будет аукаться и столетие спустя, как последствия Великой Отечественной войны, выкосившей миллионы трудоспособного населения. Перестройка оказалась не менее разрушительна, чем война.

Эти события могли происходить в любом городе бывшего Советского Союза, но речь пойдет о Подмосковье, где за бандитское лидерство в глубокое доперестроечное время сражались Люберцы и Долгопрудный, Раменское и Солнцево, Коломна и другие, не менее известные на слуху, города. Криминогенная обстановка зашкаливала за все возможные пределы. Стенка на стенку бились разделенные чьей-то безжалостной рукой городские кланы.

Помнится, лет в двенадцать я шла из школы, когда на соседней улице заборный штакетник в один момент разлетелся на колья и превратился в «оружие пролетариата» за неимением под рукой булыжной мостовой. Поле боя оглашали дикие выкрики нападавших и обороняющихся. Вы можете удивиться, но матерных слов я тогда не знала, поэтому для меня выкрики дерущихся были просто какофонией звуков. А я сама, испугавшись до смерти, забилась в угол хлипкого сарайчика, поскольку в то время мы с семьей жили в собственном деревянном доме, расположенном хоть и в центре города, но среди ему подобных. Многоэтажки еще не успели захватить частный сектор. Так вот, спряталась я в сарайчике, чтобы переждать побоище, и долго потом не могла выйти, опасаясь нарваться на кого-то из оголтелых бойцов.

Желтой прессы в социалистическом государстве в принципе не существовало, а разборки будущих перестроечных братков и рэкетиров замалчивались, насколько возможно, погребенные среди милицейской нетленки.

Когда город поделился на группы и кланы? Неизвестно. Мой папа рассказывал, что в конце пятидесятых такого не существовало. Могли, конечно, ребята подраться из-за девушки, кому-то наподдать, и ножичком подрезать могли, но это были обычные мужские разборки, безо всякой примеси уголовщины. Мне же довелось жить в иной действительности, где «фабричные», «совхоз», «лыжники», «голубятня» и другие городские группировки имели свои территориальные претензии…

В первый раз я вышла замуж сразу после окончания школы. Это произошло потому, что мама со мной не разговаривала об интимных сторонах жизни. В советское время это было не принято, стыдно, да и вообще, как высказалась одна дамочка во время телевизионного шоу: «В Советском Союзе секса не было». Правда, как она же утверждала позднее, из эфира вырезали часть фразы: «…Секса не было, а была любовь», – но абсурдность и при таком раскладе оставалась. Вся аудитория, включая телезрителей, рухнула на пол от смеха: почему же мы еще не вымерли, как мамонты?! А фразочка стала крылатой.

Тем не менее, забеременела я сразу же, как переспала с первым своим более чем настойчивым ухажером, откуда дети берутся, познав на практике. Родители нас быстренько поженили, поскольку по существующим нормам морали разведенки и матери-одиночки в Советском Союзе приравнивались к легкодоступным женщинам.

Несмотря на мои каждодневные старания, ячейка общества у нас с мужем не сложилась, ведь я хотела видеть точно такую же семью, как моя собственная, в которой я появилась на свет. Где почитали старших, где любили всех родственников, невзирая ни на возраст, ни на занимаемые должности, ни на особенности характера, где на праздники собирались большим дружным семейством за одним столом, вмести ездили за грибами, квасили капусту. Где никогда не слышалось мата, а слово «мужик» было ругательным. Лишь много лет спустя я поняла, что мечта о подобной семье утопична изначально, потому что таких идеальных семей единицы не из сотен, а из тысяч.

К тому же у нас с мужем обнаружились совершенно противоположные представления о семейном отдыхе: я любила цивилизованное времяпрепровождение где-то в санатории или в доме отдыха, чтобы хоть раз в году отойти от уборок квартиры и кухонного рабства, а муж тащился от турпоходов, заездов в турбазы с удобствами в кустах и от ежегодных рыбалок на Ахтубе. И если двух-, трехдневные походы пережить я еще могла с горем пополам, то двухнедельная Ахтуба в августе на сорокаградусной жаре в палатках – увольте! – не для меня.

Все это выявилось значительно позже, а в тот момент, когда я узнала о своей беременности, мамина реакция показалась мне дикой и кощунственной:

– Марш сейчас же на аборт!

Об этом и думать не хотелось. Во-первых, это больно и сейчас. Что будет больно потом – не думалось вовсе. Во-вторых, медицина в то время была, мягко говоря, не на высоте, и огромное количество проабортированных женщин становились бесплодными. А я хотела иметь собственных детей, хотела продолжения себя в веках, видя в этом главное женское предназначение, так что рисковать не стала. В-третьих, если уж так случилось, то – надо рожать, ведь будущий папаша скакал вокруг меня диким сайгаком от счастья, что я стану его женой. Кстати, и сообщать о приятном известии моей маме отправился он.

Свою дочь Алису, рожденную в этом скоропалительном браке, я любила всегда, но воспитывала ее, сама оставаясь ребенком, а значит – максималисткой, не терпящей никаких полутонов, полумер, полудоговоренностей. Компромиссов для меня не существовало в принципе. В чрезмерной опеке своего чада я видела главную задачу заботливой матери. А сколько раз я отбивала маленькую Алису у колошматившего ее отца Леши, моего первого мужа?! Но что-то вкусненькое – ей, а красивое платьишко и туфельки при тотальном дефиците – ей, а связать красивую кофточку и шапочку, а перешить – вручную! – цигейковую шубку, а почитать на ночь книгу, да и не на ночь тоже – ей! Ей! Ей! А свозить в театр или в кино… Если в зубах, как кошка, не носила!

Вот только общеобразовательных пособий по психологии в продаже не было, поэтому никто мне не поведал, что любые жизненные моменты нужно проговаривать с ребенком вслух, а не только заражать личным трудовым примером. Я же чистосердечно полагала, что Алиса увидит, как я постоянно пашу на работе, дома, на даче, и поймет, что нужно обязательно трудиться, чтобы достичь чего-то в жизни. И еще – никто мне не сказал, что нельзя держать деньги в квартире открыто, чтобы не соблазнять тонкую и ранимую душу подростка. От соблазна взять деньги, оказывается, мало кто может удержаться, особенно ребенок. Но это я узнала гораздо позже и не смогла предотвратить дальнейших событий.

Или все было предопределено изначально?

Чем старше становилась дочь, тем сложнее было находить с ней общий язык. Мои родители рьяно взялись помогать, но мне виделось, что они слишком балуют Алису. Хотя проблемы оказались куда глубже, чем я могла себе представить в самом кошмарном сне.

Когда выходишь замуж в семнадцать лет, не думаешь, что вторая половинка может наградить твоего ребенка наследственными заболеваниями, особенно теми, которые скрыты от посторонних глаз. Например, психическими. Тем более, что они не проявляют себя никоим образом до поры до времени. После десяти лет замужества за истеричным мужиком, который после каждой выпитой рюмки водки становился буйным и перебил во время своих истерик горы посуды, дверных и оконных стекол, я так и не поняла, что имею дело с шизофреником. Благо – на меня он руку не поднимал, а то бы «семейная идиллия» закончилась значительно раньше.

Только когда его мама – моя бывшая незабвенная свекровушка – стала проявлять чудеса ораторского искусства во время частых приступов неконтролируемой агрессии, при которых связанные фразы в ее устах становились набором слов, я призадумалась и, признаюсь, сильно испугалась. Если свекровь больна шизофренией, которая, как известно, не дает осечек и передается следующим поколениям, тогда становились понятны истерики мужа, а психическое здоровье моей, на тот момент – единственной, дочери подвергалось невероятному риску, потому что, насколько стало известно, болезнь передается через поколение. Я настойчиво отгоняла от себя страшные мысли, но теперь присматривалась к дочери с пристрастием.

В десять лет моя Алиса ничем от сверстниц не отличалась. Да, звезд с неба не хватала, но и в отстающих не ходила. А сколько мы стихотворений с ней выучили наизусть! А сколько книг прочитала она сама, и сколько я ей перечитала вслух, потому что у Алисы обнаружилось плохое зрение… Но успокоилась я рановато. Как только наступил определенный период становления личности и взросления, проблемы повылезали одна за другой.

Когда дочери исполнилось тринадцать лет, переходный возраст зацвел ярким цветом. Он сносил мозги даже у относительно здоровых детей, а у моей дочуры… Однажды я возвращалась раньше времени с работы и свою дочь увидела издалека: она вышагивала с подругой по другой стороне улицы около нашего дома в обтягивающих ярких лосинах по той моде и в моем черном бюстгальтере! Это был довольно закрытый вариант, но тем не менее – нижнее белье! Я перебежала дорогу, сгребла Алиску в охапку и потащила волоком домой. А она упиралась! Считая, видимо, что очень красиво одета. Дома я ей, конечно, всыпала по первое число, потому что была в ярости:

– Алиска! Как ты могла выйти в таком виде на улицу?! Ты хотя бы имеешь элементарные представления о приличии?! В таком виде могут только шлюхи снимать мужиков! А ты вырядилась как шлюха! Как шлюха! Ты слышишь меня?

Это был первый звоночек психической неадекватности дочери, решившей прогуляться по улице в бюстгальтере. А сколько было потом… Уже не звоночков, а набатов. Может, я и была чересчур строга с ней, но лишь потому, что любила Алису и хотела ей добра.

Не желанием ли добра вымощена дорога в ад?

Кстати, тот мальчик, о котором упоминает в дневнике Алиса, Роман, погиб два года спустя, прыгая в глубокий овраг на самодельной тарзанке. Для всех одноклассников, включая Алису, это стало шоком. Первая смерть ровесника. Тогда тарзанка была повальным подростковым развлечением, за неимением ничего лучшего. Злополучная толстая веревка крепилась к ветке дерева над оврагом, но перетерлась около узла. Рома сломал позвоночник, когда она оборвалась. Скорая помощь не довезла мальчика до больницы. Алиса несколько дней была в трансе от этой нелепой смерти.

А в нашу и без того непростую жизнь вмешалась перестройка, покорежившая не тысячи – миллионы людских судеб, но хуже всего досталось тому потерянному поколению, к которому принадлежала моя дочь. Их в школе учили социализму и коммунизму, а за окнами школы уже процветал махровый капитализм со всеми вытекающими последствиями.

Если устоявшиеся взрослые мозги закипали от развала Советского Союза, мнимой демократии, откровений «Архипелага ГУЛАГа», сексуальной революции с ночными телепередачами «Об этом», от дешевых ярких тряпок, более напоминавших проституточный прикид, от лившегося рекой спирта «Роял», ядовитой шипучки из пакетов «Упса», куриных «ножек Буша», бандитского разгула и наркоты, вылезшей из подполья, то неокрепшие души подростков улетали прямо в ад.

Обезумела вся страна, скупая какие-то акции, постоянно меняя дензнаки, отоваривая нищенские продовольственные карточки, сражаясь с пирамидами Мавроди… Инженеры переквалифицировались в разнорабочих и продавцов, бандиты – в бизнесменов, комсомольцы – в челноков, привозивших из-за бугра тряпье… Партийная верхушка «прихватизировала» все, до чего смогла дотянуться, а ярые коммунисты не менее рьяно вдруг уверовали в Бога.

Каждый выживал, как мог. Человеческая жизнь не стоила и ломаного гроша!

Именно в этот 93-й разухабистый год мой неадекватный муженек Алексей отчебучил такое!.. Я уже упоминала, что не хотела и думать о поездках в Астрахань в августовскую жару на рыбалку, а муж буквально бредил ими. Раньше он ездил с друзьями на их машинах, но год назад мы купили легковушку «Таврию», которую супруг непременно хотел опробовать в действии. То есть поехать на собственной машинюшке – по-другому это чудо техники назвать невозможно! – в дальнее путешествие. Компанию, с которой он ездил, я знала хорошо по общим вылазкам на пикники: и мужчин, и их жен, и детей, поэтому спокойно отправила дочь вместе с папашей на машине. Но в этом году поездка на Ахтубу вдвоем с отцом стала для Алисы первой и последней.

Городского телефона у нас в квартире не было, поэтому я ждала приезда мужа и дочери пятнадцатого августа. Дата была неточной, могли и раньше приехать, могли – позже. Но в память впечаталось именно это число, потому что мне на работу позвонила незнакомая женщина.

– Здравствуйте, вы меня не знаете. Я – Сима Перлова. Не волнуйтесь. Алиса у нас, – у меня внутри все похолодело, и я начала по стенке сползать вниз, чувствуя внезапную слабость в ногах, а женщина продолжила. – На трассе у вашего мужа поломалась машина, и он отправил дочь Алису в Москву с нами: мы тоже ехали с Ахтубы.

Тупея от навалившейся информации, я смогла только спросить, с большим трудом подбирая слова:

– Мы – это кто?

– Мы с мужем. Это было еще вчера. Мы приехали в Москву ночью, поэтому звонить не стали. Да и домашнего телефона у вас нет. Алиса у нас заночевала, а теперь вы можете ее забрать.

– А попросите Алису к телефону, пожалуйста, – еле ворочая онемевшим языком, прошептала я.

Голос не слушался. «Моя доченька у неизвестных людей! А вдруг они что-нибудь ей сделали?! А вдруг – это извращенцы?!» – метались подбитые страхом мысли.

– Да, конечно, – бодро сказала незнакомка, и трубка тотчас перекочевала к Алисе.

Называю Симу незнакомкой, потому что с таким же успехом она могла назваться любым другим именем. Первым делом я, конечно, спросила, даже не поздоровавшись с дочерью:

– Алиса, у тебя все хорошо? Кто с тобой?

Простодушная моя девочка, которая НИКОГДА – я ее даже в больнице не оставляла одну! – не ночевала у чужих людей, прощебетала:

– Здравствуй, мамочка! Мы вчера так хорошо попутешествовали. А когда ты за мной приедешь?

Услышав Алискин голосок, я немного успокоилась, но тревога за дочь не оставляла меня:

– Алиса, дай-ка трубочку тете Симе.

– Да, я вас слушаю, – отозвалась незнакомка.

– Спасибо вам огромное за мою дочь. Как мы с вами договоримся? Куда мне подъехать?

– Давайте, мы с мужем привезем девочку на ваш вокзал? Вы же приедете в Москву на электричке? Когда сможете?

– В нашем направлении с десяти утра до двенадцати технический перерыв, поэтому поезда не ходят. Я смогу подъехать к половине второго. Давайте, чтобы не потеряться, договоримся, что встретимся у пригородных касс.

– Согласна. Мы будем вас ждать, – и повесила трубку.

Только спустя пять минут, выбегая с работы, я сообразила, что не записала хотя бы домашний телефон этой самой Симы. А вдруг мы разминемся? Где мне искать Алиску в многомиллионной столице? Хорошо, что рядом не было моего придурка-мужа, а то бы я его просто прибила. Отправить родную тринадцатилетнюю дочь фактически автостопом, с неизвестными людьми! Как чемодан? Это у меня в голове не укладывалось!

Слава Богу! Хоть тогда в Бога я не верила, как и большинство советских граждан, воспитанных в атеизме, но это был первый раз, когда я вознесла хвалу Богу. Слава Богу! Все обошлось! И я обняла мою лягушку-путешественницу через полтора часа после звонка тети Симы, ровно в половине второго дня.

Я еще долго пытала Алису об этой поездке, выспрашивая новые подробности, не в силах сложить два и два. А вдруг что-то было не так? Как выяснилось, «не так» было всю поездку. Муж постоянно пьянствовал с друзьями, забывая покормить дочь, оставляя ее одну на берегу около палатки, не озаботившись, что на маленькую тринадцатилетнюю девочку могут напасть пьяные мужики. Алиска кормилась подножным кормом, иногда папаня приносил улов, который тут же варили в котелке, чтобы не заморачиваться. Этой похлебкой Алиса и питалась с утра до вечера. Наличные все до копейки были пропиты, поэтому ребенка отправили обратно почти автостопом. Это мне потом вкручивалось Алисой по наущению ее папаши. А вот что я прочитала о той поездке сейчас в дневнике.

Я сидела на пустынном острове в полном одиночестве, как Робинзон, потому что никуда с него не могла выбраться. Отец уезжал на лодке, а я была предоставлена сама себе сутки напролет. Моими развлечениями стало загорание и купание в Волге, да приготовление непритязательной пищи на костре. Я даже толком не помню, что ела. Куда пропал папаша, мне было непонятно. Видимо, с какой-то бабой развлекался, но у меня тогда таких мыслей не возникало. Единственно, что хорошо запомнилось – мое необычное возвращение из Астрахани в Москву.
По дороге у отца сломалась машина, и он, недолго думая, отправил меня в Москву с двумя совершенно незнакомыми мужчинами. А может, это был опять ход конем, чтобы с той бабой продлить отпуск?
1993 год
(Из дневника Алисы)

Этого я не знала. Честно – не знала! Мне-то оба врали, что Алиса ехала с супружеской парой. Даже один из мужиков оказался умнее папы

Леши, прикрывшись собственной женой Симой, чтобы дозвониться до меня. Я ведь за такое путешествие вполне могла подать в суд на случайных попутчиков.

На придурочного мужа я просто накинулась с кулаками, увидев его на пороге квартиры через три дня. Никакой ответственности! Моего единственного ребенка доверить неизвестным людям! Знала бы, что это были двое мужчин, сразу развелась бы к чертовой матери! Потому что все, что происходило дальше, зависело в том числе от этого, казалось бы, незначительного эпизода. НО АЛИСА ТЕПЕРЬ НЕ БОЯЛАСЬ САДИТЬСЯ В МАШИНУ К НЕЗНАКОМЫМ МУЖЧИНАМ!

Больше я их вдвоем никуда не отпускала. Хотя нельзя сказать, что Алискин отец не любил ее вовсе. Заботился, как мог. Другое дело, что его не научили этому в собственной семье, где он слыл мамочкиным любимчиком. Сейчас можно перебирать до бесконечности стопки сделанных им собственноручно фотографий и слайдов, где Алиса отрабатывает первые шаги, танцует снежинкой в детском саду, играет на пианино, рисует акварелью, гуляет в парке… А несколько раз папаша устраивал Алисе фотосессии, обряжая в разные платьишки и подкрашивая моей косметикой…

Когда я стала встречаться с Вадиком, мне было пятнадцать лет. Мать застала нас одних дома, после чего она сделала вывод, что я – последняя шлюха. Я никогда не считала себя таковой, как впрочем – не считали и мои школьные друзья и подруги. Но зачем жить, если собственная мать считает меня подзаборной шлюхой? Я нашла дома упаковку фенозепама и выпила все двадцать пять таблеток. Последнее, что помню: я зачем-то пошла в школу в театральный кружок. Дальше – провал, а проснулась я уже под капельницей. Надо мной склонилась мама и с непонимающим видом на меня смотрела.
1995 год
(Из дневника Алисы)

Моя дочь хорошела с каждым днем. Весной Алисе исполнилось пятнадцать. И хотя роста она оставалась небольшого, ее фигурке наверняка завидовали многие подружки, а молодые люди шеи сворачивали, проходя мимо. Что когда-нибудь моя дочь влюбится – не оставляло сомнений. И вот появился на горизонте тот самый смазливый мальчонка, от которого у нее снесло башку. По-другому дальнейшие события нельзя охарактеризовать. Видя бескрайнее счастье в ее глазах, я старалась не вмешиваться, чтобы неосторожным словом не спугнуть первую любовь моей девочки.

Я только иногда с осторожностью расспрашивала Алису о новом друге, стараясь выведать побольше, но она отмалчивалась, отделываясь одной-двумя фразами, из которых я поняла, что избранник моей дочери воспитывался в хорошей семье. Сын адвоката. И я успокоилась.

Однажды… Вот и опять случилось то самое «однажды», ведь тайное всегда становится явным рано или поздно. В тот момент я не поняла, насколько роковым стал мой неожиданный визит домой в обеденное время, когда я решила заскочить всего на пару минут, чтобы сгрузить в холодильник купленные по случаю продукты. Тогда все доставалось по случаю и с большим трудом, поэтому сохранность добытого провианта была почти святой обязанностью. Но суть в том, что я оказалась дома, когда должна находиться на работе.

Дочь встретила меня на пороге в неглиже. На ней были только трусики и тонюсенькая маечка на бретельках. Я спросила, еще ничего не подозревая:

– А почему ты в таком виде, ведь в квартире не жарко. Иди-ка ты оденься, – но она не уходила, встав в дверном проеме и заведя странный разговор ни о чем, как будто время тянула.

Я слушала ее пустую болтовню, снимая в прихожей сапожки и куртку, все больше настораживаясь. И моя обостренная интуиция не обманула: из спальни послышался шорох.

– Алиса, а там кто?

Она промолчала, а я, предчувствуя недоброе, фурией влетела в спальню. Там я увидела мою(!) разобранную постель и стоящего истуканом одетого, но смущенного мальчика чуть постарше моей дочери. Поняв все с первого взгляда, я вытолкала Алису вон из комнаты, закрыла за ней дверь, а сама начала отчитывать этого недоноска, который пытался переспать – или переспал?! – с глупой малолеткой. Уж не повторяется ли моя история с ранним замужеством? Мне только этого не хватало! Как я сдержалась и не пришибла его, до сих пор удивляюсь!

– Ты понимаешь, что сейчас я могу вызвать наряд милиции и написать заявление о совращении малолетней?! Ведь ей нет даже шестнадцати лет! Ты понимаешь это, ублюдок?! Я нажму на такие рычаги, что никакой папочка-адвокат тебе не поможет! Ты знаешь, что делают в тюрьме с развратниками? Или тебе, урод, разъяснить поподробнее?! – орала я как потерпевшая.

А, собственно, потерпевшей я и была. А потом не выдержала и, схватив его за лацканы отглаженного чистенького пиджачка, зашептала, чтобы дочь за дверью ничего не услышала:

– Так вот слушай сюда. Если я тебя еще хоть раз увижу с Алисой – заявление будет написано. А теперь – пошел вон!

В его глазах мелькнул неподдельный страх, и парень быстренько прошмыгнул мимо меня в дверь. Только его и видели! И он действительно пропал с Алискиного горизонта навсегда. Скорее всего, с его стороны никакой влюбленности и не было, только обыденная пацанская похоть, которую он и удовлетворял, пользуясь влюбленностью Алисы. Только как ей это объяснить?

Я видела заплаканные глаза дочери несколько дней, а потом вроде бы все утряслось. Собственно, вдаваться в подробности мне было некогда: работа на заводе и постоянное добывание продуктов, чтобы худо-бедно накормить семью, отоварив бумажки, называемые «талонами», отнимали все силы. Стояние в бесконечных очередях, где писался на руке шариковой ручкой порядковый номер, переклички каждые полчаса и изгнание неотметившихся, вплоть до серьезных потасовок с мордобитиями за место под солнцем. Вы, избалованные продуктовым изобилием, даже представить себе не можете, каково это!

Могла ли я подумать, что кошмар с Алискиной первой любовью только начинался.

Две недели спустя после неурочного прихода домой мне позвонили на работу:

– Вы Татьяна Васильевна Уварова? – задали вопрос официальным тоном, не предвещающим ничего хорошего.

– Да, я. А кто вы?

– Вас беспокоят из городской больницы. Вашу дочь, Алису Уварову, привезли по «скорой». Приезжайте к нам. Не забудьте с собой взять паспорт и свидетельство о рождении дочери.

Спросить: «Что случилось?» – не успела, потому что на том конце провода бросили трубку, а определителей номеров тогда не существовало, так что перезвонить не удалось.

Подхватилась и побежала через весь город. Даже не помню, как добралась до больницы. «Может, аппендицит? Или отравилась чем-то в школьной столовке?» – что еще я могла думать, пока неслась по сугробам через парк, поразмыслив, что ехать на общественном транспорте еще хуже: пока простоишь на автобусной остановке, пока доедешь – продрогнешь до костей. Ангина обеспечена!

Насторожилась я в ту минуту, когда мне сказали в окошке «Справочная», что Алису положили не в хирургию или инфекционку, а в терапевтическое отделение. Я ожидала чего угодно от экстренной госпитализации: отравления, переломов, сотрясения мозга, аппендицита, – но услышенное от лечащего врача, повергло в шок: дочь пыталась покончить с собой. Мне доходчиво объяснили, что ей уже сделали промывание желудка. К счастью, в кармане куртки обнаружилась обкладка фенозепама, поэтому врачи знали, с чем имеют дело.