Czytaj książkę: «Когда мы жили на 43-м пикете», strona 3

Столичная командировка

Однажды папу отправили в командировку в Москву. Было это примерно в 1957 году. Наверно он там был долго. Помню, как приходили от него письма. Внизу странички одного из писем, он нарисовал девочку на трёхколёсном велосипеде, чем привёл меня в неописуемый восторг! До сих пор помню эту карикатуру.

Помню подарки Московские – целлулоидный заяц, солидные, настольные часы в деревянном корпусе, ковровая дорожка, (все её почему-то называли персидской) и китайские шёлковые нитки мулине для мамы, невероятных расцветок. Ошеломительно красивые, мамины лаковые туфли на высоком каблуке, запомнились надолго, наверное, не только мне одной. Приходили к маме приятельницы, разглядывали восхищённо столичные подарки. Мама прохаживалась перед ними по ковровой дорожке, как по подиуму, поблескивая лаком новых туфель.

В Москву папу посылали на повышение квалификации. Работу свою папа любил. На лацкане пиджака у него красовался знак «Ударник коммунистического труда». Помню, как он с гордостью показывал нам свой партийный билет, когда его приняли в ряды коммунистической партии – теперь он коммунист! В праздничных застольях папа с друзьями говорили увлечённо о работе, иногда начинали яростно спорить. Возмущённые женщины прерывали их спор и предлагали спеть. Папа с Фёдором Ивановичем вставали из-за стола и громко запевали «По диким степям Забайкалья…» Потом пела мама: «Куда ведёшь, тропинка милая, куда ведёшь, куда зовёшь…» Хором затягивали: «Горе горькое по свету шлялося и на нас невзначай набрело…». Когда дело доходило до «Ой! Мороз, мороооз…», гости начинали собираться домой. Долго прощались у порога, обнимались, выпивали «на посошок» и снова обнимались…

Анютины глазки

Случалось, что к маме забегали подруги или приятельницы с работы. Она тоже к ним иногда ходила и меня с собой брала. По гостям я ходить любила. В незнакомых домах было интересно смотреть, как живут люди, как у них всё обустроено. Встречалось много чудных вещей, которые я видела впервые. Больше всего меня поражала детская мебель. Детский, но совсем как настоящий, диванчик для трёхлетнего ребёнка, производил на меня неизгладимое впечатление. Детские стульчики в те времена были в любом доме. Деревянные, резные и крашеные, с подлокотниками и без, они были привычным атрибутом. Но диванчик с пружинным сиденьем, оббитый бархатом или затейливый комодик с настоящим зеркалом, повергали меня в шок. Впрочем, и совсем не детские вещи я разглядывала с разинутым ртом. Вычурные вазы в буфетах, настенные часы, изящные статуэтки на комодах, салфетки на полках замысловатых этажерок, слоники на диванных полочках…

В городе много было эвакуированных из Москвы, Ленинграда, Сталинграда, Краматорска. Люди везли с собой дорогие сердцу вещицы, диковинные для глухого городка в далёкой Сибири. Я готова была разглядывать все эти несметные богатства часами. Никто мне и не мешал. Мама со своими приятельницами были заняты обсуждением нарядов, но главной темой, конечно, были вышивки. Вышиванием в то время, занимались абсолютно все. Вышитые крестиком салфетки лежали на всех полках. Вышитыми «дорожками» украшали спинки диванов, стелили на стол поверх вышитых скатертей. На вышитых покрывалах, высились пирамиды подушек в вышитых наволочках. На окнах висели «выбитые» занавески, с ажурной вышивкой ришелье. В простенках между окнами, рушники с вышитыми красными петухами. На диванах красовались мягкие «думочки» – маленькие вышитые подушечки.

Все поголовно вышивали крестиком. Гладью вышивать редко кто мог. Из всех знакомых и родственников, гладью вышивала только мама. И нитки у неё были не обычные, как у всех, а китайское шёлковое мулине, привезённое папой из Москвы. Вышитые крестиком розы были очень красивые, но они меркли рядом с анютиными глазками, вышитыми мамой гладью, китайским шёлком. Маме приходилось даже вышивать на заказ, хотя тогда вышивать умели все, но её произведениями все восхищались. Никто не мог повторить мамины анютины глазки. Недавно где-то вычитала, что анютины глазки традиционно считаются кладбищенским цветком… После маминых похорон, все вышивки разом куда-то исчезли.

Килька в томатном соусе

Гулянки праздничные были, не только в компании папиных друзей. Праздновали и с мамиными родственниками, нашими любимыми и дорогими тётями. С роднёй встречали Новый год и собирались за столом на Пасху. Мне такие гулянки нравились гораздо больше. Стол ломился от бесхитростных вкусностей – винегрет, холодец с горчичкой, квашеная капуста с лучком, политая подсолнечным маслом и хрустящие, пахнущие укропом огурчики. Ломтики солёного сала с прослойками источали восхитительный чесночный аромат. На середину стола ставили шкварчащую, чугунную сковороду с яичницей, жареной с кусками сала или домашней колбасой, а рядом дымилась тушёная картошка с мясом. На печке уже закипала в кастрюле вода под пельмени. Но среди этого домашнего изобилия, привлекал моё внимание только один деликатес, магазинный – банка кильки в томатном соусе! Не было тогда на столах никаких мудрёных салатов, но летом всегда была окрошка. На таких гулянках были все свои, родные. Нам детям, позволялось вертеться среди взрослых, что категорически запрещалось делать в других застольях. Мы с двоюродной сестрой Тамарой, развлекались от души! Папа уже не пел, он вёл умные беседы в мужской компании. Пел дядя Саша Гончаров: «А годы летят, наши годы как птицы летят, и некогда нам оглянуться назад…» Мужчины говорили об охоте и мотоциклах. Дядя Дима был заядлым охотником, а у папы был мотоцикл ИЖ-49, очень популярный в то время и им было, что обсудить.

Даже меня однажды папа с дядей Димой взяли на охоту. Недалеко от нас начинались лога. На дне логов были болота и кое где даже небольшие озерца. Уток на этих болотах водилось много разных. Уже вечерело, когда мы подъехали к ближайшему логу. Оставили мотоцикл наверху, а сами спустились к озерцу. Стрелял дядя Дима и папе дал выстрелить. Подстрелили несколько уток и очень сокрушались, что одну из них, так и не смогли добыть из топкого болота.

Побелка

Но праздники были редко. Жизнь в основном состояла из будней наполненных событиями не очень любимых мной. Не любила я, когда белили. А белили часто. Осенью после уборки огорода, к 7 ноября. Обязательно к Пасхе или к 1 Мая затеют побелку. Как же я её терпеть не могла! Запах извёстки до сих пор мне неприятен. Беспорядочно сваленные в кучу вещи, мебель сдвинутая со своих мест, оголённые окна – всё меня раздражало. Я и сейчас не переношу дискомфорт. Мне вручали тряпку и я усердно тёрла забрызганный известью шкаф.

Зато потом, как всё сияло чистотой! Мама с довольной улыбкой стелила на полочки накрахмаленные салфетки и вешала на окна белоснежные тюлевые занавески. Оконные рамы на зиму заклеивались бумажными полосками, чтобы не дуло. Между рамами укладывалась белая вата, а на неё ёлочные украшения. В зимнюю стужу на оконных стёклах мороз рисовал сказочные узоры. С улицы на всех окнах были деревянные, крашеные ставни. На ночь и во время сильных буранов ставни закрывали. После очередного бурана, папа шёл откапывать лопатой, занесённые снегом окна и распахивал ставни. В дом врывались лучи яркого солнца и становилось весело.

Картошка

Не любила, когда копали картошку. Все грязные, в земле. Уже спина устала и рыть надоело, а поле всё не кончается. Помогать взрослым приходилось с малолетства. Мне выделяли рядок и требовали не отставать и не оставлять клубни в земле. Картошки сажали много – себе на еду и на корм скоту. Дома опять грязь и беспорядок, на полу земля. Картошку ссыпали в подпол в комнате и в погреб на улице. Но вот картошка выкопана. Ещё стоит сухая и тёплая погода. Из опустевших огородов тянет дымом осенних костров – жгут ботву и опавшие листья. Пора чудесного бабьего лета. В прозрачном воздухе плывут паутинки и пахнет грибами, как в лесу. Но уже совсем скоро начнётся пора дождей, а там и первые снежинки закружат…

В школе нам тоже приходилось копать картошку. Каждую осень нас посылали на помощь колхозникам. Когда начиналась массовая копка, нас собирали на школьную линейку и объявляли: «Завтра едем на картошку!» Школьные стены содрогались от дружного вопля «Ура!» Учителя сокрушённо качали головами: «Вот ведь!» Готовы выполнять тяжёлую, грязную работу, лишь бы не учиться… Но на картошку ездить было гораздо веселее, чем сидеть на уроках. В автобусе мы дружно горланили песни хором и ржали, подшучивая друг над другом.

Капуста

Полетели белые мухи, лужи покрылись ледком – пришла пора солить капусту. В кухне ставили две кадки. Сначала их мыли, потом бучили. Накроют кадку деревянной, круглой крышкой, а сверху старым одеялом и фуфайками. Нальют воды немного и бросают туда раскалённые в печке булыжники. Горячий пар распарит бочку и она не будет протекать. Заодно и микробы сдохнут. Потом эти булыжники положат на крышку, как гнёт. Стояли кадки поперёк кухни не один день, проход загораживали. Папа доставал оселок и долго точил ножи.

В начале октября наступал день, когда начинали рубить капусту. С утра папа таскал кочаны с огорода. На полу опять грязь от сапог, но никто не разувался, не до того. Капуста прихваченная морозом, в тепле отходила. Мама снимала с вилков верхние листья и кидала их в кучу. Бабушка начинала шинковать капусту тонкой соломкой. Тем временем мама уже тёрла на тёрке морковку. На столе росла гора нашинкованной капусты, её посыпали тёртой морковкой, ароматными семенами укропа и щедрой горстью соли. Перемешав укладывали в кадку и плотно утрамбовывали кулаками. Между делом папа очистит пару сладких кочерыжек и мы с ним весело хрустим. Тётя Нина тоже пыталась помогать, но только бестолково толклась у всех под ногами. Наконец кадки до верху наполнены. Верхние листья и кочерыжки вынесли скотине. Отмыли, отскоблили пол, но кадки ещё несколько дней будут стоять на кухне. Бабушка будет протыкать капусту острой палкой – чтобы горечь вышла.

Наконец, одну кадку опускают в подпол, эта капуста для еды. Зимой наберут хрустящей капустки в миску, добавят лучку, польют постным маслицем. Вкуснотища! Главная закуска на праздничном столе! Вторую кадку выкатывали в сени, это на щи. В сильные морозы капуста замёрзнет. Бабушка выйдет с миской в сени и нарубит сечкой на щи сколько надо.

Семейные обеды

По утрам бабушка поднималась раньше всех. Проснувшись, я лежала и прислушивалась к знакомым звукам. Вот бабушка гремит подойником и уходит в стайку доить корову. Хлопают двери и кот начинает назойливо мяукать, это бабушка вернулась с парным молоком. Сейчас она будет цедить молоко по кринкам и коту плеснёт. Слышно, как бабушка строгает лучины для растопки. Наконец в печке весело трещат дрова и дом наполняется приятным теплом. Можно вставать.

Щи бабушка варила каждый день. Остатки вчерашних щей вываливала собаке. Мыла кастрюлю, заносила из сеней кусок говядины на мозговой косточке и ставила вариться новые щи. Моей обязанностью было начистить картошку. Так каждый день. Кроме щей будет ещё толчёная с маслом или жареная на сале картошка, а может быть молочная каша… Но щи были каждый день в обязательном порядке. Варили их в каждом доме, и вроде, из одинаковых продуктов, но у каждой хозяйки они получались разные на вкус. Все наши родственники помнят щи приготовленные тётей Изой – неповторимый вкус!

До сих пор частенько вспоминаю аромат и вкус тех щей. Бульон на сахарной косточке получался наваристый (папа меня научил, как выбить из этой косточки вкусные мозги), капуста квашеная с укропчиком и картошечка. Зажарка на свином сале, а не на растительном масле. Запах жареного сала с луком вызывал приступ голода. Варились щи на открытом огне, на печи, а не на электричестве и от того были ароматные и такие вкусные. Я и сейчас помню те семейные обеды. По воскресеньям все садились за большой стол, мама перед каждым ставила тарелку щей. На середину стола водружалась сковорода с жареной картошкой. Картошка тоже жарилась на свином сале с лучком. Нарезанная тонкими пластиками, слегка подрумяненная. Её можно было есть после щей на второе, но я предпочитала уплетать всё вместе – ложку картошки, ложку щей. Так меня папа научил. На дне сковороды картошка была особенно вкусная, с румяными поджарками. И всё это запивалось холодным молоком или простоквашей. Ах как вкусно! Поэтому я была как колобок. Щёки на плечах лежали…

Мама любила делать разные запеканки, особенно картофельную. Делать запеканки в печке, дело непростое. Там духовка прогревается неравномерно – с одной стороны пригорает, с другой вообще не греется. Маме приходилось изощряться, поворачивать противень, то одной стороной, то другой. На нужный режим не переключишь. Зная о её пристрастии к запеканкам, друзья подарили ей электрическую духовку. Кажется, это были Батранины. Иван Семёнович с женой тётей Ниной. Они случайно наткнулись в магазине на это чудо кухонной техники и купили для мамы. Тогда это была большая редкость. Вот только пользоваться маме этим чудом пришлось совсем недолго…

Мойдодыр

Походы в баню меня тоже не очень радовали. Экзекуция была ещё та… Мама собирала чистое бельё, брала меня за руку и мы шли пешком на первый участок. В городе было две бани, на первом участке и на втором. Обе очень далеко от нас. По пути мы заходили к Кравцам. Тетя Иза собирала Тамару, брала узелок с бельём и мы вчетвером продолжали наш неблизкий путь. В бане всегда был народ и приходилось ожидать в очереди когда освободятся кабинки для одежды. Наконец подходит наша очередь и мы попадаем в предбанник. Здесь довольно тесно, кто-то раздевается, а кто-то уже вышел из мойки и пытается пробраться к своей кабинке, чтобы одеться. Сердитая банщица указывает нам на пустые кабинки и мы раздеваемся. Раздеваться до гола при незнакомых тётьках, почему-то не очень хочется. Я ёжусь, кажется, что в предбаннике довольно прохладно. Мама меня торопит, помогает стаскивать с меня одёжки и у меня всё тело покрывается пупырышками. Мы берём шайки и ныряем в пар… В мойке шумно, гремят тазы, льётся вода, громко переговариваются женщины. Мама окатывает скамью кипятком и усаживает меня. Рядом ставит таз с горячей водой, вручает мочалку – мойся! Я плюхаюсь в тазу, взбиваю белую, пушистую пену. Руки отмываются до невиданной чистоты и почему-то от воды сморщиваются подушечки пальцев. Но наслаждаюсь я не долго. Мама помылась и подступает ко мне с большим куском банного мыла, приговаривая: «Моем, моем трубочиста, чисто, чисто, чисто, чисто…» Я стойко терплю жёсткую, рогожную мочалку. Зажмуриваюсь, когда она мне намыливает голову, но мыло ест глаза и я начинаю вопить. Рядом в шапке из белой пены пищит Тамара. Мама промывает мне глаза, льёт воду на голову, мне нечем дышать, кажется я сейчас захлебнусь, ослепну, оглохну, сварюсь и умру! Чудесным образом я остаюсь жива и процедура повторяется. Наконец меня окатывают горячей водой из шайки и мы идём одеваться. Теперь мне совсем не кажется, что в предбаннике прохладно, совсем даже наоборот. Мама вытирает меня мохнатым полотенцем, но на распаренное тело одежда никак не натягивается. Мама даже слышать не хочет, что мне жарко, она укутывает меня в шаль и туго затягивает узел на спине. Скорее на улицу, мне нужен глоток свежего воздуха! Но не тут-то было, рот и нос закрыт шерстяной шалью, чтобы ребёнок не простудился. На этом мои страдания не заканчивались. По возвращению домой, меня ждала ещё одна пытка. Мама брала гребень, долго расчёсывала мои спутанные волосы и туго заплетала их в косу. После бани, домашние встречали нас радостными улыбками: «С лёгким паром!» Но мне были более понятны другие выражения про баню, не предвещавшие ничего доброго: «зададут тебе пару…», «устроят головомойку…», «будет тебе баня…».

Стирка

Ещё я не любила когда затевали большую стирку. Опять беспорядок и грязный пол. На печке греются вёдра с водой или кипятится бак с бельём, от него поднимаются клубы пара. В доме стоит неприятный запах хозяйственного мыла. У мамы руки по локоть в белой пене. В корыте, на стиральной доске, мама трёт бельё. Тётя Нина или бабушка носят вёдра с водой на коромысле из колонки. И опять лужи на полу, кучи грязного белья и тазы с уже выстиранным бельём, а через всю комнату натянуты бельевые верёвки с простынями. Постельное бельё всё было белое, стирала его мама с особым тщанием. Перед стиркой замачивала бельё в корыте с мыльной стружкой, а потом ещё и кипятила с содой в большом баке на печке. Прополоскать бельё надо было в двух водах. Для пущей белизны добавлялась капля синьки. Зимой бельё вывешивали на мороз и оно было белее снега, перед соседями не стыдно. Когда замёрзшее бельё заносили досушиваться домой, от него восхитительно пахло морозной свежестью.