Czytaj książkę: «Летящая над пропастью»

Старые красные «Жигули» 6–ой модели (в народе просто – «Шестёрка») лихо вырулили с пыльной просёлочной дороги на широкую асфальтированную трассу и, чихнув несколько раз, заглохли. Сидящий за рулём крупный мужчина лет шестидесяти с обветренным лицом, прямым носом, жёстким взглядом больших карих глаз, над которыми застыли тёмные брови дугами; с чёрными густыми, но рано поседевшими волосами, разделёнными пробором и зачёсанными на бок, выругался с досады и, прихрамывая, вышел из автомобиля. Открыв капот, уткнулся носом в мотор. Потрогав правой рукой (левой у него не было) детали мотора, он поднял глаза к небу, словно ища там ответ на незаданный вопрос. Обложенное серыми тучами хмурое небо ответило ему мелким накрапывающим дождём.

Мимо него на большой скорости проносились иномарки. Водители престижных машин высокомерно кривились, бросая взгляд на его «Жигули». А некоторые не ленились насмешливо показывать ему средний палец.

Всё это время мужчина как будто чувствовал чьё-то незримое присутствие. Он сердито хмурился и, не совладав с собой, вновь выдал несколько неприличных ругательств.

– Что ругаешься? – спросил насмешливый грубоватый мужской голос, зазвучавший у него в голове, – неужели дураков мало видел в своей жизни?! Погода, видимо, тоже не нравится? Неужто забыл, что осень, как и всё в вашей жизни, наступает неожиданно. Ну да, вчера ещё ярко светило солнце, дул тёплый ветерок и пахло этими, как их… яблоками. А теперь всё… Дожди, грязь, простуда. Что ты крутишься, как мяч у ног плохого футболиста? Никого ты не увидишь. Нас редко кто может видеть. Для этого нужны определённые способности. Хотя… если ты меня слышишь, то они у тебя имеются, но в зачаточном состоянии. Развивать не советую. Тебе это не надо. А я рад, что теперь есть с кем поговорить, а то скучно как – то.

Мужчина, машинально проведя рукой по поседевшим волосам, ещё раз оглянулся вокруг, и медленно выговаривая каждое слово, вновь задал вопрос:

– Ты что – нечистая сила?

– Ну, ты даёшь! Значит, на войне ты доподлинно знал, с кем говоришь, и просил о помощи, а сейчас…

– Бог… что ли? – еле слышно выразил догадку владелец «Жигулей», на лице которого замерло выражение благоговения.

В это время порыв прохладного осеннего ветра бросил ему в лицо начавшие желтеть мокрые грязные листья.

– Но ты это… в суе… не очень – то упоминай… Ладно, скажу, а то опять что- нибудь выдашь. Хранитель я твой. Ангел, знаешь ли… Что глаза выкатил из глазниц? Там – то им куда как удобнее было.

После слов того невидимого, кто назвал себя Ангелом – Хранителем, сырой воздух уплотнился, покрыв трассу густым туманом.

– Влад, разберись быстрее с мотором, а то так и останешься здесь. Смотри, некоторые водители решили переждать непогоду на обочине. Могут тебя за туманом и не заметить.– Эта умная фраза была произнесена приятным юношеским голосом.

На этот раз Владислав не стал оглядываться и искать хозяина приветливого голоса. Он был знаком ему давно – ещё с детства. Но тогда, как и все последующие годы его жизни, ему казалось, что он говорит сам с собой.

– А я тебя знаю,– не задумываясь, бросил он в туманную пустоту.– Ты всю

жизнь со мной рядом. Как я понимаю, то ты тоже мой Ангел – Хранитель. Вас оказывается двое. Здорово! Если не возражаешь, то буду обращаться к тебе по имени Костя. Это имя тебя устроит? Друга моего звали Костя, да погиб он, когда меня спасал,– отвечая, Влад почувствовал, как непроизвольно дёрнулось веко правого глаза, и заныла левая рука, которой уже давно не было.

– Согласен. Я тоже помню его.

Вновь наклонившись над мотором, Владислав быстро нашёл неисправность. Но, желая быть честным перед самим собой, он хвалил не себя, а того, кто буквально заставлял его делать то, что было необходимо.

На следующий день, сделав остановку на ночь, он добрался до города. Приехав, оставил машину на платной стоянке и пошёл по незнакомой дороге в поисках адреса начертанного на бумаге быстрым неровным почерком. Родной город очень изменился, – появились высотные дома и многочисленные помпезные офисные здания, относящиеся к разным банкам, а также к добыче газа и нефти. Всё это для него было нерусское, чужое.

Шагая по городу, он завидовал погибшим в Афганистане товарищам, потому что те ушли в другой мир из их общей родной жизни, где не было дворцов с надменными господами, где каждый гражданин называл себя хозяином своей страны; и все с воодушевлением, вызывающим слёзы восторга на глазах, пели: «Я другой такой страны не знаю, где так вольно дышит человек!». «Что случилось с тобой, страна моя?»,– какой год задавал он мысленно этот вопрос, но ответа так и не получал.

… Уйдя в горькие мысли, он чувствовал, что выбирает дорогу не сам, а ведут его куда-то те самые невидимые Хранители. Да и не поехал бы он сюда никогда, если бы случайно не встретил в столице одноклассника, приехавшего по своим делам и попросившего подменить его на работе несколько дней. Объяснил, что не так давно приобрёл небольшое кафе предназначенное главным образом для свадеб и поминок. Своим же работником, как выяснилось, он мало доверял.

Внимательно прочитывая названия улиц, Владислав вдруг резко остановился. Оглядевшись, узнал дом, в котором когда-то жил с родителями. Насмотревшись на, знакомые до боли, окна, заспешил к трамвайной остановке, которая была с другой стороны дома, как раз напротив спальни родителей. Но к его изумлению остановка исчезла, как и сами рельсы.

Смущаясь, Влад обратился с вопросом к старой седой женщине с приветливым лицом, безжалостно исчерченным множеством морщин, только что вышедшей из подъезда, когда-то его родного, трёхэтажного дома.

– Да ты откуда, милок, явился? – удивилась она.– Так ещё в 90- е правители города всё разворовали. Ничего у нас теперь в городе нет: ни трамваев, ни троллейбусов, ни автобусов. Одни маршрутки частные бегают.

Натолкают их водители – хозяева людьми, как сельдей в бочке, и помчались.

Страсть! Едут, как хотят. Обгоняют, резко тормозят. А маршрутки-то старые, дребезжат, вот-вот развалятся. Я один раз ехала, так на всю жизнь хватило. Страху-то натерпелась! Хотя, нет, вру, недавно автобусы новые появились. Да я и на них не езжу. Всё есть рядом – магазинов – то вон сколько разных! Только какое-то всё там невкусное стало: в колбасных изделиях мясо совсем не чувствуется, шоколад – шоколадом не пахнет, а в мороженом (мне правнук на этикетке прочитал) одна буква «Е» с разными цифрами, а слова: «цельное молоко» редко, где встречается. Я прежде, когда покупала молоко на разлив или в бутылках – всё равно, так, когда оно прокисало, я блинчики на нем ставила. А сейчас, когда прокиснет, получается одна горечь, да ещё и с запахом. Слышала я, что и натуральные продукты есть, но стоят они почти столько, сколько моя однокомнатная квартира. А что делать? Если для этих… предприимчивых…

– Предпринимателей,– почти не открывая рта, поправил Влад, несколько ошарашенный многословием старой женщины.

– Я и говорю, что для этих торгашей главное – прибыль. И правители наши в Москве их в этом поддерживают. Они об этом так прямо по телевизору и говорят. И проверять, говорят, их надо пореже, а то они устают. Поэтому и молока – то в молоке нет – одна химия, и мясо мясом не пахнет, а уж о колбасе… вообще говорить не стоит. Ещё мне правнучка сказала, что теперь золотые изделия покупать нельзя, потому что маркировку на них отменили. Купишь кольцо, а там золото с гулькин хвост, а остальное – медь. А как раньше – то было? Всё для людей, а теперь всё для них. По телевизору – что по центральному ТВ, что по астраханскому ТВ – каждый день просят, чтобы денег прислали больным людям. У государства-то, видимо, закончились. А медицина-то стала платная. Осталось чуть бесплатной, да и той скоро не будет. А я помню фильм, что давно ещё смотрела: «Приключения итальянцев в России». Там ещё итальянцу с покалеченными ногами у нас бесплатно сделали операцию. Как я тогда гордилась своей страной, а сейчас… – она безнадёжно махнула рукой и, нахмурившись, умолкла. В её выцветших глазах появились слёзы. У Владислава от жалости дрогнуло сердце; он взял руку старой женщины и ласково погладил её. Она чуть вздрогнула от неожиданности, и смущённо убрав руку, продолжила: – Правду учёные писали о том, что история цивилизаций развивается по спирали. А я так думаю, что, коли, у нас сейчас капитализм, то и до революции шаг остался. Наши предки, что революцию делали, сейчас, поди, все в гробах перевернулись,– гибли-то зазря. Души их светлые жалко… Всё сказала,– без перехода, сконфуженно улыбнувшись и поправив застиранное синее платье в цветочек с белым кружевным воротничком, собеседница Владислава вдруг заторопилась: – Пойду я… На базар мне ещё надо зайти.

– Так это же далеко отсюда,– забеспокоился Влад, вспомнив, что на трамвае ещё нужно было проехать где- то три – четыре остановки.

– Да бог с тобой. Здесь базар сделали прямо на тротуаре, возле домов. Удобно. Хотя людей, что в домах рядом с базаром живут, жалко. Колготная с утра и до вечера. Маленьким детям днём не поспать, и окно лишний раз не откроешь. Да и дорога рядом, прямо таки впритык. А к первым этажам жилых домов магазинчики пристроили. Ты дороги-то наши в центре города видел? Раньше мы гордились – широкие, как в Москве. Теперь-то узкие. Прямо на тротуарах у дорог (да и их тоже немного прихватили) кафе предприниматели открыли. Пешеходам предоставлено сразу два варианта прохода: хочешь между столиками боком пройди; а нет – так по дороге. Зато начальству есть чем похвастаться: «Астрахань – город больших возможностей». Вот так – то. И на «Новом кладбище» сейчас красота. У бандитов и прочих предпринимателей такие памятники, надгробия! Мне и 200 лет жизни не хватит, чтобы на такую красоту заработать. Слава Богу, хоть с мужем повезло. Муж – то войну прошёл с первого денька и до последнего. Орденов, медалей!… Похоронила в 1986 (от ран помер) на Новом кладбище, на аллее ветеранов ВОВ. Сказали, что будут следить за захоронениями, за памятниками. Время прошло – и забыли. Спасибо, дочь из Ленинграда, то есть, из города Петра, приезжает: просит, платит. В общем, следит. А если она не сможет приезжать? Возраст, знаете ли. Похоронят сверху кого- нибудь – вот и вся память людская. Начальству нашему – главное перед камерой покрасоваться – венок в парке, в центре города, возложить. …Что – то я разговорилась; и лишнего, видно, много сказала. Да и ладно. В 90 лет, думаю, не сажают. Пойду я, сынок, горько и больно мне, что внуки и правнуки не узнают, что значит жить счастливо. Нет среди них предпринимателей и, вряд ли, будут. Воспитание старое, советское дали. Прости, не хочу грех на душу брать, может, среди этих предприимчивых и честные люди есть? Только богатства они не наживут. Ещё сказать хотела – по телевизору всё время говорят, что власть и бизнес что-то там решили, сделали. А о рабочем классе вообще ничего не слышно. Это как же? Раньше он был самый главный. Я так думаю, что извели его потихоньку, чтобы богатым не мешал. Хотя вру. Слышала, что нужно больше открывать учебных заведений по рабочим специальностям. Но ни одного фильма не видела о тех, кто уже работает по ним. Всё охи и вздохи только по предпринимателям. Теперь, как я понимаю, рабочие – то уже не класс, а наёмные работники у богатых людей. Надо же, а я и не заметила, что у нас капитализм. Зачем мне только бог дал дожить до этих дней?! Ладно, пойду я, а то заболтала тебя совсем. – Но с места не двинулась.– Вижу,– грустно произнесла она, глядя на поседевшие волосы и пустой рукав Влада, – досталось в жизни тебе! Прощай, дорогой. – Женщина сделала несколько тяжёлых неровных шагов вдоль дороги и остановилась. Постояла несколько секунд к нему спиной и вновь обернулась.

– Прости, глаза не те стали, да и память отшибло. Не прогневайся, спрошу вот: – Ты, часом, не сын Марии Фёдоровны – молодицы такой красивенькой, что сначала овдовела, а после, как на сына похоронка пришла, и сама за мужем отправилась. А в той квартире, где они жили, совсем чужие люди живут?

Услышав имя и отчество мамы, Влад кивнул. Вслед за ним этот жест повторила старая женщина и внезапно заплакала. Владислав, готовый разрыдаться вслед за ней, обнял сухонькую женщину за плечи и поцеловал её в поредевшие седые волосы. Кое – как справившись со слезами, она продолжила свои воспоминания о маме Влада: – Мама-то твоя на даче красивые цветы выращивала. Так я её уговорила их продавать. Сама – то она стеснялась, вот я ей цветы и продавала. – Она умолкла, с волнением уставившись потускневшим тревожным взглядом на Владислава. Её бледное лицо осветили лучи поднявшегося солнца, заставив чуть порозоветь щёки, и проявив множество мелких морщинок. После её взволнованной тирады, до мужчины стало доходить, что всё это время, не узнавая, он разговаривал с соседкой с первого этажа. В далёком детстве (втайне от мамы, которая берегла его зубы, и вместо конфет пичкала фруктами) тётя Клава украдкой засовывала конфеты ему в карманы.

– Как же так случилось, Владик? похоронка – то как? А как ты теперь? Квартира-то занята, – продолжала дрожащим голосом спрашивать его бывшая соседка.

– Да всё нормально,– каким-то глухим, будто чужим голосом, заговорил Владислав, – мне повезло с предками. Дело том, что в Московской области (рядом с Рязанской областью) в деревушке возле леса, на берегу чистейшего песчаного озера жил мой прадед. В общем, прадед оставил домик деду, дед – отцу. Папа, хоть и не был там никогда, оформил (по-моему, в шутку) дом на меня. Спасибо ему за это, а то бы остался совсем без жилья. Деревни той там уже давно нет. Лес занял всё пространство. А дом-то остался. Я его немного привёл в порядок. Ну а потом… В общем, неважно. С работой как- то не получилось, – инвалида никто на работу не берёт. Да вот случай помог – лесником стал. Так что стреляю зверюшек, ловлю рыбу, собираю грибы, ягоды. Продаю понемногу, меняю на что – нибудь нужное. В общем, живу. А недавно мне однополчанин – вместе в Афганистане были – свои «Жигули» подарил. Так что, всё нормально. Живу и радуюсь, что наши богатенькие Буратино туда ещё не добрались. Если сунутся, – перестреляю всех к чёртовой матери.

– Как так, сынок? Ты ж в этом, как его? Чёртова память опять подвела. А я ведь когда – то преподавателем по русскому языку и литературе была. Ну в этом… самом знаменитом институте в Москве учился, как он … три буквы там ещё… ГУМ, что ли?

– Буквы те же, тётя Клава, – изо всех сил сдерживая улыбку, поправил бывшую учительницу Влад,– только порядок у них другой: МГУ.

Тётя Клава согласно закивала и, горько всхлипнув несколько раз на груди у когда-то улыбчивого весёлого мальчишки, перекрестила его, поклонилась в пояс и пошла прочь. Пройдя немного, остановилась, повернулась к нему лицом.

– Сердце, сынок, не ожесточай. Не надо, – проговорила она с надрывом и медленно побрела дальше.

«Ну что?– услышал он вновь насмешливый мужской голос, когда жалостливая женщина отошла на значительное расстояние.– Не стой, покупай цветы – и на «Новое кладбище»».

Владислав согласно кивнул и почувствовал, как почти летний очень тёплый ветер резко сменился на прохладный, а яркое солнце исчезло с небосвода. Он оцепенел, поняв, что каким-то образом вместо разгорающегося дня он попал в раннее утро. Солнце ещё не проснулось и, потягиваясь ото сна, лишь осветило бледным жёлто-оранжевым светом край небосвода. В это время раздался знакомый с детства скрежет трамвайных колёс о рельсы на повороте. Ничего не понимая, он шагнул на дорогу, чтобы увидеть приближающийся трамвай, и тут же услышал позади тревожный девичий голос:

– Мальчик! Владик! Не слышишь, что ли? Уйди с дороги, – под машину можешь попасть. Да и люди затопчут. Трамвай подойдёт, тогда и пойдёшь со всеми. Тина, ты куда смотришь? Тебе же доверили пациента, а ты…

– Кто это затопчет? – возмущённо прозвучал ответ толстой дамы с полной корзиной винограда в руках.– Вы где живёте? В Советском Союзе или за рубежом у капиталистов? Когда это у нас детей обижали? Вроде бы молодая, а такая глупая,– продолжая недовольно ворчать, она стала подталкивать Влада перед собой.

Смущённый обращением: «мальчик» и «пациент», Влад опустил голову и, оглядев себя, обнаружил, что он вновь стал десятилетним Владиком. Затаив дыхание, огляделся. Первое, что бросилось ему в глаза – это толпа народа, непонятно когда собравшаяся на остановке. Он ещё не успел удивиться, как рядом с ним оказалась стройная девушка с яркими зелёными глазами и тёмными длинными волосами, концы которых были аккуратно завиты. Она тотчас взяла его за руку и потянула за собой. Заглядывая снизу вверх в её глаза, он сравнил их цвет с зеленью молодой травы, умытой ночным дождём и теперь сияющей под лучами утреннего солнца. Не думая сопротивляться, Влад послушно мелкими быстрыми шажками поспешил рядом с ней, с замиранием сердца чувствуя бархатную нежную девичью кожу её руки.

За ними с серьёзным видом наблюдали затёртые в толпе ещё несколько девушек. Навскидку он дал им всем лет по двадцать.

– Девочки, я не понимаю, – говорила, раздвинув локти в стороны, дабы её не смяли в толпе, девушка с серо – голубыми глазами, светлыми волосами, тонким носиком и небольшим ротиком с розовыми пухлыми губками, – что детей в такую толчею по утрам отправлять, можно же и попозже. А сейчас два института едут и ещё люди на работу.– Когда она говорила, её остренький носик чуть поднимался вверх.

– Катя, я вам всем второй год уже твержу одно и то же,– вступила в разговор голубоглазая девушка на высоких тонких каблуках, крепко держа сзади за талию, возмутившуюся сероглазую подругу,– что Владик в нашем доме живёт и ездит в школу с математическим уклоном.

– И что, Лид, что ездит? – не преминула воспользоваться минутной паузой смугловатая девушка с выразительными чёрными глазами и короткими пышными тёмными волосами, назвавшая ранее его «пациентом», – между прочим, в школу к нам Дина тоже с центра на трамвае ездила. А потом ещё квартал пешочком топала. Кать,– обратилась она к девушке с тонким носиком,– помнишь, как Иван Иванович её с Лидой перепутал? Та на урок опоздала, а мы знали, что она в двух шагах от школы живёт. Все засмеялись, а Иван Иванович рассердился. «Как, – говорит,– вам не стыдно! Сами бы поездили на трамвае…». Пришлось всем рот закрыть, – не выдавать же подругу. Всё, девчонки, трамвай. Тина, смотри за мальчишкой.

В это время, окончательно разбуженное гомоном птиц и городским шумом, выспавшееся за ночь солнце взошло на ясном голубом небосводе.

К трамвайной остановке, поскрипывая и поохивая, подошёл трамвай красно – жёлтого цвета с двумя вагонами и замер. С громким скрежетом стали открываться его двери. Заднюю дверь в первом вагоне, куда и направились студентки, заклинило. Ожидавшие его на остановке люди, торопясь: кто на работу, кто на учёбу, толпой, толкаясь и наступая друг другу на ноги, ринулись к дверям. Под напором жаждущих попасть во внутрь, заклинившая дверь с грохотом открылась.

Кто не ездил в семидесятые – восьмидесятые годы двадцатого столетия на утреннем трамвае, – тот не знает жизни. И не понять им, как «приятно» стоять на одной ноге, уткнувшись головой в чей- то урчащий живот; пытаться куда- нибудь спрятать нос от резкого запаха пота, смешанного с запахом женской пудры и духов; вытащить ногу из-под чужого каблука и вежливо попросить перестать толкаться. Блаженно улыбаться, если посчастливиться занять сидячее место, и тут же обратить взор в большое трамвайное окно. А на своей остановке, подобно тореадору, работая локтями и пробиваясь вперёд головой, продвинуться к выходу.

…На этот раз успела сесть у окна и Тина – девушка с яркими зелёными глазищами и длинными светлыми с оттенком в желтизну волосами. И не выпуская из своей руки руку Влада, она усадила его радом с собой, сама же, подвинувшись, впечаталась в стенку трамвая. Подруги, пропустившие их вперёд, подобно орлицам, вылетевшим на охоту за добычей, следили: не освободится ли где место. Девушка с серыми глазами и острым носиком заранее повернулась к одному из сидений спиной, так как мужчина, что там сидел, привставая, постоянно лихорадочно поглядывал на часы. Наблюдая за ним боковым зрением, девушка вдруг увидела, что пассажир исчез, и теперь его место было свободно; и ей подумалось, что она отвлеклась и не заметила, как он вышел. Поэтому, более не раздумывая, она потихоньку опустилась на сиденье. Правда, оно ей показалось несколько высоковатым, но покосившись на высокого мужчину, сидящего рядом, успокоилась – они были вровень.

Владислав еле вытерпел, чтобы не фыркнуть от еле сдерживаемого смеха: девушка села на толстую коричневую папку, которая лежала на коленях беспокойного мужчины.

Неожиданно весёлое щебетание, не нашедших себе место девушек, прервалось звонким восклицанием одной из них: «Зина, ты, куда с нами – то? Мединститут же в другую сторону». И тут же растерянный голосок ответил: «Мама моя! Опять? Да что же это за напасть?». По вагону пробежал весёлый смешок и вслед за ним недовольное: «Девушка, можно осторожнее пробираться? Вы же мне все ноги отдавили». За ворчанием тут же последовал ответ, произнесённый озорным юношеским голосом: «Не переживайте – она будущий врач, – починит!».

Влад внутренне рассмеялся и скосил глаза на примостившуюся рядом с ним и Тиной толстую тётку с виноградом. «Ишь ты, – обратилась она к Тине, – с братиком- то вы не очень-то похожи. Видимо, кто-то из вас – на папу, а кто- то – на маму». Девушка собралась было ответить, но в это время громыхающий трамвай остановился на остановке. Глядя в окно, она удивлённо приподняла брови: на неё, не отрываясь, смотрел незнакомый юноша и громко спрашивал: «Куда едешь?». Будучи хорошо воспитанной девушкой, она, не задумываясь, ответила: «На экзамен». И тут же юношеский голос, где-то над их головой, прокричал: « В институт». Тоня повернула голову – рядом стоял молодой человек и приветливо кивал тому, что был на остановке. Смутившись, она отчаянно покраснела и опустила глаза.

У Влада сжалась сердце. Так хотелось обнять её, успокоить и всё превратить в весёлую шутку. Но мужчина понимал, что сейчас он совсем не тот Владислав, что был до Афганистана, и даже не тот безрукий инвалид, живущий в лесу, а мальчишка из далёкого детства, уже два года как ездивший в школу с девушками – студентками. Тот самый Владик, что по – мальчишески серьёзно был влюблён в зеленоглазую стройную девушку с очень красивым лицом и нежным добрым взглядом. И все эти два года, мучаясь, ревнует её к парням, ждущим её то у дома, то на остановке. Но не их, а его она крепко держала за руку каждый будничный день.

Вдруг трамвай резко дёрнулся и остановился, и нежный Тинин голосок сказал ему: «Владик, твоя остановка. Будешь переходить дорогу, – смотри по сторонам. Ну, пока. До завтра».

Он кивнул головой и, покинув трамвай, оказался на том же самом тротуаре, где недавно простился с бывшей учительницей тётей Клавой и где вновь превратился в седеющего калеку Владислава.

… Несмотря на конец сентября, было жарко. Влад совсем забыл, что Астрахань – не Москва, и осень здесь совсем другая. Мимо него проходили люди в лёгкой летней одежде. На нём же был толстый свитер, связанный пожилой женщиной из деревни, у которой он брал молоко и, по её прось- бе, платил свежим мясом дичи. Недовольно поморщившись и поправив на плече рюкзак, он направился на поиски кафе бывшего одноклассника. Заглянув в мобильный телефон, определил короткий путь.

Войдя в кафе, разместившиеся на первом этаже одного из жилых домов, он был встречен ожидавшим его персоналом в одинаковой одежде: в серых брюках, белых рубашках с голубой отделкой и с коротким рукавом. Владислав усмехнулся, так как под свитером на нём была надета голубая рубашка с белой отделкой и длинным рукавом и брюки тёмно – синего цвета.

Познакомившись с сотрудниками, он, сняв свитер и удобно устроившись в кресле за столом, принялся за изучение документов. Пока управляющий знакомил его с нюансами работы кафе, в фойе раздались оживлённые женские голоса. Странно, но голоса женщин показались Владу знакомыми. А один, едва не сорвал его с кресла. Усилием воли он заставил себя остаться на месте. При этом лицо его заалело, а губы плотно сжались.

Стремительно вышедший из кабинета официант, вскоре вернулся.

– Кто там? – спросил у него кто-то из коллег.

–Да бабки семидесятилетние опять пришли. Каждый год осенью собираются. Сейчас начнут: «Девочки, а вы помните…». А из каждой «девочки» давно уже песок сыпется. Такие вот к нам «девчушки» приходят,– договорил он, обращаясь к Владиславу.

Крепко сжав кулаки, чтобы не наговорить того, за что ему потом будет стыдно, Влад, не поднимая глаз от документа, спросил сквозь зубы:

– Маму свою ты тоже «бабкой» называешь?

–Да нет,– растерянно оглядываясь по коллег, будто ища у них помощи, ответил он, – она ещё молодая.

– А когда постареет?

– Да я…

– А ты,– не дослушав, сквозь зубы процедил Владислав, – возьми бутылку самого лучшего вина и отнеси девочкам в качестве комплемента от заведения.

– Но у нас не…

–Не принято? Тогда оплатишь её из своей зарплаты. Что стоишь? Иди… неси.

Как только официант покинул кабинет, Влад, захватив документы, поспешно вышел вслед за ним. Мысленно ругая себя за идиотский поступок, он мельком заглянул в зал. Там за длинным столом, занимающим всё помещение, сидели женщины, оживлённо обсуждающие меню. Скользнув по ним быстрым взглядом, он, с документами в руках, пристроился на стуле у открытой двери. Отвечая на изумлённый взгляд, вышедшего из зала официанта, отрезал: «Жарко у вас – в фойе куда прохладней», – и уткнулся в бумаги, лежащие у него на коленях. Сам же внимательно прислушивался к разговорам подруг.

Начали дамы с воспоминаний о школьных годах:

– Девчонки, помните, как Витьку Захарченко Вадим Фёдорович лихо приструнил на физике?

– А я что-то не припоминаю…

– Ну как же… Вадим тогда только к нам пришёл. Это… в восьмом классе. У него почерк был кошмарный. Вот он в первый день, когда знакомился с нами,– никак не мог разобрать (кстати, сам же журнал и заполнял) наши имена и фамилии. Читает: «Лили… Ляли… Что за имя- то?». А Витька с места кричит: «Лиля. Цветок ещё такой есть: лилия». «Ну, если цветок, то посмотрим, как он будет выглядеть у доски. Прошу». Лилька встаёт и показывает Витьке кулак. Тот опять выдаёт: « Я перепутал – она не цветок, а колючка». Вадим усмехнулся и так ласково произносит: «Что ж, будем считать, что и я перепутал. Итак, «цветок» – на место, «кактус» – к доске».

Мы тогда повеселились на славу. Кстати, Саша, а почему ты несколько раз к нему ходила пересдавать физику, пока Иван Иванович не вмешался?

– Да он как-то сказал,– раздался смущенный, чуть хрипловатый голос,-

что в учителя идут или энтузиасты, или дураки. А я и спросила: «А вы дурак?». Ну а дальше всё понятно.

Женщины засмеялись, удивлённо восклицая: «Ну, тихоня, кто б мог подумать?!».

–Ладно, девочки, оставьте Сашку в покое. Вы лучше посмотрите – среди нас нет ни одного нашего мальчишки. Кто знает, что с Севкой произошло? Мы с ним, кажется, лет пять назад виделись? Ещё когда летом в кафе на набережной сидели.

– Умер он, девчонки, от рака, – ответил тихий, до боли знакомый Владу голос.– Мы с ним часто перезванивались. По телефону познакомились с его женой. Она откуда-то с Украины. У него сын остался, так что есть кому поддержать вдову.

– А этот… выделка Алик, куда запропастился?

– Так за границей он. Сначала с семьёй где- то в Канаде жил, потом – в Германии, потом – во Франции. А сейчас… ей богу, не знаю. Как –то приезжал в видевшем виды костюмчике и болтал, какой у него за границей шикарный дом и как он там с семьёй счастлив.

–. Врун,– резко откликнулась одна из одноклассниц.

– Ладно вам, девочки, – вновь проговорил тот же незабываемый тихий

нежный голос, – бог с ним, пусть живёт, как полагает. Лучше скажите: – У кого ещё жив муж?

– У меня! – воскликнул бодрый женский голос. – Только мы ещё в молодости развелись. Так этот гад вчера даже сына с днём рождения не поздравил.

– Так, может, нет его, – предположила одна из одноклассниц.

– Ага… нет, живёхонек, паразит.

– Ладно, девчонки, всё понятно: собрались здесь одни вдовы.

– Зато все с высшим образованием. Кто у нас здесь? Педагоги, инженеры и врачи,– весело проговорил запомнившейся когда-то Владу голос юной сероглазой девушки с тонким носиком. Это она сидела в трамвае на коричневой папке на коленях у мужчины. ( Именно в эту давнюю поездку и перенесли его сегодня Хранители).– И все мы,– насмешливо продолжила она,– с маленькой пенсией, живущие в таких же маленьких квартирках.

–Ты эту квартирку за сколько покупала?

– Ничего я не покупала! По очереди дали.

– Вот именно: дали. Сейчас бы ты о такой только мечтала. За неё люди такие деньжищи платят! …

– Понеслось… давайте – ка я вам кое-что сейчас прочту о нашей нынешней жизни, точнее, о нашем сегодняшнем времени. Специально книгу захватила. Только тихо и без комментариев. Итак…– Влад услышал, как зашелестели страницы книги; и голос, по которому он тотчас определил черноглазую докторшу, начал читать вслух:

«Это время, когда любовь, чувства добрые и здоровые считались пошлостью и пережитком; никто не любил, но все жаждали… Девушки скрывали свою невинность, супруги – верность. Разрушение считалось хорошим вкусом, неврастения – признаком утончённости. Этому учили модные писатели»… «Отныне нет добродетели, – писали они, – семьи, общественные приличия, браки – отменяются… Половые отношения – есть достояние общественности».

– Стоп, стоп! Зина, что ты нам читаешь? – удивленно воскликнул возмущенный женский голос (узнать его Владислав не смог), – это же отрывок из книги Алексея Толстого «Хождение по мукам». Там, как вы помните, описывается время накануне революции. А знаешь, ты правильно его зачитала. Действительно очень похоже на наше время Я бы ещё добавила, что этому же учат сейчас и наши фильмы, спектакли, в общем, всё наше псевдоискусство. Где вы видели в последние годы, чтобы где- нибудь перед фильмом было написано: «Детям до шестнадцати лет смотреть фильм воспрещается». Нигде! А зачем? Надо, чтобы было всё как там, в «просвещённой» Европе. А наученные этим псевдоискусством девочки и мальчики «прыгают» из кровати в кровать, потому что так учили, так надо, так модно. Привыкшие менять партнёров, они уже не могут жить в семье: женщина с одним мужчиной, а мужчина с одной женщиной. Всё! Семьи – как нас раньше учили – «ячейки общества» – уже не являются ими. Что дальше? Выбираем американскую демократию со сменой полой, педофилией и т.д.?