Czytaj książkę: «Путешествие Лао Цаня»

Перевод с китайского В. Семанова

© Перевод. В. Семанов, наследники, 2025

© ООО «Издательство АСТ», 2025

* * *

Лю Э и его роман «Путешествие Лао Цаня»

Начало XX века в литературе Китая было ознаменовано появлением нового жанра – «обличительного романа», как назвал его впоследствии Лу Синь. В то время Китай был полуфеодальной, полуколониальной страной, раздираемой на части империалистическими державами. Свыше трех веков царствовала в нем иноземная маньчжурская династия, насаждавшая все темное, реакционное и глубоко ненавистная сердцу каждого честного китайца. В стране господствовала насквозь прогнившая общественная система, в которой все было построено на обмане и подкупе. Народ был абсолютно бесправен; в суде царил дикий произвол, при разбирательстве дел открыто применялись средневековые пытки. Это было всего лишь пятьдесят лет тому назад – в памяти многих еще не старых людей сохранились воспоминания о том времени. Но еще более зримо и глубоко способен представить нам эту обстановку китайский «обличительный роман» – порождение и знамение своей эпохи.

Крупнейшие писатели-романисты были свидетелями того, как народ поднимался против феодального гнета. Тайнинское восстание (1850–1865), восстание факельщиков (70-е годы), восстание ихэтуаней (1900) – вот наиболее значительные события в жизни Китая конца XIX – начала XX в. Подъем народных сил оказал большое воздействие и на интеллигенцию. Реформаторское движение, а затем и возникновение революционно-демократического движения Сунь Ятсена не могли не отразиться на развитии китайской литературы и, в частности, «обличительного романа».

Создатели этого жанра: Ли Баоцзя, У Вояо, Лю Э, Цзэн Пу и другие – опирались не только на богатую литературную традицию китайской культуры вообще, но и на достижения китайского классического романа, развивавшегося уже в течение шести веков. За это время героический роман XIV–XVI вв. уступил свое первенствующее место социальному и бытовому роману XVII–XVIII столетий. Восемнадцатый век известен как блестящая пора в развитии китайского романа. Именно в это время рождаются такие замечательные произведения, как «Сон в красном тереме» Цао Сюэциня и «Неофициальная история конфуцианцев» У Цзинцзя, в которых давалась широкая картина жизни и нравов той поры, с потрясающей реалистической силой бичевались пороки феодально-монархической системы.

Несмотря на то что «обличительный роман» появляется в начале XX в., он также может быть отнесен скорее к классической, чем к новой литературе Китая. Произведения этого времени не только тесно связаны с классическими темами и формами (в частности, с сатирико-психологическим романом XVIII в.), на них заметно также и сознательное подражание классике. По-прежнему их главной темой остается разоблачение одного из паразитических классов старого Китая – чиновничества. В форме романа еще сохраняются элементы устного народного сказа (каждая глава неизменно обрывается на самом интересном месте со словами: «Если хотите знать, что случилось дальше, – послушайте, в следующий раз расскажем»), хотя эти произведения, так же как и романы XVIII в., уже не имели непосредственной связи с фольклором и создавались от начала до конца одним писателем.

«Обличительный роман» был вызван к жизни самим временем, настоятельно требовавшим беспощадной, сокрушительной критики преступлений господствующей верхушки. Китай стоял на пороге буржуазной революции 1911 г.

Разумеется, далеко не все романисты, а точнее большинство из них, проникнутое реформаторскими конституционно-монархическими иллюзиями, еще не осознали до конца, каким целям служит их творчество. Выходцы в основном из феодально-помещичьих слоев, они боялись революции, подчас даже пытались выступать против нее, но вместе с тем часто изображали современные им государственные устои с непримиримостью, остротой и поистине разрушительной силой. «Критическая и обличительная направленность „Путешествия Лао Цаня“, развитая автором в определенных пределах на протяжении всей книги, обусловила тот факт, что произведение было принято широкими читательскими массами того времени. Неслучайно, что с момента его издания и по сей день читатели продолжают любить роман», – пишет один из китайских критиков.

Лю Э (Лю Теюнь) родился 18 октября 1857 г. в культурной чиновничьей семье. С детства он проявлял незаурядные способности к литературе и математике, затем увлекся ирригацией. Интересы Лю Э отличались чрезвычайной разносторонностью. Большинство из них было вызвано к жизни патриотическими чувствами юноши: Лю Э ищет путь, на котором он сможет принести наибольшую пользу своей родине, и во имя этого порывает со многими условностями, свойственными жизненному укладу интеллигенции того времени. Он отказывается сдавать традиционные экзамены на чиновничью должность, едет в Шанхай и в течение года занимается там медицинской практикой.

Вскоре ему представилась возможность использовать свои познания и в области ирригации. В 1888 г. Хуанхэ прорвала плотины в районе Центрального Китая. Лю Э немедленно едет туда, разрабатывает план защитных мероприятий и собственными руками помогает восстанавливать укрепления и дамбы. Свыше шести лет Лю Э в различных частях долины Хуанхэ занимается предотвращением стихийных бедствий и пишет на эту тему трактат: «Семь принципов обуздания рек».

Японо-китайская война 1894–1895 гг. прервала его деятельность ирригатора. Лю Э отправился в столицу. В это время под влиянием растущего народного возмущения после поражения Китая в войне с Японией в среде китайской интеллигенции развертывается реформаторское движение. Мысль о необходимости перенимать достижения других стран все сильнее начинает волновать умы образованных китайцев. Лю Э также отдает немалую дань этому увлечению. Он разрабатывает проекты строительства железных дорог, открытия рудников, содействия торговле и т. д.

Стоит ли удивляться тому, что большинство его планов было отвергнуто реакционным маньчжурским правительством, боявшимся прогресса и не заинтересованным в развитии китайской национальной промышленности? Активность Лю Э вызывает озлобление в среде ретроградов. О нем начинают распускать клеветнические слухи, называя его изменником.

В 1900 г. один из крупных сановников маньчжурского двора – Ган Ни, впоследствии высмеянный в романе «Путешествие Лао Цаня» в образе Ган Би, – подал императору донос, в котором обвинил Лю Э в «связях с иностранцами» и требовал для него самого сурового наказания. К счастью, Лю Э находился в Шанхае, и это помогло ему избежать расправы.

Тем временем в столице вспыхнуло восстание ихэтуаней (известное в европейской литературе под названием «Боксерское»), и войска восьми иностранных держав под предлогом подавления «мятежа» вторглись в Пекин. В городе начался голод. Императорская семья бежала на запад. Лю Э, не думая об опасности, приехал в столицу и, вступив в переговоры с русскими войсками, занявшими государственные амбары, продал весь хранившийся там рис по низкой цене голодающему населению.

Этот «потрясающий по своей дерзости» поступок был впоследствии использован маньчжурской кликой, которая с каждым годом получала все более многочисленные основания ненавидеть Лю Э. Роман «Путешествие Лао Цаня», первая часть которого появилась в журналах в 1903 г., окончательно восстановил против писателя все реакционно настроенное чиновничество. Не обошлось здесь и без личных интриг: принц Дуаньфан, любитель древностей, мечтал поскорее завладеть ценной коллекцией фарфора и черепаховых щитов с гадательными надписями, которая принадлежала Лю Э. В 1908 г. Лю Э был обвинен в самовольной продаже риса из государственных зернохранилищ, арестован и сослан в далекий Синьцзян. Там он и умер 23 августа 1909 г. Реакционеры торжествовали победу, а коллекция древностей, как и следовало ожидать, почти целиком попала в руки Дуаньфана, который был генерал-губернатором Нанкина и обладал правом конфискации.

Лю Э оставил после себя довольно богатое письменное наследие: в нем имеются и работы о речном строительстве, и исследования о фарфоре и черепаховых щитах, и собрание стихов. Однако наиболее популярным его произведением до сих пор остается единственный (как это бывало со многими китайскими прозаиками прошлого) роман «Путешествие Лао Цаня», в котором отразились вся жизнь и душевные муки писателя, трудности его исканий.

В романе Лю Э китайская действительность показана глазами простого странствующего лекаря Лао Цаня, за которым стоит сам автор. Разъезжая по одной из восточных областей Китая – провинции Шаньдун, – Лао Цань становится свидетелем бесчисленных злоупотреблений, деспотизма и произвола. Он слушает рассказы угнетенных и забитых простых людей, негодует и плачет слезами горькой обиды за свой народ. Как характерно, что своеобразная и вместе с тем сходная во многих чертах обстановка в различных странах породила такие похожие по своей идее и глубоко своеобразные по внутренней сущности произведения, как «Путешествие из Петербурга в Москву» – в России, «Путешествие Ибрагим-бека» – в Персии, «Путешествие Лао Цаня» – в Китае!

В своей композиции «Путешествие Лао Цаня» несколько отступает от традиционного построения китайских классических романов, которое находит законченное и художественно совершенное выражение еще в романах «Речные заводи» (XIV в.) и «Неофициальная история чиновничества» (XVIII в.) и продолжается в большинстве «обличительных романов» начала XX века: «Нашем чиновничестве» и «Краткой истории цивилизации» Ли Баоцзя. В романе Лю Э не происходит той своеобразной цепной реакции, при которой первый герой вводит в действие второго, второй – третьего, третий – четвертого и т. д., а сам тем временем отходит на задний план. Главный герой Лао Цань проходит через произведение от начала до конца; почти все события (за исключением нескольких глав, где инициатива переходит к Шэнь Цзыпину) концентрируются вокруг него и показываются сквозь его восприятие.

Разложение провинциальной чиновничьей системы, продвижение в верхи людей черствых, жестоких, самовлюбленных – вот что больше всего угнетает Лю Э, и это находит отражение в композиции произведения. Центральное место в романе (наряду с Лао Цанем) занимают фигуры двух чиновников-деспотов: Юй Сяня и Ган Би. Они вершат свои «справедливые» дела в разных местах, возможно, даже не зная друг друга, но автор тем не менее перекидывает от одного к другому логический мостик, связывая их воедино.

Нетрудно заметить, что введение эпизодов с Юй Сянем и Ган Би составляло главную цель автора. Даже всеми предшествующими главами Лю Э как бы подготавливает к восприятию этих отрывков. Так, например, Юй Сянь непосредственно не появляется в книге ни разу. Однако рассказом хозяина постоялого двора (главы четвертая, пятая) о зверствах Юй Сяня автор заставил читателя ждать его появления. Мало того, беглое упоминание – скорее намек – о Юй Сяне мы встречаем еще раньше: в эпиграфе к третьей главе. Оно говорит нам о том, что автор еще в третьей главе заранее направляет своего героя в округ Цаочжоу, чтобы столкнуть его с жестоким чиновником или по крайней мере с людьми, которые от него пострадали.

Зловещий образ правителя этого округа, чиновника-деспота Юй Сяня, невольно воспринимается в романе как олицетворение кровавого деспотизма всей маньчжурской монархии. Добившись поста правителя и мечтая о еще более высоком назначении, он ведет рьяную борьбу с «бандитами» и не щадит при этом ни правого, ни виноватого.

Как известно, при абсолютистском цинском режиме в Китае, вплоть до революции 1911 г., правитель округа обладал всей полнотой административной власти. Он зависел не от общества, а от отдельных лиц, стоявших к тому же выше его и, точно так же как и он, не знавших запросов и нужд народа и не интересовавшихся ими. В его руках находились и судебные полномочия, и он самолично – без всяких присяжных, пренебрегая законами, – вершил расправу над неугодными ему людьми. Именно таким маленьким самодержцем, чрезвычайно характерным для Китая начала XX в., и выступает в романе Юй Сянь.

Конечно, есть у него и некоторые «индивидуальные» черты. Так, например, излюбленная мера наказания, применяемая им к осужденным, – бамбуковая клетка, в которой несчастный висел на собственной шее вплоть до смерти. Обвиняемый не смеет даже напомнить об оправдывающих обстоятельствах: на протяжении всего заседания говорит один судья. Таким образом судебный процесс превратился в издевательство.

Писатель мастерски передал атмосферу гнетущего страха, которой окружил себя Юй Сянь. Запуган не только народ, но и подвластные Юй Сяню чиновники. Тщеславный деспот и не заметил, как своей жестокостью и нетерпимостью создал среду, благоприятную для клеветников, доносчиков и льстецов.

Чиновники-подхалимы беззастенчиво льстят Юй Сяню, называя его в глаза мудрым, справедливым, гуманным.

Как уже упоминалось выше, образ Юй Сяня дается в произведении не непосредственно, а с помощью многочисленных рассказов о нем (гостей на пиру, хозяина постоялого двора, гостиничного слуги и др.). Этот метод позволил автору показать образ Юй Сяня с разных точек зрения. Нет ничего удивительного, что мнения о нем в основном сходятся, и это еще сильнее убеждает читателя в том, что Юй Сянь действительно достоин ненависти и презрения.

Иными средствами обрисована в романе фигура Ган Би: он наглый, злобный, трусливый и, конечно, не такой величественный и грозный, как Юй Сянь. Во многом такой показ был обусловлен другой художественной задачей автора: если в первом случае Лао Цань так и не имел возможности столкнуться с Юй Сянем и помешать ему вершить произвол, то теперь он активно вмешивается в судебное разбирательство, которое ведет Ган Би.

Поскольку Лао Цань имел возможность ближе столкнуться с Ган Би, узнать о нем из уст просвещенных и проницательных людей (Хуан Жэньжуй, начальник уезда Ван Цзыцзинь), то естественно, что и внутренний мир Ган Би оказался раскрытым в романе несколько глубже, чем мир Юй Сяня. Этот карьерист заранее рассчитал, что слыть честным и получать повышения выгоднее, чем брать взятки.

«Я чиновник царствующей фамилии!.. Губернатор специально послал меня сюда, чтобы я помог господину Вану в расследовании этого дела. Если бы я принял твое серебро и отпустил вас, я не только не оправдал бы доверия, возложенного на меня губернатором, но и навлек бы на себя гнев тринадцати убиенных душ!» – говорит он.

Уже из этой ханжеской реплики мы улавливаем, что Ган Би руководят не столько благородные побуждения, сколько боязнь лишиться милости начальства. О том же говорят нам дела Ган Би: его подлые попытки завлечь в судебные сети, запутать и обвинить в тягчайшем преступлении молодую женщину и ее старика-отца. И когда впоследствии мы слышим иронические намеки Хуан Жэньжуя, Бай Ци на то, что Ган Би просто выслуживается, мы оказываемся внутренне подготовленными к такому выводу.

В образе Ган Би несравненно сильнее, чем в Юй Сяне, показаны черты ханжи, демагога, который способен своим рвением довести до абсурда самую разумную идею. «Этот чумной Ган кичится своей чистотой и неподкупностью! – говорит о нем Хуан Жэньжуй. – …Я не в состоянии воздействовать на этого молодчика. Хотел было на днях доложить обо всем наверх. Но губернатор вспыльчив – прямо к нему с таким докладом идти немыслимо!» (глава шестнадцатая).

Кроме омерзительных фигур Ган Би и Юй Сяня, писатель выводит и другие типы чиновников: Шэнь Дун-цзао, Хуан Жэньжуя, начальника уезда Ван Цзыцзиня, инспектора Бай Ци и других. Автор наделяет их честностью, умом, гуманностью, тем поучительнее проследить, какое влияние оказывает на них разлагающаяся чиновничья система.

Шэнь Дунцзао не решается установить гуманное правление в своем округе (боится, что это уменьшит его доходы и помешает расплатиться с долгами).

Хуан Жэньжуй, несмотря на свои способности, поднимается по служебной лестнице только благодаря протекции. Согласившись на благородное дело – спасение девушки из увеселительного заведения, – он боится признаться в своем честном поступке, так как это может повлиять на его карьеру.

Ван Цзыцзинь знает, что Ган Би только своим иезуитством и демагогией заставил обвиняемых признаться в несуществующем преступлении, и все-таки безропотно молчит.

Характерной для всех этих людей (кстати, их образы автор также слабо индивидуализирует, и это позволяет легко говорить о них в совокупности) является тяга к добру: в романе, в частности, это проявляется в их симпатиях к Лао Цаню. Именно в сравнении с Лао Цанем, который для автора остается воплощением простого, естественного, не испорченного жизнью человека, особенно ясно становится, как искалечены действительностью Хуан Жэньжуй, Шэнь Дунцзао и другие. Несмотря на то что Лю Э в соответствии со своими утопическими иллюзиями «гуманного правления» заставляет их в конце концов принимать планы Лао Цаня, читатель не верит в это. Он уже успел понять, что названные чиновники слишком слабы и не способны бороться с установленными порядками. «Конечно, странствующий лекарь не спасет мир! – отвечал Лао Цань, когда Шэнь Дунцзао упрекал его в отшельничестве. – Но разве, став чиновником, человек может чем-нибудь помочь людям?»

Роман Лю Э составил новый этап в изображении китайского чиновничества, как по сравнению с произведением У Цзинцзы «Неофициальная история чиновничества», так и по сравнению с «Нашим чиновничеством» Ли Баоцзя, написанным почти одновременно с романом Лю Э. Писатель обратился к изображению глубинных и невидимых процессов, рождаемых бюрократической системой, – процессов отупения и нравственного очерствения человека, а иногда и превращения его в жестокого сатрапа. «Все предыдущие романы вскрывали лишь преступления и жестокость продажных чиновников, а „Путешествие Лао Цаня“ кладет начало разоблачению низостей чиновников „справедливых“¹. Продажные чиновники ненавистны всем, и все хорошо знают это. Но „чистые“ чиновники особенно омерзительны, и тем не менее многие этого не понимают. Мне кажется, взяточники сами знают о своих пороках и не осмеливаются открыто отрицать их, а „справедливые“ чиновники считают, что они бескорыстны, что им ничего не надо, а в действительности они всесильны. Только что отвергнув мелкую подачку, они по пустяковому поводу убивают людей, а представится повод внушительнее – продают страну. Сколько подобного я видел собственными глазами!» – пишет Лю Э в предисловии к шестнадцатой главе одного из изданий романа.

Это признание автора недаром сочувственно цитирует Лу Синь в своей «Краткой истории китайской прозы» – так как оно чрезвычайно лаконично и вместе с тем остро отразило то новое, что внес роман в художественную критику существовавших порядков. Нетрудно заметить, что при подобной постановке вопроса основная тяжесть вины перемещалась с отдельных (хотя и весьма многочисленных) продажных и бесчестных чиновников, бравших взятки, на всю общественную систему в целом.

Лю Э не мог не видеть, что в народе зреет недовольство существующими порядками, которое приведет к изменению действительности:

 
Я знаю: тогда лишь
Несчастный народ
 
 
И земли вернет,
И покой обретет,
 
 
Когда уничтожит
Тигрицу в бою,
 
 
Когда обуздает
И свергнет свинью!
 

Устами своего идеального героя Хуан Лунцзы автор предсказывает, что «через пять лет поднимется буря, а через десять мир будет уже совсем непохож на нынешний». Говоря об этом, Лю Э имеет в виду отнюдь не реформы «гуманных правителей», а революцию, зреющую в китайском обществе: движение Сунь Ятсена и народное восстание ихэтуаней. В романе Лю Э, хотя и в фантастическом, искаженном виде, тем не менее отражены как подъем революции, так и популярность, которой пользуются революционеры среди народных масс.

Лю Э отнюдь не сторонник революционеров; не понимая патриотической сущности их побуждений, он изображает революционеров корыстолюбивыми людьми, думающими только о своем благе. Таким выступает, например, «незнакомец», которого видят на погибающем корабле Лао Цань и его друзья (глава первая, сон Лао Цаня). Мимолетное сочувствие к геройству этого человека (со стороны Вэнь Чжанбо) тут же сменяется разочарованием. Заблуждения писателя не нуждаются в оправданиях: напротив, мы должны подойти к ним объективно, для того чтобы знать, где мы имеем дело с правдивым изображением жизни, а где с искажением фактов. Хотя в первой главе нет прямых указаний на то, кем является этот «неизвестный», действия его говорят сами за себя даже в превратном истолковании автора: он призывает массы к восстанию, чего никак не мог сделать реформатор, открыто ведет пропаганду своих бунтарских идей среди народа.

Лю Э не удовлетворен старыми общественными устоями. Он даже готов радоваться тому, что пришли революционеры, которые сметут весь старый хлам и расчистят дорогу чему-то новому.

«Разве вы не видите, что нынешняя мораль, законы, чувства напоминают этого самозванца, сидящего на троне в Уцзиго? Только после того как силой революционеров будет уничтожен этот самозванец, настоящего царя можно будет извлечь из восьмиугольного стеклянного колодца. Когда же вновь возникнут подлинная мораль, законы, чувства – в Поднебесной наступит мир!» – говорит Хуан Лунцзы.

Таким образом, именно из двойственного отношения к существующей действительности у Лю Э рождается идея неизбежности и необходимости появления революционеров, которая в тогдашних условиях, конечно, не могла не сыграть известную положительную роль. Эта идея является закономерным продолжением философской концепции книги Лю Э.

Нельзя не отметить, что в романе «Путешествие Лао Цаня» интеллектуальная жизнь человека – философские и религиозные споры, наблюдение природы, слушание музыки – занимает чрезвычайно большое место. И это придает роману Лю Э особую прелесть, яркий национальный колорит, так как раскрывает перед читателем те сферы китайской жизни, которые были мало нам известны.

Философские взгляды Лю Э имеют важное значение для понимания его книги, поэтому мы остановимся на них несколько подробнее.

Несмотря на ограниченность мировоззрения, Лю Э был для своего времени передовым и широко образованным человеком. Его реформаторские взгляды родились из попыток глубокого философского осмысления жизни. Лю Э прекрасно знал древнюю философию: конфуцианство, даосизм, буддизм. Но ни одно из этих философско-религиозных течений его до конца не удовлетворяло. В девятой главе он устами того же Хуан Лунцзы сравнивает господствующие в Китае религии с тремя мелочными лавками, в которых торгуют одними и теми же товарами.

Мысли Лю Э о необходимости изменения действительности, как и у многих писателей и философов того времени (утопическое учение Кан Ювэя, диалектика Тань Сытуна), по-прежнему были облечены в старую форму: в конфуцианскую или буддийскую оболочку. Критика господствующей идеологии того времени – конфуцианства – была в эпоху Лю Э настолько затруднена, что ему приходилось прибегать к авторитету древности, который всегда стоял в Китае очень высоко. Подобно Кан Ювэю, он как бы стремился разложить схоластическое учение изнутри, его же средствами, обильно цитируя в романе самого Конфуция и его единомышленников и противопоставляя их выводы конфуцианцам сунской эпохи (XII – XIII вв.) Чжу Си и другим, от которых вело начало официальное философское течение периода маньчжурской династии.

Впрочем, философские взгляды Лю Э играют по-настоящему важную роль лишь в тех местах, где его герои ведут ученые споры и с их помощью делают выводы о существующей действительности. Во всех остальных случаях главным остается непосредственное наблюдение писателя над жизнью, которое и позволило ему создать обобщающие картины чиновничьей системы, богатства и бедности, положения народа.

Выразителем этих несравненно более важных, хотя и не составляющих целостной философской концепции, воззрений становится центральный герой романа – Лао Цань.

Выше мы уже говорили о том, к каким глубоким по своей социальной и обобщающей силе выводам о сущности чиновничества приходит в романе Лю Э на примере Юй Сяня, Ган Би, Шэнь Дунцзао, Хуан Жэньжуя. Но не менее важно подчеркнуть и то, что огромное большинство этих мыслей высказано в романе устами бродячего лекаря Лао Цаня и находится в полном соответствии как с его общественным положением, так и с его индивидуальными человеческими качествами.

Существенной заслугой Лю Э нужно считать то, что в качестве главного героя для своего произведения он решился выбрать простого человека, которому чужда правящая система.

Лао Цаня можно назвать идеальным персонажем, но это не мешает ему быть, в отличие от многих других идеальных образов, чрезвычайно жизненным и простым. Он наделен такими смелостью и прямотой, какими не обладает ни один из героев романа. Общаясь с чиновниками (Шэнь Дунцзао), он в глаза высказывает свое мнение о них. Он пишет на стене стихи, обличающие жестокость Юй Сяня, хотя знает, что за это можно жестоко поплатиться, бесстрашно идет в судебный зал, чтобы положить конец злоупотреблениям Ган Би.

Лао Цань обладает незаурядным умом: он начитан и образован, «умеет глубоко проникать в людские сердца». О последнем качестве мы узнаем, разумеется, не столько из восторженных высказываний его доброжелателей (Шэнь Дунцзао, губернатора), сколько из самих жизненных ситуаций, в которые попадает Лао Цань. Его простота, искренность располагают к нему людей самого различного общественного положения (от губернатора до хозяина постоялого двора) и легко вызывают их на откровенность с ним. Именно поэтому образ Лао Цаня помог автору так широко показать жизнь.

Сама профессия лекаря, которую избрал Лао Цань, отказавшись от мысли о чиновничьей карьере и славе, свидетельствует о его любви к людям, желании облегчить хотя бы их физические страдания.

Вместе с тем Лао Цань выступает в романе не только как лекарь и обличитель злоупотреблений чиновничества, но и как ирригатор: именно мечты об обуздании Хуанхэ, веками приносившей столько мучений трудовому народу, приводят его к губернатору. Аллегорическое изображение попыток Лао Цаня помочь китайским земледельцам содержится и в эпизоде с лечением болезни богача Хуана (под богачом Хуаном здесь подразумевается Хуанхэ).

В мыслях Лао Цаня об активном обуздании великой реки нашли непосредственное отражение жизненный опыт самого писателя, его гуманистические идеалы.

Утопическая, но в высшей степени благородная по своей субъективной направленности идея «гуманного правления», исповедуемая писателем, также находит воплощение в образе главного героя. Лао Цань горячо переживает бедственное положение народа, томящегося под игом жестоких чиновников, и плачет над его горем. С большой выразительностью написан эпизод, в котором Лао Цань, наблюдая замерзающих птиц, сравнивает их судьбу с участью населения округа Цаочжоу:

«„Ведь они только сейчас голодают и мерзнут. Придет весна, они снова оживут и забудут про все свои горести и печали. А что делать народу округа Цаочжоу, который несчастен вот уже много лет? Что делать ему, когда о нем пуще отца с матерью пекутся жестокие чиновники, способные одним движением схватить своих „детей“, объявить их грабителями, сгноить их в ужасных клетках, запугать до того, что те не смеют произнести ни слова? Разве простые люди, над которыми, кроме голода и холода, тяготеет еще и этот гнетущий страх, не страдают больше, чем эти безвинные птицы?!“ Слезы против воли полились из глаз Лао Цаня, и, словно в ответ ему, вороны каркнули несколько раз подряд. Казалось, они хотели выразить свое превосходство над крестьянами округа Цаочжоу и сказать ему, что у них по крайней мере есть свобода собственной мысли. Лао Цань подумал об этом, и его охватило жгучее чувство гнева, волосы поднялись и уперлись в шапку. Он готов был тут же, на месте, убить Юй Сяня: только одно это могло утолить его ярость…»

В этом отрывке нетрудно уловить и элементы прогрессивного мировоззрения автора: неслучайно Лю Э использует в нем некоторые новые термины («свобода собственной мысли»), которые невозможно найти в китайских произведениях до начала XX в. – периода распространения буржуазных западных и китайских просветительских идей.

Отметим попутно, что язык романа «Путешествие Лао Цаня» способствует выявлению конкретно-исторического содержания эпохи, раскрытию профессионального и общественного положения персонажа, но в меньшей мере он служит передаче индивидуального человеческого характера. Эта черта является общей для обличительных произведений начала XX в.

Стиль романистов той поры представляет собой своеобразную переходную ступень от языка классических романов к новой литературе. Иными словами, это был самый передовой литературный стиль до Лу Синя, сознательно противопоставленный мертвому языку поэзии и изящной прозы, хотя и скованный в известной степени влиянием классической традиции. Естественно, когда изысканные литературные обороты, лаконичные, непонятные на слух цитаты из древних сочинений появляются у Лю Э в речи чиновников: именно так они, по-видимому, и говорили в жизни. В качестве примера можно привести отрывок из речи Хуан Жэньжуя (глава двенадцатая): «Сегодня, как говорится, каждый из нас „на чужбине встретил старого друга“»… Своеобразие этого стиля на русский язык передать почти невозможно, так как здесь не меняется даже структура мысли, а просто употреблены архаичные слова. Но порою (далеко не всегда это вызвано художественной необходимостью) классический стиль появляется в речи автора: в обрисовке пейзажа, при попытках передать человеческую психологию и даже в описаниях действий (например, неоднократно встречающийся архаический оборот «да ну дао» — «в гневе закричал», глава шестнадцатая).

Иногда «классицизмы» проникают у Лю Э и в язык персонажей из простонародья. Однако это уже не является закономерностью. Для Лю Э как раз в большей степени, чем для других романистов начала XX в., характерна правдивая передача народной речи: без излишнего стремления сгладить, стилизовать ее, но и без увлечения ее «экзотикой», вульгаризмами и диалектизмами.

Внимание к языку простых людей отражает более глубокую закономерность в творчестве Лю Э: его сочувствие и почтительное отношение к народу вообще.

Чрезвычайно важно отметить, что писатель и его герой Лао Цань не только скорбят о страданиях китайского народа, но и верят в его творческие силы, ум и талантливость. Неслучайно в книге Лю Э много места уделяется отражению интеллектуальной жизни китайцев, о которой мы уже говорили вскользь, – любви к музыке, поэзии, живописи, книгам, природе. В качестве примера расскажем о том впечатлении, которое произвело на Лао Цаня пение Ван Сяоюй.