Czytaj książkę: «Давай оставим все как есть»

© Людмила Волынская, 2020

ISBN 978-5-4498-5236-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

ДАВАЙ ОСТАВИМ ВСЕ КАК ЕСТЬ.

Все события и персонажи вымышлены, все совпадения случайны

Бывают в нашей жизни встречи, которые, как вспышки молний

Вдруг озаряют, нарушая обыденность и монотонность дней,

Когда шальной капризный случай, чужими судьбами играя,

Влетает в нашу жизнь, как ветер летит в распахнутую дверь…

Автор

1

Декабрь лютовал. Ишь как взялся. То ли обижался, что в последний черед поставили, то ли со старым годом расставаться не хотел.

Прикурив, Алекс затянулся и сквозь густую пелену дыма смерил Ходака прищуренным взглядом. Его заместитель Александр Ходаковский, которого все на фирме звали не иначе как Ходак, внешность имел довольно приятную. Но сейчас он напоминал ощипанную куру с синюшным оттенком.

– Как настрой? – спросил Ходак, потирая руки и переминаясь с ноги на ногу.

– Как-то оно будет, – ответил Алекс, неопределенно пожав плечами. – Давай по делу…

– По делу так по делу, – кивнул Ходак с напряженно сосредоточенным видом.

– Что ты Ивану сказал?

– Как договорились. Он, кстати, сегодня дважды звонил.

– Как же, Новый год на носу. Душа праздника просит. Будет ему подарочек, – Алекс снова затянулся, пройдясь взглядом по перрону. – Расклады меняются. Если опять позвонит – меня нет. Я тебе докладывать не обязан.

– Что ты надумал?

– Надумал, Саша. Зажрался. Мало ему.

– Но все вроде наладилось, – Ходак не сводил с Алекса напряженного взгляда. – Зачем рисковать зря?

– И я о том же, – кивнул Алекс, глядя себе под ноги. – Он – лишняя пешка в нашей игре. Это в своей он ферзем был. Нет, он в чужую лезет. Не остановится, поверь. Не заставишь себя уважать – будешь у параши спать. Все, пока, – протянул он Ходаку руку. – Как с мебелью?

– Приедешь, увидишь, – лаконично ответил Ходак, пожимая протянутую руку.

Вагон показался ему мрачным и холодным, как этот декабрьский день. Мерно покачиваясь под четкий степ колес, Алекс расслабился. Вспомнилось детство, когда так же, сидя в переполненных электричках, добирался с мамой до дачи. За окном мелькали столбы, поля, перелески, растворяясь в морозной дымке уходящего декабря. А перед глазами мелькала прожитая жизнь.

Рос он безотцовщиной. Не беспризорником из подворотни. Был у него отец, да только погиб нелепо – под колесами грузовика. Детство его прошло в коммуналке, как летний дождь – весело, шумно, быстротечно. Молодость – шаблонно. Служба в ВДВ, комиссование, х кабрьский вечер. физмат пединститута, неудавшаяся попытка поступить в аспирантуру. Не больно-то он туда и рвался, глядя, как большинство из окружавшей его ученой братии, беззаветно любя себя в науке, удовлетворяло за государственные деньги свои непомерные амбиции. Потерявшись в дебрях пресных застойных времен, валял дурака, перебиваясь репетиторством, штампуя курсовики и дипломные работы для жаждущих «выбиться в люди» остолопов. Разрушивший прежний строй свежий ветер перемен вывел его из этого аморфного состояния. Гипнотизер исчез, а вместе с ним, и навеянные им иллюзии. Многие в то время, оставшись без поводыря, растерялись, утратили ориентиры. У него же получилось наоборот. Как в былые армейские годы, вновь ощутил он остроту восприятия жизни, нагло отсеченную одним неудачным прыжком. Словно судьба давала ему новый шанс. Захотелось испробовать себя, вот и бросился он, очертя голову, в омут нового времени. Однако, изо дня в день вращаясь в круговороте новой жизни, он мало-помалу стал в ней разочаровываться. То ли недоставало засеянного в голову с детских лет привычного дурмана? Не привлекало его такое начисто лишенное иллюзий существование, потому что в его понимании, трудно было назвать жизнью рассекание на «крутом» иностранном старье и непереводный головняк – как бы набить баблом карманы. Хотелось другого – чистого, настоящего. Вроде и было оно – как линия горизонта. Сколько ни приближайся, отдалялась. Наконец, трезво рассудив, что имея реальное, нечего гоняться за призраками, он вынырнул. Но вынырнул уже не простодушным двадцатисемилетним Алешей, а поднаторевшим в своем деле, расчетливым тридцатитрехлетним Алексом, учредителем процветающей фирмы «Алекс». Вот тебе и физика с математикой. У жизни свои законы. Не все ли равно, что да как от космической скорости сжимается? Тебя и на земле так прижать могут, что невидимкой станешь. Не все ли равно, Земля вокруг Солнца вращается или наоборот? От того, постиг ты это или нет, она вращаться по-другому не станет. Лесов на ней много, на его век хватит. Вот он из этих лесочков денежки понемногу и выколачивал. Как получалось.

Годы свое брали, как в свою очередь, и он от них. Разделенная незримой чертой нравственности, жизнь его раздвоилась. Чистая искренняя ее часть осталась подле мамы вместе с сыновней любовью. В эту жизнь кроме мамы он долго не впускал ни одной женщины. Не нашлось таких. Зато в другой изматывающе деловой ее части их у него хватало: роскошных, веселых, готовых, как говорится, по первому зову…

Сколько искать? Надо было определяться. В тридцать три, будучи богом в своих владениях такого пока удачливого бизнеса, он решился. Ирония судьбы… Тоже Алька.

Мама обрадовалась, надеясь, что Алька – не что иное, как Алевтина, уже заранее отождествляя невестку с этим прекрасным русским именем. Но оказалось – Алиса. Не умащивала она сладкими словами, а резала правду как ножом. В первый же вечер, побывав у них дома, мельком взглянув на портрет отца, она шепнула ему: « А ты весь в него. Наверное, тоже по бабам бегал?» Так горько стало от этих слов, будто плюнула она своей правдой в то светлое и чистое, что привила ему мама с малых лет. Бегал или не бегал, какое это имело значение? Если и было, давно отошло вместе с ним, а чистая мамина любовь осталась. Остался он, Алька, с такой же чистой душой. А эта кукла… Поздно. Окольцевала своими крепенькими коготками. Правильно. Где гулял, там и отыскал. Нормальный двадцатидвухлетний бабасик, полный комплект. Для повседневной жизни в самый раз. И квартирку его трехкомнатную за его же денежки обустроила, и себя подать умела, и его, мужа, выгодно представить. А любила ли? Может, и любила. Все они его любили, хитренькие городские сыроежки, такого прочного боровичка. Но повезло Альке. Да и ему, пожалуй, повезло с ней. Жизнь эта девочка понимала правильно и на его волю не особо посягала. Подуется иногда, выдавливая из себя ревность, чтобы его, дурачка, утешить. Но дурачок-то понимал, что ревновать его по большому счету было не к кому. К облапаным мужской похотливостью девкам? Смешно. Возвращался-то он к Альке и ребенка хотел от нее. Не получалось. И проверялись, и проблем с этим вроде не было. А пять лет – впустую. Жизнь оставалась пустой. Да и Алька переживала. Успокаивал. Не верила. И понеслось… Упреки, скандалы. Хоть, в сущности, и скандалов-то настоящих, от души до крови не получалось. Однобокими они были. Она кричала, он молчал. Но домой после этого идти не хотелось. Лучше уж с сыроежками. Они хоть и не давали не фига, но и поедом не ели.

Фортуна поворачивалась к нему незрячей стороной. У жизни свои законы. Если дает, то щедро, если отнимает, то властно. Неумолимое время рождало новых героев. Они цепко держались за жизнь, проворно взбираясь на ее пьедестал. Он же, будучи уверенным в своем стабильно прибыльном до подноготной изученном им бизнесе, недооценил чужие силы. В кои-то веки, расслабившись, он позволил себе включить режим сохранения энергии. Но вскоре ощутил, что в марафонской гонке под названием жизнь допустил непростительный промах. Оторваться теперь можно было, разве что, удвоив силу. А силы уже не те. И желание, пожалуй, тоже. Слишком хорошо он знал, что ждет его на той высоте, с которой жизнь понемногу начала его сталкивать.

2

Так все и шло до того непривычно холодного августовского вечера. Домой не спешилось. Хотелось подышать свежим воздухом, окунуться в прохладу. Это очищало, возвращая в малой мере то, что успело растеряться с годами. Русский-то он, может быть, и новый, но со старой, прежней душой остался. Ни то ни се. Средним получился.

Миновав Исаакиевскую площадь, прихрамывая, пошел он дальше. Почему-то ноги сами повели к Мойке. Ясно, почему. Вот так бы – камень на шею, и сигануть с мостика. Тоскливо огляделся вокруг. Скверная штука жизнь… Поди ж ты, держишься, из последних сил цепляешься.

Окунувшись в невеселые думы, хромал он в вечерних сумерках по безлюдной аллее. То припускал, то моросил противный мелкий дождь. Мокрая листва неприятно липла к туфлям, ветер развевал полы плаща, с презрением бросая в лицо горсти мелких капель. Каждый шаг отдавался в нем тупой болью. Прогулка не получалась. Домой бы, пожалуй. Может, хоть сегодня без сцен обойдется.

Скользнув взглядом по переулку, Алекс остановился, стер о поребрик прилипшую к подошве листву. И за машиной не с руки возвращаться, и до метро топать, и такси здесь не поймаешь. Питер, Питер… Здесь бы только перевороты устраивать. Разве можно здесь жить спокойно уставшему человеку? Не для этого в тебя вложил свою бунтарскую душу Великий Петр. Знал бы он, что из этого получится…

Внезапно взгляд его скользнул по женщине, одиноко сидевшей на лавке. Мокро ведь. Вроде не замечала. Понуро уставившись перед собой, дымила она сигаретой. Мозг его ослепительной вспышкой озарило единственное желание – закурить. Непослушными мокрыми пальцами Алекс достал сигарету и привычно пошарил по карману. Зажигалки не было. Не складывалось у него с зажигалками. Но сейчас… Подойти бы, огоньку попросить. Сама же от чего-то прикурила? Да и пройти-то всего ничего. Но что-то останавливало, что-то не пускало. То ли взгляд ее задумчиво-печальный, то ли вид ее устало-отрешенный. Странный вид. Непонятный. Казалось, что послать могла элементарно, и в то же время думалось, что могла спокойно протянуть зажигалку, согрев теплотой своих серых глаз. Почему серых? Чертовщина какая-то… Какая разница, каких? На кой они ему, ее глаза? Замороченная жизнью среднестатистическая русская баба. «Да миллионы таких», – говорил холодный рассудок. «Истерзанная женщина», – шептало сердце. «Тебе-то что? Ты ее терзал? – не унимался рассудок. – Да и женского в ней, увы, маловато. Разве что глаза. Серые глаза… Тьфу ты! Зеленые, карие, осел! Успокойся!»

Но ноги уже вели. Странно. Он этого совсем не хотел. Не слушались, проклятые. Подойдет, и что дальше? Спросит, какого цвета у нее глаза? Точно пошлет. Ах нет, огоньку бы… Может, протянет.

Алекс подошел почти вплотную. Женщина вздрогнула от неожиданности и подняла к нему… большие серые глаза! Алекс оторопел. Женщина непонимающим взглядом скользнула по нему, виновато улыбнулась, достала из кармана зажигалку и протянула ему.

«Ведьма…» – подумал Алекс и взглянул на свою руку. Правильно, увидела сигарету и поняла. На кой бы еще она ему сдалась? «Сдалась…» – мысли эхом отозвались в его сердце.

«Свихнулся. Жалкий неудачник. У тебя глаза в заднице?» – парировал рассудок. «Пошли», – сказали губы.

Съежившись, словно испугавшись этих слов, она тревожно посмотрела ему в глаза. Ни единого проблеска мысли. Одно желание. Обладать ею? Нет. Быть рядом. Сейчас, сию минуту. Он вдруг ощутил – вот оно, то, что он так жадно искал. Ничего не смог бы он объяснить в эту минуту. Да и незачем было. Она уже поднималась. Идти?.. Куда?.. Пошла она. Алекс – рядом. Ноги грузно ступали по мокрому ковру опалых листьев, дождь прохладным душем окроплял обуревающий его огонь неясных мыслей и желаний.

Женщина свернула во двор. Он – за ней. Тихо застучали каблучки по асфальту, чередуясь с частым шлепаньем по лужам, гулким эхом отбиваясь от потемневших от влаги стен старых домов.

Тихо скрипнула дверь парадной, несколько ступенек, поворот ключа в замке – все это лихорадочно фиксировал его мозг. Хоть в эту минуту он даже приблизительно не знал, где находится: на какой улице, в каком городе, да и на каком свете. Слишком уж нереальным все ему сейчас представлялось: темный с неясными очертаниями мебели коридор, комната с обтянутым черной кожей старым диваном, увитый вазонной зеленью подоконник. А за окном дождь. Мелкие капли разбивались о стекло и тихо сползали по нему, соединяясь в ручейки, меняя русло, разъединяясь, снова сливаясь воедино. Было еще что-то. Но он почему-то запомнил только это: диван, сочную зелень, дождь и ее глаза, в бездонной глубине которых были его счастье и покой.

Не смея взглянуть на него, с обреченным видом застыла она в полумраке комнаты. Сняв плащ, он подошел к ней и властно начал снимать с нее то, что в быту именовалось одеждой. Но сейчас он не видел, что снимал. Она покорилась без единого звука, но в глазах отразилась такая боль, что руки его невольно опустились. Он замер в нерешительности. Боль отступила, а может, нет, но она сама начала раздеваться. Он не помнил, как сорвал с себя одежду. Помнил только ее бледное тело на матово-черной коже дивана. Он ощущал его, словно дурманом обволакиваемый его пьянящей теплотой. Он растворялся в убегающих и снова приближающихся ее глазах. Он касался губами дождевых капель, заплутавшихся в ее волосах. Он жадно прижимал к себе это худенькое тело, ощущая на себе его слабые объятия. Так хотелось подольше задержаться в этих робких нежных объятиях, в этой тихой мучительно приятной мелодии своего тела, но сладостный миг уже обволакивал его сознание дурманящей пеленой. И даже сквозь эту пелену он видел ее глаза. Только ее глаза… Он боялся оторваться от них, как корабль от маяка в бушующем море. И эти глаза все поняли. Они проникли в его душу тихим светом, развеяв страх и холод одиночества. И душа оттаяла. Она оттаяла от обыкновенного человеческого участия. Как мало, оказывается, человеку нужно для счастья…

Приподнявшись, он уперся локтем в кожу дивана. Она замерла, прикрыв руками грудь и потупив взгляд. И вдруг он потерял эту связь.

Ловко освободившись из его объятий, она подхватила одежду и замерла в напряженной нерешительности. Неужели безвозвратно? Жаль… Все в этом мире имеет свое начало и свой конец.

Он встал с дивана и, боясь невпопад уроненным словом разорвать еле ощутимые нити этой внезапной связи, начал одеваться. Пусть так. Лучше молча уйти. Да и сказать, собственно, нечего. Надев пиджак, он достал из внутреннего кармана пятидесятидолларовую купюру и бросил на диван. Да она бы и не повернулась. Не до этого ей было. Всем своим видом она сейчас просила, умоляла об одном – оставить ее в покое.

Надев плащ, он замер в нерешительности. Никакой реакции с ее стороны.

«Неудобно получилось», – подумал он, выходя из комнаты. Минуя коридор, прикрыл за собой входную дверь. Не закрыл, а неосознанно прикрыл. Спустился по ступенькам.

Под напором ветра слабо поскрипывала на старых проржавевших петлях распахнутая дверь. Дождь расплакался всерьез и надолго. В сгустившихся сумерках пролетали одинокие листья и падали в частую рябь расплывшихся луж. Прислонившись к дверному косяку, Алекс смотрел бездумным взглядом в никуда. Отчаянно хотелось курить. Вынув сигарету, он машинально похлопал по карману. У кого бы прикурить? У дождя, разве что… Курить хотелось все сильнее. Ноги сами повели его обратно. Кому нужен этот обман? Не мог он просто так уйти. Слишком многое он там приобрел, и слишком многое там оставил.

Взлетев по ступенькам, он открыл дверь. Бесшумно минуя коридор, он вошел в полумрак знакомой комнаты.

Полуодетая, она все еще сидела на диване и, сжимая в руках примятую купюру, содрогалась в беззвучных рыданиях.

Не раздеваясь, он присел рядом с ней. На мгновение она замерла, но не удивилась, не повернулась.

– Я не хотел тебя обидеть, – сказал он, прикрыв рукой ее колено.

– Я знаю, – тихо ответила она.

– Отчего же ты плачешь? – спросил он ей в затылок.

– Стыдно… от счастья, наверное.

– Чем же я тебя так осчастливил? – с еле ощутимой иронией спросил Алекс.

– Не надо,… – с болью ответила она.

– Как тебя зовут? – поспешил он исправить оплошность.

– Ольга… Ивановна, – нерешительно добавила она неуместный довесок к своему имени.

– Ну уж… так-таки, Ивановна, – простодушно улыбнулся Алекс, сминая пальцами сигарету, – а если Оля? Можно? Дай зажигалку.

– Возьми в куртке, – кивнула Ольга, поспешно застегивая ряд мелких частых пуговок своей блузки.

Достав зажигалку, Алекс с удивлением взглянул на нее. Долго… Снималось вроде быстрее. Поискав взглядом пепельницу, он взял со стола разрезанную пивную банку. Прикурив, снова сел на диван, глядя, как она впопыхах надевала промокшие брюки.

Взгляд скользил по узким бедрам, слегка вьющимся прядям русых волос, прикрывающих невыразительное, хоть и без явных изъянов, ее лицо. Застегнув молнию, она ладонью откинула назад волосы. Встретившись с ней взглядом, он снова ощутил необъяснимую притягательную силу ее глаз.

– Сядь со мной, – щурясь от дыма, сказал Алекс. – Одна здесь живешь?

– Я не,… – присев на краешек дивана, она запнулась и отвела взгляд. – Я здесь квартиру снимала. Завтра съезжать… Ничего, найду что-нибудь, – с неумело скрываемым чувством неловкости добавила она.

– Значит, не местная?

– Нет.

– А дома?..

На миг задумавшись, она нехотя ответила.

– Сын у меня. С бабушкой дома остался.

Вопросы сыпались градом. А все не то, не то…

– А ты, что ж сюда-то? Зачем? – с недоумением посмотрел на нее Алекс.

– Все за тем же,… – ответила Ольга, взглядом указав на смятую купюру.

– Ну-ну,… – задумчиво произнес он, машинально стряхивая пепел. – А…

– Нет, это нет, – предупредив его вопрос, с испугом ответила она и тотчас мягко, словно извиняясь, добавила, – это впервые.

Ну, в этом-то он не сомневался.

– Я верну тебе потом, – не поднимая головы, продолжала она. – У меня сейчас ни копейки, правда.

– На деревню дедушке, – беззлобно поддел ее Алекс и добродушно добавил, – брось, я себе еще нарисую.

Ольга обратила к нему недоуменный взгляд. «Вроде женщина взрослая, – промелькнуло в его голове, – как ребенок». Да и в субтильной внешности ее было что-то противоречивое. Ни дать ни взять – сорокалетний подросток. Потрепала, видно, жизнь, потрепала… А во взгляде что-то чистое, по-детски наивное. «Смесь бульдога с носорогом», … – пришли почему-то на ум неуместные слова.

– Впервые здесь?

– В молодости приезжала с подругами, но города толком не знаю.

Как-то быстро завязался у них незамысловатый разговор. Ничего вроде особенного, но душа раскрывалась, как бутон от теплых солнечных лучей.

– Думаешь, туристы знают? Местные за всю жизнь, может, пару-тройку раз в музеях бывают, да и то в лучшем случае. Намотаешься за неделю по метро да электричкам, уже не до Авроры и не до Кунсткамеры. Да и никуда все это не денется, – дымил он сигаретой под искренне заинтересованным ее взглядом.

– Да, если здесь жить, – согласилась она. – А для приезжих? Дух захватывает.

– Питер не для бедных, – задумчиво изрек Алекс и, тотчас спохватившись, добавил, – ничего личного. Он и задумывался, и строился с царским размахом. На чужих костях, – одно за другим накатывали воспоминания, как Невские волны на гранитные плиты. – Питер, он другой. Холодный чопорный. Его непросто постичь, пока не пропитаешься им, пока не увязнешь в нем навсегда, как в непролазном Чертовом болоте, – Алекс повернулся к ней. – Правда, правда… Питер воздвигнут на этих болотах.

– Ты так увлекательно говоришь, – согрела она его добрым взглядом заплаканных глаз.

– Просто люблю его до слез. Слякотно, сыро, а нигде больше не смог бы жить. Здесь и люди особенные. Даже в тесноте и склоках коммуналок они все равно какие-то терпеливые. Может, потому, что натерпелись. Или, шут его знает, может, и вправду зодчие вложили в него бессмертные души? Я слыхал, у себя в Италии они так не творили. Я и сам в коммуналке рос. Обратная сторона медали… Об этом тоже немало сказано – мрачные проходные дворы, пропахшие кошками парадные… Наша кошками не пахла. Я никогда никому об этом не говорил, веришь? А с тобой как прорвало.

– Я даже не знаю, как тебя зовут…

– Алексей. Нифонтов. Если угодно, тоже Иванович, – слегка привстав, с легкой улыбкой учтиво поклонился Алекс. – Чаем угостишь?

– Да-да, – поспешно ответила Ольга, – только у меня к чаю ничего нет.

– А ничего и не надо. Продрог просто.

– И сахар закончился, Алеша, – виновато добавила она. Но получилось как-то просто, по-домашнему.

Алеша… А ведь он действительно был Алешей только для мамы, а для остальных – Алексом. Уже и привык к этому за столько-то лет. А мама так и не смогла. Из недр подсознания нахлынула на него волна странных мыслей. Аля, Оля… – почти одинаково. А разница между тем огромная. Жену он чаще всего называл Алей, иногда шутливо – Алькой. А вот Ольгу, то бишь Ольгу Ивановну, как бы он назвал? Оленька. Да, именно Оленька, и не иначе. По-другому ей не шло. Странные мысли. Странный вечер. Вообще, все это странно. Но уходить не хотелось, что само по себе тоже было не менее странным.

– Что в имени тебе моем,… – задумчиво произнес он.

Расслабившись, он прислонился к спинке дивана. Как хорошо… Давно так хорошо не было.

– Сними плащ, – светло улыбнувшись, она поднялась с дивана.

– Погоди! Ты куда?! – схватил он ее за руку.

– Так, чай ведь… сам просил, – ответила она с недоумением.

Резко поднявшись, Алекс сорвал с себя плащ.

– Оля… Оленька… Так можно? – прошептал он ей на ухо.

– Не надо, – отстранившись, она потупила взор. – Ты не будешь звать меня никак. Случайная встреча. Так бывает. Ты… женат?

– Да, – ответил он, плюхнувшись на диван. – Но детей нет. Наверное, уже и не будет.

– Тебе, пожалуй, пора, – переведя взгляд на окно, неуверенно сказала она.

– А чай?.. – в надежде хоть за что-то зацепиться, попытался он пошутить.

– Так ведь без сахара, – искренне ответила она.

Неужели не понимает? Какой чай? При чем здесь чай? Да шут с ним, с чаем.

– Я останусь у тебя. Можно? – глядя на нее в упор, спросил он.

– Не понимаю я тебя, – пожала она плечами. – Ты что, с женой поссорился?

– Сам с собой я поссорился, – вздохнув, ответил он.

– Бывает, – кивнула она и перевела на него вопросительный взгляд, – другого места не нашлось?

– Не то чтобы совсем. Хорошо мне с тобой, – искренне ответил он. – Просто, уютно. Так ведь тоже бывает.

– А подошел почему? – простодушно спросила она.

– Глаза твои хотел увидеть. Они ведь серые. Я так и подумал.

– Странно…

– Мне самому странно. Накатило, – ухмыльнувшись, Алекс потер ладонью затылок. – Черт… попробуй, объясни такое. А ты вроде как тоже со своим поссорилась?

Переведя задумчивый взгляд на окно, она безрадостно ответила:

– Не с кем стало ссориться. Неплохо жили, пока деньги были. Муж инженером работал, я в школе преподавала. А потом… все как у всех. Завод закрыли, мне платить перестали. Он в ларек пошел торговать, выпивать стал. Когда жизнь опускает, разве только Мюнхгаузен способен вытащить себя за волосы. У нас не получилось. Ушла с сыном к маме, решила попытать здесь удачу. Работа есть, чтобы сводить концы с концами. А надо же своим помогать.

– Устроим,… – задумчиво произнес он.

– Зачем я тебе? – взглянула она на него с недоумением.

– Я бы и сам хотел знать, – неопределенно ответил он.

– Как накатило, так и откатит.

Обхватив руками ее колени, Алекс уткнулся в них лицом.

– Я останусь… а?

– Как хочешь, – глядя на него сверху вниз, провела она ладонью по его спине, – только у меня есть нечего.

– Ты голодна? – вскинул он к ней глаза.

– Нет, – слабо улыбнулась она ему в ответ.

– Ну и я – нет. А то ведь можно пойти поужинать, – с этими словами Алекс посадил ее на колени.

– Красивый ты, – она коснулась пальцами шапки его густых волос.

Он не удивился. Не она одна так считала. Сам себе он казался огрубелым, что внутри, что снаружи. Заматеревший холеный мужик. В молодости таким вообще не заморачивался. После армии хотелось просто ходить. Хромой кавалер… Будь ты хоть семи пядей во лбу или красавец писаный, кто на такого посмотрит? Он показал ей свою широкую ладонь, ладонь рабочего человека.

– Это тоже нравится? – стрельнув в нее ироничным взглядом, спросил он.

Плавно проводя пальцами по его ладони, внимательно рассматривая ее, словно, не слыша его слов, она улыбнулась:

– Комплименты любишь? – вернула она ему ироничный взгляд. – Красивая мужская рука. Ни убавить, ни прибавить.

– Почему не прибавить? Многим больше нравятся холеные руки.

– Это можно развивать бесконечно. Многим нравится и рафинированная жизнь, пока сами не выпадут в осадок.

– Хм, – неопределенно поведя бровями, ответил он, – а нам с тобой скучно не будет.

– То есть?.. – насторожено спросила она. – Ты к чему это?

– Мне бы тоже хотелось знать, к чему эта встреча. Сыну деньги посылать будешь. Дам. А муж… пусть пьет. Пока на даче у меня поживешь. Потом что-нибудь придумаем. Ужинать пойдем?

– Не надо, – вставая, решительно ответила она. – Иди домой. Поздно, жена волнуется.

– Но ты ведь этого не хочешь, – он снова привлек ее к себе. – Не хочешь, я же вижу.

– Просто у тебя все получается, – безрадостно заметила она, пожав плечами.

– А счастье вообще вещь простая, как беременность – либо есть, либо нет, – пытливо глядя на нее снизу вверх, добродушно улыбнулся он. – Кстати, как у тебя с этим?

– С чем, со счастьем? – откинув ладонью нависшие волосы, недоуменно спросила она.

Действительно как ребенок.

– Нет, со вторым.

– Может, пронесет, – ответила она, помрачнев.

– Вот бы не пронесло, – совершенно серьезно ответил Алекс.

– Что ты говоришь? – испуганно сказала она, словно его желание что-то меняло. – Ты… неудобно мне так, – разомкнув его объятия, она присела рядом с ним.

Какое-то время они молчали, думая каждый о своем. Потом она тихо сказала:

– Вот ведь как бывает. Сегодня мне жить не хотелось, а сейчас… Может, я сплю?

– Спишь, – коснувшись губами ее виска, он прошептал ей на ухо, – и не просыпайся, не то я тебя потеряю. Думаешь, мне хотелось? Менять что-то надо. А что, не знал. Теперь знаю. Затянули петельку на моей шее. Алиса скоро сама меня бросит. Она без чудес не может. А тебе, думаю, сказки ни к чему. Лучше хлеб с водой, чем каравай с бедой. На даче крыша прохудилась. Я починю, и жить можно.

– Вдруг жена приедет?

– Спроси лучше, знает ли она вообще, где эта дача. Там только мама бывает, да и то летом.

– Не хочу я с обмана. На чужом горе счастья не построишь. Подыщу себе что-нибудь.

– Конечно, горе, – прислонившись к спинке дивана, сказал он. – Муж квартиру купил, машину подарил, на шею себе посадил. Кому такое терять охота? А ты со мной безо всего этого смогла бы? С ноля бы начать смогла?

В ответ она покачала головой.

– Таких как я сейчас пруд пруди. Одной в любом случае хуже.

– Видно, не в любом, раз ты от мужа ушла, – заметил он. – От добра добра не ищут.

– Дача ваша далеко? – уклончиво ответила она. – Мне на работу добираться надо будет.

– Как все, пригородной электричкой. У нас дом в поселке. Сперва работу надо найти, – деловым тоном ответил Алекс и вдруг с задоринкой напомнил, – ужинать пойдем?

Она неловко пожала плечами.

– Не в чем мне идти. Все мое на мне, да и то промокло.

– Проблема,… – вытянул он губы в трубочку. – Тогда я смотаюсь. Что купить?

– А что ты любишь? – светло улыбнулась она.

– Я тебя люблю и сейчас тебя съем, – с этими словами он сгреб ее в охапку и угрожающе зарычал.

Коснувшись губами податливо влажных ее губ, он снова ощутил, как душа его воспаряет к небесам. Наваждение какое-то… Обхватив ладонями ее лицо, он серьезно добавил:

– А ехать-то на дачу надо сегодня. Завтра я занят весь день. Такие пироги получаются…

Как просто и легко слетели с губ эти слова. Как в действительности все было сложно. Он подумал о жене. Ждет. Не спит, точно. А он так бездумно, как пацан… И в то же время он понимал, что никакая сила в мире не способна заставить его сейчас вернуться домой. Завтра может быть поздно. До завтра еще целая ночь. Вдруг пройдет это наваждение, вдруг она исчезнет из его жизни? Все, что угодно, только не это. Сейчас он взлетел. И на землю опуститься было немыслимо. Но как ей сказать об этом? Еще, чего доброго, за сумасшедшего примет. А вдруг поверит? Ведь в шутку он ей уже признался в этом. Так то ведь в шутку… Это не налагало на него никаких обязательств, это сорвалось с губ и улетело, это и воспринялось ею, как шутка.

– Что я делаю,… – прикрыв глаза, сдавив ладонями виски, прошептала она, слегка раскачиваясь при этом.

– Послушай,… – неуверенно начал он, – то, что я хочу сказать, тебе покажется странным. Сегодня все странно и непонятно. Но я не ребенок, чтобы разбрасываться словами. Похоже, крепко ты меня зацепила.

Запрокинув руками ее голову, он видел, что все она понимала. Губы не ответили ни слова. За них сказали глаза.

– Собирай свои пожитки, – он решился нарушить эту чарующую тишину, – прокатимся с ветерком.

– Нечего собирать. Пакет только, – смутилась она. – Ты… деньги возьми. Квартиру я за месяц оплатила. А вот как получилось, только две недели и дали пожить.

Она вышла из комнаты, и до него донесся шум воды. Вскоре она вернулась с пакетом.

– Бери, бери, не выдумывай, – Алекс взял со стола купюру и сунул в пакет.

3

Должно быть, судьбе захотелось подшутить над ними всласть. Захлопнув дверь, Алекс наткнулся взглядом на поднимавшегося по ступенькам своего бухгалтера Семушкина. Даже в кепке огромная башка выдавала своего хозяина – добродушного дядьку, предпочитающего никогда ничему не удивляться. Но на сей раз глаза Павла Афанасьевича плавно полезли на лоб. Окинув мимолетным взглядом Ольгу, он поманил Алекса пальцем.

– Разговор есть, Алекс. Тэт-а-тэт. Шесть секунд, мадам, не больше, – обратился он к Ольге.

Ольга молча кивнула и стала спускаться по ступенькам.

– Чего тебе? – нахмурился Алекс.

– Ох-ох-ох… Что жизнь с людьми делает? – явно намекая на Ольгу, печально закивал своей квадратной башкой Семушкин. – Твоя Алиса дома тоской исходит. Обзвонилась уже. Что ты там делал? – квадратная башка кивнула на дверь.

– А что мужик с бабой может делать? – попытался отшутиться Алекс.

– Извращенец… Какого же ты лешего в пустую-то квартиру полез?

– Она снимала. Завтра съезжает, – отрезал Алекс, не собираясь задерживаться.

Семушкин пристально посмотрел на Алекса.

– Ну, что она сняла, сам вижу, не слепой. А ключики-то от квартирки у меня. Хозяева на днях возвращаются. Насколько мне известно, никто ни у кого ничего не снимал. Денег ее я в глаза не видел. Вижу, баба новая мелькает. Думал, в гости к кому-то приехала. Догуляешься ты, Алекс, до цугундера, помяни мое слово, – протрубил Семушкин.

– Ты че, офигел?! – сбитый с толку, набросился на него Алекс.

– Сам ты офигел. Пусти, – отрезал Семушкин, оторвав его руки от своей куртки. – Скажи спасибо, что на меня нарвался. Ты там не наследил? Если что, убери. Как я людям в глаза смотреть буду?