Czytaj książkę: «Разоблачение Оливера Райана»

Czcionka:

Издательство Иностранка®

* * *

1. Оливер

Ударив ее впервые, я ожидал большей реакции. Она же просто лежала на полу, держась за подбородок. И молча глядела на меня. Казалось, она даже не удивлена.

Зато удивлен был я. Мне вовсе не хотелось делать ничего подобного. Это как-то в стилистике пятидесятых: пьяный муж возвращается из паба к опостылевшей жене и обнаруживает, что ужин не готов. А это было 12 ноября 2011 года, в промозглый субботний вечер на южной стороне Дублин-авеню. Элис приготовила вкуснейшую еду: тушеную ягнятину с кускусом, питой и мятным йогуртом. И хотя поданная на стол ягнятина уже подостыла, в этом некого было винить. Пока Элис нарезала земляничный рулет на десерт, я запил ужин двумя бокалами сансерра. Я точно не был пьян.

Но вот теперь она лежит, скрюченная, как знак вопроса; нижняя часть ее тела почти скрыта под нашим обеденным столом цвета красного дерева, руки прижаты к голове. И как только она умудрилась свалиться в такой позе? Наверное, в моем сжатом кулаке скрыта немалая сила. А если бы у меня в руке был бокал, сообразил бы я поставить его на стол перед тем, как ударить? Или так и врезал бы ей? Разбил о ее бледное лицо? Изуродовал бы на всю жизнь шрамами?

В голову приходит фраза «обстоятельства, вышедшие из-под нашего контроля». Я подчеркиваю «нашего», потому что, хотя, конечно, зря это сделал, но и ей тоже не нужно было меня провоцировать.

Зазвонил телефон. Может, и не стоило обращать на него внимания, но это могло быть важно.

– Алло?

– Оливер. Это Мойя. Как дела?

Терпеть не могу риторических вопросов. «Как дела?», ну надо же.

Извини, Мойя, я только что ударил Элис по лицу, и она лежит на полу. Но сначала мы отлично поужинали.

Конечно, я не сказал этого, а сделал неуклюжую попытку попрощаться под надуманным предлогом. И надеялся на окончание разговора.

Мгновение тишины, а затем:

– А ты не хочешь узнать, как у меня дела? И где я нахожусь?

Я ответил кратко и по существу:

– Нет.

Вновь тишина. И затем шепотом:

– Ну ладно, хорошо, а Элис там?

Уйди, глупая надоедливая женщина.

Этого я тоже не стал говорить. Сказал, что сейчас не самое подходящее время. Она попыталась вовлечь меня в разговор, тараторя о своей новой жизни во Франции. Сквозь ее трескотню я почувствовал, что она хочет, чтобы я ей завидовал. Чертова Мойя. И закончил разговор вежливо, но непреклонно. Подумал, что правильно было бы уйти из дома немедленно. Не насовсем, ну, вы понимаете.

Наверное, Элис скорее встанет, если я перестану стоять над ней. Я пошел за своим пальто, висевшим на вешалке в прихожей. Застегнуть пуговицы оказалось занятием непростым. Руки внезапно стали слишком большими для моих перчаток.

Через два с лишним часа я приканчивал третий бренди в «Нэше». Нервно застегивал и расстегивал пуговицы на рукавах. Это у меня еще со школы привычка, всегда так делаю, когда расстроен. Даже Джон-Джо, наливая мне, поинтересовался, всё ли у меня в порядке. Обычно же я не пью бренди. Но тогда был, знаете ли, в состоянии шока. И вот теперь пьян. Я хотел позвонить Элис и узнать, всё ли у нее в порядке, но забыл телефон дома и подумал, что, если у кого-то попрошу мобильный, это придаст ситуации больше значения, чем она того заслуживает. Поймите меня правильно, я знал, что всё очень серьезно. Что произошло что-то не то. Что она не должна была оказаться там, на полу.

Знаю, я не самый легкий в общении человек. Элис говорила мне об этом. Например, у меня нет друзей. Когда-то давно были, но из этого ничего не вышло. Все разбежались кто куда, но я и не пытался их удержать – сознательно, как мне кажется. Друзья – это такие люди, которые напоминают о твоих неудачах. У меня есть несколько знакомых. У меня и семьи-то нет, о которой можно говорить. В самом важном смысле этого понятия.

Все эти годы Элис не пробовала совать нос в мои дела и проявлять излишнее любопытство. Думаю, можно охарактеризовать ее как женщину весьма послушную, редко выказывающую строптивость. А я никогда не проявлял и не проявляю склонности к насилию.

Я подошел к барной стойке и купил пачку сигарет. Крепких. Мне не нравилось, что руки всё еще дрожат. Считается ведь, что бренди должен помогать в таких случаях? Или это бабушкины сказки? Ох уж эти бабушки…

Выйдя из пивного садика (двора с полунавесом у входа), я прикурил первую за много лет сигарету. Из бара показался Барни Дуайер, наш сосед по Виллам, и подошел ко мне. Барни проводил больше времени в пивном саду, чем внутри бара.

– А я думал, ты завязал? – спросил он.

– Так и есть.

– Иису-у-усе, – протянул он чванливо, посасывая свой «ротманс». – Им меня не сломать.

Ну, сейчас начнется. Барни кичился тем, что его зависимости уже сорок лет. Когда были введены запреты на курение, большинство из нас постарались бросить. С гордостью сообщаю, что был первым, кому это удалось. Про меня говорили, что я «человек со стальной волей». Барни же решил, что напрягаться не стоит. Но даже если бы этот балбес не курил вообще, то начал бы в день, когда был объявлен запрет. В нем сидит настоящий бес противоречия. Худая башка, большие уши.

– С возвращением, – ухмыльнулся он.

– С каким еще возвращением? Просто решил выкурить одну. Паршивый выдался денёк.

– Иису-у-усе, Оливер, так не бывает! Ты снова куришь сиги. Признайся уж.

Я бросил окурок на землю. Наступил на него. Кинул пачку с девятнадцатью сигаретами Барни.

– Оставь себе, – сказал я. – Давай, травись на здоровье.

В конце концов моя жена смогла пробудить во мне самое худшее. Это было так неожиданно. Я ведь по-своему гордился ей. Например, после всех кулинарных курсов, которые мне удалось заставить ее окончить, она прекрасно готовила. К тому же Элис была весьма искусна в постели, что довольно мило с ее стороны. Как ужасно грустно думать об этом сейчас, учитывая ее нынешнее состояние.

Мы познакомились в 1982-м на презентации какого-то издания, которое она иллюстрировала. Мой агент хотел, чтобы я встретился с ней по поводу картинок для моей детской книги, которую он пытался пристроить какому-нибудь издателю. Поначалу я иллюстраций не хотел вообще. Они же будут отвлекать от текста, думалось мне тогда, но, должен признать, агент оказался прав. Рисунки придали книге продажный вид. Нас представили друг другу, и мне нравится думать, что между нами возникло… что-то такое. Искра – не совсем подходящее слово, но – нечто вроде взаимопонимания, если можно так выразиться. Некоторые люди называют это любовью с первого взгляда. Но я не так наивен.

Оба мы уже вышли из возраста первого цветения юности. Нам было, кажется, под тридцать. Но она была прелестна в своей мягкости. Мне нравилось ее спокойствие и то, что она почти ничего не требовала от меня. Она принимала как должное внимание, которое я ей оказывал, а затем безропотно отходила на задний план, когда ее присутствие не было необходимо.

Свадьба состоялась очень быстро. Смысла тянуть не было. Ее хрупкая мать и братец-идиот стояли за нами у алтаря. И никого с моей стороны, конечно. Нам не хотелось связываться с отелем. Мы устроили шумный ужин в центре города, в ресторане, принадлежащем моему старому приятелю по колледжу Майклу. Барни тоже был там. Тогда он еще мне немного нравился. На свадьбе он вел себя эмоциональней других. В чем, полагаю, его трудно винить.

Мы сняли на несколько лет просторные апартаменты на Мэррион-сквер. Я настоял на большой квартире, потому что мне нужно уединение, чтобы писать. Я могу работать только за закрытыми дверьми.

Хорошее времечко было. Мы заработали немного денег тогда, когда никому это не удавалось. Финансовую ситуацию значительно улучшило то, что плоды нашей работы скоро начали превращаться в довольно популярную серию. Днем мы расходились по разным углам и работали. Я писал свои книги. Она умело подбирала картинки к моим словам. У нее это тоже неплохо получалось. Ее работа подчеркивала достоинства моей.

Я стал довольно известен как критик, изредка появлялся на телевизионных шоу и периодически писал статьи для воскресных газет. В те времена люди были как-то более сдержанны в бахвальстве своими успехами. Не то что сейчас – я уже со счета сбился, сколько раз за прошедшие десять лет меня звали участвовать во всяких реалити-шоу. Боже упаси!

Элис же избегала всего этого, что меня полностью устраивало. Ей не нравилось быть в центре внимания, и она всегда недооценивала свой вклад в успех моих книг, настаивая на том, что писательская работа важнее, а она просто иллюстратор. Она была очень скромной и вообще не хотела, когда ее пытались «вытащить на телевидение», чтобы стало известно, что мы работаем семейной командой. Довольно мило с ее стороны, потому что это значило, что я могу продолжать жить, сохраняя видимость неженатого человека. В этом есть свои преимущества. Искренне считаю, что ее помощь была неоценима.

В 1986-м, в конце четвертого года нашего брака, у Элис внезапно умерла мама. Ну и слава богу. Терпеть не могу стариков. И сейчас, когда я и сам превратился в одного из них, не люблю их еще сильнее.

Я всегда находил разные предлоги, чтобы не ходить в гости к ней в этот дом с покрытой кружевами мебелью. Делал вид, что слишком занят, чтобы не садиться вместе с ними за стол, когда она приходила в гости. Мне никогда не доставляло удовольствия наблюдать, как она возится со своими зубными протезами, а этот ее идиот истекает слюнями рядом. Ее смерть была, с одной стороны, благословением, потому что мы получили дом. А с другой – несчастьем, потому что к дому прилагался придурочный братец Элис. Дом на Пембрук-авеню довольно внушительный. Братца зовут Юджин.

Элис умоляла меня разрешить оставить его у нас. И это стало на тот момент самой большой размолвкой в нашем браке. Завести ребенка – достаточно ужасно само по себе, но тут речь шла о здоровенном двадцатисемилетнем стокилограммовом остолопе. В конце концов я пристроил его в дом для умственно отсталых, или людей «с особыми потребностями», как это сейчас модно называть, и это обошлось мне недешево.

Когда мы с Элис обручились, я достаточно ясно дал понять, что о детях не может быть и речи. Прямо так и сказал, а она согласилась. Эх, почему я не потребовал подтверждения в письменном виде? Видимо, она была по уши влюблена, раз пожертвовала чем-то настолько для нее важным, чтобы выйти за меня замуж.

Может, Элис надеялась, что я передумаю, потому что, кажется, со многими мужчинами такое происходит. Или чувствовала, что если она сейчас не свяжет меня узами брака, то я женюсь на первой тихоне, которая встретится на моем пути.

Конечно, через пять лет совместной жизни Элис начала хныкать, и с каждым месяцем всё надоедливей. Я напомнил ей о нашем соглашении. Она заявила, что тогда она была с этим согласна, а вот теперь отчаянно хочет ребенка. Но я не тот человек, который не держит своего слова.

Поскольку мне нельзя было больше полагаться на то, что она должным образом предохраняется, пришлось взять это на себя. Я придумал ритуал ежевечернего какао в постель, с предварительно накрошенной в него таблеточкой. Элис это казалось очень романтичным.

Конечно, я не был святым. Женщины, откровенно говоря, проявляют ко мне интерес, и я не люблю их разочаровывать. Самые неожиданные типы женщин. Даже Мойя, боже ж ты мой! В конце концов мне приходится отшивать слишком прилипчивых.

В последнее время я начал удовлетворяться шлюхами, работающими у канала. Всегда неплохо к ним относился, еще до того, как стал пользоваться их услугами. Их было интересно изучать. Они были дешевле прочих и выглядели совершенно пропащими: в основном наркоманки с изуродованными телами и вздутыми венами. Но они вполне удовлетворяли мои потребности. Прежде всего, я заставлял их принять душ и всегда давал им новую зубную щетку. Некоторые из них принимали ее за подарок. Жалкие существа. Обычно они были слишком измождены, чтобы казаться привлекательными. Возможно, им стоило бы прикладывать некоторые усилия к тому, чтобы выглядеть получше. Увы, они продавали только свои отверстия; упаковка не имела значения. И всё же в них было нечто притягательное для меня. В конце концов, моя мать была одной из них, по словам отца.

Вернувшись в дом той ночью, когда Элис зашла слишком далеко, я долго возился с ключом в двери. Потом зашел в столовую. Слава богу, она больше не лежала на полу, а сидела на кухне с чашкой чая в руках. И в том, как жена смотрела на меня, не было никаких следов симпатии. Я заметил, что ее подбородок покраснел с правой стороны. Но синяка не было. Пока что. Я посмотрел на нее. Улыбнулся.

Деревянная шкатулка, в которой я хранил свои самые заветные секреты, стояла распахнутой на столе – крышка открыта, замок сломан, содержимое осквернено.

– Лжец! – сказала Элис срывающимся голосом.

Было очевидно, что она собирается уничтожить меня.

Когда я вновь ударил ее, то уже не мог остановиться. И по-настоящему сожалею об этом. Мне приходилось держать себя под контролем с тех пор, как мне исполнилось восемнадцать. Потому что потеря контроля означает поражение. Конечно, мне не разрешают посещать ее в больнице. Это очень глупо. Сейчас февраль две тысячи двенадцатого, так что прошло уже три месяца. В ее состоянии она даже не узнала бы о том, посещал я ее или нет.

Так что, получается, я все-таки склонен к насилию. И меня эта новость потрясла. Я прошел психиатрическую экспертизу. Решил рассказать им почти всё. Похоже, что в детстве я «испытывал горечь, обиду и разочарование». Ну надо же!

Что же подумают соседи? Что подумают все?

На самом деле, мне совершенно наплевать.

2. Барни

Элис О’Рейли жила на Авеню, а мы на Виллах. В нашем районе это имело огромное значение. Имеет и сейчас. Дома на Авеню вчетверо больше, и их задние дворы примыкают к нашим стенам. Виллы – это такое дурацкое название наших домов, будто мы живем за границей, греемся на солнышке на пляжах, начинающихся прямо за порогом, хотя на самом деле это всего лишь облицованные галькой муниципальные дома.

Пижоны (так мы их называли) с Авеню не очень-то общались с нами. Мы ходили в разные школы, тусовались в разных местах, но семья Элис отличалась от остальных. Они не были заносчивыми и не смотрели на нас свысока, как остальные на Авеню. Мою младшую сестренку Сьюзен приглашали к О’Рейли на чай, и мама хвасталась этим перед другими мамами.

Когда мы были мелкими, я на это особо не обращал внимания, но знал, что это, типа, важное событие, когда Элис приходит к нам в гости, потому что тогда мама заставляет нас чистить обувь. Честно говоря, меня это раздражало. Будто Элис приходила проверять нашу обувь. Она казалась тихой и не то чтоб прямо красивой, по мне так нормальной такой, обычной.

Ее мать, Бреда, была сильно верующая, и Элис не разрешалось часто выходить из дома. Она никогда не бывала на танцах или местных праздниках, ни наших, ни в этих их пижонских теннисных клубах, о которых мне рассказывали. Может, из-за Юджина. Мне кажется, Юджин родился таким из-за возраста своей матери. Мама Элис была самой старой из всех матерей в нашем районе. Когда родилась Элис, ей уже было около сорока, а Юджин родился еще через пять лет. Пока он не подрос, мы ничего не замечали. Он научился ходить только около семи и говорил как-то странно. Думаю, может, из-за этого пижоны с Авеню не хотели дружить с О’Рейли – а то вдруг Юджин придет и обслюнявит им мебель. Точно не помню, когда помер его папа, но это было вскоре после рождения Юджина. Даже не помню, видел ли я его. Вроде бы он был каким-то чиновником. Какой-нибудь шишкой, типа. Кажется, в земельном кадастре, и неплохо зарабатывал, судя по всему.

Некоторые из наших чуваков дразнили Юджина и высмеивали его, но Элис всегда его защищала, и почему-то никому не хотелось огорчать ее. Она и сама была странной, такой застенчивой и воспитанной, прям и гусыне «кыш» не скажет. Много времени проводила, уткнувшись в книги. Мы думали, она окажется в монастыре. У них дома толпилось столько монашек, что мы решили, что ее мама собирается и дочку туда сдать. Сьюзен сказала, что у них дома полно картинок со святыми. В основном нарисованных Элис. Сьюзен несколько раз была там на обеде; она сказала, что Элис кормит Юджина с ложечки, как ребенка. Еда была ужасной, сказала она, все было переварено и слиплось в кашу. Мы удивились. Мы-то думали, у них на Авеню едят сэндвичи с огурцами на серебряных тарелках и всё такое. Теперь я думаю, что простая еда была у них из-за Юджина. Он терпеть не мог ничего непривычного, кроме разве что печенья или кремового торта, но такое, конечно, можно только на Рождество или в день рождения. Бреда, наверное, думала, что это, типа, великая католическая жертва, которую все они должны приносить. Я точно помню, что в тех редких случаях, когда Элис приходила обедать к нам, она съедала всё подчистую и всегда хвалила еду моей матери. Мама была в восторге.

Сьюзен и Элис были в одном классе, но в разных школах, так что иногда делали домашку вместе. Элис совершенно точно не была такой умной, как Сьюзен, по крайней мере, если судить по оценкам. Сьюзен считалась самой умной у нас в семье, хвасталась передо мной своими пятерками и четверками. А Элис постоянно получала трояки. Пятерки и четверки у нее были только по рисованию. Мне вот сдается, это не потому, что ей не хватало мозгов. Просто времени не хватало делать домашку, потому что уход за Юджином отнимал всё время. У ее мамы был артрит, обострявшийся с возрастом, но, думаю, она поняла, что заставлять Элис ухаживать за Юджином всю жизнь несправедливо, поэтому предложила ей выбрать себе специальность в колледже. Когда Элис сообщила нам об этом, я был уверен, что больше мы ее особо не увидим. Никто у нас на Виллах не ходил в колледж. Мне было жаль Сьюзен, потому что она потеряет хорошую подругу.

Элис поразила всех нас, поступив в художественную академию. Я страшно удивился, что из всех мест она выбрала именно это. Мне кажется, ты либо умеешь рисовать, либо нет. Она сказала, что дело тут в «технике» и прочих штуках, но, по мне, она рисовала до академии так же хорошо, как и после. Сегодня почти все молодые люди носят цветные волосы и одеваются так, что не поймешь, парень это или девушка. Может, это теперь и называется модой, но в семидесятые только студенты художественных заведений таким увлекались. Некоторые из них вообще были вегетарианцами. Что уж тут добавить.

Я сказал, что она не протянет и недели, но, похоже, у нее там всё сложилось, потому что она проучилась в этой академии три или четыре года. А еще я ошибся насчет того, что Элис исчезнет. Она всё так же жила дома из-за Юджина, и это Сьюзен, а не Элис охладела в дружбе, потому что начала встречаться с Дейвом.

С руками у Элис было всё в порядке. Я помню ту скульптурную штуковину, которую она сделала на день рождения Сьюзен, – вроде керамической статуэтки лебедя. Я тут же сказал ей, что это так круто, что запросто можно продать. Она улыбнулась мне.

Тогда я впервые понял, что она и близко не подойдет к монастырю. Эта ее улыбка была такой, немного вызывающей. Наверное, годы в художественном колледже вытряхнули из нее монашку. Хотя она по-прежнему одевалась очень скромно, и я не уверен, что в колледже у нее было много парней. И вообще кто-то был. Наверное, эти парни пугали ее своей наркотой и громкой музыкой.

Через несколько лет Сьюзен уехала за Дейвом в Лондон, устроилась на работу в больницу поварихой, в конце концов вышла замуж. И после этого больше не возвращалась сюда. Сейчас она всё еще там, замужем за Дейвом-Самоделкиным, мать четырех взрослых детей. Чизвик. Произносится: Чиииз-уууик!

В то время я выучился на механика и работал в гараже моего дяди Гарри. У меня завелись кое-какие деньжата. Я снял квартиру в городе. Была у меня и машина. Классная тачка, «Форд-Гранада». Самое то, чтобы производить впечатление на девушек. Теперь, когда Сьюзен уехала, а я жил в городе, то редко встречал Элис. Изредка, приезжая навестить маму, видел ее, ведущую Юджина за руку в местный магазин. Мне казалось, они слишком возятся с ним. Может, он лучше научился бы заботиться о себе, если б его так не опекали.

Мама сказала, что у Элис была какая-то работа, типа картинки для календарей рисовать, что-то такое. Она сказала, что одну из комнат в доме она превратила в «студию». В этом доме были комнаты, которые не использовались годами, так что почему бы нет.

Потом мама сказала, что мне стоит пригласить Элис на свидание. Это меня немного изумило. Она была с Авеню. Я жил на Виллах. Мама сказала, что непохоже, будто кто-то другой собирается пригласить ее, так что я могу попробовать. Не думаю, что мама имела в виду, что у нас будет большой роман и всё такое; просто, что Элис было бы неплохо проводить с кем-то время, и вообще это будет любезно с моей стороны. Сам-то я не был в этом уверен. Мне тогда исполнилось двадцать восемь, ей чуть меньше. Такая тихоня – я не знал, о чем с ней говорить, к тому же не был уверен, что мы сможем выбраться куда-нибудь без Юджина, но мама настаивала. Будто это проявление милосердия. Но это точно не было актом милосердия. По крайней мере, не для меня. Мне-то она всегда нравилась.

Позвонив в ее дверь, я почувствовал, что нервничаю. Это было немного необычно для меня. Обычно я держу себя в руках в любой ситуации. Просто я ее совершенно не знал, хотя мы были знакомы всю свою жизнь. Она была непохожа на девушек, с которыми мы барахтались на заднем сиденье «Гранады».

Она открыла сама, Юджин стоял позади нее в коридоре. Я не знал, что сказать. Мне было, типа, неловко. Но она снова улыбнулась этой улыбкой. Господи, какая же у нее милая улыбка. Я спросил, не хочет ли она прокатиться со мной в воскресенье, прогуляться по пляжу в Киллини, а затем выпить чашечку чая в кафешке. Она спросила, имею ли я в виду их с Юджином или только ее. Я сказал «только тебя». Тогда она улыбнулась и сказала, что это отличная идея, и мы договорились, что я заберу ее в три часа в воскресенье.

В субботу я вымыл машину и постригся. Помню это, потому что парикмахер зацепил мне ножницами левое ухо. После этого я перестал к нему ходить. Сидя с перевязанным ухом рядом с Элис и пытаясь поддержать разговор, я чувствовал себя придурком. Она накрасила губы и надела коричневое платье с цветами. Очень милое. Разговаривать с ней оказалось легче, чем мне казалось, хотя о чем именно мы говорили, я не помню. На самом деле, в основном говорила она. Пока мы пили чай в кафе, я использовал возможность хорошенько ее разглядеть. Довольно привлекательная, но не в голливудском стиле. Она никогда не красилась в блондинку, как те актрисы. В конце концов почти все они становятся блондинками. Из тощей угловатой девицы она превратилась в девушку со всеми нужными округлостями, пополнев как раз где надо. Вовсе не толстая, уверяю вас. Довольно стройная. Ее лицо будто озарялось всякий раз, когда она улыбалась, а потом, заметив, что я смотрю на нее, она краснела и переплетала пальцы друг с другом. Тогда я понял, что Элис мне действительно нравится.

Она спросила, не могу ли я научить ее водить машину. Боже мой, конечно!

Вот так всё и началось.

Уроки эти стали откровенным ужасом. Она была чудовищно плохим водителем. После первого урока мне пришлось менять решетку радиатора машины – моей радости и гордости. И я боялся за себя даже больше, чем за машину. Но оно того стоило. Она стала более непринужденной со мной, не прочь и поболтать. Всё еще застенчивая и всё такое, и кокетливой ее тоже назвать было нельзя, но нам было весело вместе, и потом мы часто шли пить кофе с пирожными. Сьюзен не ошиблась по поводу того, что она любительница поесть. Я немного беспокоился, что ее мать будет настроена против меня, потому что, ну, знаете, Виллы, Авеню, всё такое. Но, надо отдать ей должное, она была очень мила со мной, а Юджин всё время хотел заняться со мной армрестлингом. Я тоже полюбил его. Не его вина, что он был таким особенным, но его манера ржать, как осел, казалась мне очень смешной, хотя я и не знал, над чем он смеется. Уверен, что и он тоже.

В конце третьего урока я поцеловал ее и попросил выйти за меня замуж. Элис рассмеялась, но поцеловала меня в ответ, что было уже неплохо. Так у нас начались уже настоящие свидания, но мое предложение она больше не вспоминала. Думаю, решила, что я шучу, но это было не так. Какое-то время у меня не хватало смелости спросить ее снова. Я уже знал ее лучше, чем любой другой в то время.

Мне казалось, что мы с Элис подходим друг другу, хотя, наверное, остальные думали иначе. Мы ходили на местные дискотеки и в танцевальные залы. Она сшила себе платье из розового шелка. Она сказала, что это «пепельно-розовый», но, по-моему, это был просто розовый, и всё. Мы начали слегка обжиматься, если вы понимаете, о чем я, но не прямо чтобы. Я боялся слишком давить, чтобы не спугнуть ее, потому что думал, что она сильно религиозная, как и ее мама. Мы были вроде как все немного религиозные в те дни. Не так, как сейчас. Мне показалось, что у нас получится довести дело до конца, во время поездки на гонки в Голуэй.

Мы поехали туда на «Гранаде». Я забронировал ночлег в небольшом отеле, в разных номерах, естественно. Элис, должно быть, была особенно очаровательна, потому что я крупно выиграл аж в трех гонках. Никогда раньше мне не везло так. В конце дня я заказал бутылку вина к нашей еде (на второе она заказала всё, что можно). Тогда я не имел привычки к вину, знал только, что оно бывает красное или белое и что красное, типа, более изысканное, поэтому указал на самую дорогую в меню бутылку красного (я уже выпил несколько пинт обычного и потому расщедрился). Хамоватый официант спросил, уверен ли я. Ну конечно сказал, что да. Элис тоже к вину не привыкла. Через полчаса она начала нести чепуху, что хотела бы жить в доме, сделанном из книг, и всё такое. И, что было необычно для Элис, начала заигрывать со мной довольно развязно. Я не знал, что делать, но она вдруг как-то так распутно перегнулась через стол и звонко поцеловала меня в губы. Я был на седьмом небе от счастья, но потом подошел официант и всё испортил, сказав, что мы мешаем другим клиентам. Другими клиентами была среднего возраста пара и две пожилые леди. Думаю, мы и впрямь им мешали, но мне было плевать.

Мы плыли вверх по лестнице рука об руку. Я подвел ее к двери ее комнаты, и мы несколько минут страстно целовались. Она спросила, не хотелось бы мне провести ночь в ее комнате. Ну, я вряд ли стал бы возражать, правда? Она плюхнулась на кровать и катапультировала туфли, одну за другой, целясь в мусорную корзину и промахиваясь каждый раз на километр. Боже, она была великолепна. Я извинился и побежал в душ в конце коридора (скажем прямо, это был не «Хилтон»). Стоял в пластиковом поддоне душа и лихорадочно намыливал себя в предвкушении. Несколько раз ополоснулся под струей теплой воды, текущей из ржавой насадки душа, и в яростной спешке вытерся полотенцем, таким жестким и тонким, что практически содрал с себя шкуру. Накинул халат и направился обратно в комнату. Я поймал свое отражение в зеркале на середине лестничной площадки – зубы и губы покрыты красновато-серым налетом от вина. Я подумал, что Дракула выглядит лучше. С грохотом вернувшись в ванную в поисках зубной щетки, я, будто в мультике, поскользнулся в луже и, схватившись за умывальник, приземлился на правый локоть, под фонтаном воды из вырванной из стены трубы. Господи, какая боль! И унижение – подняв глаза, я увидел менеджера и пожилых дам и понял, что мой халат распахнулся, открыв меня на всеобщее обозрение.

Что еще хуже, каждый выигранный пенни пришлось отдать гостинице и врачу. Когда в конце концов в полчетвертого утра я вернулся в комнату Элис, она была там, где я ее оставил, полностью одетая и слегка похрапывающая. Я был слишком устал и похмелен, не говоря уже о боли в ушибленном локте, чтобы испытывать какие-либо чувства по этому поводу. Так что вернулся в свою комнату и плохо выспался.

Путешествие домой было ужасным. Элис пунцовела от смущения из-за того, что она считала своим позором, а я не мог вести машину из-за руки, поэтому ей пришлось сесть за руль. Я почти разлюбил ее по дороге домой. У нас было пять смертельно опасных ситуаций. Я думал, мои плечи навсегда окаменеют в ужасе, и до сих пор вспоминаю тот поворот в Киннегаде. После этого в наших отношениях наступило явное охлаждение.

Неделю спустя я рассказал своему другу Джерри о происшедшем в отеле и показал ему счет, чтобы он увидел, во сколько обошлась мне та ночь. Он долго прикалывался надо мной за то, что я заказал целую бутылку портвейна.

Постепенно наши с Элис отношения вернулись к обычным, но вопрос о том, чтобы провести вместе ночь за городом, больше никогда не поднимался. Когда я в конце концов признался, что по ошибке заказал портвейн вместо вина, это растопило лед и позволило нам обвинить в событиях той ночи алкоголь.

Моя мама была в восторге от того, что мы встречаемся. Она часто приглашала Элис на чай. Иногда Элис приводила с собой своего брата, и тогда мама начинала ужасно суетиться, ставя меня в неловкое положение и крича Юджину, будто он глухой. Юджин посмеялся бы над ней. Ему вообще плевать на то, что ему говорят.

Мы прекрасно ладили с Юджином. Я действительно считаю, что он отличный парень. Такой забавный счастливый ребенок во взрослом теле. Всегда улыбающийся. Но это не значит, что с ним всегда легко. Например, он любит танцевать. Прилюдно, на мессе или, обычно, в Квиннсуорте, на глазах у всех. Но люди понимали, что он всего-навсего безобидный дурачок, да поможет ему Бог. Мы с ним играли в такую игру: он садился в свое любимое кресло, а я подходил к нему сзади, поднимал ему руки, и мы притворялись, что летаем по гостиной. Ему нравилась эта игра, он любил ее и никогда от нее не уставал, и, знаете, мне было приятно с ним играть и вызывать его смех. Надо сказать, что не так уж много людей смогли бы поднять Юджина. Я хоть и силен как бык, но и он далеко не перышко.

В доме О’Рейли время, когда Юджину пора в кровать, становилось таким чудесным ритуалом. На стол выставлялся чайник чая нам, стакан молока для Юджина, и тарелка бутербродов передавалась по кругу. Потом, когда посуда была вымыта и стол вытерт, наступало время молитвы, все стояли на коленях за кухонным столом и постукивали четками, после чего Элис читала Юджину, обычно сказку или детский стишок. Она была прекрасным чтецом. В историях, которые она читала, люди были как живые, с разными голосами, акцентами и прочим. Мне нравилось слушать ее почти так же, как и Юджину.