Czytaj książkę: «Презумпция виновности. Часть 2. Свой среди чужих, чужой среди своих. Россия. Наши дни III»

Данная книга является художественным произведением, не пропагандирует и не призывает к употреблению наркотиков, алкоголя и сигарет. Книга содержит изобразительные описания противоправных действий, но они необходимы для реализации художественного творческого замысла, не являются призывом к совершению запрещенных действий. Автор осуждает употребление наркотиков, алкоголя и сигарет. Пожалуйста, обратитесь к врачу для получения помощи и борьбы с зависимостью.

Да, я чужой среди своих,

При этом – свой среди чужих,

Но есть надежда на свой путь

И что любовь не даст свернуть!

Дорог как много на земле,

Ты понимаешь лишь в тюрьме,

Но освещать нелегкий путь

Не будет просто кто-нибудь.

Прошу, услышьте крик зэка́!

От вас поддержка лишь нужна,

Не отвернитесь от людей,

Прошедших ужас лагерей!

Начать с нуля не просто так,

Коль в жизни прошлой был бардак.

Но если трепет есть в груди,

То сделай шаг – вперед иди!

ЧАСТЬ 2. СВОЙ СРЕДИ ЧУЖИХ, ЧУЖОЙ СРЕДИ СВОИХ

Глава 1. Не верь, не бойся, не проси

Вернувшись с вахты в карантинное отделение, бывшие новички свернули свои матрасы с постельным бельем в привычные скрутки, взяли сумки с вещами и направились по местам распределения. Восьмой барак стоял торцом напротив карантина, поэтому Грише, Гагарину и Васе далеко идти не пришлось. Их сопровождал уже знакомый дневальный Матрешка, который пришел их забирать. Попасть на территорию отряда было можно только через шлюзовую систему калиток в сплошном высоком металлическом заборе, за которым располагался участок в десять соток. Справа от входа находилось двухэтажное здание барака. Там на первом этаже располагались клуб и библиотека колонии, на втором жили отбывающие наказание. Слева – футбольная площадка с двумя хоккейными воротами, в дальнем левом углу – деревянная восьмиугольная беседка с невысокой металлической крышей. В беседке посередине стоял стол, а вдоль стенок – лавки. Возле дальнего забора росли высокие березы, создавая шикарную тень в летние дни, где с удовольствием скрывались от жары обитатели барака. Там, сидя на лавочках, можно было покурить, почитать книгу или просто посидеть с закрытыми глазами. Рядом со входом в здание росла развесистая и очень плодовитая дикая яблоня. Своими ветками и листвой она частично закрывала окна второго этажа.

Поднявшись наверх по удобной широкой лестнице, Матрешка повернул направо в спальное помещение и попросил всех оставить свои скрутки и сумки при входе, достать тапочки и пройти за ним. Они вернулись обратно на лестницу, где на небольшой площадке, расположенной чуть выше уровня лестничной клетки, была оборудована комната со стеллажами для уличной обуви.

– Вот тут вы будете переодеваться каждый раз, когда захотите войти или выйти из барака, – поучительно произнес Сергей. – Вход в «жилку» в обуви запрещен – так же, как и выход на улицу в тапках. Понятно?

– Да, – ответили новички.

– А теперь пойдемте к завхозу. Он введет вас в курс дел, объяснит правила общежития, права и обязанности, местные порядки и прочую туфту.

Они снова вошли с лестницы в широкий коридор и на этот раз повернули налево. В конце по правой стороне была каптерка, где хранились сумки жильцов. Там же за маленьким столом прямо у окна лицом ко входу сидел Евгений – завхоз восьмого отряда.

Это был высокий мужик возрастом под полтинник с довольно длинными по местным меркам темными с густой проседью волосами и относительно крупным носом. Сразу было видно, что он человек осторожный и несмелый. Говорить Женя Соболев старался негромко, но очень четко, что выдавало в нем бывшего руководителя высшего звена коммерческой структуры. Он, как и многие в бараке, сидел за мошенничество в особо крупном размере и, находясь на такой должности, естественно, стучал в оперчасть на всех своих подопечных. А главное, он персонально приглядывал за узником №1 ИК-3 Сергеем Пудальцовым. Все это было ему очень не по душе, но его большой срок – семь лет – не оставлял других вариантов для досрочного освобождения: только добровольное сотрудничество с администрацией и выполнение всех ее указаний. Новенькие интересовали его только как источник финансирования предстоящих ремонтов, которые он лично пообещал Шеину сделать во время борьбы за свою должность. Теперь, подсчитав расходы на стройматериалы, Женя сильно погрустнел, осознав, что без дополнительных вливаний сам он эту стройку не потянет.

Гагарина уже взял в оборот завхоз клуба и сразу забрал к себе. Василий был непонятной для Жени фигурой, а вот на Гришу он возлагал огромные надежды, особенно после дошедших до него слухов о том, как легко тот согласился в бане на оплату новой формы, а также после информации от Дубровского о вхождении в пул акционеров по приобретению богатой передачки. Именно поэтому он решил разместить его в спальном помещении поближе к себе, чтобы получше присмотреться, а после рекогносцировки выйти на разговор и сделать выгодное для обеих сторон предложение.

– Добрый день, господа! – поприветствовал Соболев вошедших в его офис новичков. – Мы с вами уже знакомы – виделись не раз на карантине, но я еще раз представлюсь. Меня зовут Евгений Александрович Соболев, я завхоз восьмого отряда и отвечаю здесь за порядок, дисциплину и чистоту. Мне приказывает начальник отряда, ему дает распоряжения на вахте его руководство, а я, соответственно, доношу решения и приказы до вас. Поэтому к моим просьбам и личным поручениям надо относиться как к приказам администрации. Если в армии служили, то знаете, что это такое, если нет, быстро научитесь. Необучаемые у нас долго не задерживаются! Быстренько через кичу¹ переводятся в другие отряды. Так, теперь про внутренний распорядок дня: в шесть утра подъем, до половины седьмого надо уже быть в столовой. В столовую ходим строем. Тому, кто не пошел в столовую без уважительной причины, – взыскание. После завтрака возвращаемся в барак и проводим влажную уборку помещения. Дежурные подметают и моют полы во всем бараке. Если у кого есть возможность ежемесячно давать на нужды барака два блока сигарет или хотя бы один, пачку чая, сто граммов кофе и полкило конфет, то такие освобождаются от работ по бараку. В восемь часов те, кто трудятся на промке, уходят на работу и возвращаются после семи вечера. Первая проверка около десяти часов утра, вторая – ближе к пяти вечера. Обед с двенадцати до часу, ужин – с шести до семи. Также идем строем туда и обратно. Отбой в 22:00. Кого после отбоя поймают вне койки, тому взыскание. Личные вещи, кроме предметов гигиены, хранить исключительно в баулах, баулы – в каптерке. У кого увижу баул под кроватью, заберу и отнесу на вахту, будете потом сами его оттуда забирать. Запись на длительные свидания только через меня. Звонки домой только со стационарного телефона, который висит на стене напротив. Чтобы по нему звонить, надо в магазине рядом с вахтой приобрести карточку «Зона-телеком» и пополнять ее регулярно. Хочу сразу предупредить, чтобы потом не говорили, что никто вам не рассказывал: все разговоры по телефону прослушиваются администрацией колонии, поэтому лишнего не болтать, с родственниками жизнь отряда не обсуждать, про наличие запретов в бараке не упоминать. Теперь по поводу Пудальцова! Ему пока связь с внешним миром не разрешена, поэтому свою карту ему не давать; если вдруг попросит кому-нибудь позвонить или передать информацию в письме, сразу ко мне. Вопросы есть?

Обалдевшие от обилия информации новички молчали и только переминались с ноги на ногу.

– Вопросов пока, видимо, нет, – заключил Женя. – Пойдемте, я вам территорию покажу и расскажу, что делать можно, а что ни при каких обстоятельствах нельзя, – сказал он и вышел вместе со всеми в коридор. – Это кормокухня, – заходя в помещение напротив каптерки, начал экскурсию завхоз.

Кухня была квадратной, довольно просторной и очень светлой. Два больших окна с недавно вымытыми стеклами выходили во внутренний двор отряда и открывали замечательный обзор практически на весь лагерь. На правой и на левой стенах висели полки с посудой, при входе справа стояли два холодильника: один высокий – больше двух метров, второй маленький, размером с половину первого. Оба рефрижератора были однокамерными с небольшими морозилками внутри. Два деревянных стола с лавками стояли торцом ко входу у окон, а третий – перпендикулярно им в правом ближнем углу. За дверью с левой стороны располагались две розетки, под которыми висела полка. На ней стоял электрический чайник.

– Продукты надо класть в персональный пакет и подписывать своей фамилией, – пояснил Евгений, открыв один из холодильников и продемонстрировав, как надо правильно поступать. – Кто будет воровать из чужих пакетов или баулов продукты, тот будет объявлен крысой со всеми вытекающими последствиями.

– Это какими? – спросил любопытный Гриша.

– Нет, конечно, рукоприкладство у нас запрещено. Но мы таких обычно передаем на черную сторону, и они с ними сами разбираются, – объяснил Соболев. – Пойдемте дальше.

Рядом со входом на кормокухню на стене висел тот самый телефон – обычный кнопочный аппарат черного цвета, какие были в квартирах в восьмидесятые годы прошлого века. Рядом с каптеркой располагалась сушилка – так Евгений назвал комнату с большой батареей и множеством крючков для одежды на стенах. Далее по коридору, справа по ходу, располагалась большая комната – не менее сорока квадратных метров; ее завхоз назвал пэвээркой. В комнате было четыре окна, множество стендов, содержащих информацию о правилах внутреннего распорядка и статьях Уголовно-исполнительного кодекса, шесть рядов металлических лавок с проходом посередине. Главным достоинством этого помещения был большой плоский телевизор, висящий на стене.

– Телевизор работает с 19:00 до 21:30, – уточнил Евгений. – Показывает один канал – тот, который включают на вахте. Но картинка отличная – не то, что была у вас на карантине. А вот эта лавочка, – Женя указал на первую слева скамейку, – для обиженных. Не дай вам Бог на нее присесть – сразу зашкваритесь!

Напротив пэвээрки был сантехнический блок, состоящий из двух комнат: первая была для умывания и принятия душа, вторая – туалетная. Семь новеньких раковин с сияющими чистотой зеркалами над ними располагались вдоль длинной стены напротив входа. В левом ближнем углу стояла огороженная стеной в высоту человеческого роста и шириной в один кирпич душевая комната на одного купающегося. Пол был покрыт хорошей новой, современной плиткой, а стены – пластиковой евровагонкой. В туалетной комнате и пол, и стены были в плитке; три недавно установленных унитаза были отделены друг от друга зелеными перегородками из толстого металла, а двери в эти кабинки не имели ручек и закрывающих изнутри щеколд. Одна туалетная кабинка стояла отдельно по правой дальней стене и предназначалась для обиженных. Для них же напротив туалетов для мужиков установили умывальник, и только у него они имели право принимать водные процедуры. Между душевой и входом стояла высокая тумбочка, на которой стоял электрический чайник и какие-то коробочки, рядом был испачканный краской стул. Евгений пояснил, что это место приема пищи для обиженных, так как на кормокухню им вход запрещен.

– Да, кстати, в столовой есть тоже несколько столов для обиженных. Вам их покажут. За них тоже садиться не надо! – особенно подчеркнул Соболев. – Да, и мыть туалеты и ванную комнату должны только обиженные! А вот жилку и остальные комнаты – только мужики.

Дальше они прошли в спальное помещение – огромную комнату не менее ста квадратных метров. Семь больших окон по правой от входа стене и два окна на противоположной пропускали достаточно много дневного света. Еще была балконная дверь, за которой находился пожарный выход с металлической лестницей. Деревянный пол из толстой доски, выкрашенной в темно-коричневый цвет; ровные зеленоватые стены и чистый белый потолок с рядом ламп дневного света придавали интерьеру необходимого объема и свежести. Двухэтажные шконки стояли в четыре линии перпендикулярно входу, по одному ряду на правой и на левой стенах и сдвоенным рядом посередине. Аккуратно заправленные в белоснежные наволочки подушки как будто сияли, отражая солнечные лучи, проникавшие из чисто вымытых окон. Рядом с каждой кроватью находилась тумбочка, которую делили пополам жители первого и второго ярусов. На спинках каждой шконки в ногах висела карточка хозяина спального места с полной информацией о нем: ФИО, год рождения, статья, начало и конец срока отбывания наказания.

– Посмотрите налево! – скомандовал завхоз. – Видите эти шесть шконок в углу? Это места для обиженных. Присаживаться на них нельзя! Да и подходить туда не стоит!

Эти кровати действительно выглядели грязными и какими-то неухоженными, заметно выделяясь в общей чистоте барака.

Женя подвел новичков к их скруткам и подозвал к себе Матрешку.

– Сережа, давай разместим ребят сейчас. Григорию дай шконку над Леонидычем, а остальным – на твое усмотрение.

Дневальный быстренько сориентировался, указал Васе и Гагарину свободные места на пальмах у входа, а Гришу лично проводил к дальней стене, где в среднем правом ряду виднелся пружинный матрас на втором уровне. Туда Тополев и положил свою скрутку и бережно расправил ее. Еще несколько привычных манипуляций, и его спальное место стало походить на все остальные.

– Добро пожаловать в восьмой отряд! – вдруг прямо за спиной прозвучал незнакомый голос. Гриша обернулся. Перед ним стоял высокий пожилой седовласый мужчина; выправка выдавала в нем бывшего военного. – Меня зовут Алексей Леонидович Герасимов. Я ваш сосед снизу.

– Григорий, ваш сосед сверху, – отрекомендовал себя Тополев. – Очень приятно!

– Будем знакомы, Гриша! Берите ложку и стакан, скоро на обед позовут.

В каптерке громко зазвонил телефон, и дневальный проорал на весь барак: «Обедать!» Два десятка человек спустились по лестнице, и, построившись Матрешкой в три шеренги, колонна двинулась в столовую. Перед входом в пищеблок стоял дежурный по колонии и наблюдал за дисциплиной на вверенном ему объекте.

– Восьмой отряд для принятия пищи прибыл! – отчитался перед ним Матрешка, подойдя поближе.

Офицер окинул группу заключенных абсолютно безразличным взглядом и скомандовал:

– По одному, начиная слева, заходи!

Ручеек из зэков потек внутрь.

Вроде бы неказистое снаружи зданьице оказалось очень просторным внутри. Высокие потолки, светлая плитка на полу и стенах придавали помещению видимость объема и величественной важности. Множество длинных столов с лавками по обе стороны на десять человек каждый могли уместить в одночасье человек триста, не меньше. В лагере на данный момент находилось около полутора тысяч заключенных, поэтому прием пищи в столовой проходил как минимум в четыре приема.

Сперва с промки, через отдельный вход, около полудня приходили работяги. Как только они заканчивали прием пищи, дежурный по столовой звонил на вахту и сообщал, что можно вызывать следующую партию. Первыми после тружеников заходили оставшиеся на красной стороне, после них – мужики из рабочих отрядов с черной, и последними шла блатота чернявая. Это было сделано, во-первых, чтобы разделить потоки и исключить давку, а во-вторых (и в главных) – чтобы не давать пересекаться красным и черным, дабы не случилось чего-то страшного и противозаконного.

Леонидыч пригласил Гришу, Гагарина и Васю присесть рядом с ним и Пудальцовым за стол, на котором уже стояли две кастрюли с первым и вторым, чайник компота и порезанная, но не разломанная буханка серого хлеба. При входе в обеденный зал каждый из них взял себе по две пластиковых тарелки неприятного желто-коричневого цвета, в которые Леонидыч, как самый старший за столом, разложил всем по пайке. Оторвав себе кусок хлеба, Гриша приступил к супу.

В конце трапезы Василий выразил общее мнение новичков:

– Да-а-а… А в карантине было повкуснее и посытнее!

– Это еще ничего! – вступился за поваров Леонидыч. – Пока тут Пудальцова не подвезли, с едой совсем плохо было. Сейчас хоть мясо в супе появилось, да и на второе сосиски стали давать с котлетами, а то все селедка да селедка… Спасибо вам за это, Сергей Станиславович! – с иронией в голосе сказал он и засмеялся.

– Не за что, кушайте на здоровье! – ответил ему с подколкой в ответ Сергей и тоже хмыкнул.

Выходили из столовой группами, снова строились в коробку по трое и такой фигурой возвращались в барак.

– Не хотите прогуляться после обеда? – спросил Леонидыч Гришу, когда они очутились в локалке².

– С удовольствием, – ответил Тополев, и они пошли накручивать круги по асфальтовой дорожке вдоль здания.

– В колонии негласно принято сперва рассказать о себе, а потом уже расспрашивать собеседника, – начал Алексей Леонидович после короткой паузы. – Так вот, я полковник запаса, москвич, всю свою сознательную жизнь провел в армии, но не в боевых частях, а в научных. Изобрел один нехитрый прибор, помогающий нашим войскам вести прицельный огонь по противнику, получил патент за изобретение, после чего создал юридическое лицо и стал участвовать в тендерах Министерства обороны на поставку моего изобретения. Выиграл несколько небольших конкурсов миллионов на сто, нарастил производство, а когда мне предложили контракт на несколько миллиардов, то сразу появились люди в штатском с красными удостоверениями и тремя буквами на корочке, потребовавшие внушительную долю в моей компании. Я человек уже немолодой, воробей стреляный, поэтому, конечно же, сразу принял их предложение и переписал на их представителей четвертую часть фирмы. Но этого им показалось мало. Главный бухгалтер, которого они мне навязали, якобы нашла нарушения в использовании денежных средств при государственных закупках за прошлые периоды, и меня быстренько обвинили в мошенничестве. Правда, сразу не арестовали – отпустили под подписку о невыезде. Как я потом выяснил, это делалось для того, чтобы было проще забрать у меня все остальное. Вечером мои новые компаньоны приехали ко мне на дачу под Можайском и попросили временно переписать оставшиеся у меня доли на них, чтобы не срывать госконтракт ввиду моего уголовного преследования. Обещали все порешать по своему ведомству и сразу же все вернуть, как только обвинения с меня будут сняты. Я им поверил, старый дурак, и на следующий же день снял с себя полномочия генерального директора и основного участника общества. А через неделю после очередного допроса меня признали обвиняемым и арестовали. Через три месяца состоялся суд, и, благодаря моим старым заслугам и возрасту, мне дали всего два года вместо запрашиваемых прокурором четырех. Приехал сюда в начале мая. Космос пристроил меня садоводом – цветы развожу на территории колонии. Может быть, обратили внимание на розовые кусты и хризантемы с тюльпанами на клумбах рядом с санчастью и вахтой?

– Да, конечно, заметил! Очень красиво, – отреагировал Гриша.

– Жена ко мне на свидание длительное приезжала в июне – тоже Космос устроил – и привезла саженцы, луковицы, семена, лопатки, грабли и прочие хозяйственные инструменты. Она их отдала оперативнику до захода на свидание, а тот уже пронес в лагерь и передал на склад, откуда я их и получаю. Мне за это зарплату платят и даже обещали поощрения и поддержку колонии при подаче на УДО. Но это только через год произойдет, а пока занимаюсь любимым делом – садоводством.

– А кто такой этот Космос? Не первый раз о нем слышу, – поинтересовался Гриша.

– Коля – человек в лагере известный! Когда я приехал, он был завхозом нашего отряда. Потом, когда привезли Сережу Пудальцова, его перевели в медсанчасть на аналогичную должность. А на его место поставили это недоразумение – Женю. Имя-то какое у него? Не мужское и не женское – ну прям точно для него!

– Не нравится вам, как я погляжу, Соболев? – весело прокомментировал слова Леонидыча Гриша.

– Он трус и подлец! Избавь вас Бог иметь с ним хоть какие-то дела! Он предаст вас и не побрезгует. Ему наказали на вахте ремонт в бараке доделать – крыша совсем прохудилась и течет в дождливую погоду. Так вот он свои кровные тратить не хочет и пытается с мужиков деньги собрать. Вам он еще не предлагал свои небесплатные услуги?

– Еще нет.

– Ну вот увидите, очень скоро предложит. Не вздумайте соглашаться! А то деньги возьмет, а обещание не выполнит. Станете напоминать – сдаст вас операм или подведет под взыскание, а то и под ШИЗО. Был у нас уже такой прецедент… Хорошо, что Коля вовремя вмешался и спас парня.

– Спасибо вам большое, Алексей Леонидович, за предупреждение! Буду начеку, – поблагодарил его Гриша.

Леонидыч оказался прав: буквально через несколько дней Евгений пригласил Гришу на разговор. Сразу после утренней проверки Соболев подозвал к себе Васю и Тополева и попросил написать заявления на имя начальника колонии о желании выйти на работу и просьбой предоставить рабочее место. Затем завхоз отпустил Василия и предложил Грише прогуляться на природе.

– Я слышал, что у тебя был большой бизнес в аэропорту Шереметьево. Я почему спрашиваю… – не дожидаясь ответа Тополева, продолжил Женя. – Я просто сам занимался почти тем же, что и ты, только в Домодедово. Бизнес шикарный, конечно! Только, как оказалось, политически неверный. Как только Каменщика³ решили подвинуть, то первым делом ударили по его команде. Так я и попал под раздачу. Против меня как директора компании завели уголовное дело по мошенничеству. Якобы моя фирма необоснованно завышала тарифы за услуги, предоставляемые аэропорту, чем ввела менеджмент Домодедово в заблуждение и обманным путем причинила убытки в размере тридцать восемь миллионов рублей. А ты сам знаешь, как эти тарифы формируются! Тебя вызывают на ковер и говорят: «Значит, за буксировку будешь брать столько, а за подачу трапа – столько. И каждый месяц десять процентов наличкой вынь да положь!» Таким образом, с десяток уголовных дел завели. У Каменщика бизнес частично отжали, а вот мне семерку дали. Так что ты еще легко отделался со своей трешкой!

– Во-первых, я сижу не за Шереметьево, – безапелляционно строгим тоном ответил Гриша. – А во-вторых, что значит «легко»? Пять пуль в мотоцикл и три – в меня. Слава Богу, что я в защите был и только рука сильно пострадала. Потом два года в розыске по надуманному уголовному делу, из них год – по больницам и госпиталям, затем – вынужденная эмиграция в Израиль, чтобы пулю уже в голову не получить. Я только через четыре года я смог спокойно обратно в Москву вернуться. Это ты называешь «легко отделался»?

– Ты это время на свободе провел, а я буду в лагере жизнь коротать. Не знаю, что лучше.

– Вот поэтому я и принял для себя окончательное решение: больше никогда бизнесом не заниматься! – категорично заключил Тополев.

– Я тебе честно скажу, – начал почти шепотом Женя, перескакивая не другую тему, – несмотря на все твои потуги выйти на работу, заявления, договоренности с Дубровским или еще с кем-то, на промку тебя не пустят, а тем более – в библиотеку или на место Улицкого.

– Тебе об этом Олег рассказал? – сильно удивившись, спросил Гриша, шокированный осведомленностью Соболева.

– Нет, конечно, – спокойно и тихо ответил Евгений. – Ты же наверняка слышал, что я работаю в тесном контакте с оперчастью? Сам понимаешь, должность моя это подразумевает. У меня срок семь лет и возраст намного выше среднего по отряду, поэтому я сделаю все, чтобы поскорее увидеть жену и детей.

– Женя, я, наверное, один из немногих, кто тебя очень хорошо понимает и сочувствует. Да, я никогда не поддержу тебя в теме сотрудничества с операми и не буду помогать в этом вопросе, но и мешать в поисках скорейшего пути домой не стану. Все, что от меня требуется для поддержания твоего авторитета как завхоза, я буду делать и по возможности что-то для бытовых нужд обеспечу. Я так же честен с тобой, как и ты со мной. Поэтому, раз ты сам начал разговор на эту тему, ответь мне, пожалуйста, почему я не смогу найти работу в колонии.

– Боятся они тебя! Не знаю почему, но боятся. Так мне Борисович сказал.

– Это кто?

– Борисович? Начальник отдела безопасности колонии. Мордатый такой, с красным лицом, на колобок похож. Ты его видел на распределении.

– Да, помню такого.

– Он мужик хороший и справедливый. Если с работой получаться не будет, то вернее всего к нему надо идти, потому что без его визы никого на работу не возьмут.

– Я понял, – задумчиво произнес Гриша.

– Так как у тебя четыре взыскания с централа, то их надо поощрениями закрывать. Чтобы администрация дала положительную характеристику для УДО, надо, чтобы поощрений было хотя бы на одно больше, чем взысканий.

– А можно дождаться, чтобы взыскания сгорели автоматически через год – в моем случае это в ноябре уже будет, получить одно поощрение – и все?

– К сожалению, так нельзя! В твоем случае, как ты говоришь, понадобится пять поощрений как минимум. И самая неприятная информация: у нас в колонии дают не более одного поощрения в квартал – и в основном тем, кто работает на промке. В редких случаях – тем, кто сидит в отрядах, и то за очень большие заслуги.

– Это за какие, например? – спросил совсем приунывший Гриша.

– Ну, я, к примеру, договорился с Хозяйкой, что меня отметят в приказе в сентябре за ремонт крыши барака. Она у нас очень сильно прохудилась и течет, поэтому ее всю надо гудронить и заливать битумом. Я подсчитал: на стройматериалы надо около ста тысяч рублей. Это без учета того, что часть сопрут опера и охрана при заносе в лагерь. Я один всю сумму не потяну, поэтому предлагаю тебе поучаствовать пятьдесят на пятьдесят, а я договорюсь с Борисычем, чтобы и тебе поощрение дали.

– Я подумаю, Жень, – ответил загрустивший Гриша. – В любом случае, спасибо тебе за откровенный разговор и за предложение! Я так понимаю, что вопрос этот горящий, поэтому тянуть с ответом не буду.

– Приятно иметь дело со взрослым и умным человеком! – сказал Соболев и пожал Грише руку. – Я буду ждать твоего решения.

Еще одним ярким персонажем в восьмом отряде был Батон. У него была совсем непорядочная статья – 132, а именно – изнасилование в извращенной форме, к которой приписывали всех, кто сношался неестественным половым путем. Срок у него был, как и у большинства невиновных насильников, три года. Остальным, кто действительно был виноват по полной, давали от пяти и выше, а на зоне их загоняли в обиженку или прятали на БМ⁴. Батону тоже поначалу пришлось доказывать братве в СИЗО и в лагере, что его акт любви был по обоюдному согласию. После этого от него отстали, но тем не менее по приезде в ИК-3 он на всякий случай пошел на красную сторону и подписался под козлиную должность завхоза – сперва восьмого отряда, а потом, после выхода из СУСа Космоса, стал завхозом клуба.

Срок у Батона подходил к концу, и он намеревался встречать Новый год уже дома. Несмотря на должность и определенные заслуги перед лагерем, ни одна подача на УДО у него не выстрелила – из-за того, что по негласному правилу администрация колонии насильников на комиссии не поддерживала и положительную характеристику для суда не давала, даже при огромном количестве поощрений, купленных и реально заслуженных Батоном и полное отсутствие взысканий. Поэтому он в последние полгода отсидки мог позволять себе что угодно. К примеру, после очередной ночной пьянки, когда дежурный по лагерю застукал его в абсолютно непотребном виде, он отделался всего лишь серьезным разговором с Борисычем и кастрюлей шашлыка в СУС для положенца, который до этого объявлял для всех сидельцев месяц воздержания от алкоголя и наркотиков. Батон на этот указ положил с прибором, но во избежание конфликта подмазал блатных. Через пару дней после инцидента выяснилось, что общение с начальником оперчасти имело непростые последствия. Но не для самого Батона.

Опера долго пытались подловить Пудальцова на каком-нибудь нарушении дисциплины, но Сергей Станиславович был предельно осторожен. Так вот, с помощью Батона, который позвонил на вахту и сообщил, что Пудальцов лежит на шконке в неположенное внутренним распорядком время, дежурный и его помощники успели добежать до отряда и заснять на видеорегистратор отдыхающего Сережу и еще нескольких человек, которые также пострадали, получив взыскания. Самое интересное, что фишкари, обязанные сообщать о приближении сотрудников администрации к бараку, в этот раз промолчали и даже были оштрафованы Соболевым в размере ежедневной оплаты их труда – пачки сигарет, зато от Батона они получили по три: так он рассчитался с оперчастью за свою пьянку.

Положительной стороной Батона было желание и возможность помогать попавшим в тяжелые ситуации зэкам. Он решал их проблемы на разных уровнях: как с блатными, так и с ментами. Гриша стал свидетелем одной из таких историй, когда толстого Мишку – дневального с ПФПСИ – попытались объявить фуфлыжником за то, что он пообещал, будучи на карантине, что пойдет на черную сторону, а сам распределился в восьмой отряд. Блатные были очень заинтересованы в том, чтобы он находился поближе к ним, так как Миша был человеком слабым, молодым и глупым. Но его папа – крупный бизнесмен в Моршанске – для сыночка ничего не жалел и снабжал его по полной программе. Смотрящий за лагерем Поэт подтянул Мишаню на разговор и объявил ему цену за его вранье – пять тысяч рублей ежемесячно на общак, иначе обольют мочой из бутылки и загонят в обиженку. Батон пожалел парня и урегулировал его проблему так, что тот никому ничего больше не был должен. Разумеется, этот поступок не был бескорыстным – завхоз клуба прекрасно понимал, что после освобождения он со своей статьей мало кому будет нужен. А вот Мишин папаша по протекции сына сможет пристроить земляка на работу или помочь еще каким-либо образом.

Через Батона можно было оформить диетическое усиленное питание в столовой за тысячу рублей в месяц, а также договориться о покупке жареных кур, вареных яиц и пшеничных лепешек. Этот бизнес довольно долго процветал, пока его не перекрыли блатные, поймав несколько человек, несших продукты, и изрядно отмутузив их, а также поваров, отпустивших товар. Досталось тогда и Батону – он с неделю ходил с фингалом. После этого коммерция ненадолго прекратилась, но потом снова осторожно заработала, подорожав практически в два раза.

Злоключения Сережи Пудальцова на истории с кроватью, конечно же, не закончились. Буквально через несколько дней тот же Батон пригласил его поиграть в пинг-понг в клубе, и им даже удалось закончить парочку партий. После этого снова пришли сотрудники администрации и под камеру объявили Сергею второй выговор за посещение клуба без разрешения начальника отряда, предупредив, что в третий раз его уже отправят в штрафной изолятор. Дело, скорее всего, этим бы и закончилось, если бы по научению Космоса Пудальцов не записался на прием к начальнику колонии.