Кое-как придерживаю на плечах одноразовый халат, который мне выдали в регистратуре, бегу по коридору, ищу Веронику Матвеевну Леснину – лечащего врача мамы. Мысли в голове тяжёлые настолько, что больно шеей крутить. Потому смотрю строго вперёд и чуть было не пропускаю нужный кабинет.
Мне необходим врач и её ответы. Не может ведь человеку стать плохо просто так? Может быть, маму расстроил кто-то?
Порывисто стучусь и, не дожидаясь ответа, тяну дверь на себя, открываю и вхожу внутрь маленького кабинета. Окно распахнуто настежь, в него врывается вечерняя свежесть, колышет занавеску, напротив него стол, справа полки, слева диван, на котором сидит полноватая короткостриженная женщина в голубом медицинском комбинезоне и пьёт кофе из большого стакана с логотипом Старбакса.
Смотрит на меня, вопросительно заломив красиво очерченную тёмную бровь, а я поясняю, кто я такая, и Вероника Матвеевна кивает, однимаясь на ноги.
Стаканчик отправляется в мусорное ведро, Вероника Матвеевна берёт со стола тонкую тетрадку, на лицевой стороне которой написано “Одинцова Иванна Станиславовна”.
Только в этот момент на меня сваливается осознание: всё это всерьёз.
– Гипертонический криз, скорая успела вовремя, – успокаивает меня Вероника Матвеевна, и несколько минут рассказывает, чем чревато такое состояние пациента, от чего именно спасли маму, что могло последовать, не сработай её коллеги оперативно. – Хорошо, что она в автобусе ехала, другие пассажиры вызвали бригаду, всё удачно получилось. Упала бы где-то на улице, не факт, что кто-то остановился и оказал помощь. Что вы стоите? Присаживайтесь.
Я спохватываюсь, что действительно всё время стояла в дверях, перепуганная. Но напряжение постепенно стало отпускать – после слов Вероники Матвеевны всё кажется не таким страшным.
– Как она сейчас?
– Состояние стабилизировали, но пока ещё она очень слаба, нельзя допустить повторение. Иначе инсульт более чем вероятен.
Инсульт, господи.
– Ей же всего пятьдесят, – говорю, еле ворочая одеревенелым языком.
– К сожалению, болезни в последнее время очень помолодели. У нас тут лежит в мужском отделении пациент, ему всего двадцать два года. Высокий, сильный парень, жить бы и радоваться. Но инсульт, – разводит руками и присаживается за стол. – Даже у младенцев он случается, так что… но мы сделаем всё, от нас зависящее, чтобы Иванна Станиславовна поправилась и не столкнулась с такими тяжёлыми последствиями.
Мне страшно всё это слушать. Потому что моя мама совсем недавно чуть не умерла, а меня не было рядом, я ничем не могла ей помочь. От этого так жутко.
После предательства и смерти отца, мы с мамой остались вдвоём с кучей долгов и проблем на шее. Прошло четыре года и нам никак не удаётся выпутаться из сетей.
Я поняла лишь одно: кроме друг друга, нам не на кого положиться. И вот так потерять маму… страшно и больно. Невероятно. Она этого не заслужила, она хороший человек.
Но слова врача вселяют надежду. Ещё поборемся, да?
– Я написала список нужных препаратов, – Вероника Матвеевна переходит от лирики к сути вопроса и протягивает мне рецепт, заверенный печатью. – В соседнем терапевтическом корпусе есть отличная аптека, купите всё по списку. Как принесёте, сразу лечение и начнём.
Я благодарю Веронику Матвеевну, она скупо улыбается в ответ. Иду к выходу, но вдруг врач останавливает меня:
– Марта Артёмовна, вот сумка вашей мамы. В палате не рискнули оставлять.
Я забираю простенькую чёрную сумку из кожзама, машинально проверяю, всё ли содержимое на месте. Вроде бы всё в порядке: телефон, ключи от квартиры, паспорт и кошелёк с пятьюстами рублями внутри, а больше мама ничего с собой и не носит. В заднем кармашке нащупываю что-то плотное, прямоугольное и твёрдое – шоколадка. Моя любимая.
Наворачиваются слёзы на глаза. Мама несла мне шоколад, хотела порадовать, а всё вон как вышло…
Всхлипываю, отворачиваюсь и, наскоро попрощавшись, выхожу в коридор.
Ноги подкашиваются, но я заставляю себя идти вперёд. Потом прорыдаюсь, когда это всё закончится.
Чтобы отвлечься, смотрю на рецепт, но в глазах пестрит от совершенно незнакомых названий. От сердца, давления, но ведь мама всегда была здоровой и в нашем доме из всех препаратов была разве что Но-шпа и Диклофенак. А теперь…
Одно понимаю: маме нужна помощь, а мне нужны деньги. Только где их взять? Потому что я совершенно не верю, что моих жалких четырёх тысяч хватит, чтобы покрыть все расходы.
Как там говорят? Нужно решать проблемы по мере их поступления. Отличные слова, полностью с ними согласна.
Аккуратно сворачиваю рецепт и решаю, что одна минутка ничего не изменит. Я хочу увидеть её, мне это необходимо. Дверь оказывается приоткрытой. Оглядываюсь по сторонам, словно преступление совершаю, и просачиваюсь внутрь палаты.
Мама спит, накрытая по грудь тонкой сероватой простынёй. Волосы выбились из всегда тугого пучка, разметались по плечам, потускнели, спутались. Посеревшая кожа, бледные губы, поверхностное и неравномерное дыхание.
Я знаю и понимаю, что шутки кончились и самое время становиться взрослой, потому бодро бегу в аптеку.
Бежать-то я бегу, только моих денег хватает разве что на треть нужного из списка.
– Хорошо, я позже зайду, сейчас просто деньги забыла, – делаю хорошую мину при плохой игре, а провизор смотрит на меня с нескрываемым сочувствием.
Она всё понимает, и от этого мне становится ещё тошнотворнее.
К горлу подступает истерика, и я давлю её в себе. В последний раз смотрю на горящий множеством лампочек аптечный киоск и выхожу из здания терапевтического отделения.
Нужно возвращаться, что-то нужно делать. Где-то взять деньги, но в голове самая настоящая каша и ни одной идеи. Набрать Тане? Кому-то из сокурсников? С миру по нитке, да?
Но когда доходит до дела, никто не отзывается. Лишь Таня присылает сообщение, в котором всего несколько слов. Она сейчас так счастлива, что просто не может оторваться – Виталика, наверное, всё-таки добилась или просто веселится в компании, а я…
Это жизнь. Мои проблемы – только мои проблемы.
Да и чем мне помогут студенты, разъехавшиеся кто куда, если деньги мне нужны здесь и сейчас?
Но вдруг в маминой сумке оживает телефон, и я без зазрения совести достаю его.
А на дисплее три коротких слова:
Орлова Анфиса Игоревна.
От неожиданности я чуть было не роняю телефон на асфальт. Пока мамин древний аппарат разрывается, смотрю в небо, спрашиваю у звезд: уж не провидение ли послало мне сейчас эту женщину?
Хороший ли это знак?
– Иванночка, добрый вечер, – разливается в динамике голос Анфисы Игоревны. – Надеюсь, не помешала наслаждаться выходным?
У меня так ни разу и не получилось познакомиться с этой женщиной лично, но десятки раз видела её в выпусках новостей, в гостях на разных ток-шоу. Анфиса Орлова плотно занимается благотворительностью, курирует детский дом и интернат для слабовидящих. Она и внешне идеальная: всегда в светлом, красивая причёска и макияж, а об умении держаться с ледяным спокойствием и отражать любые нападки журналистов можно слагать легенды. Кажется, ничто эту женщину не может выбить из колеи и я… честно признаться, в глубине души мне хочется быть похожей на неё.
– Это Марта, здравствуйте! Мама… – я стараюсь не расплакаться вновь. Этой женщине вряд ли нужны мои сопли. – Она не может подойти. Она… в больнице. И на работу выйти в воскресенье не сможет.
В трубке воцаряется пауза, а я так крепко прижимаю к щеке телефонную трубку, что наверняка на коже останется прямоугольный отпечаток. Но лицо словно онемело, я даже губ не чувствую, просто шевелю ими.
– Что-то случилось? Почему в больнице? – мне, наверное, хочется верить, что Орловой на мою маму не наплевать, потому что явно слышу в её голосе тревогу.
– У неё гипертонический криз, – сообщаю торопливо и смотрю на дорогу, где в это время суток почти нет машин. Редкие вспышки фар рассекают темноту, автомобили проносятся мимо, внутри наверняка счастливые люди спешат в свои уютные дома.
Во всяком случае, мне хочется так думать.
– Детка, ты в порядке? – этот вопрос звучит для меня неожиданно, я на мгновение теряюсь, а Анфиса Игоревна продолжает, будто в её голове уже лет десять живёт чёткий план: – Марта, ты сейчас в больнице?
Её голос звучит деловито, вопросы чётко, а пауз между словами нет.
– Да, я в аптеку ходила, сейчас обратно в кардиологию возвращаюсь.
Прикусываю язык и прижимаю к себе небольшой пакет с лекарствами, на плече висят аж две сумки, глаза печёт от недавних рыданий, и я сейчас больше похожа на беженца-переселенца.
– Марта, я знаю о вашей ситуации, – понизив голос до доверительного шёпота, сообщает Анфиса Игоревна.
– О… о какой ситуации? – я не знаю, что именно она имеет в виду, и боюсь что-нибудь ляпнуть.
Мама гордая, ей бы было неприятно.
– Марта, – вздыхает моя собеседница вроде бы как немного раздражённо. – О кредитах знаю. Это не та тема, которую бы мне хотелось поднимать в телефонной беседе. Но я в курсе, куда уходит большая часть зарплаты Иванны… а ещё неплохо осведомлена, насколько дорогая нынешняя медицина. Ну, если умирать не собираешься, – Анфиса Игоревна тяжело вздыхает и добавляет то, от чего у меня голова кругом идёт. То ли от радости, то ли от удивления: – У тебя мамина банковская карта с собой? Если нет, то скинь номер своей.
– Вы что?! Нет-нет, неудобно! – вскрикиваю так громко, что проходящая мимо женщина испуганно косится в мою сторону.
Я даже пакет из рук выпускаю, присаживаюсь и несколько секунд, пыхтя и сопя, собираю рассыпавшиеся разноцветные коробочки. Руки дрожат, и собрать всё получается не сразу.
– Марта, отложи вспышку гордости до более удобного случая, – стальным тоном говорит Анфиса Игоревна. – А сейчас просто ответь на мой вопрос. Считай это… премией за многолетнюю работу. И бога ради, я знаю твою маму! Пусть не переживает, место за ней сохранится.
Наверное, мне должно быть стыдно, но почему-то испытываю облегчение, с души со свистом летит в пропасть огромный камень. Хочется улыбаться, а в голове стучит одна-единственная мысль: “Я куплю для мамы все лекарства, ей помогут, она поправится. Теперь уж точно”.
Когда через несколько минут сообщение из банка высвечивается на экране, я будто бы на крыльях лечу обратно, а милая провизор улыбается мне, складывая оставшуюся часть списка в огромный пакет с логотипом аптеки.
Всё будет хорошо. Теперь уже точно.
В этот момент меня захлёстывает слишком большая радость, иначе бы я обязательно вспомнила известную цитату.
Бойтесь данайцев, дары приносящих.
Ночь проходит тревожно.
Я ворочаюсь, пытаясь заснуть, комкаю ногами махровую простыню, уговариваю себя успокоиться. Но стоит провалиться в зыбкое небытие, перед глазами встаёт мама. В жидком мареве, что лишь притворяется сном, она в красивом ярком платье танцует совершенно одна под грустную мелодию. Песня со странным рваным мотивом, кажется, звучит отовсюду и ниоткуда одновременно, с каждым тактом становясь всё громче, пока в один момент не затихает. Просто обрывается, словно не орала только что в моей голове, не сводила с ума.
Такие сны тяготят, и я подскакиваю в холодном поту, тянусь к телефону, чтобы проверить – не звонил ли кто-то, пока я боролась с кошмарами. Но нет, экран остаётся тёмным – никому я не нужна. И это отлично, честное слово.
Отсутствие новостей иногда самый лучший вариант.
Помимо дурацких снов и всего остального, меня жутко тревожит щедрая премия, отправленная Орловой. Вроде и не должна, а мучает. Денег с лихвой хватило на все лекарства, на поощрения медсёстрам и даже ещё осталось порядка семи тысяч. Я так и оставила их лежать на карточке – не хотелось тратить чужое.
Не могу относиться к этим деньгам иначе, потому что мне они принадлежат, я их не заслужила.
Взбиваю подушку, укладываюсь на живот – может быть, в такой позе получится подремать без сновидений, но, когда мне мерещится Марк, я понимаю: это какой-то дурной знак.
Решаю, что с меня хватит, и иду на кухню, варю бульон из крошечной перепёлки, которая каким-то чудом нашлась в морозильнике. Я не знаю, можно ли маме есть сейчас, но не приготовить не могу.
Мне нужно отвлечься, нужно привести нервы в порядок. Заливая маленькую тушку чистой водой, прислушиваюсь к себе и тишине вокруг. Сердце бьётся ровно, в голове проясняется, а руки больше не трясутся. Мне даже рыдать уже не хочется – растерянность прошла, шок отступил и теперь хочется действовать.
На часах всего четыре утра, соседи ещё мирно спят, а на моей кухне суета и дым коромыслом. Подсоединяю мобильный к колонкам – единственное, что мама не выбросила после отца. Он у нас был знатным меломаном – это то немногое, что есть в нас общего.
Тихая мелодия заполняет кухню, ритм любимой песни успокаивает окончательно, и я даже пританцовываю на месте, снимая пенку с бульона.
Спустя три часа, я собираю в пакет контейнер с тёплым бульоном, термос с травяным чаем и, завязав шнурки любимых кед, последний раз смотрю на себя в зеркало и выхожу из квартиры.
– Марта, у тебя разве не каникулы? – удивляется соседка из квартиры напротив, крепко держа за поводок своего престарелого кота. Тётя Лиза очень милая старушка, и в детстве я частенько оставалась у неё, когда родители уходили на очередное романтическое свидание.
Они когда-то очень любили друг друга, но потом что-то сломалось и рухнуло. Наша жизнь изменилась до неузнаваемости, и я иногда очень скучаю по тем временам.
– Ты такая бледная, – сокрушается, оглядывая меня ясным взглядом выцветших с возрастом голубых глаз.
Ещё бы мне цвести майской розой.
– Каникулы, тёть Лиза, – игнорирую её замечание, улыбаюсь широко и, повесив пакет на запястье, проворачиваю ключ в замке, запирая дверь. – Но есть кое-какие дела.
Тётя Лиза очень любит маму, потому я не хочу расстраивать пожилую женщину тревожными новостями. Тем более, что знаю: мама бы одобрила моё молчание. Она у меня гордая и жаловаться никому не любит. И чтобы о ней жаловались не любит ещё больше.
До больницы на городском автобусе ехать почти час. Я устраиваюсь у окна, ставлю на колени пакет с передачкой и наблюдаю за просыпающимся городом. На улицах так мало людей, в воздухе плывёт серебристая дымка, а деревья, растущие вдоль обочины, от быстрой езды сливаются в изумрудную ленту.
Мне хочется, чтобы автобус ехал быстрее, ещё быстрее, хотя он и так мчит по пустым дорогам резво, но мне этого мало. От нетерпения притопывая ногой, я всовываю в уши капельки наушников, и только музыка расслабляет.
Если бы маме стало хуже, мне бы обязательно позвонили – эта мысль меня воодушевляет.
Когда я наконец-то оказываюсь у корпуса кардиологии, взгляд цепляется за красивую белую машину, припаркованную левее от входа. Я не разбираюсь в марках – никогда ими не интересовалась, но даже моих скромных познаний хватает, чтобы понять: автомобиль будто бы сошёл со страниц глянцевого издания.
Что-то кажется смутно знакомым, но я выбрасываю лишние мысли из головы и буквально врываюсь внутрь пятиэтажного здания.
Один лестничный пролёт, второй, третий. Я машинально считаю ступеньки, перемахиваю через несколько разом, а когда оказываюсь на четвёртом этаже, выдыхаю. Чувствую себя олимпийским бегуном, преодолевшим наконец-то нужную дистанцию.
В коридоре царит оживление. Мне не понять, с чем оно связано, да я и не задумываюсь, но чем ближе к палате мамы, тем сильнее кажется, что всё это каким-то образом касается меня.
А когда распахиваю дверь, понимаю: угадала.
– Доброе утро, Марта, – широко улыбается Анфиса Игоревна и, придерживая на плечах идеально выглаженный белоснежный халат, поднимается мне навстречу.
– Марточка, – слабый мамин голос немного гасит моё удивление, и я не могу сдержаться: улыбаюсь.
Она такая бледная сейчас, кажется совсем худенькой и маленькой, но в глазах сияет радость. Так, ладно, я потом разберусь, что здесь делает Анфиса Игоревна.
А та, словно бы читая мои мысли, говорит:
– Я решила, что просто обязана приехать сегодня проведать Иванну, – её голос ласков и красив, а глазах тепло, а я смотрю на неё несколько мгновений и думаю, что никого красивее в этой жизни не видела. – Рановато, конечно, для визитов, но всю ночь не спалось. Переживала.
Вживую она ещё красивее, чем на экране телевизора.
Только она ведь не родственница, разве её должны были пропустить?
Я не очень разбираюсь во всём этом больничном протоколе, но вдруг вспоминаю, что когда мне вырезали в десять лет аппендицит, ко мне пускали не только родителей, но и школьных друзей и даже нашу соседку тётю Лизу.
Наверное, так можно? Надо будет с врачом побеседовать.
На все эти размышления уходит всего несколько мгновений, за которые я успеваю поставить пакет с провизией на тумбочку рядом с койкой, пододвинуть стул и присесть рядом с мамой.
– Иванна, поправляйся и ни о чём не переживай. Не чужие люди, – Орлова наклоняется, обдавая меня тонким ароматом парфюма, касается маминого плеча, кивает мне и отходит.
Но всё это неважно.
Беру руку мамы в свою, глажу запястье, сплетаю наши пальцы и просто молчу. Мама пытается сесть, я мягко, но настойчиво укладываю её обратно. Мы ни о чём не говорим, мама моргает медленно, словно только ради меня не засыпает, а я царапаю нижнюю губу зубами – дурная привычка, с которой не получается справиться.
– Зачем ты так рано приехала? – мама говорит тихо, и мне приходится наклониться ниже, чтобы услышать каждое слово. – Не надо было, у тебя же каникулы.
– Беспокойная вы женщина, Иванна Станиславовна, – притворно хмурюсь, грозно свожу брови к переносице и грожу маме пальцем. – Я тебе поесть принесла, там бульон и чай.
– Не надо было, всё равно не хочется.
– Не вредничай. Обратно не повезу!
Я смеюсь, а за спиной тихие шаги, а следом щёлкает дверь палаты – Анфиса Игоревна ушла.
– Напугала я тебя, да? Прости, солнышко моё, я сама не знаю, что произошло, – маме неловко, но я снова отмахиваюсь от её слов.
– Переживу. Ты лучше расскажи, как чувствуешь себя?
– Хорошо я себя чувствую, – ворчит и дёргает подбородком в сторону тумбочки. – Слишком много таблеток.
– Это же нужно, для тебя нужно.
Мама прикрывает глаза. Знаю, многое ещё хочет сказать, но сил не остаётся.
Я сижу рядом с мамой и рассказываю о разных мелочах, пока она не засыпает. Поправляю простыню, убираю со лба тонкие пряди, глажу её по плечу.
– Ты обязательно поправишься, обязательно. Ещё в горы вместе пойдём! – обещаю шёпотом и целую бледную щёку. Кажется, мама слышит меня сейчас, потому что улыбается, и эта улыбка кажется мне самой лучшей на свете. Дающей надежду.
– Анфиса Игоревна Орлова – добрый друг нашей больницы, – говорит Вероника Матвеевна, когда мы заканчиваем обсуждать лечение мамы и утешительные прогнозы. – Её благотворительный фонд помог нам в прошлом году с покупкой очень важного оборудования. Впрочем, посещения для друзей и родственников не запрещены, а уж её, сами понимаете, не пропустить не могли.
Я не то чтобы злюсь – не имею права после помощи Орловой. Но мне всё равно кажется странным, что в палату может войти любой. А если кто-то детективов обчитается и решит ножом размахивать?
Свои мысли я, конечно же, не озвучиваю – ещё за дуру примут, потому выхожу из кабинета Вероники Матвеевны и уже не так шустро спускаюсь вниз. Хочется, как в детстве, сесть на перила и съехать вниз за считанные секунды, но я уже взрослая, да и людей вокруг слишком много.
Отделение кардиологии живёт своей жизнью: по коридорам прохаживаются пациенты, мельтешат медсёстры, проведывающие торопятся увидеть близких. Даже все лавочки во дворе заняты, и я останавливаюсь, наслаждаясь ароматами лета после противных запахов больницы.
– Марта! – окликает меня ставший уже знакомым голос.
Обернувшись, я вижу Анфису Игоревну, которая машет мне рукой, стоя у того самого белого автомобиля.
Точно! Я же видела эту машину, припаркованной у особняка Орловых. Вспомнила!
– Давай подвезу? – предлагает, улыбаясь широко, а я думаю, что не случится ничего плохого, если проеду хотя бы несколько автобусных остановок в её шикарном автомобиле.
В салоне приятно пахнет жасмином, а сиденья из светлой кожи такие мягкие, что хочется остаться здесь жить.
Устраиваю сумку рядом, аккуратно ёрзаю, усаживаясь поудобнее, пристёгиваюсь, пока Орлова за пределами слышимости обсуждает что-то по телефону. Смотрю на неё, красивую и стройную, в светлом льняном костюме и думаю, что одни её туфли сто́ят, наверное, больше чем весь мой гардероб вместе взятый.
Если бы я не знала, сколько ей лет, какого возраста её сын, никогда бы не дала ей сорок восемь. Тридцать максимум! Но подумать о чём-то ещё мне не даёт сама Анфиса Игоревна, которая, закончив наконец разговор, занимает место рядом и хозяйским жестом обхватывает руль.
– Сын звонил, – промежду прочим заявляет, а я прикусываю язык, чтобы не начать задавать странные вопросы о Марке. Всё ли у него хорошо и как поживает та самая вредная блондинка. – Прости, что ждать заставила.
– Я думала, у вас водитель есть, – говорю, переводя тему.
Анфиса Игоревна мимолётно улыбается, заводит мотор и, обернувшись назад, выезжает с парковки. Сосредоточенная, серьёзная, сильная и независимая.
Наверное, я действительно завела себе кумира, но после её доброты, после такого человечного отношения к маме и ко мне не получается не восхищаться ею.
– У меня есть водитель, только мне не нравится пользоваться его услугами. Люблю сама управлять машиной, жизнью своей, – усмехается и распахивает бардачок. – Хочешь конфету?
Не глядя, она достаёт маленькую квадратную коробочку с самым настоящим бельгийским шоколадом и хитро мне подмигивает:
– Только никому не говори, что я шоколадки трескаю, а то пропадёт моя репутация самого главного ЗОЖника женского клуба.
Мне кажется, что я попала в какой-то американский сериал о жизни пригородной элиты, где все встречаются за ланчем в клубах, сплетничают и обмениваются последними новостями.
– Бери-бери, детка. Шоколад помогает не впасть в депрессию, тебе это необходимо.
Смущённо улыбаюсь и всё-таки тянусь за конфетой. Выбираю, не глядя, быстро кладу в рот и, не удержавшись, издаю тихий восхищённый стон.
Потому что это… это самое вкусное, что я когда-то пробовала в жизни. Шоколад тает на языке, богатый вкус обволакивает нёбо, все рецепторы бунтуют, требуя добавки, но я мысленно бью себя по рукам, чтобы не взять ещё.
– Как ты? – вдруг спрашивает Анфиса Игоревна и пока машина стоит на светофоре, поворачивается ко мне лицом. Сейчас, сидя к ней так близко, могу рассмотреть её в мельчайших подробностях. Замечаю усталость в серых глазах, будто туманом подёрнутых, тонкие морщинки вокруг и лёгкую синеву под нижними веками, которую не смог замаскировать даже консилер.
– Уже намного лучше, – говорю, улыбаясь, и складываю руки на коленях. Переплетаю пальцы, сжимаю крепче. – Спасибо вам огромное, я очень вам благодарна. За помощь, за участие.
– Марта, это просто деньги, – прибавляет скорость и добавляет: – Твоя мама для нашей семьи человек не чужой, потому ни о чём даже слышать не хочу.
– Анфиса Игоревна, не каждый работодатель будет так беспокоиться о наёмном персонале, – говорю, наверное, слишком порывисто, но мне хочется, чтобы она знала, насколько для меня важно всё, что она сделала.
– Знаешь, Марта, – слегка кривится, словно у неё зуб разболелся, – о нашей семье много разных слухов ходит, не всегда хороших. Людям лишь бы языками чесать, сенсации выискивать, но мы не так плохи, как некоторым кажемся.
Есть в её словах какая-то скрытая горечь, но я не знаю, что на это всё ответить. Она права – их действительно многие не любят. Завидуют или ещё что-то – я не знаю, но сейчас я уверена: все эти люди ошибаются.
Дальше едем несколько минут в тишине, а Анфиса Игоревна размеренно барабанит пальцами по рулю. Ведёт машину уверенно, очень спокойно, ни на что не отвлекаясь, и это тоже меня восхищает.
– Можете вот там, на остановке, притормозить? – указываю рукой налево, но Анфиса Игоревна цокает языком и катит дальше.
– Вот ещё, я же обещала подвезти, – улыбается, а я понимаю, что она действительно собирается до самого подъезда меня доставить.
Не пытаюсь её отговорить – в конец концов, это была только её идея, я не навязывалась – и просто наслаждаюсь тишиной и комфортом. Анфиса Игоревна не пытается влезть мне в душу с расспросами и с каждой минутой мне становится всё легче и легче. Кажется, именно в этом я нуждалась – найти человека, с которым рядом можно просто помолчать.
Притормозив на очередном светофоре, Анфиса Игоревна пользуется паузой и говорит:
– Марта, у тебя наверняка были планы на каникулы, но если тебе нужна работа, позвони мне сегодня.
Смотрит на меня внимательно, цепко, а я ошарашенно киваю.
– Я знаю, что ты девушка порядочная, исполнительная, шустрая, – продолжает “напирать”, а я смотрю на неё широко открытыми глазами. – Иванна всё равно ещё две недели проведёт в больнице, потом время на восстановление – ей же нельзя будет сразу на работу выходить, надо отдохнуть немного. А ты могла бы помочь ей, подработать. А? Как тебе идея? Подумай.
– Вы уверены? Может быть, кто-то есть более подходящий на примете…
– Не так легко найти кого-то… надёжного, – бросает на меня мимолётный напряжённый взгляд, но быстро гасит его широкой улыбкой.
– Хорошо, я подумаю, – тру пальцами висок и не могу найти ни одной причины отказаться. Анфиса Игоревна права, и мне совсем нечего ей возразить.
Мне нужны деньги, а ещё так я смогу отблагодарить Анфису Игоревну за её доброту. Так сказать, совмещу приятное с полезным.
Всё равно же хотела в закусочную устроиться официанткой.
– Хорошо, я согласна, – решаюсь, и слова мои вызывают широкую улыбку на лице Орловой.
Такое чувство, что она всю жизнь только и ждала, что моего согласия.
– Тогда завтра, когда от мамы из больницы выйдешь, приезжай и всё подробно обсудим.
Орлова снова улыбается с видом победительницы и начинает тихонько напевать себе под нос. Хм, чудно как-то.
Когда машина минует главный городской проспект, Анфиса Игоревна спрашивает:
– Ты не против, если я в одно место заскочу? Не торопишься? Замечательно, я быстро. Марка сейчас подхватим на Панфилова, у него машина сломалась. Это всё равно по пути.
Отворачиваюсь к окну, чтобы Орлова не увидела, насколько меня выбили из колеи её слова. Вот с кем-кем, а с Марком я точно не хотела бы сейчас встретиться – неловко. Я не подготовилась, у меня синяки под глазами!
Успокаиваю себя тем, что наверняка он уже забыл меня, но мне всё равно неловко.
Только когда я через несколько минут машина останавливается возле СТО и я вижу глаза Марка и дрожащую в уголках губ улыбку, понимаю: он меня помнит.