Czytaj książkę: «Под сенью чайного листа», strona 2

– Она всего лишь проголодавшаяся маленькая девочка, – поясняет жрец. – Солнце всегда всходит над горизонтом, земля всегда тверда под нашими ногами, реки текут вниз по склонам гор, а деревья тянутся к небу, так давайте все вместе вернем Лиянь на праведную тропу акха.

Он трижды ударяет палкой по земле, затем брызгает водой на меня и похлопывает меня по макушке. Рума проявляет такое милосердие и великодушие, что я решаю больше его никогда не бояться. Но когда он поворачивается, чтобы совершить обряд, который до конца меня очистит, у меня снова сжимается желудок. Рума берет курицу у Старшего брата, прижимает ее тельце к плоскому камню, который отряхнул от пыли Третий брат, и отрубает ей голову. У нас очень мало куриц, а значит, и мало яиц. Из-за меня у нас станет меньше еды. Невестки недобро смотрят на меня. И тут…

А-ма забирает курицу у рума и проворно ощипывает перья с еще подергивающегося тела. А затем вжик-вжик-вжик. Она бросает куски курицы в котел и подвешивает над костром, который поддерживала Старшая невестка.

Через двадцать минут А-ма разливает суп по плошкам. Мужчины собираются с одной стороны дома, а женщины с другой. Мы садимся на корточки в ожидании своей порции. Я в жизни не слышала, чтобы мои родные так радостно чавкали и с громкими звуками жадно втягивали бульон и жевали мясо, хотя кваканье лягушек, жужжание комаров и пение ночных птиц напоминают, скольких часов сна мы уже лишились. Я обсасываю косточку, и тут вдруг в голове пролетают искры мыслей. Мне приснилась собака на крыше, этот сон предвещал, что я попаду в неприятности. Так и случилось. Но прямо сейчас, в эту самую секунду, каждому члену моей семьи достался кусок курицы и плошка наваристого бульона. Совсем как в моем сне. Ну, том, который я придумала… Про который я наврала… Правда, я сказала, что каждому достанется по целой курице, и все же…

Без совпадений нет истории.

Водопад небесных слез

Наш народ привык перемещаться с места на место, используя при этом традиционную технику выкорчевывания и сжигания лесов, чтобы создать поля под посадку, а потом, когда земля перестает радовать нас своими дарами, двигаться дальше. Однако последним нескольким поколениям стало трудно претендовать на новые земли на Наньно или на любой другой горе в префектуре Сишуанбаньна, где растет чай, поэтому мы – и наши соседи – остались. Осели, как говорит А-ба, хотя это и противно нашей природе. Правда, наш дом, как и все другие дома в деревне, построен как временный. Еще до моего рождения отец и дед отправились в лес, чтобы собрать солому, которой покрыта крыша. Они рубили бамбук, обрывали листья, а затем связывали жерди между собой плетенными вручную шнурами, чтобы возвести стены, разделившие мужские и женские покои. Наш дом стоит на бамбуковых сваях, а внизу остался защищенный закуток для скотины, правда, мы не держим ни свиней, ни волов, ни мулов, ни водяных буйволов, только несколько потрепанных кур, петуха и пару уток. Я не знаю другого дома, кроме комплекса из основного здания и трех хижин для новобрачных, но в моей крови гудит желание оставить его и отправиться в другое место, где мой род сможет поставить алтарь предков и возвести новое жилище, такое же просторное, как нынешнее. Это беспокойное чувство усиливается в сезон муссонов, в те месяцы, когда духи властвуют над нами.

Сегодня женщины и девушки в нашем доме собрались вокруг костра на женской половине дома, чтобы заняться рукоделием.

Огонь дает нам свет и тепло, а удушливый дым помогает отгонять комаров. Первая и вторая невестки склонили головы друг к другу и о чем-то шушукаются.

Из головного убора Старшей невестки, напоминающего букет полевых цветов, торчат пушистые разноцветные шарики на проволоке, обмотанной нитью для вышивки. Головной убор Второй невестки украшен ниточками серебряных шариков размером с горошину, которые опускаются на ее лоб, будто челка. Я ерзаю, пока Третья невестка рассматривает мое рукоделие. Обычно при подобных проверках рядом со мной находится Цытэ, но с тех пор, как я набедокурила в пункте приема чая несколько часов назад, ее ко мне не отпускают.

Послеобеденный отдых прерывается, когда приходят Дэцзя и ее свекровь и приносят А-ма в подарок арахис. Всегда полезно укрепить связь с женщиной, которая приведет в этот мир твоего ребенка. Но Дэцзя такая несчастная. Обычно никто и не знает, что женщина в положении. Мы носим очень свободную одежду, это удобно, множество слоев дают дополнительное тепло, демонстрируют благосостояние семьи и позволяют скрывать то, что находится под ней.

Кроме того, девочек вроде меня с детства учат, как себя вести во время беременности, чтобы мы понимали свои обязанности, когда выйдем замуж. Нужно стесняться своего состояния и располагаться так, чтобы живот был менее заметен. Мы даже вежливо называем женщину, носящую ребенка, «живущей под другим», потому что она должна слушаться мужа и не пытаться сбежать. Однако трудно представить себе Дэцзя убегающей от Цыдо, потому что огромный живот делает ее похожей на дыню, оставленную слишком долго на лозе и готовую лопнуть.

– Там должен быть крупный мальчик, – говорит А-ма, снимая с огня чайник. – Он хочет выйти и передать привет своим а-ма и а-ба, а особенно родителям своего а-ба.

Дэцзя радостно улыбается и лепечет:

– Пусть это будет сын. Хоть бы сын. Хоть бы…

Я вижу, что ее преданность радует свекровь, как и слова моей А-ма о том, что ребенок хочет познакомиться со своими бабушкой и дедушкой. Беременность – это подарок для всей деревни. Даже я знаю, как распознать, когда женщина «дошла», то есть забеременела, что понятно по утренней тошноте. А-ма научила меня определять, будет ли ребенок мальчиком или девочкой, по тому, как малыш спит в материнской утробе. Если ребенок чаще лежит на правом боку, значит, родится мальчик. Если на левом, то это будет девочка. Мне нужно научиться всему этому, если я, по примеру А-ма, однажды стану деревенской повитухой, как она того желает.

Дэцзя упорно повторяет свои слова, и она уже выучила правила появления ребенка в нашей деревне. Она старается не сквернословить и не есть на непокрытом крыльце – и то и другое привлечет слишком много внимания. Когда она произносит «Мы с Цыдо будем воздерживаться от супружеской жизни в течение десяти циклов после рождения нашего сына, как положено», свекровь гордо улыбается и отвечает так, как требуют правила: «Благословляю на легкие роды».

– Приятно видеть, что Цыдо тоже старается, – говорит А-ма, наливая всем чай. – Он не лазит по деревьям, все знают, что, если лазать по деревьям, ребенок будет плаксивый, а этого не хочет ни один житель деревни.

– И он занимается исключительно мужскими делами, особенно много времени уделяет охоте, – хвастается а-ма Цыдо, – чтобы первым родился сын.

– Значит, все будет хорошо, – говорит мама, но я своими ушами слышала, как в разговоре с невестками она выражала беспокойство по поводу размеров живота Дэцзя.

Третья невестка пропускает мимо ушей этот диалог. Она сосредоточенно пересчитывает мои стежки во второй раз – не лучший знак. Она первая рукодельница в нашей деревне, золотые руки. Ее головной убор покрыт вышивкой и аппликациями различных существ, и каждый рисунок имеет особый смысл: лягушка и обезьяна символизируют гармонию, птица с червяком во рту – материнскую любовь, как и бабочка, голова которой вышита в виде желтого краба. Третья невестка такая искусная мастерица, что она может творить просто ради удовольствия.

Наконец она поднимает глаза от моей вышивки и бросает ее обратно мне на колени.

– Тебе придется все распустить и вышивать заново.

Я люблю Третью невестку больше остальных, но порой мне кажется, что она только и делает, что командует мной. У нее родился сын, а мне рано или поздно придется переехать в дом мужа, поэтому А-ма терпит все это. Но сегодня Третья невестка заходит слишком далеко, сунув острый носик не в свое дело:

– Тебя никогда не возьмут замуж, если ты и дальше будешь так вышивать.

А-ма вскидывает руку, чтобы не дать ей больше вымолвить ни слова. О таком не следует говорить в лоб.

– Оставьте ее в покое, – произносит А-ма суровым тоном, пресекая дальнейшие разговоры на эту тему. – Девочка выйдет замуж с хорошим приданым. Она найдет того, кто захочет на ней жениться, хотя бы ради этого.

Комната небольшая, и, конечно, А-ма видит, как переглядываются три невестки и наши соседки. У меня есть приданое, правда, вряд ли оно такое уж хорошее. Это отдаленная чайная роща высоко на горе, которую передают по наследству женщины в семье мамы. Местоположение держат в секрете из-за традиций и потому, что нарушителям границ плантация приносит несчастье. Кто-то даже рискнет назвать ее проклятой.

– Присядь со мной, Девочка, – продолжает А-ма в неловком молчании. – Я хочу кое-что тебе подарить.

Неужели это ее самая ценная вещь – серебряный браслет с двумя драконами, развернутыми нос к носу, который передавался по наследству по женской линии? Но это не браслет, потому что А-ма поднимает руку и проводит пальцами по своему головному убору. Она работала над ним годами, добавляя бусины, серебряные шарики, колокольчики и крылышки насекомых. Да, головной убор третьей невестки отличается тончайшей вышивкой, но головной убор А-ма поистине самый изысканный во всей деревне, что соответствует ее статусу повитухи. Она находит то, что искала, и маленькими ножницами отрезает кусочек, а затем прячет сокровище в руке. Это процесс повторяется еще два раза, после чего А-ма откладывает ножницы. В комнате воцаряется тишина, остальные ждут, что будет дальше.

– Ныне, когда мне уже исполнилось сорок пять лет, тот возраст, когда женщины перестают задумываться о деторождении, настала пора сосредоточиться на единственной дочери и на том, какой женщиной, женой и матерью она станет. Дай мне руку.

Остальные вытягивают шеи, как гуси в небе.

Не показывая, что она прячет, А-ма сует один из подарков в мою протянутую руку. Это серебряная монета, украшенная с одной стороны непонятными закорючками, а с другой – скоплением замысловатых храмов.

– Эта монета из Бирмы, – объясняет она. – Я не знаю, что на ней написано.

Я видела Бирму на карте в школе. Это ближайшая к нам страна, но я понятия не имею, что означают бирманские буквы.

– Еще ракушка…

В другом конце комнаты Старшая невестка со свистом втягивает воздух сквозь сжатые зубы. Она много раз выражала свое восхищение этой раковиной. И, подозреваю, всегда считала, что раковина достанется ей. Разочарование омрачает ее лицо, но ей и другим невесткам пока рано делить украшения на головном уборе моей А-ма.

– Ну и мое любимое… Это перо, которое привезли из Тибета к нам по Чамагудао⁴, Пути чая и лошадей. Подумай, Девочка. Эти вещицы путешествовали через океаны и реки, через горные перевалы и по торговым путям. Скоро ты сможешь прикрепить их к головному убору, который начинаешь сейчас создавать и который будет обозначать, что ты достигла брачного возраста.

Мое сердце заходится от радости, но я знаю, что А-ма сделала все это только для того, чтобы увести разговор в сторону от злосчастной плантации, моего приданого.

Неделю спустя по деревне разносится весть о том, что у Дэцзя начались роды. Свекровь присматривает за ней, как и положено в самом начале. А-ма проводит утро, изучая полки, доставая лекарства и инструменты из разных корзин и коробок и укладывая их в свой ранец, чтобы все было готово, когда Цыдо придет за ней. Напряженная тишина нарушается, когда кто-то взбегает по лестнице в мужской половине.

Еще до того, как Третий брат успевает постучать в стену, разделяющую две половины дома, А-ма поднимается и подхватывает свой ранец. Старшая невестка ждет у двери с накидкой, сотканной из листьев.

– Эту отдай Девочке, – велит А-ма, снимая с крючка вторую накидку. Она находит меня взглядом. – Сегодня пойдешь со мной. Ты уже достаточно взрослая. Если ты хочешь стать повитухой, пора начать учиться.

Три невестки смотрят на меня со смесью гордости и страха. Я испытываю те же чувства. От одной мысли, что я надену накидку А-ма, мурашки бегают по телу: неужели у меня получится помочь ей с родами?

– Готова? – спрашивает А-ма. Не дожидаясь ответа, она открывает дверь женской половины. Цыдо топчется на грязной дорожке, потирая руки с таким остервенением, что мне хочется убежать обратно в дом. А-ма, должно быть, улавливает мое настроение, потому что приказывает: – Пошли!

Предзнаменования особенно тревожны. Сейчас сезон духов. Идет дождь. Ребенок Дэцзя решил появиться на свет раньше срока, хотя ее живот уже много месяцев просто огромный. Единственный благоприятный знак – это день Крысы, а крысы живут в плодородных долинах, и это поможет Дэцзя в ближайшие часы.

Когда мы подходим к дому семьи Цыдо, я замечаю Цытэ, выглядывающую из-за двери. Ее храбрая улыбка на мгновение придает мне уверенности. Мы с А-ма продолжаем путь к хижине молодых супругов. Цыдо остается у подножия лестницы. Всем известная истина: если муж увидит, как рожает жена, он может умереть. Когда мы входим, старшая тетя Цыдо помогает нам снять накидки. А-ма встряхивает мокрой головой, осматривая комнату, еще более задымленную, чем наша. Мать Цыдо сидит на корточках на коврике, подсунув руки под тело невестки и массируя ее.

– Подвинься! – А-ма использует слова очень скупо, перестав быть дочерью, сестрой, женой, матерью и другом. Она здесь в роли повитухи.

Дальнейшее ощущается как одно движение: мать Цыдо скользит вправо, а моя А-ма опускается на родильный коврик, увлекая меня за собой. Мы словно три дерева, которые гнутся под сильным ветром. Любопытно, что делала мать Цыдо, когда мы вошли, и мой взгляд перемещается между ног Дэцзя. Под ней виднеется лужа крови и слизи. Ого! Такого я не ожидала! Моргнув, я поднимаю глаза и смотрю на лицо Дэцзя. Ее челюсть стиснута от боли, лицо покраснело от усилий, а глаза зажмурены.

Когда схватка утихает, руки А-ма быстро двигаются, сначала проникая между ног Дэцзя, а затем перемещаясь выше и выше по животу, слегка сжимая.

– Твой сын не дает тебе покоя, – говорит А-ма.

Не знаю, в том ли дело, что она сказала про ребенка «сын», или в том тоне, каким она это произнесла, будто это самые обычные роды в наших горах, но Дэцзя отвечает улыбкой.

А-ма расстилает на родильном коврике кусок вышитой ткани цвета индиго и кладет на него нож, нитку и яйцо.

– Дэцзя, я хочу, чтобы ты приняла другую позу, – говорит А-ма. – Встань на четвереньки и обопрись на локти. Да, вот так. На этот раз, когда придет схватка, сделай вдох и медленно выдохни. Пока не тужься.

Три часа спустя ничего не меняется. А-ма откидывается на спинку стула и крутит браслет с драконом на запястье, размышляя.

– Думаю, нам нужно позвать жреца и шамана.

Мать и тетя Цыдо замирают, словно олени, замеченные в лесу.

– Рума и нима? – В голосе матери Цыдо явственно звучит паника.

– Да, немедленно, – приказывает А-ма.

Через десять минут а-ма Цыдо возвращается с двумя мужчинами. Те не теряют времени. Нима погружается в транс, но боль Дэцзя не просто не ослабевает, но и усиливается. Ее глаза по-прежнему закрыты. Я не могу представить, какие ужасы она видит сейчас за сомкнутыми веками.

Мучительная агония. Я с облегчением понимаю, что не каждая женщина проходит через подобное.

Наконец нима возвращается к нам.

– Ошибку нельзя скрыть. Дух оскорблен, потому что Дэцзя допустила ошибку, когда совершала подношение предкам.

Нима не уточняет, в чем именно заключалась ошибка, но это могло быть что угодно. Мы делаем подношения горам, рекам, драконам, небу, а еще нашим предкам. Подношения как-то связаны с едой, возможно, пища не была разделена на кусочки должным образом или собака утащила часть подношения и сожрала под домом.

За дело берется рума. Он просит яйцо, но не то, что лежало на коврике, а новое.

– Сырое, – требует он. Яйцо приносят, и он трижды проводит им над телом роженицы, обращаясь к духу. – Больше не ешь и не пей в этом доме. Возвращайся в свой. – Он кладет яйцо в карман, а затем обращается непосредственно к Дэцзя: – Ты уже так долго не можешь разродиться, что настал день Буйвола. Буйволы помогают людям в работе. Теперь дух дня поможет тебе очистить комнату от дурной энергии.

Дэцзя стонет, когда свекровь и А-ма помогают ей подняться. Она не может стоять прямо. Дэцзя тащат через всю комнату к метле. Я открываю рот, намереваясь что-то возразить, но А-ма замечает это и бросает на меня такой строгий взгляд, что мой рот тут же захлопывается.

Я беспомощно стою на месте, пока нима и рума следят за тем, чтобы Дэцзя подмела все углы. Под рубашкой она обнажена, по ногам стекает кровавая жижа. Когда нима и рума убеждаются, что комната свободна от злых духов, они уходят, прихватив с собой подарки – деньги, рис и яйцо.

– Хватит ли у тебя сил сесть на корточки? – спрашивает А-ма, когда Дэцзя опускается на родильный коврик. Та поскуливает, но принимает нужную позу. – Представь, что ребенок выскользнет из твоего тела, мокрый и гладкий, будто рыба.

Звуки, которые издает Дэцзя, ужасны, как будто кто-то душит собаку. А-ма продолжает подбадривать ее и массировать отверстие, через которое выйдет ребенок. Для меня все кажется кровавым месивом, но я не отворачиваюсь. Просто не могу после того, как разочаровала А-ма. Она сделала мне подарок, и я должна постараться продемонстрировать свою состоятельность. Тело Дэцзя сжимается, словно пружина, выдавливая ребенка наружу. Затем, как и говорила А-ма, младенец выскальзывает на коврик. Дэцзя валится на бок. Старшие женщины смотрят на новорожденного. Это мальчик, но никто не торопится дотронуться до него или взять на руки.

– Считается, что ребенок по-настоящему родился только после того, как трижды заплачет, – объясняет А-ма.

Мальчик гораздо меньше, чем я ожидала, учитывая, каким большим был живот, пока он находился внутри. Мы принимаемся считать: десять пальцев на ногах, десять на руках, две ноги, две руки, одинакового размера, никаких бородавок, ни заячьей губы. Он идеален. До меня доходили слухи, что если бы младенец оказался «отбросом», то Цыдо пришлось бы…

Наконец малыш издает крик, словно птица из джунглей.

– Первый крик – благословение. – А-ма произносит ритуальные слова.

Мальчик втягивает воздух в легкие. На этот раз его крик сильнее.

– Второй крик – призыв души.

Затем раздается пронзительный вопль.

– Третий крик говорит о продолжительности жизни.

А-ма улыбается, берет младенца на руки и передает бабушке. А-ма завязывает нитку вокруг пуповины ребенка и перерезает ножом. Дэцзя тужится пару раз, и на родильный коврик вываливается липкий красный сгусток, который акха называют «другом ребенка», то есть послед. Его откладывают для Цыдо, поскольку нужно закапывать послед под домом родителей, прямо под алтарем предков.

А-ма переводит дух, собираясь дать малышу временное имя, чтобы злые духи не забрали его до того, как отец даст ему настоящее, как вдруг Дэцзя снова стонет. Выражения лиц женщин говорят о том, что случилось что-то ужасное. Дэцзя прижимает колени к груди и сворачивается в клубок.

А-ма ощупывает ее живот, затем быстро отдергивает руки, будто обожглась.

– Близнецы, – произносит она. – Человеческие отбросы…

Тетя Цыдо в ужасе закрывает рот рукой. Мама Цыдо роняет первого ребенка на пол. Тот судорожно втягивает в себя задымленный воздух, размахивая крошечными ручонками, как будто ищет мать. А что же Дэцзя? Ей так больно, что она не понимает, что случилось самое страшное, что могло произойти. Мать и тетя Цыдо уходят, чтобы сообщить Цыдо ужасную весть. Я переминаюсь на коврике, собираясь убежать, но А-ма хватает меня за руку.

– Останься!

Первый младенец лежит один, голый и незащищенный. Второй ребенок – девочка – появляется на свет быстро. Мы не трогаем ее. Не считаем ее крики.

– Близнецы – самое страшное табу в нашей культуре, ведь только животные, демоны и духи рожают сразу по несколько детенышей, – говорит мне А-ма.

– Одиночное потомство тоже противоречит природе. Если свиноматка рожает одного поросенка, то обоих нужно сразу зарезать. Если у собаки рождается один щенок, их тоже нужно немедленно убить. Мясо нельзя употреблять в пищу. В нашей деревне никогда не рождались близнецы, и это беда не только для матери, отца и родственников детей, но и для всей нашей деревни.

Снаружи доносятся крики и причитания. В комнату входит Цыдо. Слезы смешиваются с дождем на его щеках. Он несет миску, его пальцы разминают содержимое в диком ритме.

– Ты знаешь, что должен сделать, – горестно вздыхает А-ма.

Цыдо смотрит на Дэцзя. Лица обоих бледны. Она пытается сдержать рыдания. Не получается. Я едва могу разобрать ее слова.

– Мне очень жаль. Прости меня.

Цыдо опускается на колени возле первого ребенка.

– Закрой глаза, – велит мне А-ма. – Тебе не нужно это видеть.

Наконец-то меня помиловали, но веки отказываются закрываться.

Слезы Цыдо капают на малыша, который все еще корчится и плачет, странно икая. Дэцзя наблюдает за мужем, а в ее глазах плещется печаль. Я с изумлением наблюдаю, как он зачерпывает из миски смесь рисовой шелухи и пепла и осторожно, даже нежно засовывает в рот и ноздри сына. Несколько отчаянных секунд ребенок корчится. Все мое тело отвергает увиденное. Этого не было. Этого не могло быть.

Цыдо переходит к девочке.

– Нет! – Мой голос тоненький.

– Девочка! – Голос А-ма резкий.

– Но он не может…

Раскрытая ладонь А-ма летит в мою сторону так стремительно и неожиданно, что я едва не падаю на пол, когда она хлещет меня по лицу.

Жгучая боль шокирует, но не так сильно, как сам факт пощечины, потому что в нашей культуре детей не бьют.

– Мы акха, – резко говорит она. – Это наши правила. Если хочешь стать повитухой, нужно следовать нашим обычаям. Отбросы нужно отправлять в большое озеро кипящей крови. Так мы защищаем деревню от умственно отсталых, неполноценных или недоразвитых, которые влачат жалкое существование, лишь оттягивая свою смерть. Именно мы, повитухи, сохраняем наш народ в чистоте, потому что, если позволить человеческим отбросам совокупляться, со временем вся деревня будет населена исключительно ими.

Ее слова обращены ко мне, но они придают Цыдо мужества. Когда он опускается на колени возле своей новорожденной малышки, я зарываюсь лицом в юбку А-ма. Ее рука на моем плече весит, словно десять тысяч мешков с чаем. Девочка умирает быстрее, чем брат, но от этого ее смерть не кажется менее ужасной. Если у каждого живого существа есть душа, как меня учили, то разве у близнецов, родившихся у Дэцзя, не было души? Если бог создал дерево, которое олицетворяет каждого акха, то в мире духов сейчас рухнули целых два дерева? Разве мы не должны слышать эхо этого падения, крики птиц, вой испуганных обезьян?

Когда А-ма наконец поднимает руку, я чувствую такую легкость, что, возможно, смогу взлететь к потолку, прямо сквозь солому, и устремиться к звездам.

Она заглядывает в корзину, достает отрез ткани и протягивает Цыдо. Он молча разматывает ткань, кладет младенцев рядом и заворачивает в рулон. Откуда он знает, что делать? Откуда?!

– Цыдо, следи за выражением лица! – требует А-ма. – Когда выйдешь на улицу, ты должен показать соседям, как ты зол и разгневан на духов, которые позволили ужасному проклятию поразить тебя и твою семью. Таков обычай. Тебе станет легче, если ты будешь соблюдать его.

Цыдо грубо вытирает слезы тыльной стороной ладоней. Затем он кивает жене, засовывает кулек под мышку и уходит.

– Проследи за ним, – приказывает А-ма. Потом она добавляет: – На этот раз сделай все правильно.

Я понимаю, что А-ма все еще разочарована, что я пыталась остановить Цыдо.

– А еще проконтролируй, чтобы кто-нибудь его встретил. Его нужно проводить в лес.

Я спешу к двери. Дождь льет – это водопад небесных слез. Два старейшины стоят в грязи у подножия ступеней.

Цыдо уже не тот парень с разбитым сердцем, что только что находился с нами в покоях молодоженов. Он спускается по ступенькам, расправив плечи и выпятив грудь. Дойдя до мужчин, он гневно жестикулирует свободной рукой. Его слова не долетают до меня сквозь дождь. Старейшины становятся по обе стороны от него, чтобы вывести его из деревни.

В комнате теперь так тихо. Дэцзя беззвучно плачет, ее слезы капают на родильный коврик, но ее страдания еще не закончились. Из того места, где из ее тела вышли младенцы, сочится кровь. А-ма присыпает это место горстью листьев и грязи, но через мгновение оттуда выходит еще больше красной жидкости. А-ма оглядывает комнату, пока не находит меня взглядом.

– Девочка, беги в дом, – приказывает она. – На верхней полке в женском туалете корзины, принеси третью слева.

Снаружи ливень. Переулок, разделяющий деревню, превратился в грязевой поток. Я не вижу ни одного человека или животного.

Мои невестки отворачиваются и закрывают глаза своим детям, когда я вхожу на женскую половину. Я беру то, что просила А-ма, и рысью несусь обратно. Кожа Дэцзя стала еще бледнее, но она перестала плакать. На полу рядом с ней высится гора пропитанных кровью листьев и грязи. Может, Дэцзя и принесла в наш мир человеческие отбросы, но, если она умрет, это будет настоящей победой злых духов.

А-ма роется в корзине.

– Панцирь панголина, – тихо говорит она.

Не знаю точно, обращается ли она ко мне или к Дэцзя. Не исключаю – эта мысль пугает меня едва ли не больше, чем все произошедшее, – А-ма обращается к духам.

А-ма растирает раковину между ладонями, как бы согревая ее. Затем катает ракушку по животу роженицы.

– Ты видишь, что я делаю? – спрашивает она меня. – Возьми ракушку. Продолжай водить ею по животу мягкими круговыми движениями, чтобы помочь сократить матку.

Моя рука дрожит, когда я провожу ракушкой по животу Дэцзя, который под гладкой твердой ракушкой кажется удручающе рыхлым. Кровь все еще вытекает, скапливаясь под Дэцзя. Я отвожу глаза и вижу, как А-ма открывает крошечную коробочку.

– Я хочу, чтобы ты наблюдала, что я делаю, – говорит она. Она достает пряди волос, связанных в петлю, чтобы не спутывались. – Это волосы женщины, убитой молнией.

Она ставит между нами масляную лампу и сжигает волосы над пламенем, следя за тем, чтобы пепел падал в чашку с водой. Закончив приготовление, она передает чашку Дэцзя.

– Выпей все, – говорит А-ма. – Тогда кровотечение прекратится и ты почувствуешь себя лучше.

Кровотечение и правда останавливается, но, возможно, у Дэцзя просто не осталось крови. Я бы не сказала, что ей стало легче.

А-ма достает из сумки небольшой кусок известняка, отполированный до гладкости, и кладет его на ладонь Дэцзя.

– Ничто не избавит тебя от мучений, когда начнет прибывать молоко, только его некому высосать, но, если ты помассируешь грудь этим, боль уменьшится. – А-ма делает паузу. Затем она говорит таким тоном, будто впереди новости похуже: – Скоро тебе придется встать.

Я в замешательстве, потому что все женщины в нашей деревне встают сразу после родов. Я видела, как это было у моих невесток. А-ма помогала им рожать. Они дожидались трех криков, а потом вставали и возвращались к работе. Но Дэцзя родила не просто беспалого или слепого ребенка, которого должен задушить отец, а близнецов, худших из всех человеческих отбросов. Я в ужасе от того, что произойдет дальше.

– Я подозреваю, что у тебя и дальше будут продолжаться боли и кровотечения.

А-ма осторожно прикасается к животу молодой женщины, затем разворачивает кусок ткани и достает птичье гнездо. Дэцзя смотрит запавшими глазами, как А-ма отламывает кусочек размером не больше кончика ее пальца.

– Это гнездо птицы-носорога, – объясняет она. – Эта птица строит дом из грязи и крови убитых ею животных. Земля и кровь помогают в таких случаях. И последнее… – Она берет в руки яйцо, которое все это время лежало на родильном коврике. – Нужно съесть это яйцо. Оно должно помочь забыть о боли при родах. Надеюсь, оно поможет забыть и боль из-за…

Заканчивать фразу не нужно.

Мы сидим с Дэцзя всю ночь. В течение долгих часов А-ма излучает, как слабый огонь, разочарование, которое она испытала. Возможно, она могла закрывать глаза на мои промахи в процессе обучения, но попытка помешать Цыдо выполнить свой долг – это нарушение законов акха. Я ненавижу себя за то, что подвела А-ма, но еще больше я ненавижу себя за то, что не остановила Цыдо. Даже то, что две эти мысли одновременно пульсируют в голове, означает, что я не слишком хорошая акха…

Петухи возвещают о наступлении утра, и свет начинает пробиваться через бамбуковые стены. Сквозь настойчивый стук дождя доносится голос духовного жреца.

– Жители деревни, все сюда!

Мы с А-ма делаем то, что нам велено, и оставляем Дэцзя одну. Духовный жрец расположился на своей веранде с посохом в руках, ожидая, когда все соберутся. Цыдо и два старейшины стоят поодаль. Цыдо по-прежнему выглядит сердитым, как и велела ему А-ма.

Рума поднимает руки, обращаясь к собравшимся.

– Великая сила послала в нашу деревню ненормальных детей. Это ужасная трагедия для Цыдо и Дэцзя. Это ужасная трагедия для всех нас. Цыдо выполнил свой долг. Он сжег отбросы в лесу. Их духи больше не будут нас беспокоить. Цыдо – хороший парень из хорошей семьи, но мы все знаем, что должно произойти дальше.

Тук-тук-тук! Это его посох стучит по полу веранды.

– В течение одного цикла в нашей деревне будет соблюдаться церемониальное воздержание. Все должны быть осторожны. – Это его способ запретить взрослым жителям деревни совокупляться. – Нужно окольцевать нашу деревню магической лозой, чтобы защитить нас от новых злых духов. Детей в школу не водить. И…

Мать Цыдо и его сестренка Цытэ плачут, спрятав лицо. Его отец смотрит в землю.

– Родителей отбросов нужно изгнать из деревни, а их дом разрушить, – заканчивает рума.

Цыдо, рума и нима входят в хижину молодоженов. Остальные ждут. Ветер усиливается, дождь хлещет нам в лицо. Рума снова появляется, держа в руках арбалет Цыдо. Затем нима выставляет на всеобщее обозрение серебряные свадебные браслеты Дэцзя. Это их право – выбирать в качестве платы за свои услуги все, что им заблагорассудится, но они забрали самое ценное, что есть у Цыдо и его жены.

Цыдо выходит на улицу. На нем нет тюрбана. На спине у него вьюк, а руки нагружены всем, что он может унести. За ним появляется Дэцзя. Тоже без головного убора, и это самое шокирующее зрелище в моей жизни.

Ее волосы уже намокли от дождя, некоторые пряди прилипли к лицу и одежде. Она перекинула ремень через лоб, чтобы удержать тяжесть корзинки для сбора чая.

Она делает пару шагов и пошатывается. Я хочу помочь ей, но А-ма удерживает меня.

Цыдо и Дэцзя направляются к воротам духов, рума кричит им в спину:

– Духи хаоса и разрушения, покиньте эту деревню и никогда не возвращайтесь!