Objętość 365 stron
2024 rok
Средняя продолжительность жизни
O książce
Максим Семеляк казался музыкальным критиком «Афиши», отцом-основателем «Prime Russian Magazine», главным редактором «Men’s Health» – и отродясь не был евангелистом «автофикшна». Тем не менее, герой его первого романа – надежный, как весь гражданский флот рассказчик: один в один автор образца 2008 года. Нарцисс-мизантроп, он раскапывает могилу на Ваганьковском и, окружив себя свитой из эксцентричных существ, притворяется внуком Зощенко, изучает боевое искусство, практикует мирное варварство, торгует прошлогодним снегом, погружается в бытовую феноменологию, барахтается между юмореской и элегией и плавает в философии.
Семеляковский «водевиль» никакой не роман, но огромное стихотворение в прозе, позволяющее ощутить экзистенциальный вакуум целого поколения, отказавшегося иметь дело с современностью. В жизни это добром не кончилось, но сто тысяч лучших слов в лучшем порядке – вполне приемлемая компенсация за осознание: так, как в мае 2008, не будет уже никогда.
На автофикшен Максима Семеляка о нулевых, критических рецензий: умных, глубоких, сложных - больше, чем читательских. Объяснимо, "Средняя продолжительность жизни" в значительной степени вещь в себе, если и не в кантовом смысле абсолютной умонепостигаемости, то, уж точно, в бытовом - когда не хочется вникать, понимать, следовать за рассказчиком в дали, где он блуждает. Не читательский это проект, со времен Пушкина мало что изменилось, читатель ждет уж рифмы "розы", а не получая, теряет к рассказчику интерес. В книге на три с половиной сотни страниц должен быть какой-никакой сюжет и эмоциональная привязка,
Резюмируя: читать ради стиля. У книги высокий порог вхождения и ближе к концу, когда понимаешь, что все так и ограничится пустопорожними разговорами, становится не то, чтобы противно, а как-то бессмысленно. Но продравшись через начало и чуть не доходя до конца - территория множественного читательского оргазма (для умеющих извлекать его из текста).
Измученная велеречивость автора призвана скрыть тот факт, что рассказывать истории он не умеет, вместо этого подменяя сюжет затяжным актом мастурбации на свой какой-никакой интеллектуальный багаж. Потратить время читателт может куда лучше, чем слеля за никуда не ведущими виражами этой пописы.
Форма есть -- свежие авторские метафоры. Их много. Язык художественный, льется, повествование движется. Герой какой-то несовременный -- сплошь самоирония, самонаблюдение. Место действия то есть, то нет. Увлеченный такой неожиданно талантливой формой читатель продолжает читать. Где ж содержание? Сюжет? Нет. Не находится. Пустота и разочарование накрывают. Книга пролистана и сдана в библиотеку. А начиналась почти как у Набокова!
Язык беспечных нулевых. Герой — столичный журналист. Место старая советская турбаза переживает новые времена. Воспоминания из позднемоветского летнего детства, об отчужденном отце, об переделе большой исторической собственности. Бесцельная тоска, немного водки и советско-восточные мудрецы-довники.
Язык: сказ, прибоутки, каламбуры, цветастые рассуждения о смерти.
iph9g8oazs, прибаутки!
место встречи изменить нельзя, и вновь служу Советскому Союзу
Отец – фотограф, мать – корректор, я журналист – впору было выпускать фамильную, на троих, газету, и местная густоволосая газетчица до самой смерти могла бы торговать ею в зимнем саду, но что-то пошло не так, и осталась лишь невычитанная, неисправимая жизнь с ее бессильной жаждой новизны.
Opinie, 4 opinie4