Czytaj książkę: «Мнимая власть безумия»
© Болдова М., 2025
© ООО «Издательство «АСТ», 2025
На широкой кровати гостиничного номера, едва прикрытый шелковым покрывалом, лежал обнаженный мужчина. Он знал, что ровно в одиннадцать бесшумно откроется дверь, и войдет она. Из-за этой женщины, из-за их коротких, безумно страстных и опасных свиданий он отказался от многого. Да что там – от всего, к чему привык. Он обожал дочь, любил жену, почитал мать… и страдал, когда долго не видел любовницу.
Да, любовница ли она? Земная ли женщина? Или посланник дьявола, наркотик для слабеющей с возрастом плоти, дающий блаженство, сравнимое лишь с мучительным и сладостным безумием. При полной потере реального времени – как долго продолжается их сексуальный контакт, он не представлял. Собственно, само соитие длится мгновение, но до него женщина медленно, дразня, словно издеваясь, берет и отпускает его душу и плоть. Каждый раз, когда она бросает его в бездну, он ждет, что все, вот сейчас… но она легко отталкивает его от себя. Он стонет от разочарования, чуть не плача. Готовый молить, унижаться. Но она с усмешкой отворачивается. Но лишь для того, чтобы уже через несколько секунд легким прикосновением кончиков пальцев вернуть его себе во власть.
Он никогда не знает, сколько еще будет таких маленьких смертей и возрождений, прежде чем окончательно отключится его разум, а женщина, нежно погладив его влажно разгоряченное тело, ускользнет с их ложа любви. Сразу же после мягкого щелчка дверного замка он погрузится в глубокий сон. Проснется заново рожденным, ничуть не сомневаясь, что, отдавая себя, она наполняет его душу блаженной энергией, а тело – силой.
Да, она дорого ему обходится. Каждый раз, когда он покупает ей в подарок очередной ювелирный шедевр, сердце истинного француза трепещет – не от жадности, нет, но от врожденной бережливости. Он вынужден тратить наследство, оставленное отцом – давно проданы виноградники, принадлежавшие многим поколениям их рода.
Но он не сможет жить без этой сумасшедшей женщины, просто умрет. Тихо скончается от тоски по ней.
Каждый раз, сидя в самолете, летящем в чуждую ему, непонятно странную и варварскую страну, он думает о том, что эта женщина не могла родиться нигде больше. Только если на другой планете…
Мужчина замер – шагов по коридору слышно не было, но то, что любовница за дверью, почувствовал остро. Тело обдало жаром, но пальцы рук и ног мгновенно заледенели. Это было предвкушение игры, где полной властью обладает лишь партнерша. Он никогда не знает, какой образ она выберет: школьницы с бантами в золотистых волосах или прокурора в мантии – за столько лет их не таких частых, как хотелось бы ему, встреч, повторений не было.
Мужчина с напряжением смотрел на дверь, которая открывалась медленно, буквально по сантиметрам. Затем, прикрыв веки, ждал едва слышимого щелчка замка…
Наконец он открыл глаза. И не смог скрыть удивленного возгласа – настолько нелепо в костюме химзащиты выглядела она. Он даже нервно рассмеялся, пытаясь скрыть разочарование.
– У меня сегодня очень мало времени, дорогой, – как ему показалось, с угрозой произнесла любовница. Голос был с глухой хрипотцой, возможно, она простудилась? Или болезнь еще серьезнее? Тогда зачем все это…
– Не волнуйся, я не больна. Расслабься. Сегодня я не буду тебя мучить, конец наступит очень быстро.
Он лишь успел заметить блеск лезвия ножа, как после пришла острая боль. Потом еще вспышка и еще, до тех пор, пока не отключилось сознание.
Глава 1
– Алиса, который час? – прежде чем задать вопрос, Кира Владимировна повернулась к незатейливо выглядевшему устройству, которому едва нашлось место на небольшом туалетном столике. Рядом со старинной лампой, часами в стиле барокко и шкатулкой чеканного серебра этот небольшой серый цилиндр смотрелся неуместно.
Кира Владимировна вздохнула. Сколько ни убеждала ее внучка, что не стоит отрываться от своего занятия и смотреть на «собеседницу», мол, та и так прекрасно слышит голос, Кира Владимировна никак не могла привыкнуть, что ее вежливость «Алиса» не оценит.
– Бог мой, Кира, «Алиса» – не человек! – уже с нескрываемой досадой в очередной раз делает замечание Соланж, округляя глаза.
– Детка, я привыкну, – смиренно отвечает Кира Владимировна. При этом она невольно бросает виноватый взгляд на «Алису».
Более того, с тех пор как Соланж подарила ей это современное интеллектуальное чудо, Кира Владимировна ни на минуту не чувствует себя в одиночестве. И уж совершенно определенно можно было бы признаться, что она испытывает некий дискомфорт от одного лишь присутствия постороннего разума в ее комнате. Но как раз признаться в этом Кира Владимировна не может – имея высшее экономическое образование, жаловаться на электронное устройство, черпающее знания из Всемирной паутины, было бы форменной нелепостью.
– Десять часов двенадцать минут, – ответил приятный женский голос.
– Алиса, благодарю, – машинально произнесла Кира Владимировна, встала с кресла, взяла мобильный и направилась к выходу: даже говорить по телефону при «Алисе» она не могла.
– Всегда рада помочь, – донеслось вслед.
Кира Владимировна плотно закрыла за собой дверь в спальню, облегченно вздохнула и, отойдя на несколько шагов, позвонила внучке.
«Абонент не отвечает», – в который раз за сегодняшнее утро произнес еще один приятный женский голос.
«Это черт знает что такое!» – разозлилась Кира Владимировна, точно не зная на кого – то ли на внучку, которую носит где-то со вчерашнего вечера, то ли на дочь Полину, которая, оставив Соланж с ней, вдруг собрала вещи и вернулась к мужу-французу Филиппу Лафару, а спустя неделю после отъезда перестала выходить на связь. Кира Владимировна могла бы обеспокоиться, но, зная Полину, надеялась, что и на этот раз дочь не звонит потому, что у нее «все хорошо».
Эта фраза в их общении на самом деле означала одно – «даже если что и… я сама справляюсь, мама, не лезь», потому что все хорошо у Полины быть не могло. Дочь Киры Владимировны была пессимисткой, у которой всегда к хорошему было припасено «но».
«Какой чудесный насыщенный цвет!» – с восхищением восклицает Поля, беря в руки подаренный Кирой Владимировной шифоновый шарфик. И тут же с озабоченностью добавляет: «Тебе не кажется, он дает синюшный отблеск на лицо? Нет, пожалуй, не мое… Но спасибо, мамочка!»
Виноватая улыбка, мелькнув, исчезает, дочь, оставив подарок, быстро меняет тему разговора. Или же, легко прикоснувшись губами к щеке матери, уходит прочь.
Кира Владимировна старается обиду давить в зародыше – дочь ее, плоть от плоти, внешне похожа очень, но особенной любви, к стыду своему, Полине не испытывает. Может быть потому, что родила рано, когда сама была еще девчонкой? И беременность была нежеланной…
Кира Владимировна прислушалась – кто-то пытался вставить ключ в замок, но явно безуспешно. Она поторопилась в прихожую.
Когда она дошла до входной двери, та распахнулась ей навстречу. Через порог перешагнула Соланж и, не удержав равновесия, плюхнулась на пуфик. Прислонив голову к стене, внучка старательно пыталась сфокусировать взгляд.
– Ругать будешь, Кира? – с тоскливым надрывом произнесла Соланж и заплакала.
Кира Владимировна растерялась. Что делать с пьяной в стельку девицей – она не представляла. Не было в ее жизни рядом алкоголиков, даже умеренно пьющих. Ни отец, ни мачеха, ни братья, ни оба ее мужа никогда не позволяли себе напиться, и она привыкла к слегка повеселевшей в застолье компании, а не к…
– Это черт знает что такое! – скорее с недоумением, чем со злостью, как немногим ранее, произнесла она и, кое-как подхватив внучку за талию, помогла той встать с пуфика. Соланж, с трудом переставляя ноги, цепляясь за стены и что-то бормоча на родном языке, двинулась в сторону своей спальни.
На кровать она улеглась, скинув только мокасины, и тут же свернулась клубочком и закрыла глаза.
Кира Владимировна постояла возле нее, не зная, что и думать о такой экстремальной для хорошо воспитанной внучки выходке. Потом, накинув на спящую девушку плед, вышла в коридор и в бессилии прислонилась к закрытой за собой двери. Сердце билось неровными толчками, а мысли, роившиеся в голове, вызывали только панику. Кира Владимировна поняла, что приближается приступ, в голове усилился шум, потемнело в глазах. Так, в полуобмороке, она добралась до своей комнаты.
Больше всего она боялась, что без Полины с Соланж не справится. Она понимала, что у девушки, выросшей в другой стране, могут быть свои понятия о том, что можно. Начни Кира Владимировна воспитывать взрослую уже девицу, может возникнуть конфликт. А она всегда боялась даже мелких ссор.
– Алиса, что мне делать?! – совершенно отчаявшись понять, что происходит, спросила Кира Владимировна.
Ответ бездушного разума ее добил.
– Кира, вы можете подумать о себе. Или заняться чем-то полезным, например, связать внучке милую шапочку, – проворковала та и замолчала.
– Алиса, благодарю за совет, – мрачно произнесла Кира Владимировна, сдерживая желание выдернуть блок питания устройства из розетки.
– Всегда рада помочь, – донеслось бодрое в ответ, а Кира Владимировна внимательно посмотрела на серый цилиндр со светящимися цифрами, показывающими время. И ей показалось, что цифры эти на какое-то мгновение сложились в символичный издевательский оскал.
Кира Владимировна подошла к комоду, единственной добротной вещи, оставшейся от первой свекрови. Посмотревшись в овальное зеркало на стене, она вздохнула. С тех пор, как вернулась дочь, седых волос прибавилось заметно. И хотя все такими же яркими оставались зеленые глаза, гладкой, без глубоких морщин, кожа, серебристые пряди в некогда золотисто-рыжих волосах выдавали возраст.
Кира Владимировна уже почти успокоилась, на этот раз обошлось без лекарств, и слава богу.
Она старалась не нарушать договоренность с дочерью не звонить той, если не случилось ничего смертельно страшного. Полина объяснила свою просьбу ограничить звонки во Францию, использовав при этом железный аргумент – она все равно на таком расстоянии ничем помочь не сможет.
«Мама, лучше подключи к решению проблемы своего мужа. Зачем-то ты вышла замуж? Не только же для того, чтобы иметь этот статус, так? Пусть Леонид Маркович проявит свои самые лучшие мужские качества и поможет любимой жене. Или я не права?» – произнесла она, как показалось Кире Владимировне, с насмешкой.
Она ничего не ответила Полине, молчанием признавая ее правоту.
Да, она понимала, что со стороны ее второй брак выглядел по меньшей мере странным. Но всегда считала, что отношения с Леонидом касаются лишь их двоих. А оказалось, что нет. Впрочем, и ее брачный союз с первым мужем Николаем Радовым окружающие тоже считали мезальянсом…
Кира Владимировна выдвинула верхний ящик комода. Он был не более пяти сантиметров в глубину и практически бесполезен, но имел одну особенность: двойное дно. Убрать тонкую дощечку представлялось возможным, подцепив кончиками пальцев едва заметные металлические рычажки в ближних уголках ящичка. Открывалось углубление, разделенное перегородками на несколько частей. Дно его было обито синим бархатом, почти целиком вытертым до основы.
Комод принадлежал еще матери свекрови Анне Вальтер. И, наверное, когда-то здесь был тайник для драгоценностей, каких у светской красавицы было немало. Свекровь Киры Амалия Вальтер-Радова лишь однажды откровенно поделилась с ней воспоминаниями о своем детстве и юности. С ее слов, у них была очень счастливая семья. Ровно до дня ареста родителей и брата в тридцать девятом году. И хотя, говорила Амалия об этом спокойно, неподвижный взгляд, направленный в этот момент на семейный портрет, выдавал глубоко затаенную боль. Эта боль тогда передалась и Кире, и хотя они обе не проронили ни слезинки, этот их тихий разговор в сумеречно серой комнате сблизил невестку и свекровь еще больше. Выросшая с мачехой, Кира, выйдя за Николая Радова, нашла в матери мужа близкую ей душу. И неизвестно, как долго продлился бы неравный брак Киры и Николая, если бы не мудрость этой миниатюрной, рано поседевшей от горьких потерь, но сильной духом женщины.
Свекра Кира Владимировна не застала, тот, будучи кадровым военным, умер от ран в конце Великой Отечественной войны, успев только посмотреть на новорожденного сына.
Совсем молоденькая Кира, только переступившая порог дома Радовых, не могла понять Николая, который о родителях говорил очень сдержанно, даже с неудовольствием. Она до сих пор не может с уверенностью сказать, любил ли сын мать, гордился ли отцом-героем. Не раз она пыталась вызвать его на откровенность, но муж всегда уходил от разговора. Мягко уводил в сторону, вроде бы шутливо, но так, что ей становилось ясно – она затронула не ту тему. Киру же ранняя беременность сделала чувствительной, она видела, как переживает свекровь из-за холодности сына. И ей хотелось дать той хоть капельку тепла и любви.
Можно сказать, что муж, который был старше Киры на двадцать два года, заменил ей отца, она по-своему любила его, но свекровь уважала и почитала чуть не как святую…
Кира Владимировна вынула из тайника фотографию мужа. Привычка вести немой диалог с ним, глядя на снимок, появилась сразу же после его гибели. Только фото держать в тайнике поначалу необходимости не было, она использовала его как закладку в книге, которою в данный момент читала. Чтобы оно было всегда под рукой. Но спустя семь лет вдовства, Кира вновь оказалась замужем, до конца так и не осознав, как это произошло. Жили они в доме Киры, и она как-то раз заметила, что Леонид держит в руках фото Николая. Почему-то ей стало неприятно, словно новый муж прикоснулся к тайному, чем она делиться с ним готова не была. Тогда Кира и убрала фотографию Николая в комод.
– Николаша, что происходит с нашими девочками? Поля молчит, Соланж напилась. Этому должна быть причина! Я думаю, во всем виноват Филипп, он вновь вторгся в их жизни! Что за негодяй, прости господи! Ни совести, ни чести! Он уже столько бед принес им, Поля только что, кажется, оттаяла. И вдруг – это ее возвращение в Париж. Тебе не кажется это странным? – Кира Владимировна провела ладонью по снимку, словно сметая невидимую пыль. – Да-да, именно странным… – задумчиво произнесла она.
Ее «беседу» прервала трель мобильного телефона. Она ответила на видеозвонок: с экрана, без улыбки, слегка нахмурив брови, смотрела дочь.
– Слушаю тебя, Полиночка, ну наконец-то! Я так рада тебя видеть! – Кира Владимировна бросила благодарный взгляд на фотографию бывшего мужа. Уже в который раз в ответ на ее монолог приходило что-то значительное: если и не решение вопроса, то подсказка.
– Мама, подожди радоваться. Филипп мертв. Я не знаю что делать.
– Во-первых, не паниковать. Ты сообщила его брату и матери?
– Да. Они прилетят ночью. Я встречу их во Внуково.
– Так ты в России, Поля?!
– Ну конечно! Ты разве не поняла по звонку? Мы с Филиппом прилетели вчера. Почему ты не спрашиваешь, как он умер?! Тебе все равно?!
– Я жду, когда ты сама расскажешь, – стараясь говорить ровно, произнесла Кира Владимировна, хотя, что греха таить – судьба зятя ее волновала мало.
– Филиппа убили. Я вернулась в номер гостиницы после встречи с Борской, ты помнишь Юльку, мам? То есть сейчас она Казаринова по мужу…
– Да, конечно, – удивилась вопросу Кира Владимировна – как она могла не помнить о дочери своей давней подруги Елены?
– Филипп лежал в луже крови на кровати! Совершенно голый!
– Тебя подозревают?
– Ты что?! Я ушла из номера около одиннадцати часов вчера… впрочем, неважно, то есть важно, для полиции, это же мое алиби! Мы с Борской просидели в баре до утра. Потом я поднялась в номер. А там… Слава богу, Юлька не успела далеко отъехать от отеля, вернулась и тут же позвонила мужу, а тот прибыл уже с опергруппой.
– Он работает в полиции? – машинально спросила Кира Владимировна. – Да, припоминаю, Елена что-то говорила.
– В Следственном управлении. Ты вновь общаешься с Юлькиной матерью? Странно, после такой долгой ссоры… Ладно, твое дело. Мам, так что мне делать? Мне позвонить Соланж или сообщишь ей о смерти отца сама? Или лучше отложить разговор до моего возвращения? Правда, я не знаю, когда это случится, мне пока придется задержаться в Москве.
– Думаю, я сама ей скажу… – рассеянно произнесла Кира Владимировна, решая, доложить Полине о том, что ее дочь пришла только утром и совершенно пьяная, или промолчать.
«Потом. Расскажу, когда приедет. К тому же этот казус может оказаться единичным, и девочке самой будет неловко, когда проснется. Да и не до дочери сейчас Полине», – решила она.
– Поля, скажи честно, почему ты так неожиданно вернулась к Филиппу? Что за мазохизм? Ты его все еще любишь?
– Господи, мама, нет, конечно! Он уговорил меня прилететь в Париж, пообещав, что речь пойдет не о наших отношениях, а о финансах. Я в курсе, что он недавно получил неплохую коллекцию полотен в наследство от умершего дяди.
– Брата матери? Художника Николя Бонье?
– Ну конечно же! У моей свекрови один брат! – раздраженно ответила Полина. – И это его пейзаж висит у нас на кухне… впрочем, какая разница! Так вот. По намекам Филиппа я поняла, что он готов обеспечить приличное приданое дочери. Заранее говорить об этом ни тебе, ни Соланж я не стала, все могло оказаться просто ловушкой. Признаюсь, почти так и вышло. Да, он готов был продать картины дяди, а средства положить на счет Соланж, но при одном условии – мы останавливаем бракоразводный процесс.
– Зачем это ему? – удивилась Кира Владимировна, знавшая, что Филипп легко дал согласие на расторжение брака.
– Не поверишь, он хочет, то есть хотел, эмигрировать в Россию! Выехать на пмж как мой супруг, а потом якобы дать мне свободу.
– И ты согласилась…
– Да. Ради Соланж, – твердо произнесла ее дочь, а Кира Владимировна вдруг подумала, что не все так просто. Зная зятя, поверить, что тот добровольно готов стать россиянином, она не могла: тот искренне считал, что страна, где родилась его жена, отстала от всего цивилизованного мира по всем показателям и жить в России невозможно.
«Если только у него долги? На этот раз проигрался так, что пришлось скрыться? Что же, это вариант. Но в таком случае почему бы ему не закрыть долг продажей картин? И остаться на родине…» – размышляла она, не слушая, что говорит ей дочь. Конечно же, та пространно и путано оправдывала свой поступок, можно было не сомневаться.
– Я думаю, ты поймешь меня. Алло, мам, ты меня слушаешь?
– Конечно, Поля.
– Ладно. Все, я приехала. Меня вызвали на допрос в Следственное управление. Пока прощаюсь, позвоню позже. Да, кстати, Юлька забрала меня к себе, адрес позже я скину эсэмэской – быстро произнесла дочь и отключилась от связи.
Глава 2
– Юля, ты уверена, что Полина не поднималась в номер во время вашей встречи? – Александр Казаринов медленно пережевывал мясо из супа, мысленно находясь в своем кабинете в Следственном. Он все еще не мог принять, как так случилось, что он, опытный следователь, не смог извлечь из опроса свидетеля, то есть Полины Лафар, практически никакой полезной делу информации. Зато протокол получился на восемь страниц печатного текста.
Когда за бывшей одноклассницей его жены закрылась дверь, он еще несколько минут тупо рассматривал подпись женщины: понятны были только две заглавных буквы «П» и «Л», далее шла довольно длинная цепочка закорючек и кружочков. Заканчивалась подпись ровной чертой, которая полностью перечеркивала всю цепочку.
– Уверена, Казаринов, не включай майора хотя бы дома! Ты для этого заехал, меня допросить? Или чтобы тебя обедом накормили?
– И то и другое. Мутит твоя подруга, путается в показаниях. То замужем она за Лафаром, то нет. Фактически, теоретически, практически, из этого следует, а из этого нет… не протокол, а сплошные психологические выверты. На каждый вопрос – страница ответа, и ни черта не понятно.
– Узнаю Польку Радову, – хихикнула Юля. – Учителя ее к доске почти не вызывали, могла запутать так, что они радовались звонку на перемену. Не мы, ученики, а сам учитель!
– Верю. Давай вспоминай по времени. Во сколько Полина пришла в бар? Ты уже была там?
– Я села за столик в половине одиннадцатого.
– Почему так рано? Вроде вы договорились на одиннадцать?
– Пробок не было, до отеля добралась слишком быстро. Поля подошла в начале двенадцатого.
– А ушли вы в пять утра?
– Да. Я в самом начале выпила бокал мартини, потом перешла на кофе и минералку. Полина пила только слабые коктейли. Но много. Штук семь, не меньше.
– Она выходила из зала?
– Да, но вместе со мной. В дамскую комнату и в лобби. Была все время в поле моего зрения, Алик, не шей женщине дело! Не убивала Полька мужа, наоборот, берегла. Ей нужно было от него, чтобы он выполнил свою часть договора – материально обеспечил Соланж.
– Полина говорила о специальном счете…
– Да. Филипп собирался поместить на этот счет сумму от продажи картин дяди. И составить завещание в пользу Соланж. Правда, она намекнула, что все оказалось не так…
– А как?
– Не знаю, спроси сам.
– Ладно. Интересно, зачем ему завещание? Дочь и так является наследником первой очереди.
– Соланж – не единственный ребенок Филиппа. От первого брака у него еще одна дочь, Ирэн, ей сейчас двадцать восемь. Без завещания наследство будет разделено.
– Ясно. Полина утверждает, что муж собирался на пмж в Россию. С чего бы это?
– А что тут такого? Ты же знаешь, что у них там, на Западе, происходит! Филипп родился во Франции, воспитан был в традиционной семье, и не мальчик уже, ему сорок восемь. Он даже не возражал, когда Полька увезла Соланж из Франции, хотя, как утверждает она, безумно любил дочь. Я вижу по меньшей мере две причины, чтобы слинять из радужного царства Макрона – нежелание нормального мужика жить в петушином обществе и тоска по любимому чаду. Что не так-то?
– Допустим, все так. Что тебе рассказала Полина о своем муже? Чем занимался? Что за человек? Почему вдруг решила развестись с ним? Как нашли друг друга?
– Ого, сколько вопросов. Сам-то спрашивал? Понятно… Полька и тут напустила туману! Ну, а я тебе могу только вкратце передать ее версию. Филипп – художник, пейзажист. Судя по доходам, неплохой. Познакомились они с Полиной в Сочи летом, когда она окончила МГУ, то есть в две тысячи шестом. Сказала, что он первым подошел к ней, но я думаю, лукавит. Есть в ней такое умение – настойчиво привлечь внимание мужчины. Если, конечно, он ей вдруг стал интересен. Лафар неплохо говорит по-русски, но Полина как раз окончила иняз, заговорила с ним на его родном языке, мужик поплыл. Вроде бы даже у него случилась любовь с первого взгляда. Но после почти недели интенсивных ухаживаний Филипп, не прощаясь, уехал. Полька сочла их роман курортным, продолжения не ждала. Но через месяц он неожиданно прилетел в Москву и позвонил ей. Полина в гости его не пригласила, но согласилась на встречу на нейтральной территории, то есть в Москве. Мне она сказала, что поехала на встречу с ним из любопытства, она уже общалась с другим мужчиной, правда, как утверждает, без каких-либо обязательств. Пока ехала на поезде, чуть не вернулась домой с полдороги.
– Но не вернулась же! – с неожиданной горячностью прокомментировал Саша и поймал удивленный взгляд жены. – Это я к тому, что не доехала бы, не стала бы подозреваемой в убийстве мужа-француза.
Казаринов попытался оправдаться, но вышло еще хуже. Он понял, какую выдал чушь, когда Юля вдруг встала из-за стола и отошла к окну.
Он был виноват перед ней. Сто раз виноват за ту нечаянную интрижку, когда его вдруг потянуло к этой странной женщине, так не похожей на саму Юлю. Жена была страстной, резкой и не боялась брать инициативу на себя. Он подчинялся, поначалу охотно, но со временем все больше уставая от ее напора.
Аделина же была застенчива и мнительна. И потрясающе красива, словно восточная принцесса. Встречаясь, они бродили по парку, он много говорил, как будто раньше и рассказать о себе было некому. Льстило, как девушка смотрит на него, не скрывая обожания. Он любил ее смущать комплиментами, а потом нежно гладить по порозовевшим щекам. Ловить взгляд черных глаз, смотреть требовательно, пока в них не покажется влага. А потом целовать долго, обнимая за тонкую талию, пока Аделина не расслабится полностью, уже сама отвечая на поцелуй.
Он переспал с ней только один раз, выкроив в рабочем графике три часа времени. А на следующий день она уволилась из аптеки, где работала провизором. Он и познакомился с ней, покупая пастилки от кашля…
Каким образом об этом романе стало известно жене, Казаринов не знает до сих пор. Скандала, даже мелкой ссоры, не было. Юля просто уехала в родной город на Волге к матери и гостившим в то время у бабушки их детям. Он много работал. Об Аделине не вспоминал совсем. И уже через две недели, не выдержав, вылетел к семье.
Он думал, будет вечно благодарен теще, Елене Родионовне Борской, за то, что помогла ему вернуть семью. За время вынужденного одиночества он понял, что ничего в своей жизни менять не хочет. Его коллеги бросали жен, или жены уходили от них. Некоторые, почувствовав свободу, прыгали из койки в койку. Казаринов не хотел такой… неопределенности. Он хотел работать и приходить домой к детям. Пусть даже порой все общение с ними сводилось к банальным вопросам «как ты? и «что нового?». Он представить не мог, что идет в какой-то чужой дом, к женщине, с которой едва знаком. И там, в этом доме, никто не спросит: «Пап, как ты?».
Казаринов не переступил себя, рванув за женой, он тогда знал, что вернуть семью должен.
Юля встретила его неожиданно мирно. И Саша сразу понял, что с ней хорошо поговорила мать. Он задал жене только один вопрос, трусливо переложив на нее решение своей судьбы:
– Ты считаешь, у нас есть шанс?
– Да, есть. Мы с тобой друзья, Казаринов. У нас общие дети. Это что-то большее, нежели мелкая интрижка с сестрой гастарбайтера, не так ли? Кстати, скажи спасибо, что сородичи ее просто вывезли из страны, а не зарезали вас обоих! – дала она понять о степени своей осведомленности. – Кстати, виноватый муж – щедрый муж, запомни! – Добавила она вроде бы шутливо.
Саша тогда поторопился согласиться. Но очень скоро понял, что быть постоянно виноватым – каторга. Нет, жена ни разу не упрекнула, не вспомнила, не было ни намеков, ни шуток по поводу его похода налево. Но эта напряженно застывшая спина при упоминании любого женского имени…
Казаринов понимал, что сейчас выдал себя. Одним лишь страстным восклицанием и дальнейшей попыткой объяснить свои эмоции. Лучше бы уж молчал…
Да, Саша заболел Полиной Лафар в первые секунды встречи. А как еще назвать то лихорадочное состояние, в которое впал, едва переступив порог гостиничного номера? Он даже не посмотрел на кровать, где лежало окровавленное тело ее мужа. Казаринов зацепил взглядом застывшее в маске отчаяния лицо красивой женщины и не смог отвернуться сразу. А нужно было бы! Тогда он не заметил бы эту немую мольбу, сменившую отчаяние. Мольбу, обращенную к нему, майору Казаринову.
Он глубоко вздохнул, быстро выдохнул и слегка надтреснутым голосом задал вопрос:
– Что здесь произошло?
На что в ответ получил уже холодный взгляд и кивок в сторону кровати.
Казаринов ни на миг не подумал, что Полина могла убить мужа. И зачем сейчас пытается «шить женщине дело», как выразилась жена, объяснить не мог. Но у него появилось настойчивое желание – узнать все, чем жила и дышала до встречи с ним Полина Радова-Лафар.
Казаринов больше не хотел жить в виноватом браке «с другом Юлькой», он желал другую женщину. На одну роль – любимой, обласканной, завоеванной им.
– Да, Полька умеет убить любого мужика одним выстрелом. Так было всегда, – с горькой усмешкой произнесла жена, поворачиваясь к нему. – Вот и ты попался. Что ж, выкручивайся сам как хочешь. Мне, честно, тебя жаль, Казаринов. Страстишка пройдет, останется тупая боль потери на долгие годы. Это я тебе говорю словами одного такого несчастного – нашего одноклассника, страдающего по ней до сих пор. Ты его знаешь, он был на свадьбе – Костя Дубинин. Думаю, и Филипп Лафар просто не смог отпустить Польку, согласился на эмоциях на развод, а позже очухался. Вот и придумал это наследство для Соланж. К сердцу и душе женщины, Казаринов, легче всего подобраться через ее детей. Не знал? Я с тобой осталась, потому что мама напомнила, что ты отец для Моти с Никой отменный. Чудесный ты отец, таких почти не бывает. Но дети выросли…
– Они навсегда останутся для нас детьми, – перебил Саша, не понимая, куда она клонит. Не нравился ему этот разговор, ох, не нравился.
– Да, конечно. Даже, если мы разбежимся. Не прощу я тебе, Казаринов, больше ни одной женщины. Тем более Полины. Но не обольщайся! Не тебя боюсь потерять, а подругу. Мы и так с ней слишком долго не общались.
– Кстати, а почему ее не было на нашей свадьбе?
– Тебя это не касается! – отрезала Юля, а Казаринов удивился, уловив злость в голосе жены.
– Ладно, как скажешь, – заметил он равнодушно. – Вернемся к Филиппу Лафару. Значит, он после месяца молчания прилетел в Россию просить руки Полины?
– Да. Они встретились, и она ответила ему согласием практически сразу.
– Почему? Не раздумывала, они же были мало знакомы!
– Наверное, он был убедителен, – усмехнулась Юля. – На самом деле, я думаю, Полька сама влюбилась. Еще там, в Сочи. Но признаться в этом выше ее сил. Нет, я не так выразилась. Выше гордости и самолюбия. Ее можно понять, Лафар красив как бог, она показала мне его фотографию. Если бы не его страсть к картам…
– Так он – игрок?!
– Радова и об этом умолчала? – рассмеялась Юля.
– Она упоминала о том, что он играет, но прозвучало так, что это традиционная игра с друзьями по субботам в клубе.
– Ну да… и по средам, и по пятницам. Больной он игрок! Со всеми вытекающими. С выигрышами и долгами. Поэтому Полина и подала на развод. Как бы он ее ни любил, карты он любил больше. Еще вопросы?
– Нет. Версия карточного долга очень интересная… Спасибо, Юля. – Казаринов отодвинул пустую тарелку, залпом выпил остывший чай и, на бегу хрустя вафлей, метнулся в прихожую.
Традиционно стукнувшись бедром об обувную тумбу, Саша чертыхнулся и вдруг застыл на месте. Он обвел взглядом тесное помещение, задержался на деревянной полке для шляп. Заметив, как облупился лак на рейках, покачал головой.
«Это убожество еще дед вешал… и дурацкая зеленая ковровая дорожка родом из моего детства. Я что, так ничего и не поменял в дедовой квартире, пока мы здесь живем?! Нет, ремонт же делали, я помню, перед рождением Вероники. А… тогда на мебель не хватило, отложили покупки на потом. Нике – семнадцать… Эти обои клеили семнадцать лет назад!» – он приложил ладонь к стене и тут же понял, что ошибся – последний раз в прихожей ремонт делал еще дед.