Objętość 830 stron
1923 rok
Содом и Гоморра
O książce
«Я уже упоминал, что в тот день (день приема у принцессы Германтской), задолго до моего посещения герцога и герцогини, о котором только что шла речь, я подкарауливал их и, стоя на страже, сделал открытие; касалось оно, собственно, де Шарлю, но оно было настолько важно само по себе, что до тех пор, пока у меня не появилась возможность рассказать о нем подробно и обстоятельно, я предпочитал не сообщать ничего. Я ушел, как уже было сказано, с чудного наблюдательного пункта, так удобно устроенного под самой крышей, откуда взгляд обнимал пологую возвышенность, по которой можно было подняться до дома Брекиньи и которой, как это часто бывает в Италии, служила украшением веселая башенка сарая, принадлежавшего маркизу де Фрекуру…»
Французский писатель Марсель Пруст – представитель литературного модернизма – описывал трансформацию многогранного человеческого "я" с течением времени. Пруст – яркий пример путешественника, который не только открыл новую дверь в неведомый мир, но и исследовал его подробнейшим образом, не покидая своего уютного кабинета. Этот мир уникален, его нет ни на одной карте, однако каждый читатель найдет в нем свой любимый уголок, наделенный грезами, воспоминаниями, ускользающими образами когда-то пережитых встреч, страстей и очарований.
С комментарием А.Д.Михайлова.
Gatunki i tagi
Самая сложная для преодоления книга всего семитомного цикла – по крайней мере, была для меня. Не знаю, что говорят профессиональные критики и прустоведы(это же целая дисциплина) о его теоретических выкладках касательно гомосексуализма и особенно жгучей ревности к однополой любви. В плане развития событий происходит не так много, развиваются линии отношений рассказчика с Альбертиной, Шарлю с Морелем. Изобразиельная сила во время чтения не слишком впечатляет, но сейчас, оглядываясь назад, кажется, что я и сам был в этих пригородных бальбекских поездах.
Прорваться однозначно стоило того – дальше идут эмоциональные «Пленница» и «Беглянка», а затем «Обретённое время», где Пруст наконец-то полностью открывает свой метод, и где я хлопнул себя по лбу – ну вот же оно, с первого тома было, с эпизода с печеньем «мадлен», то, почему он – гений, а я не видел в упор.
Продолжение цикла "В поисках утраченного времени". Пришло время закончить отдых и добить. В этой книге цикла поймал себя на мысли, что что-то мне все эти сборища аристократов напоминают. А напоминают они салоны Анны Павловны из Войны и мира. Те же громкие титулы, обсуждения за глаза. Тут перемывают косточки Свану из первой книге, который оскуфился и женился на альтушке с сомнительной репутацией. Вспоминают, что он еврей. Здесь главный герой вновь вспоминает бабушку, ушедшую в цикле раньше. Здесь вновь всплывает Альбертина.
Название тут тоже сыграло. Поднимается тема одной признанной в РФ экстремистской организации. В книге главный герой обнаруживает странный интерес барона де Шарлю к жилетнику Жюпьену. В общем аристократия, пока работяги батрачат на заводах, ведёт паразитический образ жизни, культурность расходуют на пошлость.
Как обычно для Пруста, текст представляет поток сознания, хотя и кажущийся однообразным после потока сознания Джойса, Кортасара.
В целом хочется охарактеризовать на данном томе цикл, как "Мир без Войны". И если Толстой тянулся к народу, который диалектически трансформировал аристократию, то Пруст ищет в аристократии что-то новое, которая замкнулась сама в себе, ещё и деградирует.
И часто лишь отсутствие творческой мысли не позволяет нам слишком далеко зайти в страдании.
Болезнь — врач, которого мы слушаемся более всего: доброте и знанию мы умеем только обещать; страданию мы повинуемся.
Только женщины, не умеющие одеваться, боятся ярких цветов <…>. Можно надеть на себя кричащее платье и не быть вульгарной, можно надеть на себя платье мягких тонов и все-таки выделяться.
Люди скоро догадываются, что они – одной профессии, и о том, что они страдают одним пороком, тоже.
Поскольку зрение — чувство обманчивое, то человеческое тело, даже любимое, как тело Альбертины, от нас как будто отдалено, хотя бы нас разделяло всего несколько метров, несколько сантиметров. И с душой, присущей ему, — то же самое. Только когда что-нибудь заставляет резко переместиться эту душу по отношению к нам, показывая нам, что она любит других существ, а не нас, тогда по биению нашего расстроенного сердца мы чувствуем, что любимое существо — не в нескольких шагах от нас, а в нас самих. В нас самих, в сферах более или менее внешних.
Opinie, 2 opinie2