Czytaj książkę: ««Красною кистью рябина зажглась…»»

© Федорова Н. А., ил. на обл., 2023

© ООО «Издательство АСТ», 2023

* * *

В Кремле

Там, где мильоны звезд-лампадок

Горят пред ликом старины,

Где звон вечерний сердцу сладок,

Где башни в небо влюблены;

Там, где в тени воздушных складок

Прозрачно-белы бродят сны —

Я понял смысл былых загадок,

Я стал поверенным луны.

В бреду, с прерывистым дыханьем,

Я все хотел узнать, до дна:

Каким таинственным страданьям

Царица в небе предана

И почему к столетним зданьям

Так нежно льнет, всегда одна…

Что на земле зовут преданьем,—

Мне все поведала луна.

В расшитых шелком покрывалах,

У окон сумрачных дворцов,

Я увидал цариц усталых,

В глазах чьих замер тихий зов.

Я увидал, как в старых сказках,

Мечи, венец и древний герб,

И в чьих-то детских, детских глазках

Тот свет, что льет волшебный серп.

О, сколько глаз из этих окон

Глядели вслед ему с тоской,

И скольких за собой увлек он

Туда, где радость и покой!

Я увидал монахинь бледных,

Земли отверженных детей,

И в их молитвах заповедных

Я уловил пожар страстей.

Я угадал в блужданьи взглядов:

– «Я жить хочу!.. На что мне Бог?»

И в складках траурных нарядов

К луне идущий, долгий вздох.

Скажи, луна, за что страдали

Они в плену своих светлиц?

Чему в угоду погибали

Рабыни с душами цариц,

Что из глухих опочивален

Рвались в зеленые поля?

– И был луны ответ печален

В стенах угрюмого Кремля.

1908

Молитва

Христос и Бог! Я жажду чуда

Теперь, сейчас, в начале дня!

О, дай мне умереть, покуда

Вся жизнь как книга для меня.

Ты мудрый, Ты не скажешь строго:

– «Терпи, еще не кончен срок».

Ты сам мне подал – слишком много!

Я жажду сразу – всех дорог!

Всего хочу: с душой цыгана

Идти под песни на разбой,

За всех страдать под звук органа

и амазонкой мчаться в бой;

Гадать по звездам в черной башне,

Вести детей вперед, сквозь тень…

Чтоб был легендой – день вчерашний,

Чтоб был безумьем – каждый день!

Люблю и крест, и шелк, и каски,

Моя душа мгновений след…

Ты дал мне детство – лучше сказки

И дай мне смерть – в семнадцать лет!

1909

Наши царства

Владенья наши царственно-богаты,

Их красоты не рассказать стиху:

В них ручейки, деревья, поле, скаты

И вишни прошлогодние во мху.

Мы обе – феи, добрые соседки,

Владенья наши делит темный лес.

Лежим в траве и смотрим, как сквозь ветки

Белеет облачко в выси небес.

Мы обе – феи, но большие (странно!)

Двух диких девочек лишь видят в нас.

Что ясно нам – для них совсем туманно:

Как и на все – на фею нужен глаз!

Нам хорошо. Пока еще в постели

Все старшие, и воздух летний свеж,

Бежим к себе. Деревья нам качели.

Беги, танцуй, сражайся, палки режь!..

Но день прошел, и снова феи – дети,

Которых ждут и шаг которых тих…

Ах, этот мир и счастье быть на свете

Еще невзрослый передаст ли стих?

1910

Маме

В старом вальсе штраусовском впервые

Мы услышали твой тихий зов,

С той поры нам чужды все живые

И отраден беглый бой часов.

Мы, как ты, приветствуем закаты,

Упиваясь близостью конца.

Все, чем в лучший вечер мы богаты,

Нам тобою вложено в сердца.

К детским снам клонясь неутомимо,

(Без тебя лишь месяц в них глядел!)

Ты вела своих малюток мимо

Горькой жизни помыслов и дел.

С ранних лет нам близок, кто печален,

Скучен смех и чужд домашний кров…

Наш корабль не в добрый миг отчален

И плывет по воле всех ветров!

Все бледней лазурный остров – детство,

Мы одни на палубе стоим.

Видно грусть оставила в наследство

Ты, о мама, девочкам своим!

1910

В Люксембургском саду

Склоняются низко цветущие ветки,

Фонтана в бассейне лепечут струи,

В тенистых аллеях все детки, все детки…

О детки в траве, почему не мои?

Как будто на каждой головке коронка

От взоров, детей стерегущих, любя.

И матери каждой, что гладит ребенка,

Мне хочется крикнуть: «Весь мир у тебя!»

Как бабочки девочек платьица пестры,

Здесь ссора, там хохот, там сборы домой…

И шепчутся мамы, как нежные сестры:

– «Подумайте, сын мой»… —

«Да что вы! А мой»…

Я женщин люблю, что в бою не робели,

Умевших и шпагу держать, и копье,—

Но знаю, что только в плену колыбели

Обычное – женское – счастье мое!

1910

Книги в красном переплете

Из рая детского житья

Вы мне привет прощальный шлете,

Неизменившие друзья

В потертом, красном переплете.

Чуть легкий выучен урок,

Бегу тотчас же к вам, бывало.

– «Уж поздно!» —

«Мама, десять строк!»…

Но, к счастью, мама забывала.

Дрожат на люстрах огоньки…

Как хорошо за книгой дома!

Под Грига, Шумана и Кюи

Я узнавала судьбы Тома.

Темнеет, в воздухе свежо…

Том в счастье с Бэкки полон веры.

Вот с факелом Индеец Джо

Блуждает в сумраке пещеры…

Кладбище… Вещий крик совы…

(Мне страшно!) Вот летит чрез кочки

Приемыш чопорной вдовы,

Как Диоген, живущий в бочке.

Светлее солнца тронный зал,

Над стройным мальчиком – корона…

Вдруг – нищий! Боже! Он сказал:

«Позвольте, я наследник трона!»

Ушел во тьму, кто в ней возник.

Британии печальны судьбы…

– О, почему средь красных книг

Опять за лампой не уснуть бы?

О золотые времена,

Где взор смелей и сердце чище!

О золотые имена:

Гекк Финн, Том Сойер, Принц

и Нищий!

1910

Домики старой Москвы

Слава прабабушек томных,

Домики старой Москвы,

Из переулочков скромных

Все исчезаете вы,

Точно дворцы ледяные

По мановенью жезла.

Где потолки расписные,

До потолков зеркала?

Где клавесина аккорды,

Темные шторы в цветах,

Великолепные морды

На вековых воротах,

Кудри, склоненные к пяльцам,

Взгляды портретов в упор…

Странно постукивать пальцем

О деревянный забор!

Домики с знаком породы,

С видом ее сторожей,

Вас заменили уроды, —

Грузные, в шесть этажей.

Домовладельцы – их право!

И погибаете вы,

Томных прабабушек слава,

Домики старой Москвы.

1911

Кошки

Максу Волошину

Они приходят к нам, когда

У нас в глазах не видно боли.

Но боль пришла – их нету боле:

В кошачьем сердце нет стыда!

Смешно, не правда ли, поэт,

Их обучать домашней роли.

Они бегут от рабской доли:

В кошачьем сердце рабства нет!

Как ни мани, как ни зови,

Как ни балуй в уютной холе,

Единый миг – они на воле:

В кошачьем сердце нет любви!

1911

Тверская

Вот и мир, где сияют витрины,

Вот Тверская, – мы вечно тоскуем о ней.

Кто для Аси нужнее Марины?

Милой Асеньки кто мне нужней?

Мы идем, оживленные, рядом,

Все впивая: закат, фонари, голоса,

И под чьим-нибудь пристальным взглядом

Иногда опуская глаза.

Только нам огоньками сверкая,

Только наш он, московский вечерний апрель.

Взрослым – улица, нам же Тверская —

Полувзрослых сердец колыбель.

Колыбель золотого рассвета,

Удивления миру, что утром дано…

Вот окно с бриллиантами Тэта,

Вот с огнями другое окно…

Все поймем мы чутьем или верой,

Всю подзвездную даль и небесную ширь!

Возвышаясь над площадью серой

Розовеет Страстной монастырь.

Мы идем, ни на миг не смолкая.

Все родные – слова, все родные – черты!

О, апрель незабвенный – Тверская,

Колыбель нашей юности ты!

1912

Жажда

Лидии Александровне Тамбурер

Наше сердце тоскует о пире

И не спорит и все позволяет.

Почему же ничто в этом мире

Не утоляет?

И рубины, и розы, и лица,—

Все вблизи безнадежно тускнеет.

Наше сердце о книги пылится,

Но не умнеет.

Вот и юг, – мы томились по зною…

Был он дерзок, – теперь умоляет…

Почему же ничто под луною

Не утоляет?

1912

Маме

Как много забвением темным

Из сердца навек унеслось!

Печальные губы мы помним

И пышные пряди волос,

Замедленный вздох над тетрадкой

И в ярких рубинах кольцо,

Когда над уютной кроваткой

Твое улыбалось лицо.

Мы помним о раненых птицах

Твою молодую печаль

И капельки слез на ресницах,

Когда умолкала рояль.

1912

Полночь

Снова стрелки обежали целый круг:

Для кого-то много счастья позади.

Подымается с мольбою сколько рук!

Сколько писем прижимается к груди!

Где-то кормчий наклоняется к рулю,

Кто-то бредит о короне и жезле,

Чьи-то губы прошептали: не люблю,

Чьи-то локоны запутались в петле.

Где-то свищут, где-то рыщут по кустам,

Где-то пленнику приснились палачи,

Там, в ночи, кого-то душат, там

Зажигаются кому-то три свечи.

Там, над капищем безумья и грехов,

Собирается великая гроза,

И над томиком излюбленных стихов

Чьи-то юные печалятся глаза.

1912

Зима

Мы вспоминаем тихий снег,

Когда из блеска летней ночи

Нам улыбнутся старческие очи

Под тяжестью усталых век.

Ах, ведь и им, как в наши дни,

Казались все луга иными.

По вечерам в волнисто-белом дыме

Весной тонули и они.

В раю затепленным свечам

Огни земли казались грубы.

С безумной грустью розовые губы

О них шептались по ночам.

Под тихим пологом зимы

Они не плачут об апреле,

Чтобы без слез отчаянья смотрели

В лицо минувшему и мы.

Из них судьба струит на нас

Успокоенье мудрой ночи,—

И мне дороже старческие очи

Открытых небу юных глаз.

1912

* * *

Моим стихам, написанным так рано,

Что и не знала я, что я – поэт,

Сорвавшимся, как брызги из фонтана,

Как искры из ракет,

Ворвавшимся, как маленькие черти,

В святилище, где сон и фимиам,

Моим стихам о юности и смерти,

– Нечитанным стихам!

Разбросанным в пыли по магазинам

(Где их никто не брал и не берет!),

Моим стихам, как драгоценным винам,

Настанет свой черед.

1913

* * *

Вы, идущие мимо меня

К не моим и сомнительным чарам,—

Если б знали вы, сколько огня,

Сколько жизни, растраченной даром,

И какой героический пыл

На случайную тень и на шорох…

И как сердце мне испепелил

Этот даром истраченный порох.

О, летящие в ночь поезда,

Уносящие сон на вокзале…

Впрочем, знаю я, что и тогда

Не узнали бы вы – если б знали —

Почему мои речи резки

В вечном дыме моей папиросы,—

Сколько темной и грозной тоски

В голове моей светловолосой.

1913

Прохожий

Идешь, на меня похожий,

Глаза устремляя вниз.

Я их опускала – тоже!

Прохожий, остановись!

Прочти – слепоты куриной

И маков набрав букет,

Что звали меня Мариной

И сколько мне было лет.

Не думай, что здесь – могила,

Что я появлюсь, грозя…

Я слишком сама любила

Смеяться, когда нельзя!

И кровь приливала к коже,

И кудри мои вились…

Я тоже была, прохожий!

Прохожий, остановись!

Сорви себе стебель дикий

И ягоду ему вслед, —

Кладбищенской земляники

Крупнее и слаще нет.

Но только не стой угрюмо,

Главу опустив на грудь.

Легко обо мне подумай,

Легко обо мне забудь.

Как луч тебя освещает!

Ты весь в золотой пыли…

– И пусть тебя не смущает

Мой голос из-под земли.

1913

* * *

Уж сколько их упало в эту бездну,

Разверстую вдали!

Настанет день, когда и я исчезну

С поверхности земли.

Застынет все, что пело и боролось,

Сияло и рвалось.

И зелень глаз моих, и нежный голос,

И золото волос.

И будет жизнь с ее насущным хлебом,

С забывчивостью дня.

И будет все – как будто бы под небом

И не было меня!

Изменчивой, как дети, в каждой мине,

И так недолго злой,

Любившей час, когда дрова в камине

Становятся золой.

Виолончель, и кавалькады в чаще,

И колокол в селе…

– Меня, такой живой и настоящей

На ласковой земле!

– К вам всем – что мне, ни в чем не знавшей меры,

Чужие и свои?! —

Я обращаюсь с требованьем веры

И с просьбой о любви.

И день и ночь, и письменно и устно:

За правду да и нет,

За то, что мне так часто – слишком грустно

И только двадцать лет,

За то, что мне прямая неизбежность —

Прощение обид,

За всю мою безудержную нежность

И слишком гордый вид,

За быстроту стремительных событий,

За правду, за игру…

– Послушайте! – Еще меня любите

За то, что я умру.

1913

Встреча с Пушкиным

Я подымаюсь по белой дороге,

Пыльной, звенящей, крутой.

Не устают мои легкие ноги

Выситься над высотой.

Слева – крутая спина Аю-Дага,

Синяя бездна – окрест.

Я вспоминаю курчавого мага

Этих лирических мест.

Вижу его на дороге и в гроте…

Смуглую руку у лба… —

Точно стеклянная, на повороте

Продребезжала арба… —

Запах – из детства – какого-то дыма

Или каких-то племен…

Очарование прежнего Крыма

Пушкинских милых времен.

Пушкин! – Ты знал бы по первому взору,

Кто у тебя на пути!

И просиял бы, и под руку в гору

Не предложил мне идти.

Не опираясь на смуглую руку,

Я говорила б, идя,

Как глубоко презираю науку

И отвергаю вождя,

Как я люблю имена и знамена,

Волосы и голоса,

Старые вина и старые троны,

– Каждого встречного пса! —

Полуулыбки в ответ на вопросы,

И молодых королей…

Как я люблю огонек папиросы

В бархатной чаще аллей.

Комедиантов и звон тамбурина,

Золото и серебро,

Неповторимое имя: Марина,

Байрона и болеро,

Ладанки, карты, флаконы и свечи

Запах кочевий и шуб,

Лживые, в душу идущие речи

Очаровательных губ.

Эти слова: никогда и навеки,

За колесом – колею…

Смуглые руки и синие реки,

– Ах, – Мариулу твою! —

Треск барабана – мундир властелина —

Окна дворцов и карет,

Рощи в сияющей пасти камина,

Красные звезды ракет…

Вечное сердце свое и служенье

Только ему, королю!

Сердце свое и свое отраженье

В зеркале… – Как я люблю…

Кончено. – Я бы уж не говорила,

Я посмотрела бы вниз…

Вы бы молчали, так грустно, так мило

Тонкий обняв кипарис.

Мы помолчали бы оба – не так ли? —

Глядя, как где-то у ног,

В милой какой-нибудь маленькой сакле

Первый блеснул огонек.

И – потому что от худшей печали

Шаг – и не больше – к игре! —

Мы рассмеялись бы и побежали

За руку вниз по горе.

1913

Генералам двенадцатого года

Сергею

Вы, чьи широкие шинели

Напоминали паруса,

Чьи шпоры весело звенели

И голоса.

И чьи глаза, как бриллианты,

На сердце вырезали след —

Очаровательные франты

Минувших лет.

Одним ожесточеньем воли

Вы брали сердце и скалу,—

Цари на каждом бранном поле

И на балу.

Вас охраняла длань Господня

И сердце матери. Вчера —

Малютки-мальчики, сегодня —

Офицера.

Вам все вершины были малы

И мягок – самый черствый хлеб,

О, молодые генералы

Своих судеб!

Ах, на гравюре полустертой,

В один великолепный миг,

Я встретила, Тучков-четвертый,

Ваш нежный лик,

И вашу хрупкую фигуру,

И золотые ордена…

И я, поцеловав гравюру,

Не знала сна.

О, как – мне кажется – могли вы

Рукою, полною перстней,

И кудри дев ласкать – и гривы

Своих коней.

В одной невероятной скачке

Вы прожили свой краткий век…

И ваши кудри, ваши бачки

Засыпал снег.

Три сотни побеждало – трое!

Лишь мертвый не вставал с земли.

Вы были дети и герои,

Вы все могли.

Что так же трогательно-юно,

Как ваша бешеная рать?..

Вас златокудрая Фортуна

Вела, как мать.

Вы побеждали и любили

Любовь и сабли острие —

И весело переходили

В небытие.

26 декабря 1913

Феодосия

Бабушке

Продолговатый и твердый овал,

Черного платья раструбы…

Юная бабушка! Кто целовал

Ваши надменные губы?

Руки, которые в залах дворца

Вальсы Шопена играли…

По сторонам ледяного лица

Локоны, в виде спирали.

Темный, прямой и взыскательный взгляд.

Взгляд, к обороне готовый.

Юные женщины так не глядят.

Юная бабушка, кто вы?

Сколько возможностей вы унесли,

И невозможностей – сколько? —

В ненасытимую прорву земли,

Двадцатилетняя полька!

День был невинен, и ветер был свеж.

Темные звезды погасли.

– Бабушка! – Этот жестокий мятеж

В сердце моем – не от вас ли?..

4 сентября 1914

* * *

Под лаской плюшевого пледа

Вчерашний вызываю сон.

Что это было? – Чья победа? —

Кто побежден?

Все передумываю снова,

Всем перемучиваюсь вновь.

В том, для чего не знаю слова,

Была ль любовь?

Кто был охотник? – Кто – добыча?

Все дьявольски-наоборот!

Что понял, длительно мурлыча,

Сибирский кот?

В том поединке своеволий

Кто, в чьей руке был только мяч?

Чье сердце – Ваше ли, мое ли

Летело вскачь?

И все-таки – что ж это было?

Чего так хочется и жаль?

Так и не знаю: победила ль?

Побеждена ль?

1914

* * *

Мне нравится, что вы больны не мной,