Czytaj książkę: «Чёрная королева: Опасная игра»

Часть 1. Никто не верит в случайности

Глава 1. Плохой сон

Огонь был живым.

Он вырвался на волю и помчался оранжевой змеёй вверх по лестнице, взметнулся по стене, разукрасив черными потеками копоти перламутр ассийской штукатурки, обвил балясины, слизал кисейную занавеску и скользнул к потолку по тяжёлому шёлку портьер. Расползался в стороны, пожирая мягкий ворс зеленого ковра и резные ножки изящного столика. А бумаги, сорванные со стола горячим ветром, сгорали еще в воздухе, не долетая до объятого пламенем пола.

И поначалу это было даже красиво, на какое-то мгновенье огонь был чист и прозрачен, и растекался по полу жидким золотом всех оттенков.

Это потом комнату заволокло едким дымом, золото исчезло, и потянуло смрадом горящей кожи и волос. Чёрные лохмотья ткани трепетали и метались от жара, и пепел кружил под потолком гостиной. Это потом он слышал душераздирающие вопли, но веревки держали крепко. Хотя не настолько. То ли страх придал сил, то ли храмовники вязали тонкие детские руки не так часто, но он ослабил путы и выбрался уже тогда, когда от нестерпимого жара, казалось, на лице лопнет кожа. Дышать было нечем, и он метнулся к окну, даже не выпрыгнул, выбросился вместе с ажурной рамой. А следом за ним, глотнув свежего воздуха, пламя вырвалось наружу с радостным ревом.

Он упал на мягкую землю клумбы, прямо на мамины незабудки, вдохнул судорожно раз… два… три, и хотел бежать обратно. Успеть спасти их. Но огонь не пустил. Огонь не любит делиться своими жертвами.

Он не кричал – выл. Хрипел. Сгребая пальцами землю вместе с раздавленными цветами, едва осознавая реальность происходящего. И не понимая до конца, что всё уже необратимо.

Но огонь его не слышал. Ирдио́нский огонь беспощаден. И быстр.

Фасад с пологом из дикого винограда почернел, исчезли в дыму массивные колонны подъезда и арки летней террасы с плетеными креслами и столом. Лишь белая грудь журавля в золотом колесе – символа дома Азали́дов, парившего на мачте главной башни, долго прорывалась через плотную завесу дыма, совсем как нос корабля сквозь штормовое море.

Три этажа, объятых пламенем, полыхали так, что ему пришлось отползти дальше, в фигурный сад из аккуратно остриженных кустов самшита, и лежать, уткнувшись в белый гравий дорожки, беззвучно рыдая.

Потому его и не заметили.

Он наблюдал, как они ходили, переговариваясь и показывая руками в перчатках на дом и пристройки, которые тоже горели, и слышал их голоса. Сквозь прореху в кустах – а мама, помнится, ругала садовника за то, что он неаккуратно их постриг – он видел, как волокли связанного отца и бросили к ногам седовласого на усеянную пеплом траву лужайки. Губы разбиты и один сапог потерялся, а белая льняная рубашка измазана кровью и землей. И лицо чёрное от сажи, а по нему две дорожки от слез. А рыцари Ирдио́на стояли над ним как ни в чем не бывало. Сапоги со шпорами, белые плащи, бурые понизу от жирной тала́сской глины, кольчуги, на которых играли блики пожара, мечи и бутыли с жидким ирдионским пламенем. Голова сокола, вышитая на крагах – символ Ордена.

Он запомнил их всех. Каждого…

– Рикард! Рик! Да проснись же ты! Задохнешься!

Кто-то тряс его за плечи, и, вываливаясь из удушающих объятий кошмара, Рикард даже успел услышать свой собственный судорожный кашель и хрип, доносившийся будто издалека. Рывком сел на кровати, схватившись рукой за лицо. До сих пор ещё казалось, оно пылает от жара.

– Сон, – лаконично произнес Альбуке́р, подавая ему кувшин и стакан.

Рикард дышал прерывисто и часто, понимая, что да, это сон, но запах дыма всё ещё стоял в ноздрях, и, перехватив кувшин, он отхлебнул прямо из горлышка, чувствуя, как расслабляется скованное спазмами горло. Выдохнул, наконец, и остальную воду вылил себе на голову.

– Дамочка дожидается внизу.

– Что? Какая дамочка? – прохрипел он, стирая ладонью с лица капли вместе с остатками липкой паутины сновидений.

– Мне почем знать. Сказала – от Найда.

Чёрные глаза Альбукера ничего не отражали. И лицо невозмутимое, мрачное, обычное для старого тавра́ка тоже. Он развернулся и вышел из комнаты. Сегодня он еще оказался многословен, сочувствует, видимо, хотя такое бывает и нечасто.

Кошмар с каждым годом приходил всё реже. Время, видимо, все-таки лечит, хоть Рикард и не верил в это раньше.

Он пригладил волосы руками, глянул в зеркало – синие глаза налиты кровью и горят безумием. А пальцы левой руки едва разогнулись, с такой силой он сжимал её в кулак. Потер ладонями щёки, оделся и спустился вниз. В груди саднило.

Демоны А́шша принесли с утра какую-то бабу!

Услышав его шаги, дамочка зарыдала. И он сразу понял, зачем она здесь. Либо для неё нужно кого-то убить, либо кто-то хочет убить её, ну или её сына, дочь, племянника, племянницу, любовника, любовницу – неважно.

Они почти всегда рыдают. И их сыновья всегда невиновны. Или они сами невиновны в том, что кто-то хочет убить их. Вот что бы они ни сделали, а невиновны. Или те, кого хотят убить они, само собой, виновны. Причем, без суда.

Да ему какое дело? Ему плевать. А вот Альбукер, зараза, зачем-то пустил её прямо в гостиную. Хоть бы чаю ей налил, что ли, или вина. Всё бы обошлось без слёз.

Рикард терпеть не мог женских истерик.

Но Альбукер, как обычно, прятался или в своей каморке за лестницей, или на кухне с кальяном полным какой-то одной ему известной таврачьей дряни, от которой режет глаза, хочется кашлять и весь дом пропах дерьмом. Но что поделать, зато он служит бесплатно, не крутится под ногами и вопросов никогда не задает. А еще – не болтает.

Женщина плакала. Не сказать, чтобы рыдала, скорее плач её был театральным, тренированным годами жизни с нелюбимым мужем и от этого еще более противным. Она прикладывала батистовый платочек с монограммой попеременно то к одному глазу, то к другому, и вздыхала так, словно вся тяжесть мира лежала на её плечах. Но платье на ней было новым, из синего маслянистого шелка, а сумочка, из бежевой кожи с золотой вышивкой, стоила не меньше пяти тысяч ланей. Дама была состоятельной. И немолодой. Да и не то, чтобы старой – скорее усталой, но следившей за собой, и поэтому возраст её был неопределенным.

Значит, все-таки дуэль. Любовник и муж? Вряд ли. Скорее, любимый сын набирается первого опыта поруганной чести.

Рик покосился на часы – как долго он проспал! А его ждет Тиба́льд. И более важные дела, чем заступаться за чьего-то отпрыска. Но все-таки… деньги тоже не помешают.

Альбукер появился из кухни с кофейником и чашками.

Надо же, и вправду переживает за него! Сподобился кофе сварить.

Дама скосила глаза на молчаливого таврака, отхлебнула из маленькой чашки и, видимо, оценила его старания – кофе был отменный. Рикард слушал гостью вполуха, заливая густым напитком отвратительный клубок в желудке, оставленный недавним кошмаром.

А ноздри до сих пор ощущали гарь. И запах паленой кожи…

Проклятье! Ему нужен свежий воздух.

– Послушайте, миледи, ближе к делу, мне всё равно, виновен ваш сын или нет, – наконец, прервал он поток объяснений, – вы платите – я дерусь.

– Но он и правда не виновен! – всхлипнула гостья.

– Я вам еще раз повторяю: мне все равно. Вы платите – я дерусь.

– Почему? Почему вы вообще это делаете? – воскликнула она и всплеснула руками.

Вот уж глупый вопрос.

– Делаю – что?

– Позволяете убить себя за незнакомого человека?

– Во-первых, я же сказал – потому что вы платите. А во-вторых, кто сказал, что я позволю себя убить?

– Но… если… вдруг… он убьет вас… я же… возьму грех на душу! Вы должны знать хотя бы за что!

Дама переживает за себя. Понятно.

– Вы так спрашиваете, миледи, как будто хотите, чтобы он всё-таки убил не меня, а вашего сына? Как-то путано, не находите?

– Нет! Нет! – и она снова прижала платочек к глазам.

Каждый раз одно и то же. У него же на лбу написано – ему плевать! Но им надо излить душу. Извиняются, что ли, заранее… Вдруг его убьют? А ей потом гореть в очищающем пламени или в смоле вариться, или куда там ещё отправляет грешниц святой отец на утренних молитвах и проповедях в храме! Можно подумать, от того, что он будет знать причину убийства, оно от этого перестанет им быть. Да и не верит он в очищающее пламя. Пламя не очищает…

Но дама снова хотела зарыдать, и он смягчился.

– Ну, хорошо, хорошо. Так что сотворил этот глупец – ваш отпрыск?

– Он не глупец, он – умный мальчик! Он в университете учится у пари́фика Си́рда, он станет астрологом! И он… он вступился за честь дамы!

Хреновым астрологом, видимо, раз вступился за… честь дамы, не сверившись со звездами.

– Вот и скажите, миледи, как умный мальчик мог вступиться за столь эфемерное нечто, как честь дамы?

– Вы – невоспитаны!

– Я? Плохо воспитан. Факт. Только из нас двоих идиот не я, а ваш сын. Хоть и будущий астролог. Это, надеюсь, была хотя бы его невеста? – спросил Рикард устало.

– Что вы! Боги милосердные, он же еще мальчик! Она была… просто… женщина.

А этот будущий астролог и в самом деле, идиот…

– Десять тысяч ланей, миледи.

– Десять?! Боги милосердные! Почему так дорого?

– Помилуйте, миледи, женскую честь в некоторых местах этого города можно купить и по пять ланей. Дамскую по тысяче. И если за такую эфемерную вещь, как честь неизвестной дамы, ваш сын готов был заплатить жизнью, то подумайте, сколько же должна стоить сама его жизнь? Ну, а моя, к примеру, в десять раз дороже.

– Вы что же, оценили жизнь моего сына в одну тысячу? Так дешево?! – возмутилась она искренне.

– Ну, дамская честь продается и того дешевле. Про тысячу ланей это я уже так, приукрасил.

– Вы просто чудовищно невоспитаны!

– Это да. Но вас, миледи, не поймешь, то дешево, то дорого. Десять тысяч – и я весь ваш, – он развёл руками. – Или же прошу извинить, у меня есть и другие дела.

– Хорошо, – она промокнула платочком щеки и, стрельнув глазами, добавила с притворной беспомощностью в голосе, – я согласна. Но, может, хотя бы семь?

Демоны Ашша её задери! Он убьет Альбукера за этот глупый визит. Зачем он вообще её пустил? Она ещё и кокетничает с ним, вот уж что ему без надобности, так это её заигрывания!

– Миледи, торговаться пристало лавочникам, а не благородным господам, пусть один из них и плохо воспитан. И мне, кстати, нужна предоплата. Полная.

– Но… у меня нет с собой… сейчас… всей суммы. Может, сначала половину, и вы пока поверите мне на слово?

Ах, эти милые уловки! Найд ведь наверняка сказал ей цену. Или она надеется, что его убьют и денег отдавать не придётся?

– Поверю, но ничто так не вселяет веру в человека, как предоплата, миледи. Десять тысяч – и я весь ваш.

Она вздохнула, открыла сумочку, достала деньги, и аккуратно сложила на край стола. Так близко к краю, словно надеялась, что они запрыгнут обратно в сумку, как только она встанет.

– Время, место. Имя. И оружие.

– Старые скотобойни, сегодня на закате. Ка́дор Аркимба́л. И, кажется, бари́тты, – она шмыгнула носом, как-то разочарованно.

Демоны Ашша! Надо было просить двадцать тысяч.

Благоразумие шептало – откажись.

Драться с племянником городского главы – только наживать врагов, избавиться от которых потом будет стоить дороже десяти тысяч. Да, щенок Кадор заносчив и нагл, и дерётся по пять раз на неделе, и его, конечно, давно бы следовало проучить. Но он не любит проигрывать, и обычно выбирает более слабых противников. А то, что твой противник слаб, всегда придает ложное ощущение всемогущества. Но в то же время он и умен. Старые скотобойни – место идеальное. Ведь после королевского запрета на дуэли каждый желавший удовлетворения назначал встречи в тальнике по берегу Таро́ны. И до того дошло, что уже места эти были всем известны и дороги к ним проторены. Разве что дамы не сидели на лавочках под кружевными зонтами, ожидая развлечения. А заодно туда любила наведываться и Тайная стража – хватать незадачливых драчунов. Сто тысяч штрафа – сумма немалая, и вся идет в казну Тайной стражи, и даже дурак бы катался каждое утро к реке при таком улове. Ну а скотобойни – другое дело. Какая радость быть убитым на скотобойне? Никакой. И чести мало. Но умные люди ходили именно туда.

Видимо этот юный прыщ сильно насолил Аркимбалу. И тот точно намеревался его убить, раз решил встречаться в таком месте. А значит, драться придется серьезно.

Откажись – снова шепнуло благоразумие, и он всегда его слушал. Но не сегодня. Сегодня Рикард послал благоразумие к демонам. Недавний кошмар всё ещё жег внутренним огнём, давил на глаза и опалял ноздри изнутри, и хотелось выплеснуть его куда-то. А подраться – это лучший способ остудить голову.

– Хорошо, миледи, я убью его для вас.

– Нет! Нет! Не надо его убивать! – дамочка вскочила. – Можно его просто… ранить? Достаточно же этого для… удовлетворения?

Смотря чьего. Еще, что ли, пять тысяч попросить?

– Можно и ранить.

– Пообещайте, что вы его не убьете?

Она считает его идиотом? Он что, похож на того, кто убьет племянника городского главы при свидетелях всего за десять тысяч?

Пора заканчивать этот визит.

– Хорошо, миледи, я его не убью. Ради вас. А теперь прошу извинить, но меня ждут.

Она ушла, оставив за собой густой запах духов и мыла: ваниль, жасмин, лаванда и розовое масло…

Демоны Ашша, зачем так много всего?

Рикард почувствовал, как в голове начинает пульсировать боль – обычные последствия кошмара. Поверх духов снова потянуло дымом и тяжелым кальянным духом. И он знал, что этот запах будет преследовать его сегодня весь день.

Скорее на воздух.

Он смахнул деньги в ладонь, схватил плащ, баритту и шляпу, и стремительно вышел на улицу.

Может, он и не убьет Кадора Аркимбала, раз обещал даме, но едва ли тому понравится нынешний вечер.

Глава 2. День не задался

В каждом приличном борделе Кори́нтии и Побережья всегда три двери.

Первая – массивная, парадная, разукрашенная киноварью или лазуритом, с вывеской и шелковыми красными флажками, трепещущими на ветру, выходит, как правило, на шумную улицу. И манит заглянуть, распахнув призывно свои створки, за которыми колышутся неспешно кисейные занавеси, давая ухватить любопытным взглядом лишь кусочек пёстрого ковра у входа, золоченые статуи, а если повезет, то и голую ногу одной из местных девиц.

А остальное… если хочешь увидеть всё остальное – плати. И огромный бородатый страж с ятаганом на поясе – бордельный пес, недвусмысленно об этом намекает. И эта дверь зазывает и притягивает путешественников, моряков, торговцев и всех тех, кому незачем прятать свои пристрастия за рамками приличий и морали.

Вторая дверь, выходящая обычно во внутренний двор, а оттуда в глухой тёмный переулок – для прислуги, мясников, портних и торговцев, доставляющих бордельной экономке всякую снедь, и ещё для тех из гостей, кто желает остаться инкогнито.

А вот третья – для таких, как Кэтриона.

И не дверь даже – то ли дыра в стене, то ли окно голубятни, в которое протиснуться можно только согнувшись пополам, пройдя по задворкам лавки зеленщика между корзинами с капустой и артишоками, сквозь облака мошкары, зловоние гнилого лука и ещё чего-то кислого, видимо, дрянного вина.

Солнце уже касалось горизонта, и в этих закоулках было темно, хоть глаз коли. Спотыкаясь, Кэтриона пробиралась наощупь, шёпотом ругаясь сквозь зубы.

Голуби, удивленные её внезапным вторжением, всполошились было, но разлетаться не стали, отодвинулись на своих жердочках, недовольно поглядывая на странную вечернюю гостью. Слишком уж часто их балуют объедками с бордельной кухни. Да и не трогает их никто, кроме, разве что, рыжего кота, которого тоже балуют объедками, отчего он толст и ленив и не гоняется за голубями, а только смотрит на них снизу вверх с тихой печалью в глазах.

– Шш-тоб тебя! – Кэтриона едва не наступила на длинный рыжий хвост, перелезая через нагромождение старых корзин.

Пол был густо усеян голубиным пометом, но это мало её тревожило. Она неделю провела в седле и воняла по́том – конским и своим. У неё закончились деньги, хоть и экономила, как могла, даже украла пару лепешек, косичку копченого сыра и горсть фиников у лавочника три дня назад. Красть, конечно, устав Ордена позволяет, но в крайних случаях. И она посчитала этот случай крайним, но и этой добычи оказалось маловато для трех дней пути. А теперь вот лошадь расковалась и захромала, и она пять квардов тащилась до Рокны пешком, ведя её в поводу до кузницы на Мельничной улице. Так что новая черепичная крыша борделя мистре́ссы Тайлы была просто отрадой её сердцу. Ведь здесь она могла сделать три главных вещи: поесть, помыться, поспать. И это, пожалуй, единственное место, где до неё никому не будет никакого дела.

В этот раз поездка вообще вышла паршивой. А новости, которые она везла в Орден, были и того хуже.

Кэтриона толкнула заднюю дверь чулана и оказалась в коридоре под лестницей.

Из большого зала доносилась музыка: играли дзуна́ и клавесин, слышался мужской гогот и тонкий женский смех, временами переходящий на визг, а со второго этажа – стоны и крики. Судя по звукам, бордель был полон.

Пахло жареным мясом, табаком и духами. Коридор освещали три масляных лампы с большими колпаками из желтой слюды, и свет, падавший на стены, затянутые красным шелком, рассыпал по ним разноцветные блики. Прямо напротив лестницы висела картина весьма фривольного содержания, но Кэтриона не обратила внимания ни на неё, ни на неестественные стоны, долетающие откуда-то сверху, лишь махнула рукой служанке, пронёсшейся мимо неё по коридору на кухню. Возвращаясь, та остановилась, стирая пот с раскрасневшегося лба и удерживая в руке четыре кружки пива.

– Мистрессу Тайлу позови, но так, чтобы никто не слышал. Скажи, буду ждать её здесь, под лестницей.

– Да, миледи, я мигом, сейчас только пиво отдам, господа уж больно ретивые сегодня!

– Кто там такой шумный?

– Гильдия оружейников гуляет и с ними ещё псы из Сумрачных, кажется. Не запомнила я их всех.

Кэтриона привалилась к стене в ожидании хозяйки борделя. Дорога в Рокну через Тала́сское нагорье вымотала её совсем. Неделя пути от одной деревни козопасов к другой, спать приходилось хорошо если на овечьей шкуре, а питаться чем Дуарх послал. А последние три дня и деревни закончились, и дорога стала совсем пустынной. По эту сторону гор люди селились ближе к морю.

Ноги просто гудели, и Кэтрионе хотелось лечь прямо здесь, под лестницей, и поспать хоть немного. Но мистресса появилась быстро.

Когда-то она была, видимо, редкой красавицей, и Кэтриона часто думала о том, какая судьба привела её в бордель. И даже сейчас несмотря на то, что возраст был уже заметен на её лице, она всё ещё сохранила прежнюю красоту и стройность. Затянутая в чёрный корсет, в сапогах и красной юбке с разрезом, открывавшим ногу в ажурном чулке, она шла с грацией королевы. Ходили слухи, что к ней до сих пор наведываются любители определенных утех, те, что любят примерить седло на спину, уздечку и не прочь отведать кнута. Впрочем, это могли быть и просто досужие сплетни, но в том, что мистресса Тайла могла отходить кого-нибудь кнутом – в этом Кэтриона нисколько не сомневалась. Потому что однажды случайно прикоснулась к перстню на её мизинце.

Металл и камни хранят память лучше всего.

Кэтрионе всегда казалось, что прошлое человека похоже на колодец, и каждый раз падение туда было неприятным. В тот раз она закрылась быстро, но Тайла поняла – она теперь знает её историю.

Обедневший род, много детей. Старшая дочь – редкая красавица. И мать, желающая пристроить её замуж любой ценой. Дом полный сомнительных гостей, но кому нужна дочь-бесприданница? Поспешное замужество с тем, кто все-таки посватался, и стремительный отъезд в Рокну.

Вот только муж оказался мошенником и картежником. И через две недели после свадьбы предложил покрыть карточный долг, уступив ночь со своей женой. А потом ещё раз, и ещё. Он запирал её в съемной квартире и даже туфли забрал, чтобы не сбежала. И бросил её на пятом месяце беременности, когда это стало слишком очевидно.

Потом она научилась продавать свою любовь подороже. Оставила сына на попечение кормилицы и стала копить деньги, чтобы купить жильё. Возвращаться ей было некуда. А однажды её заметил один из алади́ров Ордена. Так она и стала мистрессой.

Бордель – лучшее место, чтобы узнавать чужие секреты, и Орден щедро платил мистрессам за эти услуги. И в каждом борделе любому рыцарю Ирдионского Ордена всегда находилась еда, кровать, лекарь и деньги. А главное – возможность прийти и уйти незаметно, потому что у Ордена много врагов. И Тайла быстро поняла, сколько возможностей может дать покровительство Ирдиона.

Сейчас она богата, а её взрослый сын живет в Иртане. Все эти годы он думал, что его мать умерла, а тётя Тайла – старая дева и её сумасбродная сестра, которая платит исправно за его обучение и иногда приезжает в гости. Он – примерный горожанин, держит теперь аптеку и у него даже есть невеста. Так всё и останется. Потому что кому нужна такая мать?

А у Тайлы в её комнате на стене висит хлыст. Она умет причинять боль мужчинам. И делает это с удовольствием.

Хозяйка борделя шагнула в густую тень под лестницу, пахнуло ландышем, миртом и розовым маслом.

– Тебя ждет мэтр Крэд, – тихо произнесла мистресса после обычных приветствий, – велел передать: как только появишься, чтобы сразу шла к нему. Он дважды заходил на днях, всё спрашивал, когда ты приедешь. Остановился тут рядом, на улице Мечников, в комнатах над аптекой. «Аптека Фило́». Сказал – что-то очень важное, и чтобы ты пришла не мешкая.

Сзади кто-то прошел, шатаясь и бормоча ругательства, мистресса вынырнула из тени и, подхватив мужчину за локоть, подтолкнула к уборной.

– Сегодня просто безумие какое-то, оружейники и псы гуляют вместе. Выбрали нового главу Гильдии. И моих девочек не хватает, позвала даже из «Белой лилии», хоть они мне и не друзья, – выдохнула Тайла.

Кэтриона оттолкнулась от стены.

Проклятье! Ей просто безумно необходим отдых. Чего такого от неё понадобилось Крэду?

Мечты о том, чтобы помыться и поспать, видимо, придется отодвинуть подальше.

– Я перехвачу что-нибудь на кухне, – произнесла тихо, – три дня впроголодь, один сплошной козий сыр, я скоро блеять начну!

– Только быстро, а ближе к ночи возвращайся, эти перепьются все и угомонятся, я велю Даэле приготовить тебе комнату.

– И горячую ванну! – шепотом воскликнула Кэтриона.

– И горячую ванну, – усмехнулась мистресса, – я помню, что из всех соколов Ирдиона ты одна просишь сначала ванну, а потом всё остальное.

Что поделать, любит она горячую воду! Да и не сокол она в Ордене, а сова, но мистрессе без разницы.

Она бросила в чулан седельную сумку, плащ и оружие, и прошла на кухню.

Рукомойник! Какое счастье! Ещё бы сапоги снять.

Вымыла руки и лицо. К Крэду придется идти пешком – лошадь осталась у кузнеца дожидаться лекаря. Правда, тут недалеко, но ноги ныли нестерпимо. И ей казалось, что если сейчас она сядет на стул, то встать уже не сможет.

На столе возвышалось блюдо жареных цыплят, и Кэтриона, мигом оторвав ногу у одного из них, заглянула в пару кастрюль, взяла тарелку, ложку и, налив похлебки, села на стул, прислонившись плечом к углу печи.

Святая Миеле! Наконец-то человеческая еда! Как же она устала! Крэд, пес тебя задери, что такого важного могло случиться?!

Она ела быстро, думая о том, зачем понадобилась младшему аладиру Ордена, да так срочно, что он три дня уже её ждет.

Сзади за дверью взвизгнула Даэла и, бормоча что-то про пиво и господ, заскочила на кухню, а за ней ввалился кто-то, но Кэтриона не стала поворачиваться – лучше не привлекать внимание пьяных посетителей.

– А мне и ты подходишь, толстушка, я уже устал ждать, – пробасил мужской голос и раздался шлепок, но, судя по всему, Даэла увернулась и, поставив шумно пустые кружки, снова исчезла.

– А это что за персик? – обратился мужчина в сторону Кэтрионы. – Ну, Тайла! Мы всё ждем и ждем, а твои девахи вместо того, чтобы работать, прячутся на кухне и объедаются!

И, прежде чем Кэтриона успела повернуться, мужская рука легла ей на шею и бесцеремонно стянула с плеча рубашку. А вторая рука тяжело опустилась на стол рядом с её тарелкой так, что стоящая поодаль корзинка с хлебом подскочила. И не рука – огромная лапища с грязными ногтями и заскорузлыми толстыми пальцами в завитках чёрных волос, доходящих едва ли не до ногтей.

В другое время Кэтриона бы увернулась, ускользнула, отшутилась и растворилась в коридорах борделя. Он бы и не понял. Но сегодня она была вымотанной настолько, что щиты ослабли, и она даже не заметила этого.

Он наклонился к её плечу, пахнув тяжелым винным духом, и припал губами к шее. Из выреза его рубахи вывалился серебряный брактет на толстой цепи и коснулся голого плеча Кэтрионы.

Брактет с головой волка.

Сумрачные волки – так они себя называют. А для Кэтрионы они просто псы – те, кто служит за деньги.

И этот брактет – он так давно со своим хозяином… Столько воспоминаний…

Она провалилась в них внезапно, не успев закрыться. Упала будто в колодец мутной воды, и память, которую таила в себе эта вещь, хлынула на неё и потащила за собой…

Деревня. Сжатое поле ячменя. Снопы стоят аккуратно в ожидании обмолота. И старая стена овина, за которой бродят рыжие куры, а вдоль стены выстроились люди. Мужчина, лицо разбито в кровь, сжимает в руках старую шапку, а рядом беззвучно рыдает женщина, и дети – семеро, маленькие все ещё, только одна старшая, голубоглазая, волосы светлые, заплетенные в косу. Сколько ей лет? Одиннадцать?

– Уплачу, как только…

– Хозяин ждать не будет…

– … неурожай, но в следующем году…

– Заберите кур…

– … у меня больше ничего нет…

– И девчонку! За неё дадут половину от твоего долга…

– Нет! Нет!

Удар хлыстом.

– У тебя вон их сколько, нарожаешь еще!

И снова удар. Девчонка кричит, но её бросают через седло, мать цепляется за стремена и умоляет. Женщину отталкивают, и она падает на солому.

Далеко отъезжать не стали, спешились прямо за селом и потащили девчонку в кусты…

Кэтрионе казалось, что колодец полон грязи. Полон криков и стонов тех, кого бил, убивал, пытал и насиловал тот, кто сейчас мял рукой её плечо. И она тонула в этой грязи, захлёбывалась в ней, а колодец был так глубок, почти без дна…

Она вынырнула на остатках сил, судорожно глотая воздух, закрылась поспешно, кое-как. И её затопила ярость. Ледяная, холодная, как осколок горного хрусталя, воткнувшийся прямо в сердце, и такая сильная, что у неё даже пальцы задрожали, разжав деревянную ложку. Ей хотелось, чтобы под рукой оказалась баритта, секира, ятаган бордельного пса, камень, на худой конец, которым она могла бы размозжить голову этого подонка. Но её оружие осталось в чулане под лестницей.

Хотя был ещё кинжал в сапоге. И чтобы его достать и воткнуть в эту руку, опиравшуюся на стол, ей нужно лишь мгновенье. Одно крошечное мгновенье. И её ладонь сама скользнула на колено.

Но благоразумие останавливало и шептало, перекрывая дрожь отвращения:

Уйди, вывернись и беги! Он пьян и тебя не догонит. Это не твоя боль.

И она попыталась к нему прислушаться. Ведь всегда прислушивалась. Это и правда не её боль. И это не первая боль, которую она ощущает, прикасаясь к чужим вещам. Но она всегда чувствовала её, как свою. И каждый раз был как в первый.

Просто уйди.

Ведь мистрессе Тайле такое точно не понравится. Плохо для репутации заведения, когда посетителей борделя девицы тыкают кинжалами. Да ещё таких посетителей. И обладатель грязных ногтей непременно расскажет об этом на каждом углу. А ей оно надо?

Нет. Огласка ни к чему. Будет много крика, за ней погонятся, и их много. Сегодня она слаба и не сможет себя защитить, и если они её поймают, то сначала…

Она предпочла отбросить мысль о том, что они с ней сделают и в каком порядке.

Не сегодня, Кэтриона! Уходи!

Но откуда-то со дна того колодца всё ещё доносились крики, а брактет, соскользнув по плечу вниз, коснулся её груди. И, казалось, он прожигает кожу каленым железом. Её щиты были слишком тонкими сегодня, чтобы устоять против этой древней вещи.

– Гайра? Гайра? Где тебя носит? – раздалось из коридора.

Его губы, испачканные куриным жиром, были совсем близко, и он провел языком по шее…

– А ты мне нравишься, – прошептал ей прямо в ухо и схватил рукой за грудь. – Какая красотка…

И она послала благоразумие лесом.

Сковорода вполне подойдет. Не будет же он говорить, что его огрели по морде сковородой в борделе? Тут точно нечем хвастать.

И, бросив недоеденную куриную ногу, Кэтриона сдернула сковороду с крючка на стене, не самую большую, а ту, в которой обычно жарят блины. Она оттолкнула стул, развернулась стремительно и огрела любителя хватать женщин за обедом прямо по небритому лицу, вложив в удар всю свою ярость.

Удар получился сильный. Настолько сильный, что мужчина отклонился назад, цепляясь за стул, сбивая блюдо с цыплятами, плошку с мукой и горшки жаркого, которые Даэла собиралась ставить в печь, и полетел на пол, хватаясь за лицо. Кровь потекла из носа, перемешиваясь с мукой, обильно заливая подбородок, серую рубаху, амулеты и пол.

– Гайра? Это что за хрень тут творится? – воскликнул появившийся на пороге мужчина.

Ещё один из псов. Высокий, жилистый, голый по пояс, и на его груди, покрытой густыми чёрными волосами, виднелся такой же брактет с волчьей головой.

Мысли вспыхнули в голове все и сразу.

Бежать. И очень быстро.

Через чулан не успеет, только через парадную дверь. Там коновязь, взять одну из их лошадей. Свой меч взять тоже не успеет, но ей и не победить их всех.

Оружие посетители отдают бордельному псу, и тот прячет его в своей каморке, значит, они не вооружены, но у каждого, наверняка, спрятано по кинжалу где-нибудь в сапогах или поясе.

Впрочем, сковорода сгодится. А лучше две.

И словно в подтверждение её мыслей, вошедший выхватил кинжал из сапога.

– Ах ты, шлюха! – взревел Гайра. – Убью! Держи её, Драдд! Эта сучка мне нос сломала!

Ярость придала ей сил. Кэтриона мигом сдернула со стены вторую сковороду, перевернула ногой стол прямо на пытавшегося подняться Гайру, и прыгнула, точно кошка, со звериным рыком на этот стол и оттуда вправо. Гайра заорал, разлетелись горшки, Драдд размахнулся стулом и попал ей по бедру, она потеряла равновесие и ударилась плечом о шкаф с посудой, и откуда с грохотом вывалились тарелки. Драдд попытался достать её кинжалом, но она отбила его выпад сковородой, а другой ударила наотмашь куда-то в подбородок и, выпрыгнув в коридор, бросилась бежать.

Быстро. Очень быстро.

Они были пьяны, и в этом ей повезло.

Выскочила в общий зал и, оттолкнув одну из женщин, рванула к парадной двери. Бордельный пес, услышав грохот, доносившийся из кухни, поднялся со своего стула, берясь за ятаган, но слишком медленно – получил удар в пах и согнулся пополам. Женщины взвизгнули, кто-то ругнулся, музыка резко оборвалась. Кэтриона выскочила на крыльцо и уже в дверях услышала разъяренные крики Гайры.