Czytaj książkę: «Я – борец»
Глава 1. Чайный мастер
«Этот парень был из тех,
Кто просто любит жизнь.
Любит праздники и громкий смех,
Шум дорог и ветра свист…» – звучало из тонированной Приоры, остановившейся на светофоре, пока я переходил дорогу, в это раннее и тёплое для зимы утро. Под знакомые мотивы «Арии», неожиданно повеяло ностальгией моей далекой молодости.
Слышал, что психологи рекомендуют людям в возрасте вести дневник и подводить в нем итоги по важным датам, но я подобным никогда не занимался. А недавно вот, ни с того ни с сего, взял, да и задался вопросом: почему бы и не попробовать? Жизнь теперь скучна и однообразна, каждый день похож на предыдущий. После моей-то бурной молодости, после многих лет спортивной карьеры, к сорока девяти годам со здоровьем было уже не очень. Это такой возраст у бывшего военного и спортсмена, когда чихаешь, а сам думаешь, как бы ничего не отвалилось…
Я посмотрел на своё отражение в лобовом стекле автомобиля, откуда доносился звук. Даже в темноте, в свете уличного фонаря были хорошо различимы светлые волосы, очки на тонкой оправе, выбритое лицо с признаками развернувшегося на нём возраста, в виде мимических морщин.
Да, это я, всё ещё крепок и высок.
Поймав себя на мысли, что видя самого себя, пересекающим дорогу, я выправляю плечи, втягиваю небольшой живот, который в простонародье принято почему-то называть авторитетом. Или мамоном. Или амортизатором.
На мне старенький спортивный костюм адидас, чёрного цвета. Зато он настоящий, не китайский ширпотреб от братьев наших из-за великой стены. Таких костюмов больше не достать, ведь я купил его лет десять тому назад, ещё тогда, когда гонял в Крым в четырнадцатом году, посмотреть на Казантип. Поверх легкая куртка.
А иду я с работы. Из ночного магазина-бара, где я, прости господи, охранник, на другую работу – в Академический лицей им. Псахье Г.А. По факту – ту же среднеобразовательную школу города Томска, в которой я числюсь, как учитель физической культуры. Такой странный путь сквозь утреннюю темноту, от громких выпивающих, к не менее громким, но более приятным детям.
Вокруг всё занесено свежим, недавно выпавшим снегом, который громко хрустит под подошвами ботинок. Но я, как всегда, налегке: вместо шапки капюшон, вместо полноценных зимних ботинок на ногах лишь простенькие кроссовки на толстом шерстяном носке, да и куртка так – одно название. Заболеть не боюсь, во-первых, у меня в правилах ежедневная закалка и обливания, во-вторых, тут совсем недалеко.
А что? Всего-то минус пять, это ещё не повод надевать шапку и менять куртку. И пускай молодняк этого не понимает, называют меня непонятными словами – каждые пять-десять лет их сленг меняется, из последнего я как-то услышал странное слово «скуф», это, наверное, про тех, кто забил на себя окончательно. А я всё еще живчик! Ну да, признаю, денег на лучшую одежду у меня просто нет.
– Сорок девять лет, блин, поздравляю! – мысленно вернулся я к забавной игре с самим собой.
Итоги так итоги, мне вспоминается моя «интереснейшая» судьба фаната спорта и единоборств. Моя прошлая военная служба.
Вообще, чего в моей жизни только не было. Это и бокс, кикбоксинг и джиу-джитсу, самбо… В целом, всего было понамешано, да только нигде я особо не задержался. Даже несколько раз выполнял первый взрослый по разным видам, однако, чтобы тебе его присвоили, требовалось собрать нехилый такой пакет документов. Обычно этим занимается тренер, но я был «везде» и нигде одновременно. С постоянным тренером, который бы меня «тащил», не срослось, поэтому соответствующего значка мне и не досталось.
Союз развалился, прошли шальные девяностые, промелькнули двухтысячные. Куда податься парню с незаконченным спортивным факультетом? Черт возьми, если вдуматься, то кем я только не был. Сначала армия. Рост – метр восемьдесят восемь и вес под сотню, с такими данными меня, естественно, загребли в воздушно-десантные войска, где я и застал первую чеченскую. Потом вторую. А после всего, что довелось там увидеть, я решил больше не брать оружие в руки.
Но зацепил события две тысяча восьмого года, в Осетии. Пришлось там немного побегать.
Бравада – это совсем не моё, даже второе августа я отмечаю скромно, никаких купаний в фонтанах, пьяных воплей и приставаний к гражданам. Особенно смешно мне, когда парни отслужившие вместо двух, год, высыпают на улицы и, подпив, начинают докапываться до прохожих с вопросами: «А ты служил?»
Как-то раз я поймал двоих за шкварник, тормознувших студентов с хохолками на головах (не разделяю таких причёсок, но и не лезу с расспросами – разные времена, разные моды), а эти полезли внаглую, я перезадал им их же вопрос.
– А вы, ребята, служили?
– Служили! – дерзко ответили они мне. – А че?
– Род войск? Номер части? – с ходу спрашиваю у них.
– ВЧ-3! – буркает один, демонстрируя полное неуважение. – Десантура!
– Что за часть такая? – с недоумением спрашиваю я. Ведь все номера воинских частей пятизначные. А сам наметанным глазом вижу, что у одного из них партаки на пальцах, и понимаю, что это никакая не ВЧ-3, а скорее ИК-3. И десантными войсками там и не пахнет.
Ох они тогда и хапнули со мной и за тельняшки, и за береты, и за то что они просто моральные уроды.
Не люблю выпендрёжников, а еще больше не люблю ряженых. И мошенников. Хотя, сейчас времена такие, что и сидевший может служить и воевать и при этом еще и бизнесменом быть. Суммарно я не против, это выбор каждого, главное, чтобы человек вел себя подобающе на гражданке. Эти же просто купили форму и понтуются на людях, собирая дань с молодёжи, которая теперь совсем из другого теста.
А эти никакого отношения к армии, к десанту, и вообще к службе – не имеют. В общем, отлупил я их слегка, заставил голыми по пояс отжиматься, тельники и береты, конечно, забрал, сказав:
– Еще раз увижу, будем говорить иначе!
Так вот, после срочной службы был я грузчиком, вышибалой. В менты или бандиты не пошёл, не мое это. И те и те мне тогда говорили: «Олег, ты же стрелять умеешь, бегаешь под разряд, бьёшь как конь копытом и борешься, словно медведь, иди!» А я всё отнекивался, да какой из меня мент, да какой из меня бригадный…
С тех пор многое поменялось: все, кто ментами и бандитами в девяностые был, теперь при деньгах, машинах, квартирах. У всех двухэтажные дома, жены, любовницы и прочее. Я же имею лишь два костюма «Адидас»: чёрный и серебристый. Живу на съемной однушке, в холодильнике, как всегда, негусто. Отопления нет, горячая вода через раз. Негусто, но я ни на что не жалуюсь. Жизнь как жизнь. Однако будь у меня еще один шанс, я бы непременно все поменял.
К примеру, в правильный спорт бы с головой ушел, не разбрасывался бы на полулегальные бои в клетке и рано или поздно продвинулся бы по ЗП вверх – у меня ведь перло тогда. Эх, да что там… До того проклятого боя в ресторане «Карфаген», еще до появления всякого ММА в помине, организаторы сварили на заводе большую клетку, оббили ее дерматином и кинули клич. Пять тысяч за выход на ринг, и еще двадцать за победу в каждом из боёв. Ну, я тогда сдуру и вызвался, потому что выбора не было. У матери начались проблемы со здоровьем, требовалась дорогостоящая операция и двойная зарплата за один вечер боёв, вполне бы пригодилась на дорогие медикаменты и врачей.
Верю ли я в карму, или это меня проклял кто-то? Но, наверное, тогда всё и пошло не так, в финале Гран-при из четырёх, последний бой был очень тяжёлый. Работал я против грязно дерущегося спортсмена из средней Азии, моложе и сильнее меня. Бой был на грани добра и зла, с любого турнира этого типа его бы давно дисквалифицировали, но не из клетки, вокруг которой на нас смотрят жрущие и пьющие жизнь большой ложкой обладатели больших денег. И в какой-то момент, когда я пропустил очередной тычок в глаза, прижал оппонента к рабице. Да так плотно, руки заправил подмышки – никуда думаю, ты от меня не денешься, и уже собрал силы, думал бросить на канвас от сетки. Так он берёт и руками скручивает рывком мою шею в сторону – что вообще везде запрещено, в том числе и тут, правила дважды обговаривались еще перед Гран-при.
В глазах у меня тогда потемнело, но дисквалифицировать оппонента не стали, кровавый бой уж очень всем понравился. Всем, кроме меня. А победителю отдали главный приз, бабки и бутылка пятизвёздочного коньяка от спонсора турнира.
А мне – унылые лица врачей скорой помощи и поездка в травматологию. Компрессионный перелом второго и третьего шейного отдела позвоночного столба – так, кажется, звучал мой диагноз. Провалялся я в палате около месяца. И врачи мне твердили, что больше тебе в спорт нельзя, любая нагрузка на шею может вызвать смешение-защемление и даже разрыв.
И после личного спорта у меня больше не было, с единоборствами я тогда завязал. Зато худо-бедно в вузе доучился.
Но ни в одно ДЮСШ меня так и не взяли, мол, нет подтверждённого разряда ни по одному виду, хотя, я думаю, просто место для своих берегли. А вот в лицей не отказал, и теперь я там и физрук, и вечерний тренер по единоборствам, даю детям борьбу и удары, как уж умею, даже среди моих воспитанников есть призёры и чемпионы Томской области, что уже неплохо.
Снег под моими ногами хрустел, и я шёл вниз, по тропинке вдоль дороги.
Подведение итогов? Да всё здорово же!
Вот только артроз на начальной стадии в коленях, да голова шумит на погоду, из имущества – небольшой домик за городом, достался от мамы. Правда, удобства на улице и отопление печное, ездить оттуда до работы каждый день – далеко, а если продать, то на вырученные деньги в черте города ничего путного не купишь, поэтому и снимаю тут квартирку. Огород там есть, где я ничего не сажаю, зато беседка под шашлыки и баня. Такой вот чемодан без ручки, продавать невыгодно, жить невыгодно, ездить в город даже на машине, которой тоже нет – и здесь невыгодно. Да и зачем машина? В городе я везде пешком могу добраться, в крайнем случае, на такси, ну и маршрутки ходят.
Семья? Была да сплыла. Бывшая во мне ошиблась сильно, как она говорит, слепая была, что ли, однако честные двадцать пять процентов алиментов получает от школы, ну и я на праздники к дочери заглядываю, она у меня взрослая почти. Тринадцать лет, возраст такой, что ей конверт с деньгами от отца интереснее, чем он сам. Да и дядя Слава, заменивший меня, для нее во всём лучше.
Дядя Слава никогда не дрался в клетке, зато у него есть большая машина и, походу, печатный денежный станок. Да и с ростом технологий, личные встречи как-то дочери стали не нужны, ну понятное дело – влияние матери. Записал на день рождения голосовое сообщение в соцсети, отослал денег, и ладно.
Работа физрука и тренера, в целом, мне нравилась. Особенно с тех пор, как ко мне в секцию народ повалил после того, как я пятерых алконавтов заставил бежать от охраняемого мной магазинчика приставными шпагатами, даже не запыхавшись. Еще бы, опыт-то не пропьёшь.
Этим зимним утром, как всегда, вокруг всё было заставлено машинами, тут горка вниз и даже есть пара лежачих полицейских, но их уже снежком замело и успело накатать. Справа школа, слева высотки. Молодые мамочки везут своих деток в садик.
Зайдя в лицей, я попал в теплый и светлый холл и пропустил вперед детей через электронный турникет со скучающим возле него молодым охранником.
– Олег Федорыч! – поприветствовал меня кивком парень на турникете, одетый в черную форму с металлоискателем на бедре.
– Привет, Антон, – кивнул я, не подавая руки, так как нас разделяет сплошной пестрый поток детей.
Я занял свою очередь среди спящих на ходу деток и, медленно переминаясь с ноги на ногу, добрался до охранника. Подав ему руку, я, улыбнувшись, произнёс:
– Ещё один день?
На что получил второй кивок.
Взяв ключи от спортзала, расписавшись за них в журнале, я проследовал в учительскую, откуда добыл ещё один журнал пятого «Б». Именно с них и должна была начинаться моя сегодняшняя работа – не спеша, с журналом под мышкой, я направился к спортивному залу.
Вообще, у физрука куча всяких бумажных заморочек, хорошо хоть проверять тетради не надо. С введением электронных дневников, конечно, бумажек стало меньше, но всё ещё хватало для того, чтобы отвлекать учителя от основного его ремесла – обучения молодняка.
Спортивный зал был обычным – большое светлое помещение с огромными окнами, двумя баскетбольными кольцами и нарисованными на стене воротами для футбола. На полу разметка под три вида спорта: футбол, баскетбол и волейбол. На левой стене волейбольная сетка, которую вполне можно закрепить и на другой стороне. По краям зала деревянные длинные лавочки, а в углу стопка татами «ласточкин хвост». Подарок от спонсоров, для моей секции сразу по всем видам ударно-борцовского вида спорта.
Бывало, раздастся звонок на телефон, а там мамочка хочет отдать ребёнка на бокс, я, конечно же, соглашаюсь и зову к себе. Несмотря на то, что у меня совсем не бокс. Другая хочет отдать на вольную борьбу, и снова я приглашаю к себе в зал. Ну не разбираются мамочки в мужских видах спорта. Начнёшь душнить, рассказывать, что у тебя не бокс и не вольная, уйдёшь в подробности, которые мамам и детям не нужны. Для родителя же что главное? Чтоб дитя не шаталась по улицам, не искало приключений на пятую точку. Лучше пусть выплёскивает энергию в зале, а спортивные результаты – дело десятое, если не тридцатое.
Внутри зала располагалась небольшая тренерская – это как отдельная учительская для физруков. Быстро проникнув туда, я первым делом заглянул внутрь чайника. И убедившись, что вода там есть, я нажал на кнопку. День начнётся с чая. С шу-пуэра, если быть точным, он даже не пробуждает – он воскрешает.
Свисток и секундомер на грудь, зимнюю обувь на полочку, откуда вместо неё взят и надет старенький, беленький Асикс, пока всё это делаю, чай в заварнике уже почернел и готов к употреблению. Отхлебнув из кружки, я вышел навстречу весёлому топоту и приближающемуся гаму.
– Олег Фёдорыч, можно мячики взять? – прозвучал первый вопрос от подбежавшей ко мне троицы.
Игорь Шведчиков, Сергей Чуриков и Женя Никифоров, кажется. Эта троица всегда была активней остальных.
– Валяйте, – кивнул я, отходя в сторону, тем самым запуская их в тренерскую к корзине с мечами.
Имена самых активных запоминаются всегда быстрее всех остальных, спустя годы работы, я знаю тут всех и каждого. Пусть детей и очень много, есть один педагогический метод запоминания. Каждый раз строишь класс и по журналу проговариваешь имя и фамилию каждого шалопая перед каждым занятием, и постоянно поднимаешь взгляд на строй. А они в ответ, услышав своё имя, говорят: «Я».
В начале, конечно, идёт притирка, дети испытывают тебя на прочность, а ты их на увлекаемость и восприимчивость. Но потом, спустя пару месяцев они всё равно приходят к единому порядку, к ответу «Я» вместо «тута» и «здеся», и перестают путать команды «на первый-второй» с «по порядку номеров».
Я смотрел, как троица закидывает по очереди три мяча в корзину, как другие дети наполняют зал, кто-то играет в догонялки, кто-то просто садится на лавочку, иногда пытаются лесть на канаты. Я разрешаю только в моём присутствии и при подложенном мате.
Дети всё превращают в игру, но отвернёшься, и вот уже один лезет под потолок, а другой этот самый канат пытается раздёргивать снизу, или ещё хуже раскручивать по широкому кругу. И вот такого допускать нельзя точно, упадёт даже на маты, не соберёт костей, а у детишек кости хрупкие, это не моя вечерняя группа бойцов смешанного стиля. Те могут и без ковра на дереве пола кувыркаться и с хваткой у них всё хорошо. А просто школьники – классные, все, каждый по-своему и спорт им до лампочки.
В школе меня зовут «чайный мастер», потому что я за день могу выпить три чайника пуэра, это неспроста, другие учителя курят тайком от школьников в специальных комнатах, туалетах для учителей, а я не курю, но зато пью чай. На самом деле физкультура и зачёты – это хорошо, но настоящая моя любовь – это вечерняя группа.
Там в опустевшем школьном зале расстилается красно-синее татами, а вместо школьников-шалопаев приходят те, кто точно знает, зачем им нужен спорт. У таких глаза сверкают по-другому, такие крепче всех остальных.
Что я им преподаю? Да смешанные боевые единоборства ММА, учу бить, бороться, разбавляя тренировки психологией в духе старого доброго не применять силу во зло.
Но всё хорошее когда-нибудь заканчивается, и моя полуторачасовая тренировка тоже, и вот я уже иду обратно домой при весьма остывшей к вечеру температуре воздуха. И снова думаю об итогах…
Ничего не предвещало беды.
Вдруг сверху на дорогу, у самого начала нисходящей лестницы, поворачивает маршрутка номер двенадцать.
Впереди, гуляющая с дитём мамочка, явно заговорившись по телефону, на мгновение приспускает верёвку санок, и ребёнок, сидящий на них как на мотоцикле, с радостью едет вниз. К регулируемому двуполостному перекрёстку, где совсем нет людей и машин в этот час, кроме быстро спускающейся по обледенелой колее маршрутки.
Заметил ли водитель санки или нет, я так и не понял, быть может, тоже болтал по телефону – будь прокляты эти модные гаджеты. Санки с малышом уже летят на проезжую часть, а следом за ними бежит, спотыкаясь на гололёде, мамашка скользящего к гибели чада.
И я «взрываюсь» толчком правой ноги от полузаснеженной ступеньки, чтобы вскочить на полосу для колясок, в это время года чистую ледяную горку, и бегу наперерез.
Водитель маршрутки, наконец, замечает опасность и зажимает тормоза, но тяжёлый транспорт неповоротливо скользит по дороге, словно и не чувствует сцепления. Водила поворачивает руль вправо, чтобы уйти в сугроб, однако утренняя колея, будто лыжня, несёт машину вниз.
Но я быстрее, я всегда был быстрее. Перелетаю через ограждения дороги, замечаю, что санки притормозили на посыпанном песком перекрёстке…
– Суки, перекрёсток-то вы посыпали, а колею забыли!
Столкновение уже неизбежно, но я должен успеть! Обязан просто, иначе ребенка размажет по дороге!
Словно вратарь, прыгаю, скользя по льду, сильным толчком обеих рук отпихиваю сани подальше, где маршрутка их точно не достанет.
Совершенно не думая о себе в этот момент, я отчетливо слышу хруст своей шеи… костей, какую-то тяжесть. Боли почти нет, темнота приходит внезапно, забирая у меня из виду яркий, лучащийся в вечерних фонарях снег.
Тьфу ты, подвёл, блин, итоги…
Глава 2. Поезд домой
Сквозь мучительно сонную пелену, я вдруг различил негромкий, отчетливый звук.
Тук-тук, тук-тук… Поезд, что ли?
Вдалеке раздался протяжный гудок, вместе с этим послышался невнятный гул, топот обуви, шорох.
Прислушался – ну точно, неподалеку звякает ложка, активно что-то размешивая в стакане, где-то справа чьи-то голоса, смех детей. Звук игры на баяне. А совсем недалеко громко закудахтала потревоженная курица.
Что?! Какая, к черту, курица?!
– Эй, Медведев! Медведев, ты живой, а? – совсем рядом со мной раздался взволнованный голос.
– Пацаны, да он похоже того… помер! – второй голос, но уже чуть поодаль. – Лежит, не шевелится даже!
– Ай, Снегирев, отвали! – раздраженно произнес третий голос. – Живой он, пульс прощупывается…
– Сбегайте к проводнице, спросите нашатырь. У нее в аптечке должен быть!
Снова раздался чей-то удаляющийся топот. Мерный стук не прекращался.
– Не, вы видели, как он грохнулся с верхней полки, а?! Да после такого удара шею можно свернуть и все ребра переломать!
– Да не, он вчера на ковре так летал, что уже привычный!
– Медведев! Саня, эй… – ощутил, что меня тронули за плечо. Но я же не Медведев!
Внезапно почувствовал тупую, ноющую боль в голове. Меня резко затошнило. Во всем теле ощущалась какая-то слабость, а в районе спины и ног стало как-то совсем неудобно. Что-то мешало. Отдельные части тела включались, как будто бы по команде. Что за ерунда?
Мозг работал как-то вяло, неохотно. Со скрипом. Реальность как-то не сочеталась с последними событиями… совсем не сочеталась.
Сначала я вообще ничего не понял – какой, к черту, поезд?! Какие еще куры? Какой баян? Меня же машина сбила, когда я ребенка спасал, что на санках вылетел на дорогу и едва не погиб. Не погиб же, да?
Я потихонечку открыл глаза, впуская в наполненное мутной болью сознание, мерцающее пространство плацкартного вагона. Поморгал пару раз. А еще я увидел перед собой взволнованные лица.
– О, живой! – обрадовался ближайший ко мне парень, с широким, как блин, лицом и растрепанными рыжими волосами. – Саня, ты как?!
– Нормально… – сделав усилие, ответил я. Сразу же ужаснулся тому факту, что вообще не узнал собственного голоса. Он и близко не был похож на мой настоящий голос, к которому я привык за многие годы.
Очень резкий контраст, который понять с ходу просто невозможно.
– Давай, поднимайся! Ничего не сломал? – теперь я увидел второго. Этот был коротко стриженный. – Болит что-нибудь?
– Голова гудит, кружится. Мутит.
– Пацаны, давайте поможем!
Меня посадили на полку. И я окончательно убедился, что нахожусь в движущемся поезде. А точнее, в плацкарте.
Вагон мерно покачивался из стороны в сторону. И это окончательно сбило меня с толку: как я оказался в поезде?
Ладно бы только это, но следом за звуками неожиданно включилось и обоняние – запахи навалились целым букетом. Отчетливо различался запах беляшей с мясом и луком, грязных, носимых минимум неделю носков, еще пота и вяленой рыбы. Ох черт, ну и шлейф…
Сделав над собой усилие, я посмотрел на собственные ноги и маленько обалдел. На мне были поношенные серые кеды и мятые спортивные штаны, с двойной белой полосой на боках. Выше – клетчатая светлая рубаха с оранжево-желтыми пятнами неопределенного характера на груди. Помидор, что ли?
Я зажмурился и, открыв глаза, вновь убедился, что поезд никуда не делся. Точно так же никуда не делись и трое парней, одетых, словно по моде начала девяностых годов, а то и раньше. Перевел взгляд на окно и застыл в ступоре – там, постоянно смазываясь от скорости, бежала непрерывная череда зеленой травы и деревьев, а также медленно поднимающееся над их кронами солнце и голубое небо.
Что за дичь? Зима же, ну? Снег, снежная горка, несущиеся санки, гололед…
Почему за окном всё зелёное?
– А где я? – негромко произнес я. Оказалось, что получилось вслух.
– Саня, ты чего? Не пугай так!
– Я Саня? – повернул к Рыжему голову, удивленно спросил я.
– Да он, наверное, головой ударился, вот память и отшибло! А что, я про такое в журнале читал! Да и отец водителем скорой помощи работает, такие, бывает, истории рассказывает! – добавил кто-то слева, кого я не видел, концентрироваться на лицах было очень тяжело.
– Снегирев, варежку прикрой! – скривился, словно от зубной боли Рыжий. – Голова уже от тебя болит! Парни, дайте человеку в себя прийти, а то столпились, дышать нечем.
Резко посветлело. Те, что стояли в проходе, резко разбежались в обе стороны прохода, видимо, по своим полкам.
– Чем воняет?! Пушкин, носки когда стирал последний раз? Фу! – сморщился еще один, лица которого я не разглядел.
– А что я им сделаю?
– Как минимум постирать, да?! – разозлился кто-то. – Вонища стоит на весь вагон!
– Чего там у вас? – послышался строгий голос из прохода. – А?
– Фёдор Кузьмич, все нормально! – мигом отозвался Рыжий.
– Смотрите у меня там!
Я не обратил на эти слова никакого внимания, даже не задумался над смыслом сказанного. Голова буквально трещала.
– Снегирь! Что там твой батя говорил про такие случаи? – бросил Рыжий уходящему короткостриженому парню.
– Чай ему нужен тёплый, с сахаром! – отмахнулся тот и скрылся за перегородкой. – У проводницы есть!
Я внимательно посмотрел на собеседника, что сидел напротив и таращился на меня со смесью удивления и интереса. Будто ждал от меня какого-то скрытого подвоха.
– Друг, а где это мы? – еще раз спросил я.
– В поезде, Сань. Ты чего? – улыбнулся рыжий, с одной стороны, ситуация его забавляла, а с другой – чувствовалось сопереживание.
– Ничего не помню. Голова гудит. Слушай… – я помедлил, пытаясь вспомнить его имя. Тщетно.
– Генка! – тот быстро догадался, что от него требуется. Затем хмыкнув, он добавил нараспев слова детской песни: – Я Гена, первый, рыжий крокодил.
На моём лице выступила рассеянная улыбка, правда, от давящей мигрени пришлось закрыть глаза.
– О! Улыбаешься, значит, все нормально. Да-а-а, Саня, вчера тебя знатно втыкали, да и сегодня успел полетать. Пока ты отлеживался, от тренера влетело всей команде. Наш вчерашний разговор ты помнишь? – прищурившись, поинтересовался Генка.
– Э-э… так, давай заново, а? – выдохнул я.
– Тренер сказал, что выгонит тебя, если так будешь тренироваться! А ты его послал куда подальше, сказав, что не знаешь, зачем тренируешься! – на одном дыхании произнёс Гена и улыбнулся.
– А потом? – не понял я.
– А потом он сказал, что до приезда в Воронеж с нами говорить вообще не будет! – в тон мне ответил Гена. – Ты бы это извинился, что ли, Кузьмич же в нас вкладывается. Вон на открытые ковры возит даже!
Положив голову в ладони, опираясь локтями в бёдра, я судорожно выдохнул. Да что происходит?
– Да ты не бойся, правильно всё скажешь, не выгонит, Если что, за тебя шефство возьму. Только тренироваться надо не два раза в неделю, а каждый день.
– Я свое уже оттренировал в девяносто пятом… – пробормотал я, посмотрев в окно. А сам подумал: блин, как это странно все.
– Ха! – расхохотался Генка. – Ну ты даёшь! Сейчас восемьдесят третий, фантазер! Пока с полки падал, в будущее слетал?
– Что? – не понял я.
В голове все вверх дном перемешалось.
– Саня, хорош уже! Ты только никому не говори, а то кликуху дадут: Алиса Селезнева или Мелафон! Не знаю, что хуже.
– Восемьдесят третий? – нахмурился я, вспомнив первое, что пришло в голову. – Год до смерти Андропова?
– Тихо ты! – шикнул на меня Гена, испуганно выглянув в проход. – Думай, что говоришь!
– А, что? – непонимающе спросил я.
Гена заговорщицки осмотрелся.
– Ты же знаешь, что советские агрономы вывели новый вид яблок «Андроповка», в отличие от старого сорта «Брежневка», он вяжет не только рот, но и руки?
Намек был более чем очевиден.
– Сейчас восемьдесят третий год? И мы едем в Воронеж? – как-то неуверенно произнес я. – А откуда?
– Из Тамбова, конечно! – криво усмехнулся Гена. – А так все верно, восемьдесят третий год. Второе июня. Четверг.
– Бред какой-то! – помотал я головой, чем вызвал снова приступ боли. – Ничего себе меня глючит!
– Ну, Миелофон, рассказывай как там в девяносто пятом? – вдруг произнес Гена, по-своему расценив мои слова.
Подняв голову, я сурово посмотрел в его голубые глаза.
– Еще раз так меня назовешь, я тебе леща пробью! – резко выдохнул я.
– Какого еще леща? Я же по-дружески, беседу поддержать! И ты у меня на ковре и балла забрать не можешь, если что, – ответил Геннадий.
– Вот я по-дружески и пробью.
Не знаю, зачем я раздражаюсь. Радиопозывной Миелофон был бы для моей службы в девяностых просто подарком, встречались кликухи и радиопозывные и похуже. Другое дело, что солдат с плохими кликухами часто к радиосвязи не допускали.
– Ладно, извини. Я понимаю, головой ударился. Ты это, давай уже приходи в себя. Хватит чудить.
– Проехали, – выдохнул я. – Странно просто всё это.
– Что странно?
– Да все это! – я произнес первое, что пришло в голову. – Хотя бы то, что люди без телефонов вокруг…
– Чего? А смысл? Провода за поездом сильно не потянешь, быстрый он! – продолжил улыбаться Гена.
– Я толком не знаю, чего хочу. Снегирёв, кажется, про чай что-то говорил. Сколько сейчас стоит чай?
– Четыре копейки!
– С ума сойти! – выдохнул я, после чего решил проверить свои карманы. Вытащил содержимое наружу.
Там оказался мятый коробок спичек, с изображением на нём красного цветка, растущего на красном глобусе планеты с того самого места глобуса, где был СССР. На коробке надписи даты «1917-1982», и слово октябрь, перечёркивающее низ коробка поперёк. Остатки сигарет, точнее, их штучная россыпь: табак вперемешку с переломанной бумагой. Были тут и деньги: мятая синяя пятирублёвая бумажка с Кремлём, еще жёлто-коричневый рубль, на обоих бумажках рамочка с текстом, на разных языках, входящих в состав республик Советского Союза. Мелочь расположилась в другой ладони, в виде трёх монет, номиналом по двадцать, десять и три копейки.
– Да ты богат несметно! – усмехнулся Гена, видя, как я перебираю в руках купюры, разглядывая водяные знаки, видимые лишь на просвет. Те самые, что в виде звёздочек.
– Пойду чая куплю. Тебе что-нибудь взять?
– О! Откуда такая щедрость, Сань? – спросил Гена, но тут же решил, что надо соглашаться, и добавил: – Пирожка бы яйцом и картошкой бы. Принесешь?
– С одним условием, ты мне без шуток и удивлений разъяснительную работу проведёшь, если у меня вопросы возникнут, – кивнул я.
– Да легко!
Я встал и меня сразу же качнуло в сторону, зацепившись за верхнюю полку, я удержал равновесие и направился в конец вагона, где по моему мнению должен был находиться проводник. Деньги и спички отправились в правый карман, а мусор в левый – выброшу по пути, если урна подвернется.
– Смотри, как пьяного штормит? А еще, что спортсмены, говорят. Куда ты поперся, ты ж на ногах не стоишь?
Я обернулся.
На боковушках, правее от моего полукупе сидело два коротко стриженных парня в советской военной форме. Судя по лычкам, сержант и младший сержант. На погонах также виднелись буквы ПВ, а на петлицах звёздочка в обрамлении золотого венка. На ногах у них начищенные дочерна кирзовые сапоги.
«Дембеля?..» – мелькнуло у меня в голове.
Я скользнул взглядом по их столику, на котором расположилась пара пустых стаканов в железных подстаканниках.
– Раз говорим, что не пьём, значит, не пьём. А чая я себе хоть ползком возьму! – отозвался я.
– Раз туда идёшь и нам не забудь обновить! – сержант кивнул на стоящую на их столике тару.
– Ага, уже бегу. Сам себе обновишь! – холодно ответил я и, развернувшись, пошёл дальше.
– Ты чего так разговариваешь, а?! Ну-ка стоять! – повысил голос возмущенный сержант.
Если бы я бил каждого неугодно мне дурака на своём пути, то давно бы уже сидел по интересным статьям, а потому не обратил внимания на его вопли.
– Стоять! – снова прокричали мне в спину, на этот раз сильно ближе. Через пару секунд тяжёлая ладонь упала мне на плечо, резко развернув меня.
– Ты знаешь, что в армии с такими делают? – с гонором сообщили мне прямо в лицо. Терпеть не могу такого отношения!
– Смотри, если ты решил перед тем как домой приехать в больницу заглянуть, то ты всё правильно делаешь! – терпеливо начал я, глядя на него с видимой усталостью. – И мне по фигу, сколько ты отслужил, могу и морду набить. Хочешь проверить?
