Czytaj książkę: «Я приду, когда будет хорошая погода»

Czcionka:

Есть только одна причина,
почему мне нравится зима.
Листья, закрывавшие мое окно, опадают,
И напротив начинает виднеться твое окно.
Пройдет Рождество, наступит Лунный Новый год,
И ты приедешь на несколько дней в деревню.

이도우 저

날씨가 좋으면 찾아가겠어요

I’LL FIND YOU ON A BEAUTIFUL DAY

LEE DO WOO

날씨가 좋으면 찾아가겠어요

(I’ll Find You on a Beautiful Day)

by Lee Do Woo

First published in Korea in 2018 by Sigongsa Co., Ltd.

Глава 1. Дом «Грецкий орех»

Автобус проезжал мимо покрытых инеем полей Хечхон-ыпа, окруженных горами. Солнечный свет был слабым, и пейзаж за окном выглядел почти ахроматическим, как на старой пленочной фотографии.

Хэвон выключила смартфон, в который смотрела, прислонившись к окну автобуса. В новостях писали, что в пустыне Сахара выпал снег. Белые песчаные дюны – нет, снежные холмы, которые появлялись на экране, поражали, а само выпадение снега в пустыне не было удивительным. Эта зима выдалась особенно морозной.

Автобус приближался к деревне Пукхён-ри, проезжая мимо замерзших рисовых поленьев, на которых лежали большие белые «маршмеллоу». Цилиндры для сбраживания соломы, оставшейся после сбора урожая риса. Как же они называются на самом деле? Кажется, она когда-то слышала их название, но сейчас никак не могла его вспомнить. Хэвон еще мгновение смотрела на них, а потом перевела взгляд на виднеющийся вдалеке на рисовых полях каток. На следующей остановке ей выходить.

Проснувшись на рассвете несколько дней назад, Хэвон чуть не расплакалась. Негоже грустить или плакать без причины – это признак слабости. Ей это не нравилось: словно она какая-то сентиментальная полуночница. Нет, само выражение «грустить без причины» неверно. Если положить руку на сердце и заглянуть глубоко в себя, то, по правде говоря, причина известна. Просто нет желания в ней признаваться. И, чтобы не обращать на нее внимания, остается только делать вид, что не знаешь.

Хэвон закончила университет искусств и преподавала на подготовительных курсах к нему. Когда она рисовала, запутанные мысли покидали ее, и на душе становилось спокойно. Ей нравились запахи краски и текстура бумаги. Однако в какой-то момент она поняла, что с помощью рисования тоже можно вести войну.

– Что ты здесь делаешь? Я ведь поправляю твой рисунок.

Это случилось прошлой осенью. Ученик отпросился в туалет, и его очень долго не было. Она пошла искать его и нашла на крыше, где он курил с другими подростками. Увидев Хэвон, он раздраженно бросил:

– Просто исправьте сами!

Это чужая работа, но, если учитель исправит рисунок недобросовестному ученику и он станет чуть лучше, тому будет все равно. Однажды она услышала, как парень, пришедший на конкурс рисунков, рассказывал своим друзьям:

– У меня никак не получался рисунок. И я так разозлился, что просто закрасил обратную сторону черной пастелью. А вот мой сосед очень хорошо справился. Я сдавал работу сразу за ним, поэтому, положив свой рисунок поверх его, незаметно потер его.

– Вау, должно быть, пастель перепачкала его рисунок?

– Ну конечно!

Сама того не сознавая, Хэвон подошла к группе громко хохотавших детей:

– Что ты сказал сейчас? Что́ ты сделал, когда сдавал работу?

Парень оглянулся с удивленным выражением лица, а затем повторил с гордой улыбкой:

– Я закрасил обратную сторону черной пастелью и запачкал рисунок, который лежал снизу.

Хэвон вышла из автобуса на остановке у поворота к деревне Пукхён-ри. Дул холодный ветер. Она запахнула воротник пальто, поправила шарф, подняла чемодан и продолжила свой путь.

Шум с катка на рисовом поле нарушил зимнюю тишину. Каждый год примерно в это время вода, которой заливают рисовые поля после сбора урожая, превращается в лед. Увидев каток, который служил в Пукхён-ри детской площадкой, и маршмеллоу на поле, она поняла, что наконец вернулась.

Поднимаясь по холму, девушка остановилась, заметив незнакомую вывеску: Книжный магазин «Гуднайт».

Старый черепичный дом стоял в этой деревне очень давно, но сейчас ее внимание привлекла новая вывеска. Раньше здесь жила пожилая пара. Вероятно, сменился владелец?

«Книжный магазин у нас в деревне?»

На раздвижной двери висел замок. Хэвон заглянула сквозь решетку в тускло освещенную комнату. Внутри под мягким солнечным светом, падающим через окно, можно было различить книжный шкаф и длинный стол. Кто бы это ни придумал, попытка ему удалась: здесь есть какая-то атмосфера. Даже в Сеуле районные книжные магазины не выживают. Хотя небольшие независимые книжные иногда появляются как нишевый рынок, их владельцам все равно приходится туговато.

Ей почему-то стало стыдно за мысли, что такой магазин не продержится здесь долго. И Хэвон продолжила подниматься по холму, придерживая рукой спутанные на ветру волосы.

Она шла по дороге с большим чемоданом и экосумкой на плече.

Мок Хэвон?

Ынсоп на мгновение потерял концентрацию и споткнулся, едва дойдя до края катка. Он закрыл и снова открыл глаза. Да, это она. Он думал, что и в этом году она не приедет.

– Дядя, ты больше не будешь кататься? – скользя по льду, Сынхо догнал его и остановился рядом.

– Нет, просто кое-кто проходил мимо.

– Кто?

Ынсоп посмотрел на мальчика. После того как в течение нескольких дней он, держа племянника за руки, учил его кататься на коньках, даже такой неспортивный ребенок теперь уверенно держался на льду.

– Мой давний… друг.

– Друг?

– Все, пошли дальше кататься!

Ынсоп постучал по надетому на шерстяную шапку шлему Сынхо и подтолкнул мальчика вперед по льду. Невысокий и миниатюрный, девятилетний ребенок не ладил со сверстниками. Он заскользил вперед, стараясь не натолкнуться на кружащих по льду людей.

Друг.

А считает ли она так же? Можно ли всех своих одноклассников из средней и старшей школы называть друзьями? Он видел, как Хэвон остановилась перед книжным и заглянула в окно, слегка наклонившись вперед, словно ей было любопытно узнать, что за новый магазин здесь появился.

Ынсоп тихонько простонал. Книжный магазин сейчас закрыт. Все из-за дяди, который перед заморозками заливает рисовое поле водой, а зимой продает в теплице рыбный суп и ттокпокки¹. Он-то и попросил Ынсопа помочь на катке из-за нехватки рабочих рук. В самом деле, владелец рисового поля, старающийся собрать двойной урожай!

Жаль, что он не может просто переместиться в пространстве. Он бы открыл перед ней раздвижную дверь и сказал: «Добро пожаловать. Давно не виделись!»

Девушка снова взяла чемодан и направилась дальше по холму.

На дороге, ведущей к гостевому дому «Грецкий орех», все еще лежал нерастаявший снег. Здесь деревенская тропа вела на ближайшую гору. Когда-то давно это был гостевой дом «Пукхён», которым владела ее бабушка, но, когда Хэвон было пятнадцать лет, его унаследовала тетя Мёнё, и они вместе переехали сюда.

Женщина взяла у соседей коричневую собаку, которую назвали Грецкий Орех. Она хотела, чтобы ее племянница привязалась к деревне. Пес уже тогда был довольно взрослый, но прожил долго и умер всего несколько лет назад. Грецкого Ореха больше нет, а название дома сохранилось.

– Тетя, я приехала.

Промерзшая деревянная терраса внутреннего дворика скрипнула под ногами. Затем раздался скрип железной входной двери с полупрозрачным стеклом. Она не увидела тетю, даже когда, взяв сумку, поднялась по лестнице на второй этаж.

Комната Хэвон, в которой она жила подростком, нисколько не изменилась. Кровать, письменный стол, комод и двухмодульный шкаф. Красный диван, который ей подарили на выпускной. Все ее вещи так же остались нетронутыми. Мёнё хотела сохранить комнату к приезду племянницы в прежнем виде, хотя Хэвон несколько раз и предлагала убрать вещи в коробки и отнести их в кладовую: сложно все время стирать с них пыль.

Она отдернула занавеску и выглянула в окно. Одноэтажная кирпичная пристройка для гостей, плющ, опавшие листья, виноградные лозы и тропа, ведущая на гору, – все было прежним. Соседний дом, который стоял так близко, что, если сбросить плоды с дерева, они упадут во двор этого дома, тоже не изменился. Просто все выглядело старше, чем тогда, когда она приезжала в прошлый раз.

Ее внимание привлекли два новых здания, возвышающихся с другой стороны холма. Эти великолепные двухэтажные дома были гостевыми. Она негромко вздохнула. Дом «Грецкий орех» не пользовался популярностью. Вот и сейчас постояльцев не было – поэтому тети и нет дома.

На кухне она нашла чайник и заварила черный кофе. На полке над раковиной стояла фотография Хэвон, обнимающей Грецкий Орех. Сколько ей тогда было, восемнадцать? В угол кадра попала спина старушки, поливающей цветочное дерево во дворе.

Пока бабушка не скончалась, ореховый дом, в котором жили три женщины, напоминал треугольник. Мирный треугольник… Тесноватый, но зато стабильный. Они заботились друг о друге и старались не ссориться, когда одна из них была не в духе. Казалось, что каждая пытается найти свое уютное и безопасное место в не очень большом доме.

Когда с годами руки ослабели, бабушка все чаще использовала для всего подряд ножницы. Если было трудно развязать полиэтиленовый пакет, она разрезала его. Веревку, подвязывающую шпинат, натянула – и чик-чик. Говорила, что руки у нее уже не те. Как же тогда она сломала чандоктэ²? Ее старые железные ножницы до сих пор лежали на полке.

В старости бабушка очень переживала за дочерей. Хотя о своей первой дочери, матери Хэвон, она намеренно не говорила, но порой выражала разочарование второй дочерью, Мёнё. Это была обида, даже скорее печаль. Умная и образованная тетя в юности путешествовала по миру, написала и опубликовала книгу. Как однажды все это стало бесполезным. Она сказала, что бросит работу и вернется в родной город, будет жить в гостевом доме. Бабушке это не понравилось.

Скрипнула входная дверь, послышался лай собаки. Хэвон вздрогнула. Грецкий Орех?.. Коричневый пес, простучавший лапами по полу, был очень похож на него. Он подозрительно наморщил нос и обнюхал незнакомку.

– Хэвон, это ты?

Тетя Мёнё повесила вязаную шапку на вешалку. Она прошла на кухню, поставила на стол завернутую в платок кастрюлю и улыбнулась племяннице.

– Я только что приехала. Кто это?

– Сын Грецкого Ореха.

– У Грецкого Ореха были дети?

– Еще до того, как мы переехали сюда, родились щенки. Хозяин умер, и я забрала его.

Было странно слышать, что коричневый пес, который перестал обнюхивать ее и ушел на террасу, – сын Грецкого Ореха.

– Как его зовут?

– Печеный Каштан.

Хэвон засмеялась:

– Семья орехов.

Он уже выглядел старым и немного прихрамывал на одну лапу.

– Если заскучаешь, бери с собой собачку.

– Приятно видеть, что он похож на Грецкого Ореха.

Мёнё угукнула и развернула ткань, накрывавшую кастрюлю.

Кажется, она уже забыла, как трудно ей было смириться со смертью Грецкого Ореха. Хэвон не стала напоминать об этом тете. Вместо этого она указала на фотографию на полке:

– Тетя, ты смотришь на меня каждый раз, когда моешь посуду? Я тронута.

– Ты об этой фотографии? Я и забыла. Правильно говорят, что если оставить какую-то вещь надолго в одном месте, то вскоре вовсе перестанешь ее замечать.

Хэвон с досадой цокнула языком и посмотрела на тетю Мёнё. У той, одетой в хлопковые шаровары и стеганый жилет, были потускневшие, неухоженные волосы без завивки.

– Что ты так смотришь? Выгляжу старой?

– Да, пожалуй.

– Это потому, что мы не виделись два года. Теперь, когда тебе тридцать, ты тоже выглядишь иначе.

– Я повзрослела.

Тетя Мёнё фыркнула. Она поставила кастрюлю с кашей на газовую плиту, достала из фольги пирог и положила его на тарелку.

– Я сказала, что ты приезжаешь, и Суджон приготовила для тебя тыквенную кашу и пирог. Как раз ходила забрать их. Она занятой человек, но подвезла меня обратно до дома на машине.

– Чего это она, я же ее не просила.

– Тебе просто следовало бы быть благодарной. Тетушка Суджон все так же любезна!

Хэвон взяла кусок пирога, начиненный тонкими фруктовыми ломтиками, и поднесла ко рту. Пирог был еще теплым и пах яблоками.

– Как долго ты пробудешь здесь на этот раз? Дней пять?

– Я не вернусь.

– Что?

– Я собираюсь остаться здесь на некоторое время. Я уволилась с работы.

Рука Мёнё, резавшая пирог, замерла. Хэвон улыбалась, а тетя лишь молча смотрела на любимую племянницу.

Глава 2. «Старый Робин из Портингейла»

Ночью температура падала, а числа на регуляторе котла не увеличивались. Вечером, вымыв посуду, Хэвон в качестве временной меры обмотала шланг от крана скотчем. Вода протекала в середине шланга, но, похоже, тетя об этом не знала.

Женщина включила обогреватель, надела очки для чтения и устроилась на диване с книгой. Каштан лег на подушку рядом с ней и задремал. За спиной у женщины на стене коридора на деревянных панелях были выгравированы слова, которые Хэвон выучила, приезжая в ореховый дом и бесчисленное множество раз проходя мимо:

Когда просыпаешься от первого сна
и завариваешь горячий чай,
При следующем пробуждении печаль утихнет.

Тетя Мёнё часто вспоминала о своей поездке в Шотландию. Далекая страна, в которой Хэвон никогда не была. Эдинбург, Глазго, Абердин… Она слышала названия городов, но не могла бы представить их виды. А вот тетя, кажется, до сих пор не забыла переулки и дома. Она рассказала, как в гостевом доме, переоборудованном из жилого, ей встретилось вышитое полотно с латинскими буквами.

Вышивка с устаревшими словами, которые сейчас не употребляются, была похожа на скатерть с потертыми уголками. Тетя, изучавшая английский язык, спросила хозяина и узнала, что вышитый текст – отрывок из старинной шотландской баллады «Старый Робин из Портингейла»: «Печаль утихнет… Было бы хорошо. Почему грустно, когда просыпаешься посреди ночи? Если в это время заварить горячий чай, то будешь меньше грустить, когда снова проснешься».

Она рассказывала, что долгое время хранила записную книжку с этими словами, переведя их на корейский. Словно заклинание, это было ее утешением в те дни, когда она была одна в чужой стране.

Хэвон нравилось видеть тетю, погруженную в счастливые воспоминания, когда та рассказывала о днях своей юности. Девушке хотелось увлекаться тем же, что любила тетушка в ее возрасте. Мама и тетя были столь же разными, как Восток и Запад. Мама была реалистичным и сухим человеком. Скитающаяся по свету ее беззаботная сестра выглядела свободной. Когда она вернулась к племяннице, все изменилось.

«Я не так талантлива, как полагала. Буду заботиться о Хэвон, пока она не станет взрослой».

В тот день бабушка сломала чандоктэ палкой. Тетя только смотрела на нее, скрестив руки. Сердце Хэвон колотилось. Она думала, что ее не примут, но на следующий день бабушка убрала сломанный чандоктэ и, по крайней мере, ни разу не сказала Хэвон ни одного худого слова.

Хэвон заварила чай в чайнике, разлила по двум кружкам и произнесла:

– Похоже, тут новый гостевой дом? Целых два.

– Да, – ответила тетя Мёнё, перевернув страницу.

– Может, и нам повесить гирлянды?

– Не нужно. Это вредит деревьям.

– Сейчас зима.

Ответа не последовало. Заметив, что женщина не хочет говорить о состоянии гостевого дома, Хэвон стала тихонько пить чай. Ей стало не по себе, когда она увидела, что на декабрьском развороте настольного календаря сегодняшнее число было обведено и помечено надписью: «День приезда Хэвон». В той же ячейке мелким шрифтом было напечатано название праздника.

– Тетя, ты знала, что сегодня в Южной Африке День примирения?

– Нет. А что, есть такой?

Хэвон поставила чашку и пролистала предыдущие страницы календаря. В каждом месяце было много праздников. Всемирный день кофе, День смеха, День телевидения… Был даже День молока и День левшей. Она рассмеялась. Найти и выписать настолько тривиальные праздники… Автор календаря либо пошутил, либо сделал это на полном серьезе. В любом случае – зануда тот еще.

– Откуда у тебя этот календарь? Здесь фотография Пукхён-ри.

– Мне дал его Ынсоп из соседнего дома. У него свой книжный магазин.

Лим Ынсоп?

Оказывается, это он управляет книжным магазином, который она видела днем. Хэвон вспомнила его лицо. Одноклассник, который ходил с ней в ту же среднюю и старшую школу в Хечхон-ыпа. Очень неразговорчивый. Они жили по соседству, но лишь здоровались при встрече. Кажется, он потом бросил учебу. Есть ли он в выпускном альбоме? Хэвон не могла вспомнить.

– И как идут дела? Даже в Сеуле районные книжные не выживают.

– Вроде бы неплохо… С момента открытия прошло, должно быть, больше года.

– Вот как. А здорово, когда в деревне есть книжный магазин.

Мёнё сняла очки и закрыла книгу.

– Не беспокойся о магазинах, расскажи о себе. Так как ты собираешься жить теперь?

– Я хочу жить хорошо.

– Так как ты собираешься жить хорошо?

– Я могу жить, как ты.

Она произнесла это в шутку, в то время как Мёнё слегка нахмурилась:

– Тебе нравится надо мной потешаться? Как насчет того, чтобы обучать рисованию? Здесь наверняка есть женщины и дети, которые захотят научиться.

– Хм… Здешние дети – хорошие слушатели?

– Неужели детям обязательно нужно тебя слушать?

Хэвон вздохнула и призналась:

– Я пришла к выводу, что… Я не думаю, что рисованию или письму можно научить. Талантливых людей учить не надо, а других – бесполезно.

Это прозвучало холоднее, чем она хотела. Мёнё посмотрела с упреком, и Хэвон смущенно пожала плечами:

– Я сказала что-то плохое? Только горячим чаем в меня не брызгай.

– А ты сказала что-то плохое?

Несмотря на саркастичность, Мёнё смягчила выражение своего лица.

– Ты, видимо, даже и заметила, как оскорбила меня. Поговори со мной, если хочешь, я спокойно выслушаю тебя.

Она слышит оскорбления даже там, где их нет. Когда ее мама и тетя жили вместе, Хэвон несколько раз становилась свидетельницей их ссор. Казалось, они никогда больше не захотят друг друга видеть. Как будто мама колола острой иглой, а тетя била по голове большим камнем. Но даже после такой ожесточенной ссоры уже через несколько дней сестры смеялись и ели вместе, наряжались в одежду друг друга и болтали, чем озадачивали юную Хэвон. Теперь все это в прошлом.

– Как мама? – спросила тетя, словно прочитав ее мысли.

– Должно быть, хорошо.

– Ты с ней не видишься?

– Вижусь. Раз в несколько месяцев. Мы едим и пьем кофе.

Но мать и дочь не ходили вместе за покупками, не смотрели кино, сидя рядышком. Когда времена года менялись, мама первая звонила ей, спрашивала, ела ли она нэнмён³ летом, горячую еду зимой, а потом в кафе они в течение часа говорили о пустяках. Кроме этого им было нечего сказать друг другу.

– Знаешь, давно не рисовала людей. Ненавижу рисовать людей.

Мёнё облокотилась на диван и наблюдала за своей племянницей.

– Мне кажется, у меня нет права учить кого-то.

– Вот как. Не знала, что у тебя такая низкая самооценка.

– Дело не в этом. Это не потому, что я думаю, что недостаточно хороша. Просто есть тип людей, которые могут учить других. Но не я. Я осознала это.

– А не потому, что ты слишком много души в это вкладываешь? И ждешь от людей слишком многого.

Вот как, растерянно подумала Хэвон. Нет, она ничего ни от кого не ждала с пятнадцати лет. Только быстрее разочаровалась в своих способностях и узнала свои пределы. Так же, как тетушка перестала писать, она… Хэвон покачала головой, чтобы прогнать эту мысль.

Где-то в деревне залаяла собака. Каштан приподнял голову с подушки и вскоре снова задремал. Тетя Мёнё крепко спала в комнате внизу.

Хэвон не могла заснуть. Надев кардиган, она вышла на темную террасу. Тапочки, в которые она засунула босые ноги, были ледяными. Хэвон задрожала от холода, но почему-то это было приятно. Погруженная в темноту деревня выглядела очень тихой. На деревьях у нового гостевого дома на склоне холма мигали лампочки гирлянд. По сравнению со старым ореховым домом даже ночью там было тепло, и это словно манило зайти внутрь.

Она включила радиатор на террасе. При многократном включении и выключении он задрожал, словно просыпаясь от зимней спячки. Запахло бензином.

«Ты рисуешь с таким сердцем? Как может человек, который думает, что можно испортить чужой рисунок, создать свой собственный!»

Вспоминая об этом сейчас, она не знала, почему поступила так в тот день. И сейчас Хэвон снова задавала себе этот вопрос. За время ее работы случалось и что похуже.

Ей часто приходилось нервничать, когда академия увеличивалась или уменьшалась, преподаватели уходили и приходили, замечая результаты вступительных экзаменов и количество студентов. Директор места, где она впервые получила работу, потребовал от Хэвон поступить в другое учебное заведение в качестве студентки и узнать, как там преподают и какая там атмосфера. Хэвон это не понравилось: это означало шпионить за другими. Директор сказал, что это ради исследования.

Она проработала неделю, но больше не захотела. Несколько месяцев спустя, идя по улице, чтобы купить кимбап⁴ своим ученикам, случайно наткнулась на директора академии. Он искоса смотрел на Хэвон как на шпионку, и она надолго запомнила его лицо.

Ко многому девушка относилась как к формальностям и вела себя соответственно, но в тот день она, сама того не сознавая, схватила парня за плечо. Он вывернулся, и тонкий джемпер порвался.

Она спросила цену одежды. На следующий день пришла мать ученика и перевернула учительскую с ног на голову, требуя возмещения оплаты за обучение и извинений. Директор извинился от своего имени и вернул деньги, а после вымыл швабру в ведре и умышленно вылил грязную воду на Хэвон.

Все говорили, что в этом нет ничего страшного, что если зацикливаться на таких вещах, то не сможешь работать. Но это не действовало. Думать, что ничего не произошло, – самообман. Так посмотреть – необязательно был виноват ученик. Это произошло и потому, что столько всего навалилось, да и он просто под руку попался.

«Тр-р-р…» Кто-то выехал на тропу на скутере, нарушив ночную тишину, и остановился под фонарем между ореховым домом и соседним. Хэвон, которая шла по террасе со скрещенными руками, встретилась глазами с Ынсопом, когда тот слезал со скутера. Между их домами было всего несколько метров.

Ынсоп, одетый в парку, снял перчатки и шлем. В свете фонаря она увидела его взлохмаченные волосы. Некоторое время оба сомневались, стоит ли здороваться.

Хэвон первой нарушила неловкость в ночном воздухе.

– Привет. Давно не виделись.

– Привет. Ты сегодня приехала?

– Как ты узнал?

– Я видел с катка, как ты шла.

От их дыхания шел пар. На Хэвон были розовые пижамные штаны, свитер и кардиган. Ее волосы были намного длиннее, чем когда Ынсоп видел ее в последний раз два года назад. Он заметил, что она стоит на террасе в одних тапочках.

– Холодно, почему ты вышла?

– Не могла заснуть, захотелось подышать свежим воздухом. Я уже скоро пойду.

Масляный обогреватель на террасе почти не давал тепла. Обхватив себя руками, Хэвон спросила:

– Ты владеешь книжным магазином?

– Да.

Двое замерли на мгновение. Ынсоп, казалось, хотел что-то сказать. Но произнес только:

– Ладно. Когда подышишь, иди в дом.

Он припарковал скутер и обернулся, услышав голос Хэвон.

– Я хотела спросить…

Ынсоп остановился.

– Эти маршмеллоу на поле. Цилиндры из соломы. Как они называются?

На мгновение на лице Ынсопа промелькнуло странное выражение. Глядя на нее, он сказал: