Czytaj książkę: «В штабах и на полях Дальнего Востока. Воспоминания офицера Генерального штаба и командира полка о Русско-японской войне»

Военные мемуары

© ООО «Издательство «Вече», 2023

Предисловие

Еще не так давно принято было думать, что говорить и писать о пережитых важных исторических событиях можно лишь по миновании многих лет. «Огромные предметы следует рассматривать издали, удалившись от них на значительное расстояние», – доказывали обыкновенно те, которым хотелось заставить современников отвести глаза от окружающей действительности или безмолвно забыть только что пережитые жгучие события. На основании такой метафизики в удел истории отводились полуистлевшие архивные документы вместо живых людей и животрепещущих событий. К так называемым «урокам истории» позволяли прикасаться только после того, когда с течением времени в них успели уже заглохнуть малейшие проблески подлинной жизни, когда была достаточная уверенность, что историку понадобится сначала раскопать многовековой курган всякого исторического сора, – прежде чем он доберется до архаических остатков некогда живых фактов. На моей памяти, при выпуске офицеров из Академии Генерального штаба в 1888 году, когда один из выпускных офицеров позволил себе в изложении исторической темы весьма скромно коснуться критической оценки действий под Плевной, за которыми была уже даже 10‑летняя давность, то это произвело такой переполох среди присутствовавших профессоров, что сдержанные мужи науки забыли всякую солидность и жестоко отразили этот робкий поиск в область исторической правды… «Как вы смеете касаться критики, когда еще живы участники этих событий!» – указывали тогда профессора пытливому ученику, проявившему несвоевременную наклонность к правде.

Таким образом, темы из русско-турецкой войны академией почему-то назначались, но освещать события этой войны не позволялось. Какие же поучительные уроки мы могли в таком случае вынести из русско-турецкой войны, когда готовились к войне с Японией?..

Теперь, очевидно, установился более разумный взгляд по этому вопросу. Самая беспощадная критика о событиях минувшей войны на Дальнем Востоке раздалась прежде всего именно в стенах Академии Генерального штаба – и раздалась немедленно, как только замолк последний выстрел этой злосчастной войны, не заботясь о том, что скажут «живые участники» событий.

Это искание правды – лучший залог светлого будущего для нашей армии. Как в жизни семейной, так и международной важно, чтобы муж-хозяин первый узнал о том, что у него делается дома, – прежде чем стать предметом пересудов своих соседей, которые не замедлят учесть то, что известно им одним.

А армии нашей нужна одна правда. Нам ее стыдиться нечего. Пусть ее видит весь мир! Если мы проиграли минувшую войну, то едва ли история всех времен и народов представляет собою еще такой яркий пример крепкого союза всех злых стихий, ополчившихся против одной лишь воюющей стороны.

Японский солдат, говорят, – на редкость; но до сих пор ни у кого не поднялась рука, чтобы бросить камнем в испытанные веками доблести русского солдата.

Тактическая подготовка, говорят, у нас хромает; но разве тактическая подготовка японцев так уж много совершеннее нашей? Я уж доказывал однажды (в «Разв.»¹), что не тактика служила причиной наших неудач. Во всяком случае, ничтожные дефекты в этой области никоим образом не могли бы вызвать такое роковое постоянство наших поражений.

Командный состав наш, говорят, слаб. Но – право же – японские офицеры ни в отношении душевных качеств, ни по своему умственному и образовательному развитию отнюдь не стоят выше наших офицеров. Говорю это по непосредственному знакомству с японскими офицерами сухопутными и морскими.

Не более справедливы и упреки, обращаемые по адресу бывшего главнокомандующего ген.-ад. Куропаткина, которого готовы сделать единственным козлом отпущения за все неудачи. Если бы в нем одном сосредоточены были даже причины всех причин, то все же наши поражения не могли бы иметь такое злосчастное постоянство: нашелся бы начальник, случай, которые вырвали бы у него победу хоть раз-другой.

Тем более необходимо все пережитое в этой войне запечатлеть по свежей памяти на страницах истории. Может быть, из общего запутанного клубка только что пережитых событий, фактов и впечатлений пытливому историку удастся извлечь руководящую нить для грядущей жизни.

С высочайшего соизволения приступлено уже особой комиссией к составлению истории Русско-японской войны, знаменуя собою с высоты Престола отмеченный выше животворный взгляд на значение своевременно обнародованной истории в жизни народной. Не подлежит сомнению, что важным пособием для этой истории должны послужить живые воспоминания участников этой войны.

Это единственная цель, которую я имел в виду, решившись на издание настоящей книги, – представляющей собою в обработанном виде дневник мой, веденный во время службы в штабах и на полях Дальнего Востока.

М. Грулев

Глава I
Перед войной

Наш Дальний Восток за 10 лет до Русско-японской войны. Последствия японско-китайской войны и Симоносекского договора. Исправление границы. Положение окраины в экономическом и военно-политическом отношениях. Выводы из моей поездки по Маньчжурии. Проект «южного направления» Сибирской железнодорожной магистрали. Неудовлетворительность проекта в военно-политическом и экономическом отношениях. Мнения приамурского генерал-губернатора С.М. Духовского и С.Ю. Витте. Порт-Артур и Порт-Лазарев. Занятие Порт-Артура. Мое пребывание в Японии и Америке. Наши секреты известны нашим врагам раньше, чем приамурскому генерал-губернатору

Мы переживаем теперь печальные итоги злосчастной войны с Японией. Весь мир был удивлен неслыханным провалом военного могущества наиболее грозной в Европе военной державы, обладавшей и в мирное время армией, равной по своей численности главным европейским армиям вместе взятым, – гордой притом вполне заслуженной былой славой, а также боевой подготовкой и организацией по последнему слову военной науки. И все это сразу подкошено и опрокинуто маленьким народом, который в общение с Европой и со всем миром вошел, так сказать, со вчерашнего дня. У всех невольно встает неотступно все один и тот же жгучий вопрос: в чем причина наших поражений?

Конечно, война представляет собою явление настолько сложное, что при желании приурочить удачный или неудачный исход к каким-нибудь однородным, хотя бы и главенствующим, причинам мы неизбежно рискуем впасть в крайность. В действительности же война знаменует собою всеобъемлющий экзамен всей жизнедеятельности народной; и государство пожинает на войне то, что посеяло задолго перед тем во многих предшествовавших поколениях.

Но как бы сложны ни были слагаемые, приводящие войну к тому или иному общему итогу, не подлежит сомнению, что цель войны как важнейший моральный импульс борющихся сторон может послужить решающим привеском, могущим склонить весы в ту или другую сторону. Эта старая истина теперь лишний раз подтверждается, – к несчастью, нашим собственным горьким опытом – только что пережитой нами войной с Японией. Недаром бывший главнокомандующий, генерал-адъютант Куропаткин, неоднократно объяснял наши поражения эфемерностью причин и поводов, вызвавших эту войну. И действительно: насколько каждому японскому солдату без лишних пояснений были понятны причины войны, – настолько же у нас не только солдату, но и офицеру рисовался в тумане основной стимул войны, указанный главнокомандующим в его известном приказе от 15 сентября² 1904 года, что «мы должны отстоять наши права на Дальнем Востоке…».

I

Еще десять лет тому назад, непосредственно после окончания японско-китайской войны, когда дипломатическое ведомство наше начало вести агрессивную политику на Дальнем Востоке, было очевидно для каждого здравомыслящего наблюдателя, что мы пускаемся в опасную игру, которая к добру нас не приведет. Находясь тогда в Японии, мне неоднократно приходилось, беседовать по этому вопросу с нашим посланником, покойным М.А. Хитрово, который привлекал меня к совещаниям как офицера Генерального штаба, прослужившего тогда уже семь лет на Дальнем Востоке и потому до известной степени осведомленного с нашим военно-политическим положением на тихоокеанском побережье. С картой в руках я настойчиво и убедительно старался доказать, что лучше той границы, которая у нас была тогда в Приамурском крае, и придумать трудно. Действительно, на всем протяжении водной линии, от Аргуни почти до Великого океана, мы имели естественный рубеж, на котором и в силу трактатов с Китаем, и благодаря фактическому положению вещей мы были абсолютными и бесконтрольными хозяевами. Несмотря на то, что согласно Айгунскому договору право судоходства по Амуру одинаково принадлежало и России, и Китаю, – в действительности же ни одна китайская джонка не могла проникнуть в воды Амура без нашего согласия. Даже всемогущий Ли-хун-чжан вынужден был в 1889 году обратиться с унизительной челобитной к бывшему тогда приамурскому генерал-губернатору барону А.Н. Корфу – разрешить провоз по Амуру выписанных им из Америки машин для эксплуатации принадлежащих ему Желтугинских золотых приисков. И эти машины год с лишком валялись на пристани в Николаевске, пока это разрешение было дано.

Мало того. Наши прибрежные амурские и уссурийские казаки с одинаковой свободой пользовались всеми земельными угодьями как на нашем, так и на китайском берегу Амура: благодаря давности пользования казаки смотрели как на свою собственность на луга и леса китайские и все вообще для них пригодное на правом берегу Амура. И китайцы не могли фактически этому препятствовать, если бы и хотели, потому что вся прилегающая к Амуру часть Маньчжурии населена чрезвычайно редко; и естественные богатства страны, лишенные всякого хозяйского присмотра, были совершенно доступны для постороннего пользования. Всего сподручнее это было нашим соседним казакам, которые беспрепятственно и пользовались выгодами своего положения.

Рядом с такими выгодами экономического положения не менее благоприятствовали нам и условия стратегического преобладания на Дальнем Востоке. Достаточно сказать, что на всем огромном протяжении нашей границы с Китаем, длиною в три с лишком тысячи верст, мы довольствовались всего шестнадцатью батальонами, стрелковыми и линейными, и небольшим числом кавалерии и артиллерии, которые признавались вполне обеспечивающими наше положение на этой окраине. Даже некоторые части Забайкальского казачьего войска считалось возможным уступить для службы Министерства внутренних дел ввиду того, что «нашим границам здесь ниоткуда не угрожает опасность внешнего вторжения», как гласил документ Главного штаба 1889 года по вопросу о реорганизации Приамурских казачьих войск. Конечно, и тогда уже наш Дальний Восток еле-еле окупал расходы государственного казначейства на содержание нашей дорогой администрации и немногочисленных вооруженных сил; но с каждым годом этот баланс заметно изменялся в пользу метрополии, которая очень скоро с лихвой покрыла бы свои скромные затраты на эту окраину. Не только обширнейший Приамурский край представлял собою беспредельное раздолье для переселенческого движения из недр России, но и вся прилегающая Маньчжурия, отрезанная от моря нашим Уссурийским краем и охваченная с трех сторон принадлежащими нам одним судоходными реками, неминуемо должна была рано или поздно подпасть безраздельному экономическому господству России по мере заселения и экономического роста прилегающей нашей окраины.

Рядом с самим собою создавшимся таким выгодным для нас положением на Амуре было очевидно, что как только мы перешагнем через Амур, через этот естественный пограничный рубеж, и углубимся в Маньчжурию, мы, не приобретая ничего для нас нового, пускаемся навстречу опасным осложнениям и неведомым расплывчатым задачам; притом далеко к югу от Амура, ни в Застенном, ни в Срединном Китае, нет нигде такого естественного рубежа, за который можно было бы зацепиться как за базу или как за этап в своем наступательном движении на таком безбрежном океане суши, какой представляет собою соседняя Маньчжурия.

Все это казалось ясным до очевидности, даже и не для проницательных политиков; и все это своевременно, по мере сил докладывалось вершителям тогда наших судеб на Дальнем Востоке.

II

Что же нас толкнуло вглубь Маньчжурии? Конечно, нам укажут на целый ворох реальнейших задач и даже некоторый исторический прагматизм в этом стихийном движении России на Востоке и на юге, к незамерзающему морю и т.п. Но истинная причина кроется в легкомысленном преувеличении наших сил и умалении сил противника, в явном пренебрежении чужими законными интересами и противопоставлении им наших собственных, часто весьма проблематичных, выдвинутых не исторически сложившимися, ясно сознанными государственными потребностями, а придуманных случайными деятелями, под влиянием кажущихся благоприятных обстоятельств.

Когда японцы после победоносной войны с Китаем в 1894—1995 годах сделали попытку путем Симоносекского договора укрепиться на материке Азии и когда эта затаенная мечта японских патриотов, после пятивековых усилий, казалась близкой к осуществлению – Россия первой выступила против этих притязаний Японии. Что именно заставило нас ополчиться против мирно настроенного к нам соседа и нажить себе в его лице опасного врага – это секрет наших дипломатов.

В чем нам могло быть опасным материковое соседство Японии? В торговом отношении конкуренция Японии была направлена, конечно, не в сторону малолюдной и удаленной от моря Маньчжурии, а на юг, по направлению густонаселенных прибрежных провинций Срединного Китая, которые давно уже служили приманкой для японской промышленности; это главным образом и встревожило тогда Германию, охотно примкнувшую поэтому к нашим воинственным замыслам против Японии. При нашей же экономической слабости на Дальнем Востоке, когда вопреки нашей традиционной торговой политике мы считали необходимым удерживать порто-франко для наших собственных владений, всякая торговая конкуренция в отношении нас наносила удар собственно по пустому месту. Мне лично пришлось посетить в это время многие места Маньчжурии во главе особой экспедиции, отчасти научной, отчасти торговой, и убедиться на месте, как далеко еще то время, когда не только прилегающий наш Приамурский край, но и отдаленный московский промышленный район смогут выступить конкурентами на рынках Маньчжурии, несмотря на все выгоды нашего положения.

Эти заключительные выводы моей поездки по Маньчжурии оказались верными не только для обстановки того времени, когда эта страна не была связана с Россией никакими путями, но вполне оправдались и впоследствии, после постройки Восточно-Китайской железной дороги, выступившей, казалось, таким могущественнейшим фактором в пользу наших торговых сношений в Маньчжурии. Нет надобности разбирать здесь причины этого явления, которое стало чуть ли не общим местом не только на наших азиатских окраинах, но часто дает себя знать и в центре России.

Тем не менее и эти дутые торговые фантасмагории играли известную роль в наших завоевательных замыслах в Маньчжурии, где мы хотели упредить воображаемое нашествие японских фабрикантов. Вскоре по возвращении из своей экспедиции я узнал, что по инициативе одного из наших дипломатических пограничных деятелей на Дальнем Востоке, – стяжавшего себе впоследствии печальную славу и в лесных операциях на р. Ялу, – вырабатывается обширный проект постоянного срочного пароходства по р. Сунгари для торговых сношений в Маньчжурии. Как водится у нас на Руси, первые шаги этого пароходного общества обусловливались значительными субсидиями от казны в виде помильной платы за каждый рейс и получением раньше всего огромного аванса. Вся эта затея, пущенная под флагом «насущнейших отечественных интересов», будет понятна без лишних слов, если прибавить, что чиновные радетели нашей промышленности являлись сами отчасти явными, отчасти скрытыми пайщиками этого предприятия.

Как ни плохо осведомлено было наше дипломатическое ведомство относительно взаимного торгового положения России и Японии на Дальнем Востоке, все же оно не могло заблуждаться так глубоко, чтобы воспротивиться утверждению Японии на азиатском материке из опасения фантастического торгового соперничества. Остаются в таком случае соображения военно-политического характера: нежелание иметь на материке своим соседом в лице Японии противника деятельного и энергичного вместо неподвижного и слабого Китая.

Но, как я уже заметил выше, отрезанная от моря Маньчжурия никогда и никоим образом не могла сделаться объектом вожделений островной Японии. Это не требует никаких пояснений и во всяком случае подтверждается планом и ходом японо-китайской войны, во время которой японцы не обнаружили и малейшей попытки утвердиться хотя бы в ближайшей, наиболее заселенной и плодородной Мукденской провинции, а устремились раньше всего, как и следовало ожидать, в прибрежную часть Квантуна.

При таких условиях появление Японии на материке Азии не только не угрожало нашему положению на побережье Тихого океана, а напротив – должно было встретить поддержку и поощрение с нашей стороны, если только в головах наших дипломатов не роились обольстительные и обманчивые химеры – как это, однако, подтвердилось впоследствии – смотреть на всю Поднебесную империю как на нераздельное наследство России только благодаря слабости Китая и охватывающего положения наших границ. Дело в том, что с близким соседством Японии – если не на материке, то на море – мы обязаны были считаться и задолго до японо-китайской войны: огромный рост японских морских и сухопутных вооруженных сил служил предметом постоянных толков для каждого офицера, побывавшего в Японии. При таких условиях, принимая во внимание, с одной стороны, нашу сравнительную слабость на водах Тихого океана, а с другой стороны – большее сравнительно развитие наших сухопутных вооруженных сил и предстоящее близкое окончание постройки Сибирской железной дороги, которая должна была еще больше усилить наше положение на тихоокеанском побережье – выход нашего вероятного противника из его островного, замкнутого для нас, положения на материк, на арену родной нам стихии, увеличивал наши шансы на успех в случае столкновения. Притом же выгоды нашего стратегического положения на Уссури и прилегающей части Амура сами собой складывались в нашу пользу, допуская возможность действовать в тыл наступательному движению японцев на юг. Ясно как день, что японцы и шагу не могли бы ступить на материке без одобрения и согласия России; и в то же время нашим владениям со стороны этого соседства не угрожала никакая опасность, – как лежащим в направлении, противоположном естественным стремлениям японцев. Недаром Япония так долго и упорно искала союз с Россией, предпочитая его сближению с Англией и американской республикой, которые, казалось, могли быть более полезны или более опасны островной Японии своими могущественными флотами.

Во всех приведенных мною сейчас посылках я имел в виду вероятные притязания с нашей стороны лишь на сопредельные с нами провинции Маньчжурии. Даже и это приобретение сомнительного свойства не сулило нам в будущем никаких выгод по сравнению с теми, которыми мы уже пользовались, как это выяснено было выше. Во всяком случае, нарождение близкого соседства Японии на материке не угрожало никакой опасностью упрочению нашего влияния в Маньчжурии. Стремление же к дальнейшему расширению сферы нашего политического влияния в глубь Китая, – которое, может быть, в отдаленном будущем встретило бы отпор со стороны упрочившейся на материке Японии, – едва ли могло быть серьезно принято во внимание в данную минуту, представляя собою политику приключений такого рода, которая не заслуживает даже критики.

Таким образом, тревога, поднятая нами по случаю Симоносекского договора – как опасного будто бы для нас пролога наступательного движения японцев на материк Азии, – не оправдывается никакими соображениями ни экономического, ни военно-политического характера. Ложная в своих основных положениях, эта тревога послужила для нас самих предательским толчком, заставившим нас покинуть чрезвычайно выгодную границу на Амуре и увлечься в глубь Маньчжурии.

Под влиянием дешевой дипломатической победы, одержанной нами над Японией в союзе с Германией и Францией, руководители нашей внешней политики стали сейчас же придумывать, какую бы мзду получить с Китая взамен добрых услуг, оказанных нами при выработке окончательных условий японо-китайского мирного договора; и выбор пал на сопредельную Маньчжурию, которая представлялась нам добычей, подходящей и для округления будто бы наших границ в этой части азиатского материка, и открывающей собою новый горизонт для направления строящейся Сибирской железной дороги. Но едва ли будет преувеличением, если сказать, что наши дипломаты в этом случае руководствовались не столько конкретными государственными задачами реального характера, сколько тем трескучим эффектом, который это «великое» приобретение должно было произвести в глазах общественного мнения России и стяжать авторам этого проекта великую славу за их заслуги перед отечеством.

Такое предположение вытекает, во-первых, из того, что мною изложено было выше о положении России на Дальнем Востоке, – а именно: что оставление нашей вековой естественной границы на Амуре и наступательное движение в Маньчжурию не оправдывалось никакими соображениями экономического, военно-политического или стратегического характера. Сколько мне известно, основательность этих соображений не отвергалась и в нашем Министерстве иностранных дел. Вопрос же о направлении Сибирской железной дороги через Маньчжурию во всей этой эпопее всплыл совершенно неожиданно, – как это у нас, впрочем, часто повторялось в последние годы. Но главный стимул, перед которым не устояли наши дипломаты в вопросе о закрепощении Маньчжурии в сфере нашего политического влияния и присоединении впоследствии Порт-Артура и Ляодунского полуострова, это «утереть нос» Японии и насладиться великолепным эффектом, который этот фейерверк должен был произвести в глазах России и всей Европы. При политике, беспочвенной, лишенной прочно обоснованных, исторически сложившихся государственных задач, увлекающейся случайностями всякого рода, при заведомом пренебрежении законными интересами своего противника играет иногда известную роль даже и такой эфемерный стимул, какой приведен мною сейчас. В истории, даже очень близкой к нам, таких примеров немало: как известно, сокровенным стимулом Франко-прусской войны 1870 года было тоже желание Наполеона III «утереть нос» пруссакам за победы 1866 года над австрийцами… Разница в том, что наши дипломаты в этом случае пересолили еще больше: с какой-то непонятной жадностью, как увидим сейчас, даже в явный вред самим себе, они возымели желание вырвать из рук Японии непременно то самое, что ею добыто было ценою огромных жертв.

Такая своекорыстная политика никогда не проходит даром.

III

Посмотрим теперь, в каком виде вопрос о занятии Маньчжурии обусловливался необходимостью направления Сибирской железной дороги к побережью Великого океана.

Проект так называемого «южного направления» Великого Сибирского железнодорожного пути возник еще в 1891 году, и тогда же послужил предметом оживленных дебатов в географическом, техническом и других ученых обществах. Как и следовало ожидать, проект этот вызвал споры чисто академического характера, потому что никаких железнодорожных изысканий в пределах Маньчжурии никем не производилось; даже на нашей собственной территории, вдоль проектированного направления этого рельсового пути по левому берегу Амура, изыскания были еще в зачаточном состоянии – кой-где намечены были лишь поверхностными рекогносцировками, поэтому тогда не могло быть и речи о непреоборимых технических затруднениях, предполагавшихся при сооружении железной дороги по левому берегу Амура. Все суждения вращались около географической карты Азии, на которой «южное направление» через Маньчжурию как кратчайшее, связывающее Забайкалье и Уссурийский край, представлялось более выгодным как более дешевое.

Были, конечно, и другие причины, заставлявшие предпочитать южное направление, обоснованные отчасти на действительных, отчасти на воображаемых данных.

Едва ли, однако, правы те, которые предполагают, что единственной побудительной причиной здесь служило поползновение завоевательного характера или хотя бы даже более справедливое стремление – в виде капитальной поправки к проекту постройки Сибирской железной дороги путем выпрямления приамурской дуги Чита – Благовещенск – Владивосток и сокращения строительной сметы на 75 млн руб. В числе прочих и эти соображения, конечно, чего-нибудь да стоят; но решающего значения все-таки они не имели. Дело в том, что при ближайшем исследовании приамурского побережья выяснилось, что постройка рельсового пути на левом, русском, берегу Амура от станицы Стретенской до Хабаровска, то есть на протяжении почти 1800 верст, представляет собою почти неодолимые затруднения как в техническом, так и впоследствии в эксплуатационном отношении: на всем этом протяжении высокие скалистые горы левого берега подступают к Амуру почти вплотную, обрываясь в самую воду крутыми утесами («быками» – по местному выражению), оставляя изредка неширокую прибрежную полосу, на которой через каждые 25—50 верст, а то и реже ютятся казачьи поселки и станицы; от поселка же Покровского до станицы Черняевской, на протяжении 430 верст, нет почти никаких населенных пунктов: вся населенность Приамурья на этом участке ограничивается лишь семью почтовыми станциями, известными под названием «семи смертных грехов», потому что в былое время, – да и теперь, пожалуй, – проезжающим, застигнутым здесь мелководьем Амура или распутицей, угрожала часто голодная смерть при отсутствии собственных продовольственных запасов. Предание гласит, что в 60‑х годах истекшего столетия застигнутые осеннею распутицею нижние чины Николаевской местной команды, возвращавшиеся в Нерчинск, под давлением голода съели сопровождавшего их юнкера. Да и в позднейшее время, на моей памяти, сам приамурский генерал-губернатор, покойный барон А.Н. Корф, застигнутый на этом участке мелководьем Амура, вынужден был высадиться на пустынный берег, где очутился в критическом положении.

Словом, постройка железной дороги на этом участке, а также и на всем протяжении в указанных выше пределах сопровождалась бы на каждом шагу пороховзрывными работами, а по окончании постройки положительно некем было бы поддерживать эксплуатацию и ремонт пути при почти совершенном отсутствии придорожного населения. К этому необходимо еще прибавить стихийные особенности Амура – его чудовищные разливы: мне лично пришлось однажды в половодье плыть на пароходе по верхушкам прибрежных телеграфных столбов. Не подлежит сомнению, что никакие технические сооружения не спасли бы и рельсовый путь от ежегодного затопления.

Итак, самая прокладка пути по русской территории казалась неосуществимой в техническом отношении, при успехе – недоступной для эксплуатации и ремонта и, во всяком случае, – казалась подвергнутой ежегодному затоплению на значительном протяжении. Тут еще не затрагивается вопрос капитальной важности о направлении мировой магистральной железной дороги по стране пустынной и дикой, – будь то хотя бы родные тундры, – если бы мы уклонили рельсовый путь далее к северу от Амура, и не лучше ли направить такую магистраль по стране культурной, сравнительно населенной, хотя бы и в чужих владениях.

Весьма естественно, что при всей заманчивости «южного направления» проект этот не выходил из сферы академических суждений и очень скоро совсем был предан забвению, потому что не выдерживал критики с точки зрения военной и экономической, оправдываемый лишь условиями технического свойства.

Раньше всего Сибирскому железнодорожному пути приурочивалась огромная решающая стратегическая роль, которая должна была сделать Россию вершительницею судеб на берегах Тихого океана. Этот лейтмотив был краеугольным камнем во всех записках, донесениях и ходатайствах, которыми тогда муссировался вопрос о постройке этого гигантского рельсового пути. Насколько мы и в этом вопросе не были чужды увлечений, показала наглядно только что пережитая война с Японией, и будет несколько пояснено ниже. Но и в то время ясно было преувеличено военное значение, приписываемое Сибирской железной дороге. Тем не менее во всех докладах и статьях принято было пленять именно упомянутым магическим значением проектированного железнодорожного пути, хорошо сознавая, что под таким флагом, в угоду обуревавшего нас тогда слепого шовинизма, легче всего было провести какие угодно грандиозные проекты. А раз военно-стратегическое значение Сибирского рельсового пути должно было послужить краеугольным камнем его направления, то понятно само собою, что строить эту дорогу на значительном протяжении на чужой территории являлось чистейшим абсурдом; поэтому «южное направление» проектируемого магистрального пути через Маньчжурию явилось проектом мертворожденным и было отвергнуто в самом начале.

Не выдерживал этот проект строгой критики и с точки зрения экономической и государственной. Уклоняя магистральный путь к югу, в пределы Маньчжурии, и обходя наш собственный обширный Приамурский край, мы надолго обрекали этот последний на жалкое прозябание, неизбежное в таком крае, где нет никаких дорог, даже колесных, – где сообщение поддерживается или вдоль берега Амура, верхом и на вьюках, или по самому Амуру зимою по льду, а в короткое время навигации двумя пароходными обществами, поглощающими из государственного казначейства довольно солидные субсидии в виде помильной платы. Притом необходимо иметь в виду, что на всем среднем течении Амура, от Покровки до гор. Благовещенска, и по Шилке от Покровки до Стретенской станицы, пароходное сообщение весьма ненадежно и часто прерывается мелководьем, которое наступает осенью, начиная уже с августа, а иногда и посреди лета; так что сколько-нибудь правильные рейсы по Амуру совершаются только от конца мая до конца июля или середины августа. Во все же остальное время года, в течение почти десяти месяцев, обширнейший Приамурский край связан с остальной Россией – как и поныне – лишь телеграфной проволокой.

Между тем по своим огромным неисчерпаемым естественным богатствам окраина эта стоила того, чтобы не остаться обойденной проектированным магистральным рельсовым путем. Здесь сосредоточены богатейшие в мире золотые прииски, доставляющие свыше 75 % всего количества золота, добываемого в России. Здесь же в обширном бассейне р. Зеи, левого притока Амура, простираются богатые земледельческие районы с чисто русским населением, вызвавшие существование многочисленных паровых мукомольных мельниц. Все это, как и многие другие несметные богатства, таящиеся в недрах земли или скрытые в иной форме, скованные абсолютным бездорожьем, глохнет и по нынешнее время в этом русском крае, – в то время, когда в чуждой нам Маньчжурии продукты сельского хозяйства возросли в своей ценности втрое и вчетверо, значительно возросла производительность труда, а население обогащается благодаря постройке на русские народные деньги грандиозной железной дороги и притоку русских капиталов.