Czytaj książkę: «Три узды», strona 16
– Ладно, – сдался я. – Пойдем в комнату. Холодно…
В спальне все оставалось по-прежнему. Вместо отсутствующей люстры Эля зажгла на полу несколько фонариков, которые, как дискотечные прожекторы, были направлены на кровать. Застеленная на этот раз ярко-алым бельем, в пучке холодного света, она неприятно напоминала театральный подиум. Не удивлюсь, внутренне усмехнулся я, если и этот концерт дуэтом будут снимать на пленку. Мне было все равно.
– Круто я придумала? – похвасталась Эля, показывая всю эту роскошно-пурпурную иллюминацию. – Давай, зай, не тормози, я соскучилась…
Она затащила меня на кровать и принялась раздевать. Я был словно кашалот, выброшенный на берег и уже частично растекшийся по пляжу. Ничего меня не трогало: всё, что раньше казалось мне в ней совершенно прекрасным – худые длинные пальцы, узкое рыбье тело, твердые блестящие икры – безвозвратно потеряло значение. Я лениво отдувался, пытаясь изобразить хоть какую-то страсть, но Эля сегодня не желала начинать свои игрища, в которых от меня ничего не зависело – на этот раз она требовала нежности, ласки и, страшно сказать, любви. Это было не по правилам – любовь и тепло забрала Ася, а Эле я был готов, скрепя сердце, отдать только вялый манекен своего тела.
– Послушай, зайчонок, – жеманно заявила она. – Я все понимаю, но ты давай-ка, шевели поршнями. А то я ничего не чувствую.
Ах, так, разозлился я. Ну тогда извини, дорогая, ничего приятного ты от меня не дождешься, а вот острых ощущений – сколько угодно. Я рывком перевернул ее на живот.
– Точно хочешь? – процедил я сквозь зубы.
– Хочу, чтобы сильно, – хихикнула она.
Не знаю, чего она ждала, но я сделал то, что никогда раньше не позволял себе с ней – и что так хотел сделать с Асей.
Тело Эли было мускулистым, закаленным, как у цирковой гимнастки, но даже напрягая все силы, она не могла выбраться из-под моей стокилограммовой туши. Вцепившись в волосы, я вывернул ее лицо вбок, прижав к подушке, и с ожесточенным удовлетворением наблюдал, как наигранная поволока в ее расширившихся зрачках сменяется, наконец, живыми, неподдельными эмоциями. Пусть это были только боль и гнев, но теперь я видел настоящую Элю, а не обычную глянцевую куклу. Сейчас я мог бы полюбить ее заново – лишь за одни эти невидящие, закатившиеся глаза, но вместо этого перед моим внутренним взором опять предстала другая. Я вспомнил, почему прежняя Ася даже думать запрещала об анальном сексе – и это воспоминание утроило мои силы, так что бедняжка Эльза даже перестала голосить, перейдя на сдавленные всхлипы.
Ася никогда не стремилась к экспериментам, да и мне в ту пору было достаточно малого – обычно она просто раздвигала свои молочно-белые ноги и отстраненно закрывала глаза – и я, не слишком мучая ее, управлялся за пару минут. Большего она и не требовала. Но в тот раз я был слишком пьян и никак не мог закончить (точно, как сейчас), и в какой-то момент мы обнаружили, что просто лежим и злимся, вместо того чтобы заниматься делом. Хочешь, попробуем по-другому, вдруг несмело предложила она, и это было необычно. Оказывается, она прочитала в каком-то женском журнале, до которых была большая охотница (все это она сбивчиво рассказывала мне, пока мы неумело готовились), что только разнообразие в половых утехах является залогом счастливой совместной жизни, и что настоящая женщина должна быть готова дать своему мужчине возможность хотя бы раз взять себя сзади. Более того, она еще и потребовала, чтобы я ее привязал и не обращал внимания, если ей не понравится – именно с такой степенью самопожертвования, на ее взгляд, подобало вести себя любящей девушке в постели. Поохав для вида, я шарфом прикрутил ей руки к спинке дивана – освободиться из такого ненадежного узла смог бы и ребенок, но Ася обещала терпеть до конца и специально не выпутываться. Задрал наверх пухлые бедра (да не такие, как у Эльзы – тощие, кофейно-смуглые, сожженные автозагаром, – а соблазнительно тяжелые, алеющие от смущения) и, взяв с полки первый подвернувшийся тюбик с кремом, выпустил добрую половину на крохотную розовую ложбинку. И когда я нагнулся к ней, чтобы успокаивающе поцеловать в щеку, она вдруг разглядела этот дурацкий тюбик в моей руке.
– Подожди-подожди, – испуганно пролепетала она, но я уже полез к ней со всем пьяным размахом, и она не смогла продолжить, задохнувшись.
Ася, как и намеревалась, сносила все молча, хотя я, знавший ее как облупленную, видел, что она еле сдерживается, чтобы не пищать. Удивительно, но она – та еще плакса, способная разрыдаться, натерев ногу или порезав палец, – на этот раз не проронила ни звука, и лишь с трудом втягивала воздух сквозь стиснутые зубы. Ее лицо и тело были застывшими, словно восковыми, и меня это раздражало – мне хотелось, чтобы в этой игре (а это была невинная забава, верно?), она выкладывалась по полной. Раз ты сама захотела. чтобы тебя мучали, привязали к кровати и изнасиловали, так будь добра страдать натурально… разве я не прав? И, забыв обо всем на свете, я захотел по-настоящему, чтобы ей стало больно – и со всех сил старался загнать в нее эту боль как можно глубже, чтобы она, наконец, расплакалась и запросила пощады. Клянусь, если бы она начала верещать в самом начале, я вел себя стократ бережнее. Но она стойко молчала, некрасиво отворачивая красное лицо, и мне казалось, что из-за этого ее упрямства я никак не могу кончить. Я пыхтел как паровой каток, мне уже ничего не хотелось, и я ничего не чувствовал – но отступить и признаться в своем поражении не давала гордость – и лишь когда она, видимо, уже не в силах терпеть, стала подвывать от боли, я смог собраться и завершить все дело невзрачным, гнусненьким, почти неощутимым оргазмом.
В промежности у меня все гудело и неприятно жгло, и когда я с облегчением вывалился из Аси, то увидел, что между ее ног всё взбилось розовой от сукровицы пеной. Я страшно испугался и бросился ее развязывать. Освободив одну руку, Ася устало и молча протянула мне банку со злосчастным кремом, а после постучала себя согнутым пальцем по лбу.
– Это же скраб для пилинга, д-дубина… – еле слышно пожаловалась она.
Я осознал и ужаснулся, понурив голову. Но она решила добить меня окончательно:
– Ты хоть знаешь, каких денег он стоит?..
Целых два дня после этого Ася прихрамывала уточкой, а мои собственные царапины и вовсе держались неделю. Я смотрел на них с гордостью, идиот – ведь они напоминали мне о славном боевом опыте. Жаль, не осталось шрамов.
Сейчас я словно решил оставить эти шрамы на худосочной Элиной заднице. Погрузившись в стыдные и смешные воспоминания, я решил так и не выныривать оттуда: закрыв глаза, можно было заставить себя вообразить, что я опять с Асей – даже несмотря на то, что ее тело было мягким и податливым, а Эля была словно тугой клубок электрических кабелей под напряжением – так, что мне ежесекундно приходилось прикладывать все силы, чтобы просто продолжать двигаться, пробиваясь внутрь. Мне нестерпимо захотелось, как тогда, раньше, чтобы она расплакалась – и Эльза оказалась гораздо слабее Аси: спустя всего три или четыре удара она послушно зарыдала в голос, да так, что отклеились накладные ресницы. Вжимая ее голову в подушку, я вдруг с брезгливостью обнаружил, что и брови у нее не настоящие – они были вытатуированы густой синей линией.
– Хватит, зай, хватит!.. – билась она в слезах, ломая идеальные ногти о наволочку. – Не хочу так, давай по-другому, как хочешь, только не так!
Конечно, я и не подумал отпустить ее. Кошачьи Элины вопли совершенно не трогали меня, но вот Асю, которая сейчас вместе с ней судорожно сжимала подо мной ноги, внезапно стало жалко. И я не стал сдерживать себя, пытаясь растянуть эти мучения до бесконечности – пусть все закончится именно в тот момент, когда должно.
Как только моя хватка ослабла после последних, самых глубоких движений, Эльза торопливо, по-пластунски выползла из-под меня, и тут же, подпрыгнув как мячик, залепила раскрытой ладонью мне в висок. Я свалился с кровати.
– Козел!!! – с ненавистью прошипела она, мигом осушив слезы, и занося уже ногу. Я поймал ее за ступню и бросил обратно на простыни. Сел рядом, смущенно ухмыляясь.
– Ну прости, – добродушно пробормотал я, пытаясь успокаивающе погладить ее по крохотной груди. – Ты же сама хотела посильнее…
– Сволочь! – она не смогла оттолкнуть меня, потому что обеими руками держалась за ягодицы – и только кое-как отодвинулась на край кровати. – Ты, мудак, сам-то представляешь, как это на сухую? Я, блядь, клянусь, что попрошу своих друзей тебя самого так выебать – тогда в следующий раз будешь свою бошку вшивую включать. Если жив останешься… Дай сюда сигареты, быстро!
Я повиновался, передав ей пачку с подоконника. Мне стало стыдно, и очень хотелось уйти. Я протянул зажигалку, но она бросила нераскуренную сигарету на простыню и схватила с тумбочки зеркальце.
– Ничего, блядь, не вижу, – со злостью сказала она, пытаясь рассмотреть себя сзади. – Ну-ка, сам посмотри!
Ойкнув, она встала на колени и задрала передо мной зад. Я произвел беглый осмотр. Все там было в порядке: немного покрасневшее и опухшее, но целое.
– Говори уже! – поторапливала она. – Порвал, да?
– Успокойся, – вздохнул я, – жить будешь. Даже крови нет.
– Какая же ты скотина, – прошептала она, бессильно сверкая глазами.
– Знаешь, я, пожалуй, поеду, – мягко сказал я.
– Что-о? Куда это ты собрался?
– Домой.
– Ну уж нет, Максик… Никуда ты не пойдешь! За тобой должок теперь, так что будешь отрабатывать.
Я только фыркнул и принялся натягивать трусы. Она подскочила ко мне – откуда только прыть взялась – и рванула их обратно к коленям.
– Ты что, вообразил, что можешь вот так просто трахнуть меня в жопу и уйти?! Я для этого тебе всё это позволила?
Я промолчал, сердито борясь за трусы.
– Отвечай немедленно! – выкрикнула она.
– Послушай, Эля, – примирительно сказал я. – Я не понимаю, что ты от меня хочешь. Взрослые люди, потрахались-разбежались, разве нет?
– Ах ты, тварь!.. – задохнулась она. – Я, значит, для тебя обычная подстилка? Попользовал меня на прошлой неделе, исчез. Ну ладно, думаю, занят. Теперь я тебя встречаю, везу домой, кормлю ужином, пою коллекционным ромом, улыбаюсь, как дура, даю тебе с собой делать все, что захочешь – и ты после всего этого собрался свинтить?
Я молча кивнул. Сил на объяснения не было.
– Ты что же, совсем без меня не скучал?!
Ненависть в ее глазах вдруг сменилась растерянностью, и она вновь заплакала – горько, не вытирая слез, глядя на меня снизу вверх, – но я слишком хорошо ее знал, чтобы понимать: это всего лишь очередная игра, плановая сцена в либретто Эльзиной истерики. Надо было поспешить, пока мне в голову не полетели тяжелые предметы. Я принялся одеваться с утроенной скоростью. Заметив это, она голым пауком метнулась к двери и щелкнула ключом – там был замок, и я этого не учел. Зря.
Уже не торопясь и нарочито покачивая высокими бедрами, Эльза вернулась в постель. Легла, глядя мне прямо в лицо, покачала ключом на вытянутой руке, и вдруг, прикрыв глаза и закусив губу, протолкнула его пальцами себе во влагалище. Крепко сжала колени, выдохнула и зловеще протянула:
– Давай, Максик, вали на все четыре стороны. Я спать хочу.
– Эля, прекращай дурить, – произнес я, все еще стараясь сохранять спокойствие. – Скажи толком, что тебе от меня надо.
– Мне? От тебя, неудачника? Три раза ха-ха. Я же сказала, исчезни отсюда, а то я полицию вызову.
– Быстро отдала ключ! – рявкнул я.
– Почему ты всегда на меня орешь?.. – невинно задрала нарисованные брови Эля. – Кто тебе дал право?
– Ключ, – прорычал я.
– Послушай, зай, – мило улыбаясь, сказала Эля. – Ну что ты булькаешь? Тебе со мной плохо, да? Не понравилось, да? А, поняла! Тебе просто надо снова выпить. Ты же любишь водочку? Сходи на кухню, любимый, принеси нам по стаканчику, а?
Она радостно засмеялась. Я мысленно принялся считать до десяти, но сбился на трех.
– Ладно, Элечка, – пустым голосом сказал я, – ты права. Я виноват. Я тебя обидел. Я говно и мудак. Прости меня. Я больше не буду.
– И это всё-о? – разочарованно протянула она. – Думаешь, раз-два и готово, извинился?
– Да скажи, что ты хочешь, ради Бога! – не сдержавшись, завопил я. – Скажи простым языком, твою мать, я все сделаю!
– Сам не понимаешь, зай?
– Не понимаю!
– Ты что, чукча?! Я перед тобой битый час распинаюсь, как дура!!!
Я схватился за голову. Она холодно изучала мое лицо. И тут я совершил фатальную ошибку.
– Эля, – жалобным голосом сказал я. – Поверь, я хотел бы остаться. Но не могу, прости…
– Это почему? – издевательски поинтересовалась она.
– Ну хотя бы потому, что я женат, – напомнил я.
– Ты издеваешься?!!
Я первый раз в жизни увидел, чтобы обычный человек, не актер в кино, картинно хватался за сердце. В Элиных обстоятельствах это выглядело так, словно она вознамерилась ущипнуть саму себя за оттопыренный темный сосок.
– У тебя есть жена? – бешенным шепотом выдохнула она.
– А что тут такого? – легкомысленно заявил я.
– И ты мне сразу об этом не сообщил?!!
– Хочешь сказать, ты не знала?
– Откуда я должна была знать?!
– Ну, – рассудительно сказал я, – логично же предположить, что у здорового половозрелого мужика будет какая-нибудь жена. К тому же ты была на моей презентации, верно? Я там рассказывал про семью…
– Ты что, воображаешь, что я буду слушать ту херню, что ты несешь? Почему ты мне не сказал сам?
– Я сказал!
– Не ври мне!!! Ты не сказал мне, что женат, и принялся подбивать ко мне клинья, кобель! Как ты посмел!
– Да прекрати лепетать эту детскую чушь!!! – заорал я. – Ты прекрасно знала, что я женат! Я никогда этого не скрывал! Даже Эльдар знал!
– Не смей впутывать сюда моего сына! Ты, подлец! Обманщик!
Она постаралась вновь отвесить мне пощечину, но я был начеку и толкнул ее обратно в кровать. Она скорчилась, закрыв лицо руками и опять зарыдала – на этот раз некрасиво, по-настоящему.
– Я знаю, что тебе просто нравится меня бить… – запричитала она, раскачиваясь. – А только я хотела быть честной… и счастливой. Ты, ты обманщик… Ты обманул меня, специально… Если бы я знала… я не хочу разрушать ничьи семьи. Я просто хотела любить тебя… урода сраного…
– Пожалуйста, хватит, – застонал я. – Ну хорошо, признаю, я прямо тебе не говорил об этом. Но я вовсе не хотел тебя обманывать… Ты просто не поняла.
Она отняла ладони от мокрых щек:
– Убирайся. Не могу тебя больше видеть тут. Ты такой… гнилой… извращенец. Проваливай из моего дома. Слышишь?!
– Ключ отдай, – устало напомнил я.
Она сощурила сверкающие глаза:
– Сам возьми! – и тут же, увидев, что я надвигаюсь на нее: – Не смей прикасаться ко мне, сволочь!
Но я уже одурел от всего этого безумия. Я должен был уйти отсюда как можно скорее, я чувствовал, что задержись я еще на минуту – и она полностью утопит меня в своей истерике, в своей ненависти, захлестнет своим сумасшествием, и одному Богу известно, что тогда случится.
– Отдай ключ, сука! – заревел я и схватил ее за ногу – и тут же получил ослепительный удар пяткой в нос. Зарычав от боли, я схватил извивающуюся Эльзу за бедра и подтащил к себе. Из носа ручьем хлестала кровь, падая на ее волосы, лицо, голую грудь, но я не обращал на это внимания. Согнув Элю пополам, я полез рукой между ног. Она отчаянно сопротивлялась, визжа на ультразвуке, но и это меня не остановило. Я почти нащупал краешек ключа, но мокрый металл скользил между пальцев, и я только загнал его еще глубже. Собрав все силы, я перехватил ее ноги как можно крепче, пригнув колени к животу, и без жалости запустил внутрь всю пятерню. Эля завыла уже совсем невообразимо, но дело было сделано: ключ был надежно зажат в моем кулаке. Я отпустил ее, сразу бессильно затихшую, и вытер липкие пальцы о подушку.
Эльза неподвижно лежала ничком, тихо всхлипывая. Не глядя больше на нее, я торопливо собрал одежду и шагнул к двери. Вернулся с полдороги и высморкался кровью в смятые простыни – извини, Эля, на красном все равно будет незаметно. Цвет ты подобрала верный, честь тебе и хвала. Прощай.
Уже выходя в подъезд, я зачем-то обернулся. Она стояла, цепляясь обеими руками за дверь. Голая, жалкая, перепачканная моей кровью, с отвалившимися ресницами и поломанными ногтями, с всклоченной прической – еще недавно такой дорогой и аккуратной. И жутко, не отрываясь, смотрела мне вслед.
– Вернись, Максим… – прошептала она. Голос ее был спокойным и печальным. – Пожалуйста, вернись.
Спасибо, к черту, мысленно содрогнулся я, и с тяжелым грохотом захлопнул дверь.
Рассвет. Когда тебя нет. Снова вместе.
Холодный вечерний воздух быстро остудил мою голову. Скорее, уже ночной: улицы опустели, машины заснули на стоянках, а добропорядочные граждане разбрелись по домам и зажгли в своих квартирах уютные огоньки. Было тихо, бурный дневной ливень давно закончился, оставив после себя легкую туманную сырость, и только ветер гонял листья в желтом натриевом свете фонарей. Я, торопясь, выскочил из Эльзиного двора, подальше от ее проклятых окон, и побрел сам не зная куда.
Мне было гадостно и очень, очень стыдно. Сейчас, немного придя в себя, я с отчетливым ужасом осознал, что только что пересек край нормального людского поведения. Сунулся туда буйной головушкой и руками, и чуть было не остался там навсегда. Эльза играючи, в пару слов, залепила мой разум белой яростью, ослепила все чувства, превратила из мужчины в гнусную обезьяну со свалявшейся шерстью под хвостом – и я с пугающей, естественной легкостью перенес это преображение. Совершенно ясно, что несколько минут назад я с готовностью пережил своего рода психическую смерть – в один миг сменив все умное, человеческое – на страшное, звенящее безумие. Теперь я ни капли не сомневался, что действительно сошел с ума в самом тривиальном, клиническом смысле – пусть и сумел кое-как вынырнуть обратно. Сумел ли? Сути дела это не меняло.
Ну ладно Эльза… Уверен, она действовала не разумом, а своим чудовищным, воспаленным сердцем, желая отомстить за полученное унижение, вывернуть наизнанку мою ублюдочную животную сущность. Но я-то, я! Воспитанный, не самый плохой, и, даже смею надеяться, тонко чувствующий человек – как я мог так просто поддаться на эту простейшую провокацию? Ведь еще чуть-чуть, ударила меня мысль, – и я бы убил ее… или искалечил навсегда.
Было стыдно перед собой, перед всеми людьми, и особенно – перед Элей. Да, она не могла изменить себя, и, наверное, она сама виновата во всем… но право слово, ни одна живая душа, даже такая паскудная, как Элина, не заслуживает того скотства, что я с ней сотворил. Очень хотелось извиниться, поговорить с ней тихо, искренне, убедиться в том, что мы все еще люди, а не пара озверевших крыс – но сама мысль о том, чтобы вернуться в спальню, где все случилось, снова смотреть на ее больные синие глаза и волосы, слипшиеся от капель крови, была невыносима.
Зная себя, я без удивления заметил, как сокрушительный приступ раскаяния трансформировался в настойчивое желание выпить. Видимо, организм, едва вернув себе человеческий облик, вновь желал его потерять; в любом случае, потребность немедленно притушить алкоголем любую мало-мальски сильную эмоцию была для меня делом совершенно привычным. Много лет я боролся с этим, и не без успеха, но сейчас, после несносной головомойки последних дней, я даже не пытался сопротивляться. К счастью, в кармане нашлась одинокая измочаленная купюра, но все магазины были закрыты – да и не продают у нас спиртное по ночам. Чувствуя некоторую растерянность и даже разочарование, я вышел на середину безлюдного проспекта, неуверенно потоптался на месте, не зная, куда свернуть, и, уже не торопясь, двинулся в сторону набережной – где совсем еще недавно состоялось наше первое после многолетней разлуки свидание с Эльзой. Снова начал моросить дождь, с реки подул пронизывающий ветер, но почему-то мне и в голову не пришло, что можно потратить остатки денег на такси и отправиться в свой теплый дом: я упрямо брел по тротуару, слезящимися глазами оглядывая окрестности в поисках хоть какого-нибудь завалящего питейного заведения.
И вот удача вновь слабо улыбнулась мне. Завернув за угол, я уперся в ярко освещенные двери бара – того самого, где обычно пил со Стасиком. Вот и проверим, ухмыльнулся я, и вошел внутрь, звякнув колокольчиком над дверью.
В зале не было ни души; бармен за стойкой настороженно покосился на меня. Я подумал было, что не до конца оттер следы крови и воровато осмотрел одежду: но нет, все было в порядке, за исключением того, что плащ снова был безнадежно измят, словно его жевало стадо слюнявых буренок. Я догадался, что бармен просто не ждал в этот будний день таких поздних выпивох, нацелившись бездельничать до самого закрытия, и, чтобы не смущать его, отошел от стойки и приземлился за столик в дальнем углу.
– Люда-а-а-а!.. – проголосил бармен манерным дискантом. – Обслужи посетителя-а-а!
Вышла дебелая официантка – слишком хорошо мне знакомая – и неприязненно шлепнула передо мной меню.
– Через полчаса закрываемся, – сообщила она, глядя в сторону. – Кухня не работает. Могу предложить салат из селедки и биточки…
– Спасибо, – я выложил перед ней тысячерублевку, – получаса более чем достаточно. Принесите самое большое и крепкое из того, что у вас можно купить за эти деньги. Только быстрее, пожалуйста.
Она фыркнула и удалилась, раскачивая необъятным задом, словно шторм – сорвавшейся буровой платформой. Вернувшись, она выставила передо мной пузатую пивную кружку, игриво украшенную ломтиком лимона и коктейльным зонтиком, а рядом водрузила сермяжную поллитровку. Явно издеваясь, она скрутила движением мощного запястья колпачок с бутылки и с бульканьем перелила прозрачную жидкость в кружку.
– Приятного отдыха, – процедила она, уже отворачиваясь, чтобы уйти, но я поймал ее за руку:
– Простите, м-м-м… Людмила? Можно спросить?
– Ну, – нехотя промычала она, забирая ладонь и вытирая ее о фартук.
– Я был у вас неделю назад, чуть больше… Еще стаканы разбили, помните? Пожалуйста, не удивляйтесь такому вопросу, но… вы можете описать моего спутника? С кем я был?
– Ограбили, что ли? – проявила она что-то, похожее на интерес. – На клофелинщиков нарвался?
– Нет, что вы, – задействовав максимально светский тон, ответил я. – Просто…
– Просто я тебя, охламона, запомнила, – устав от вежливости, не сдержалась официантка. – Не было с тобой никого. Каждую неделю просиживаешь тут штаны, надираешься, как скотина, в одиночку, а у нас потом все унитазы заблёваны. Что, не так? Как жена твоя только терпит… И чаевые хоть бы раз оставил.
Она осуждающе потрясла щеками и с видом победителя покинула поле боя. Что и требовалось доказать, дружок… что и требовалось доказать.
Я уже ничему не удивлялся, как давеча в кабинете у Эльдара. Все было ясно и понятно. Да и хрен бы с ним со всем. С сомнением посмотрев на полную – с горкой – кружку, я не решился поднять ее со стола, опасаясь расплескать, и осторожно потянул через край. Могли бы и трубочку дать, сволочи. Краем глаза я видел, что бармен смотрит на меня, отвесив челюсть. Пошел он…
Я намеревался, пока меня не выперли из бара, подумать о том, как жить дальше – но, обнаружив в голове вместо мыслей гудящую пустоту, махнул рукой. Утро вечера мудренее… все будет хорошо… когда-нибудь. Верно, приятель?
Всё же, по мере того как водка проникала в кровь, я ощущал некоторое пробуждение, казалось бы, безнадежно угасших чувств – словно мое сознание с трудом подкручивало закисшие регулировочные винты, наводя прицел на резкость (спирт в этом процессе, без сомнения, выполнял роль смазки). Постепенно приходя в себя, я внезапно осознал, что мой телефон периодически попискивает – причем делает это давно, просто находясь вне зоны моего восприятия. Я без особенного интереса глянул на экран. Оказывается, это все были сообщения от Эльзы, которая, признаюсь, уже успела выпасть из моей головы.
Много, много сообщений. Некоторые короткие, вроде «вернись», «ну прости» и так далее. Другие безграмотно многословные (Эля кое-как освоила орфографию, но синтаксисом пренебрегала принципиально): «обещаю я успокоилась просто побудь рядом» и даже «я не виновата что в тебя влюбилась так сильно не хочу без тебя жить Зай». С ленивым удивлением я отметил, что стал свидетелем невероятного события: Эльза никогда и не перед кем не извинялась. Тем более – перед всякими червяками вроде меня. Я вдруг почувствовал ухарскую гордость, совершенно позабыв, что десять минут назад корил себя до такой степени, что сам был готов ползти к ее ногам и вымаливать прощение. Ну уж, дудки. Пусть мучается одна. Больше я в эту пасть палец не суну…
Но спустя всего полкружки, оказавшись на улице (проклятая официантка так и не дала мне допить: она выползла в зал со шваброй и стала хищно вокруг меня кружить, чуть ли не подталкивая к выходу тряпкой), я был настроен уже более продуктивно. Сделаю хоть одно достойное дело, думал я – помирюсь с Элей. Она хорошая все же, хоть и нервная… ну и ладно, с кем не бывает. Для девушки нервы не порок. К тому же, в приступе расчетливого благоразумия я дошел до того, что последние деньги выменял на недопитую кружку водки, и вдобавок упустил момент, когда у сучки Людмилы еще можно было потребовать сдачу. Выбирая между двухчасовой прогулкой под дождем к своему дому и ночлегом рядом с обжигающей Эльзой, я, поломавшись неведомо перед кем, предпочел второе. Но пусть страдает и дальше! – с пьяной решительностью заявил я сам себе. Я и не подумаю отвечать на ее слезливые послания, пусть мучается в неизвестности, пока я иду к ней…
Разумеется, заготовленное мной триумфальное возвращение разбилось о запертый домофон. И разумеется, я не знал номер квартиры. Так что пришлось, засунув лживую гордость куда подальше, снова лезть за телефоном. И опять все пошло не так: Эля не отвечала. Я позвонил раз, второй, третий, но в ответ мне неслись только равнодушные гудки. Дрыхнет, с негодованием и злостью догадался я, врезал со всей дури по невинной двери и без сил опустился на ступеньку. Идти куда-то я уже не мог.
И снова случилось чудо: замок обиженно пискнул и щелкнул сам собой, открываясь. С трудом вскочив на ноги, я едва успел уцепиться за отставшую створку, не дав ей захлопнуться. Поднявшись вдоль стеночки по лестнице, я ввалился в лифт и с немалым трудом попал пальцем в нужную кнопку. Какое счастье, что я помнил этаж…
Эльза не сочла нужным запираться после моего бегства, и я проник в квартиру без особых препон, – разве что шумно опрокинул вешалку у входа. Никто не выглянул на грохот, и я двинулся на тоненькую полоску света, пробивавшуюся из-под двери спальни. Значит, не спит? Я неловко надавил на ручку всем телом, запутался в своих туфлях, и чуть не свалившись, оказался в комнате.
Сначала я ничего не понял в ярком электрическом сиянии – отвыкшие на уличной темноте глаза никак не давали цельного изображения, выхватывая только разрозненные подробности. Кружевные трусики на полу, испачканное белье, голые ноги почему-то прямо перед моим носом. Потом вдруг кто-то словно совместил куски расколотого витража вместе, и я оцепенел от гулкого ощущения непоправимой беды.
На потолочном крюке, в лучах расставленных по полу ламп, висела мертвая Эльза. В ее ставшую невероятно длинной шею острой струной впилась веревка; безгрудое, с торчащими ребрами тело покрылось старушечьими пятнами, синие жилистые ляжки мокро блестели, а под вытянувшимися вниз, огромными, будто заячьими, ступнями расплывалась на простыне темная лужа. В спасительном приступе отчаянного цинизма я вдруг осознал, насколько она на самом деле стара, и с содроганием вспомнил о том, как целовал эти уродливо костистые ноги, эти лягушачьи глаза, эти синюшные, вывернутые губы… Господи, да о чем я думаю! – ужаснулся я.
Потом случилось вовсе невыносимое: тишину распорол трубный, марсианский, совершенно потусторонний звук, и я свалился на четвереньки, вообразив, что озлобленная Элина душа с ревом заносит надо мной карающий меч, но оказалось, что это просто пузырями отходят посмертные газы, и, сообразив в чем дело, дальше я не думал уже ни о чем. Мучительно суча ногами, я пополз к выходу. Куда угодно, лишь бы подальше от этого чудовищного шаржа на женщину, одно прикосновение к которой когда-то было для меня бескрайним счастьем.
Не знаю, что было потом. Несколько часов полностью выпали из моей жизни.
Очнулся я, лежа на земле в мокрых кустах. Меня всего трясло от озноба, голова раскалывалась, к горлу подкатывала томительная тошнота. Дождь барабанил струями по спине, свободно затекал за шиворот, но сначала я даже не почувствовал этого – настолько пропиталось водой все вокруг. Кажется, я умудрился заснуть – и этот обморочный сон, черт бы его побрал, вернул моим мыслям какое-то подобие четкости. Я сразу же, словно и не закрывал глаз, вспомнил все произошедшее. Похмелье, вместо того чтобы привычно застилать чувства кислой пеленой, наоборот, усилило их, заставляя прокручивать про себя один и тот же гудящий рефрен. Это я, я убил ее – уткнувшись головой в холодную траву, повторял я. Если бы я, мудак и убийца, ответил хотя бы на один ее призыв… если бы я дал себе труд достать палец из жопы и отправить лишь крохотный смайлик – она была бы жива, жива, жива! Нелюбимая, несчастливая, с мозгами набекрень, но живая… Я один виноват во всем.
Кряхтя, я поднялся на колени и оскальзываясь, хватаясь за ветки, осыпающие меня ледяным душем, выбрался из кустов. Где я? Дорожки, раскисшие клумбы… это был все тот же проклятый университетский парк. Я сделал еще шаг вперед и тут же полетел вниз, шипя от боли – в темноте запнулся о деревянную скамейку. Ну что же, раз так, то можно присесть и отдохнуть – на то, чтобы двигаться дальше, не было никаких сил.
Прошло несколько минут, заполненных все тем же механическим покаянием, и постепенно я начал приходить в себя. Я вдруг понял, что сижу на той самой лавке, где мы целовались с Элей – но уже не ужаснулся, а только горько улыбнулся. Прости, Зая, теперь тебя тоже нет… а я пока здесь.
Зазвонил телефон. Удивительно, как он был до сих пор жив – я был настолько переполнен дождевой водой, словно еще раз искупался в Стасовом бассейне. Зачем звонят? Кто решил достать меня посреди ночи? Не ожидая ничего, с бездушным оцепенением фаталиста, я вынул трубку. Это был Эльдар. Сначала я подумал что-то вроде: о Боже, бедный мой мальчик, еще и тебя мне успокаивать… но оказалось, что у Вселенной осталось еще достаточно шпилек в рукаве, чтобы продолжать загонять их мне под кожу.
– Привет, – просипел я. – Послушай, я знаю, что тебе сейчас…
