Czytaj książkę: «Дьявол кроется в мелочах»

Czcionka:

* * *

Я слышу зов, неслышный вам,
Гласящий: – В путь иди! –
Я вижу перст, невидный вам,
Горящий впереди.

У. Блейк

Глава первая

Дети гордятся успешными родителями. По крайней мере, успешным родителям нравится так думать. Что при этом думают сами дети, по большому счету, никого не интересует. А зря. Потому что если в детстве ты действительно гордишься известностью своих мамы и папы, то в юности к этому чувству начинает примешиваться легкий страх, а будешь ли ты их достоин. Наступает такой возраст, когда очень важно быть кем-то самому, а не просто сыном или дочерью «Марьи Петровны» или «Ивана Ивановича».

По крайней мере, двадцатиоднолетняя Настя Пальникова о своей самоидентичности думала достаточно часто. Будущим летом она заканчивала бакалавриат юридического факультета, где все четыре года училась исключительно на пятерки, славилась общественными нагрузками, которые взваливала на себя добровольно и несла с честью, имела за плечами юношеский разряд по фигурным конькам, подрабатывала младшим помощником у известного адвоката Аркадия Ветлицкого, а в выходные охотно становилась волонтером приюта для собак.

И даже самой себе Настя редко признавалась в том, что вся ее активность вызвана только одним – утвердиться в жизни умной, работоспособной и упорной Настей Пальниковой, а не просто дочерью известной журналистки Инессы Перцевой.

Мама в их городе была настоящей звездой. Ее все знали, и она всех знала. Ее фамилия отпирала любые двери, и в детстве Настя постоянно слышала за спиной шепоток: «Смотри, смотри, это дочка Перцевой».

Мамой она гордилась, но характеристика «дочка Перцевой» с годами начала раздражать неимоверно. К счастью, мама не просто работала под псевдонимом, но и в обычной жизни имела с Настей разные фамилии. Настя была Пальниковой по отцу, с которым мама развелась, когда она была еще совсем крохой. А мама в паспорте была записана под фамилией второго мужа – Полянская. И за последние годы их мало кто идентифицировал как дочь и мать, по крайней мере, Настя сделала для этого все от нее зависящее, а потому сейчас жила наконец в относительной гармонии с собой.

Даже Ветлицкий не знал, что она – «дочка Перцевой», и Настю это вполне устраивало. На работу ее взяли благодаря способностям и держали благодаря исключительно деловым качествам. Аркадий слыл мужиком крутым и к сантиментам не склонным, а потому никакая протекция бы не помогла, будь Настя глупой, ленивой или излишне непокорной. Но она не была.

Сейчас девушка спешила на курсы английского языка, которые начала посещать еще в прошлом году в гонке за собственным совершенством. Мама никаким иностранным языком не владела, а потому к французскому, который она учила в школе и в институте, Настя добавила английский, собираясь в этом году сдать экзамен IELTS.

Занималась она на самых лучших в городе курсах, попасть на которые было не так-то и просто. Стоили они тоже целое состояние, но Настя платила за второй год обучения сама, благо Ветлицкий платил ей неплохо. И отец, и отчим предлагали Насте не маяться дурью и взять у них деньги на оплату занятий, благо оба не бедствовали, а зарплату тратить по собственному разумению на девчачьи безделушки, но Настя была непреклонна. По своему разумению, она считала необходимым самой платить за образование, вот и платила.

Она знала, что мама посмеивается втихомолку, потому что упорством в достижении целей и непреклонностью собственного мнения дочка была вся в нее, но Настя с этим и не спорила. У нее была замечательная мама, и никакая война между ними не бушевала, так, легкое соревнование, причем только с Настиной стороны.

На курсах ей нравилось. Во-первых, язык преподавала совершенно замечательная учительница, общаться с которой было просто удовольствием, а, во-вторых, на занятиях Настя неожиданно сдружилась с несколькими людьми, ранее в ее орбиту не попадавшими, и эта новая дружба оказалась крепкой и интересной.

Особенно сблизилась Настя с Аглаей Молчанской, дочкой известного в их городе предпринимателя – первопроходца в IT-сфере, которого, как и Настину мать, знал и уважал весь город. Впрочем, в отличие от Насти, Глашу известность отца ни капельки не тяготила. Глаша Молчанского обожала.

С полгода назад, правда, выяснилось, что Глашку выносила и родила суррогатная мать, и это открытие девушка пережила очень болезненно, ушла из дома, с отцом не разговаривала, плакала у подруги на плече.

Настя ее успокаивала, как могла, а потом случилась трагедия, в результате которой у Павла Молчанского погибла жена¹, и общее горе сблизило отца и дочь, чему Настя была очень рада. Павла она уважала, а к Глашке относилась как к младшей сестре, которой у нее никогда не было.

Отец Аглаи собирался жениться снова, к его подруге девушка относилась хорошо, но жить осталась отдельно, благо квартира у нее была своя. Настя, все еще живущая с мамой, этому обстоятельству немного завидовала, но о переезде в собственное жилье дома не заговаривала. Отец и отчим покупать ей квартиру не предлагали, а просить ей казалось зазорным. Машину подарили на восемнадцать лет – и спасибо. А квартиру она сама купит. Вот окончит институт, выйдет на работу на полный день, возьмет ипотеку и купит. А пока ей и с мамой нормально живется. Та, несмотря на всю свою занятость, кулинарка знатная и хозяйка отличная, есть чему поучиться, да и отвлекаться на хозяйственные хлопоты не нужно. Оно и славно.

На этих привычных мыслях Настя подъехала к зданию университета, в котором ходила на курсы английского языка, припарковала машину и выпорхнула на улицу, запахивая легкий пуховичок.

Весна в этом году была ранняя. Несмотря на начало марта, капало уже вовсю, снег на газонах съеживался в тоске от неминуемой гибели. Был он серый, грязный, побитый жизнью и посеченный дождем, унылый и сдавшийся. При взгляде на этот снег, ноздреватый, как плохая кожа у не следящего за собой человека, Настя испытывала легкую брезгливость. Она не уважала тех, кто не следит за собой. И тех, кто легко сдается. Ее мама, к примеру, никогда не сдавалась. И Глашкин отец – тоже.

Она посмотрела на часы – без четверти пять. До начала занятий еще пятнадцать минут. Подождать Глашку на воздухе или зайти внутрь?

Воздух был холодный, но уже весенний. В нем висел тот непередаваемый аромат приближающейся весны, который невозможно спутать ни с чем. Пахло капелью, надеждами, счастьем и еще немножко мечтой.

Настя, как человек серьезный, всем говорила, что мечтает о хорошей карьере. Она собиралась стать адвокатом и была готова много и трудно работать для достижения своей заветной цели. Но на самом деле, глубоко в душе, она мечтала о любви. Настоящей, крепкой, со счастливым концом. Она никому-никому об этом не говорила, чтобы не прослыть романтической дурочкой. Но ведь всем известно, что начало весны – время, когда просыпаются в глубокой берлоге не только медведи, но и запрятанные в недрах души мечты. Вот они и проснулись в отведенное природой время, и висели в воздухе, щекотали нос, дразня и насмехаясь.

С любовью Насте не везло. Точнее, любви не везло с Настей. При очень симпатичной внешности – огромных глазах, роскошных волосах, длинных ногах, тонкой талии и большой груди – она, разумеется, нравилась молодым людям. От поклонников у нее отбоя не было, вот только Насте было с ними скучно. С ней знакомились либо маменькины сынки, не способные самостоятельно не то чтобы женщину завоевать, а даже носки себе купить, либо стареющие бонвиваны, молодцевато втягивающие живот, приглашая на свидание, втайне от жены, разумеется.

С первыми Настя испытывала скуку, со вторыми – брезгливость. Она точно знала, каким требованиям должен соответствовать ее принц на белом коне – не пацан, но и не старый, лет тридцати, пожалуй. Холостой, умный, амбициозный, относящийся со страстью к тому, что делает.

Страстность натуры Настя в людях ценила особо, наверное, потому, что мама ее была человеком глубоких страстей, и после водоворота чувств и событий, в эпицентре которых всегда находилась мама, трудно было довольствоваться серыми, пресными, обыденными буднями, которые, как карты, отчего-то сдавала жизнь, видимо, плохо тасующая колоду. Даже в Глашкиной жизни страстей было гораздо больше. И Настя, сама не желая в этом признаться, немного завидовала подруге.

Мимо прошел профессор английской литературы Николай Модестович Ровенский, и запах воздуха изменился, вместо весенней оттепели он пах теперь дорогим мужским одеколоном и трубочным табаком. Николай Модестович был в их городе тоже местной знаменитостью. По крайней мере, не учившаяся на инязе Настя была о нем наслышана. Известный шекспировед, он был ученым с мировым именем, читал лекции в Лондонском университете, много печатался в западных научных журналах и лишь в последние годы, будучи человеком уже немолодым, осел на родной кафедре.

Настина учительница английского, та самая, из-за которой на занятия хотелось идти как на праздник, была бывшей аспиранткой Ровенского и относилась к нему с глубоким почтением. Он молодую женщину тоже явно выделял среди всех остальных, по крайней мере, неделю назад ей даже удалось уговорить Ровенского прочитать слушателям ее курса лекцию по творчеству Шекспира, на английском, разумеется.

Настя поняла не все, но слушала, затаив дыхание, скорее даже не от интереса к теме, а попав под мощную харизму старого профессора. Его мягкий баритон обволакивал, заполняя все пространство аудитории, в нем отчего-то слышался морской прибой, то мягко набегающий на линию песка, то с воем разбивающийся о прибрежные камни.

Интересный, в общем, был дядька, хотя Глашке он не понравился. Несмотря на то что она была младше Насти на три года, язык знала гораздо лучше, поскольку учила его с раннего детства. Видимо, именно знание языка позволило Глашке уловить тончайшие нюансы, недоступные Настиному пониманию, потому что она заявила, что лекция была крайне поверхностной.

Настя удивилась, но спорить не стала, потому что никогда не отстаивала точку зрения, не будучи уверенной в своих аргументах.

– Здравствуйте, Николай Модестович, – сейчас она поздоровалась, потому что привыкла при любых обстоятельствах быть вежливой.

Одетый в дорогую, видно, что очень качественную, куртку, профессор замедлил шаг, а затем вовсе остановился, вглядываясь Насте в лицо.

– Добрый вечер, юная леди. Вы с какого курса? Я вас не помню.

– Я не студентка, – засмеялась Настя. – Точнее, студентка, но не ваша. Я в Юридической академии учусь, а сюда хожу на курсы английского, к Софье Михайловне.

– А-а-а, к Сонечке. – Добродушное лицо профессора осветила улыбка, которая ему очень шла. – Это вам повезло, юная леди. Сонечка – прекрасный педагог, одна из лучших моих учениц, да-с.

Он кашлянул и скрылся за дверью здания.

Настя начала замерзать и собиралась уже последовать его примеру, как увидела спешащую к ней Глашу. Та махала рукой, привлекая внимание подруги:

– Приве-е-е-е-ет!

– Привет, – Настя радостно улыбнулась, потому что действительно была рада видеть Аглаю. У той было какое-то удивительное свойство расцвечивать жизнь вокруг себя и заставлять людей улыбаться. – Ты чего опаздываешь?

– Ничего я не опаздываю, еще без семи минут, все успеем, – сообщила Глашка. – А ты чего, с Ровенским любезничала?

– Да просто поздоровалась, а он спросил, с какого я курса.

– Фу, какой он все-таки неприятный. – Глаша смешно сморщила нос и стала вдруг похожа на капризничающего ребенка. – И бабник наверняка.

– Ну, что ты выдумываешь, Глаш, – рассмеялась Настя. – Ему же в обед сто лет, как он может быть бабником? И он не противный, а очень даже приятный. И умный. С ним наверняка очень интересно было бы поговорить. Ты представляешь, сколько он знает? Он же в Англии жил.

– Ну и что, – Аглая Молчанская умела быть ужасно упрямой, – мало ли, кто где жил. Все равно он старый противный козел. Обещай мне, что будешь держаться от него подальше.

– Да, конечно, буду. Что ты распсиховалась-то? Мы с ним поговорили в первый и в последний раз в жизни, честное слово. Где он и где я. Все, пошли, Софья не любит, когда мы опаздываем.

Девушки зашли внутрь, и тяжелая университетская дверь захлопнулась за их спинами.

* * *

Соня злилась. Сердита она была с самого утра, потому что сегодняшнее утро не пахло кофе. Кофе был обязательным атрибутом ее жизни. Соня могла пить его в любое время дня и ночи, причем в самых неожиданных комбинациях, но по утрам кофе был жизненно необходим, и брат, подаривший ей кофеварку, утверждал, что делает это в медицинских целях, потому что для Сони с ее вечно низким давлением хороший кофе – это не блажь взбесившегося гурмана, а лекарство. Не удовольствие, а необходимость.

Конечно, хороший кофе был все-таки удовольствием, причем не дешевым. Но Соня старалась экономить на новых сапогах (в старых вполне можно проходить еще год), платьях, поездках к морю, да на чем угодно, только не на кофе. К счастью, брат, купивший кофемашину, подбрасывал и капсулы к ней. Так что запас в кухонном шкафчике не иссякал, вот только сегодня он оказался бесполезным, потому что кофемашина сломалась.

Сначала Соня отказывалась поверить в неизбежное и все тыкала пальчиком в кнопки в надежде услышать знакомое жужжание, но машинка лишь щелкала чем-то внутри, а потом и вовсе замолчала. Сдалась. Соня позвонила брату.

– Денька, – жалобно сказала она, – у меня кофемашина сломалась. Совсем.

Брат масштаб проблемы оценил с ходу. У нее вообще был замечательный брат, все понимающий.

– Я сегодня в вечернюю смену, – деловито сказал он. – По дороге на работу заеду, посмотрю. Если что, заберу в ремонт, а тебе пока свою оставлю.

Нет, не брат у нее, а просто золото.

– Спасибо, – сказала Соня с искренней признательностью в голосе. – А то у меня, как назло, никаких запасов кофе. Молотый ты на Новый год использовал, а я так в запас и не купила, потому что привыкла капсулами пользоваться, а растворимый и вовсе в доме не держу. Гадость такую. Как теперь день прожить, вообще не представляю. Я ж без чашки кофе утром не человек.

– Заскочи в кофейню какую-нибудь по дороге. – Денис всегда был человеком действия, пустого сочувствия не признавал. – Либо посиди в красивом интерьере, посмакуй любимый напиток, не спеша, пирожным себя побалуй, либо возьми кофе с собой. В машине выпьешь.

Машина – маленькая, юркая «Мицубиси Кольт» – была второй Сониной слабостью и роскошью, которую она смогла себе позволить на преподавательскую зарплату. Ездить за рулем Соня обожала, а вот ходить пешком, наоборот, терпеть не могла. Ей было то морозно, то ветрено, то дождливо, то пыльно, то жарко. Поэтому даже в магазин за два квартала Соня ездила на машине, над чем Денис всегда безобидно, но все-таки подтрунивал.

В кофейню она уже не успевала. В сегодняшнем расписании лекция у нее стояла первой парой, круглосуточно в городе работала только одна кофейня, как на грех, располагающаяся совсем не по пути в университет, да и с кофемашиной она провозилась непозволительно долго. Нет, придется начинать день без кофе.

Наскоро собравшись, она выскочила в подъезд, вставила ключ в замочную скважину, запирая дверь, повела носом, принюхиваясь, и нахмурилась.

Нет, утро совершенно точно пахло не кофе. Запах, отвратительный, смердящий, тошнотворный, струился из-за соседской двери напротив. Там жили два одиноких мужчины – отец и сын, и Соню начинало беспокоить то обстоятельство, что последний раз она видела их в апреле прошлого года, не позже.

Соседи куда-то пропали. Их почтовый ящик ломился от неоплаченных счетов, на общедомовом собрании представители управляющей компании жаловались на долги по квартплате, недавно приходили представители психоневрологического интерната, в котором на учете состоял младший сосед, а из квартиры отвратительно воняло.

Впервые обладающая тонким обонянием Соня учуяла запах еще летом и сразу же вызвала участкового. Тот пришел, постоял у запертой двери, понажимал в дверной звонок и ушел восвояси, сообщив, что никакого запаха не чувствует, а соседи могли просто уехать к родственникам или знакомым.

Шло время, вонь усиливалась, и Соня еще три раза вызывала участкового с требованием вскрыть и проверить квартиру, но каждый раз получала отказ.

– Не имею я на это никакого процессуального права, – объяснил ей участковый. – А пахнет… Так они, наверное, холодильник перед отъездом отключили, и там продукты испортились, вот и пахнет.

Объяснение не тянуло даже на тройку, это Соня, как преподаватель со стажем, понимала совершенно четко, вот только что делать с «нехорошей квартирой», не знала. Посоветоваться бы с кем.

Сбегая по лестнице и садясь в машину, она вдруг четко поняла, с кем именно. У одной из слушательниц ее курсов мама работала журналисткой и специализировалась именно на криминальных историях. В том, что речь идет именно о криминале, Соня не сомневалась, значит, надо будет сегодня поговорить с Настей, попросить телефон ее мамы, журналистки Инессы Перцевой, и позвонить.

От того, что она придумала конкретный план действий, у Сони даже настроение улучшилось, вот только кофе хотелось ужасно, но что поделать, если кофе нет. Она завела машину и уже собралась было отъехать от края тротуара, когда пассажирская дверца открылась, и в нее заглянула лохматая голова с вечно улыбающимися глазами – Арсений, детский приятель ее брата, живущий в соседнем подъезде.

– Сонька, привет, подвезешь?

Не дожидаясь ответа, он бесцеремонно плюхнулся на пассажирское сиденье, и Соня едва заметно поморщилась. Не любила она бесцеремонности.

– Тебе куда? – спросила она. – А то я на лекцию опаздываю, если не по дороге, то не подвезу, извини.

– Да мне сегодня с утра в Пенсионный надо, лифты там моя богадельня обслуживает, вот с утра наряд взял. Ты меня до универа подвези, а там я уж добегу, напрягать тебя не буду.

Такой расклад Соню если и не устраивал, то точно не напрягал.

– Ты в фирме по обслуживанию лифтов теперь работаешь? – спросила она.

Ей было не интересно, но хотелось проявить вежливость. Все-таки Денискин друг детства.

– Ну да. Надо же где-то на хлеб зарабатывать. Хватает, конечно, только на голый и иногда черствый, но лучше, чем ничего. Не все же выбиваются в местные знаменитости, как Денька.

К тому, что ее брат знаменитость, Соня до конца так и не привыкла, хотя последние лет пять он считался самым лучшим в их городе шеф-поваром. В возрасте двадцати восьми лет Денис Менделеев выиграл конкурс молодых шеф-поваров «Серебряный треугольник», который ежегодно проводится в рамках Московского гастрономического фестиваля. Затем занял первое место на Открытом чемпионате России по поварскому искусству.

В прошлом году взял Международный Кремлевский кулинарный кубок и теперь на полном серьезе готовился принять участие в «Золотом Бокюзе» – международном конкурсе шеф-поваров, таком же желанном для кулинаров, как «Оскар» для киноиндустрии. В январе этого года прошел очередной «Золотой Бокюз», и Денис на полном серьезе утверждал, что будет готов побороться за вожделенную статуэтку через два года, на следующих гастрономических соревнованиях экстра-класса.

Российские повара участвовали в «Золотом Бокюзе» с 2003 года, и ни одному из них не удавалось получить приз конкурса, но Дениса это не смущало. В своих силах он был уверен. Или, как подозревала Соня, самоуверен. Впрочем, брату она о своих сомнениях не говорила, не хотела подрезать крылья. Да и знала, что упорства ему не занимать. К любой поставленной цели ее братишка шел напролом, не боясь никаких преград.

Сейчас он работал шеф-поваром модного и действительно хорошего ресторана «Буррата», в котором почти никогда не было свободных столиков, а заодно присматривал за меню и обучением поваров в остальных заведениях, принадлежавших владельцу «Бурраты» Феодосию Лаврецкому.

О Феодосии Соня была наслышана, хотя лично и не знакома. Про него в городе говорили с легким придыханием, как о предпринимателе «нового поколения». Ему удавалось любое начатое дело, и сейчас, помимо «Бурраты», он владел сетью ресторанов быстрого питания, которая по франшизе уже работала в тридцати регионах страны, пиццерией, рестораном японской кухни и парой кофеен.

Помимо удачливости, столь необходимой в бизнесе, Лаврецкий обладал еще и таким редким нынче качеством, как порядочность. Так говорил Денис, а на мнение брата Соня полагалась полностью. Несмотря на то что был он на два года младше ее, Соне еще со школы казалось, что он в их маленькой семье главный, а она вторая, ведомая.

Соня и Денис рано остались без родителей. С разницей в полгода те сгорели от рака, хотя Соня и тогда, и сейчас была уверена, что отец ушел из жизни от болезни, а мама – от тоски по нему. Как бы то ни было, им с братом было восемнадцать и шестнадцать, когда они пережили двое похорон, после чего вдруг остались совсем одни. Соня тогда училась в институте, Денис заканчивал школу.

У отца был бизнес, долю в котором выкупил его друг и компаньон. Благодаря этому обстоятельству Соня смогла закончить учебу, а Денис, наотрез отказавшийся поступать в институт, – кооперативный колледж. Он с самого детства мечтал стать поваром и стал, преодолев сопротивление сестры, умолявшей брата получить высшее образование.

– Я и без диплома стану самым лучшим в своем деле, – сказал он тогда.

И действительно стал.

Денег хватило бы на дольше, если бы Соня не вышла неудачно замуж. Тогда, оставшись одна, точнее, конечно, с Денькой, но все равно без родителей, она отчаянно нуждалась в чьем-нибудь надежном плече, за которым можно было бы спрятаться от злых жизненных ветров и немного отдышаться от свалившегося на нее горя. Боль от смерти родителей не проходила, не становилась меньше. Соня просто жила с ней, чувствуя, как эта боль разрастается внутри, как злокачественная опухоль, погубившая ее родных, вытесняя чувства и мысли. Так было до тех пор, пока она не влюбилась.

Ее избранник умел проникновенно смотреть бездонными синими глазами, слушать так, что казалось, что для него больше не существует никого на свете, гладил по голове, ловил мягкими губами ее безвольные губы, шептал какие-то бессмысленные, но утешающие слова, от которых действительно становилось легче.

Как-то незаметно он сначала переехал к ним с Денькой жить, потом женился на Соне, затем взял у нее в долг денег, чтобы раскрутить нуждавшийся в инвестициях бизнес. Много позже Соня поняла, что ее муж вовсе не был предпринимателем, просто прожектером и мечтателем, неспособным на созидание.

Сначала растаяли деньги, а потом и он сам тоже исчез из Сониной жизни, как испарившаяся на солнце лужица от растаявшего снеговика. Ей только и осталось, что удивиться, как тихо и незаметно это произошло. Не осталось ни боли, ни разочарования, одно только огромное изумление, как она могла быть настолько слепой, чтобы не видеть очевидного.

К тому моменту она уже окончила университет и осталась работать на кафедре. К счастью, Денис уже тоже работал в одной из крупных городских столовых, так что на две зарплаты можно было как-то сводить концы с концами.

Соня рвалась разменять родительскую квартиру, чтобы у Дениса был свой угол и своя личная жизнь, но он только сначала смеялся, а потом сердился, потому что считал продажу родительского гнезда кощунством.

– Это твой дом, – говорил он. – И я буду жить с тобой, пока не заработаю себе на квартиру. Сам, потому что я мужчина. И я за тебя отвечаю.

Соня тогда горько плакала, потому что ее братишка оказался единственным человеком, свято верившим, что он действительно несет за нее ответственность. Свой неудавшийся брак она не вспоминала, но и снова замуж не торопилась, разучившись доверять мужчинам.

– У меня сделана качественная прививка, – говорила она подругам.

К счастью, они с мужем не успели завести ребенка. Что это тоже «к счастью», Соня считала лет до тридцати, потому что жизнь у них с Денисом была непростая, в материальном плане в первую очередь, и позволить себе растить одной ребенка она не могла. Правда, последние четыре года в подобном постулате она была уже не уверена, потому что у подруг подрастали дети, один за другим шли в первый класс, некоторые Сонины крестники уже даже успели получить паспорт, а она все была одна.

После пришедшего к нему признания Денис сначала снял, а теперь и купил квартиру, переехал от Сони, хотя тоже все еще не женился. В его жизни появлялись и исчезали какие-то «феи», как характеризовал он их сестре, но сердце и душу не задевали.

У Сони душа болела за брата, потому что она мечтала, что хотя бы у него будет нормальная семья, такая, какая когда-то была у их родителей, и печалилась, что они живут, как два бобыля, для которых не существует ничего, кроме работы, да еще, пожалуй, друг друга. А Денька отмахивался и смеялся над ее глупыми страхами, абсолютно уверенный, что все у них обоих в жизни будет хорошо, только в нужный срок.

– Вот встречу такую женщину, как мама, или хотя бы как ты, – говорил он, – тогда и женюсь.

И это его «хотя бы» Соню ни капельки не обижало, потому что она и надеяться не смела равняться с умершей матерью.

Мысли ее, стартанувшие с добившегося успеха в жизни Дениса, привычно съехали на семью, и, погруженная в себя, очнулась только тогда, когда сидящий рядом Арсений начал что-то возбужденно орать, размахивая руками. Соня невольно вздрогнула.

– Ты чего? Что случилось?

– Сонь, ты мимо Пенсионного же проехала, только не остановилась.

– Ой, – Соня виновато посмотрела на сидящего рядом молодого человека, – я специально маршрут изменила, чтобы тебя до места довезти, и задумалась. Но ты же сказал, что от университета дойдешь. Ничего?

– Да уж дойду, если ты такая ворона. – Голос Арсения звучал язвительно. – Ей-богу, ты все-таки иногда бываешь не от мира сего. Все о женихах мечтаешь?

– Арс, ты, конечно, друг детства моего брата, но точно не входишь в число людей, которые могут разговаривать со мной столь бесцеремонно, – отрезала Соня. Конфликтовать она не любила, но постоять за себя могла. – Я задумалась и проехала мимо, за что приношу свои извинения, но если тебя что-то не устраивает, то будь добр, в следующий раз вызови такси.

– Так я ж не звезда местная, не волшебник поварешки и поварского колпака, я такие деньжищи не зашибаю, чтобы свою машину иметь или на такси раскатывать, – неожиданно зло ответил Арсений. – Это вы с Денькой у нас все из себя благополучные, не надо чужую жизнь по своим привычкам мерить.

– У тебя одна работа? – спросила Соня, которая ненавидела подобные разговоры. – Ты до какого часа работаешь? До пяти?

– Ну да. – Арсений замолчал, явно сбитый с толку ее неожиданным вопросом. – А ты что, после работы меня домой подвезти хочешь? Так я не знаю, где буду, на каком адресе.

– Подвезти тебя в пять часов я не смогу, – ровным голосом сообщила Соня, – потому что после четырех учебных пар у меня еще вечерние курсы, они как раз в пять часов начинаются. Два раза в неделю. А еще я репетитором подрабатываю, как правило, по выходным. Так что на свою машину я, в отличие от тебя, сама заработала. И Денис тоже. Он вообще почти круглые сутки на ногах проводит. И мест работы у него не одно и даже не два. Так что работай больше, Арс. И будет у тебя машина. Или деньги на такси.

– Ух ты какая. – Арсений откинулся к дверце, посмотрел на Соню словно со стороны. В его взгляде сверкала неприкрытая злоба. – Сучка ты, оказывается. Обычная эмансипированная сучка. Работает она, машина у нее. Мужик тебе нужен, чтобы трахал до звона в ушах, да еще кулаками учил уму-разуму, чтобы не выпендривалась.

Соня подъехала к университету, заняла место на парковке, еще свободной по причине раннего утра. Если приехать не к первой, а ко второй паре, уже не встанешь.

– Вылезай, – спокойно сказала она. – Приехали. Это если заканчивать наш разговор на вежливой ноте. А если на невежливой, то пошел вон.

Арсений хлопнул дверью так, что у Сони в ушах словно гром загрохотал. Да что ж за утро такое, и кофе не выпила, и паршивец этот на ее голову навязался.

Катящийся своей чередой день приносил все новые и новые неприятности. На лекцию, поставленную первой парой, пришло всего три человека, остальные предпочли проспать, и Соня расстроилась, потому что к чтению лекций относилась с пиететом и готовилась каждый раз заново, не позволяя себе пользоваться заезженными конспектами.

Кафе в соседнем доме, куда Соня выскочила на перемене, едва дождавшись десяти утра – времени открытия, – оказалось закрыто на санитарный час. По окончании четвертой пары, когда она надеялась сбегать на обед в расположенный неподалеку маленький ресторанчик (принадлежащий Феодосию Лаврецкому, кстати, и находящийся под Денискиным патронажем), неожиданно поставили заседание кафедры.

И вдобавок ко всем неприятностям, на этой самой кафедре рядом с ней умудрился усесться ее бывший научный руководитель профессор Ровенский, близости которого Соня в последнее время избегала, ибо имела для этого все необходимые основания. И вот поди ж ты, зазевалась.

Николай Модестович уселся рядом, поставив стул так близко, чтобы ненароком прижаться бедром к Сониному бедру.

Она досадливо поморщилась. Научного руководителя она уважала, с диссертацией он ей в свое время действительно сильно помог, но слыл бабником и ловеласом, в молодые годы не пропускавшим ни одной юбки. Сейчас Николаю Модестовичу было уже за семьдесят, но его это обстоятельство нимало не смущало. До молодых студенток он уже был неохоч, поскольку те смотрели на старого профессора с откровенной издевкой и недоумением, да и времена нынче были сложные, когда жалобы на харассмент, то бишь сексуальные домогательства, стали делом само собой разумеющимся. Поветрие это, зародившись в Америке, сначала перекинулось на Европу, потом пришло в Россию и теперь докатилось и до их небольшого провинциального городка.

В прошлом году одна из студенток уже написала в ректорат жалобу на Ровенского, тогда конфликт замяли, но больше он к студенткам не подходил даже на пушечный выстрел. Но характер же не переделать. Поэтому весь неистраченный пыл ухаживаний Николай Модестович обрушил на доцента кафедры английского языка Софью Михайловну Менделееву, то и дело томно вздыхая, украдкой пожимая ручки, поглаживая по щечке, трогая коленки и вот так, полуинтимно прикасаясь к бедру.

Соню это и раздражало, и смешило одновременно. Жену профессора, Ольгу Сергеевну Ровенскую, она знала много лет, поскольку профессор имел привычку работать со своими аспирантами дома, приглашая их на чашку чая. Знала и жалела, потому что от козлиных похождений мужа эта женщина и пятнадцать лет назад выглядела на нынешние семьдесят. Правда, с того времени, как Соня увидела ее впервые, она совсем не изменилась, словно законсервировалась.

1.Читайте об этом в романе Людмилы Мартовой «Бизнес-план счастья» – Прим. ред.