Czytaj książkę: «Дети Света»
Посвящается моему Богу
Книга первая
Часть 1. Под куполом
Глава 1. Новый дом
За окном шел дождь. Капли скользили по стеклу с одной стороны, мальчик вторил их пути пальцем с другой. Когда очередная капля достигла оконной рамы, тем самым подведя черту под этой странной игрой, он вздохнул и перевел взгляд на происходящее за ней. Пейзаж открывался унылый. Поезд мчал по равнинной голой местности в начале осени. Изредка попадались одинокие деревья без единого листочка, очевидно, подкошенные какой-то болезнью. Вид был настолько печальный, что мальчик сосредоточился на своем отражении в окне и раздраженно тряхнул головой, хотя ничего особенного его взгляду не предстало.
Мальчик как мальчик, четырнадцати лет отроду, худ, сутул, с каштановыми волосами, которые не мешало бы постричь, серыми глазами и такого же цвета мешками под ними. Он вздохнул и подпер щеку тощей рукой. Думы были под стать погоде, чувствовал Герд себя одиноко и неуютно, впрочем, ему не привыкать. Зато в новинку было беспричинное беспокойство, частенько овладевавшее им в последнее время. Герд смутно предчувствовал беду, но объяснить этой тревоги стороннему человеку, конечно же, никогда бы не смог. Да и не стал бы.
Вот и сейчас он почувствовал знакомое щекотание в груди – первые ласточки паники, и начал сидя выполнять дыхательные упражнения, мысленно призывая на помощь все свое благоразумие. Лучше всего было сфокусироваться на чем-то простом и отвлеченном, поэтому он снова уставился за окно, где черные голые силуэты деревьев начали мелькать чаще. Герд стал гадать, какая напасть могла приключиться с таким большим количеством деревьев, да еще и на таком расстоянии друг от друга. Паразиты? Вряд ли огонь.
Он до рези в глазах вглядывался в воздетые к небу костлявые пакли, и зрелище это пугало все больше. Герд отвел взгляд и прислушался к гулко бухающему под ребрами сердцу, стараясь унять его похолодевшими руками. Начиная от горла, по телу пробежал легкий спазм. Герд по опыту знал, что это было только началом, поэтому, чтобы снять напряжение в мышцах, стал расхаживать по купе и разминаться. Главным было – как сообщали проштудированные им от и до медицинские справочники, и как он сам себе сейчас повторял – не допустить приступа удушья. На минуту он отвернулся от окна, а когда снова повернулся, то бросился к нему, уперся в стекло ладонями и приоткрыл рот. Дыхание участилось, глаза полезли из орбит.
По небу плыли касатки. Мощные тяжелые туши, с белыми брюхами и овалами по бокам, прямо как в учебнике по окружающему миру. Они плыли по небу, медленно, величаво вздымая и опуская свои плавники, словно крылья. Их было с десяток, и они летели, как птицы, закрывая собой тусклое солнце. Герд обернулся, ища кого-нибудь в свидетели и прекрасно помня, что в купе он едет один. Неужели галлюцинации? Но ведь раньше их у него никогда не было! В отчаянии он снова повернулся к окну, надеясь и одновременно боясь, что видение исчезнет, но касатки продолжали плыть по небу, ошеломляя его.
– Это какой-то бред! – выдохнул на стекло Герд.
И в этот момент все изменилось. Время замедлилось, почти застыло. Касатки в последний раз взмахнули плавниками и замерли в воздухе. Это длилось всего мгновение, Герд во все глаза таращился на них, не дыша и предчувствуя ужасное. А дальше все произошло слишком быстро, Герд не был к этому готов. Время будто сошло с ума, сначала затормозив, а потом устремившись вперед, нагоняя то, что упустило. Животные каменными глыбами рухнули вниз. И падая, насадились на задранные вверх ветви тех самых покалеченных деревьев. Ни одна касатка не коснулась земли, все повтыкались в деревья, напоминая теперь еду, нанизанную на вилку. Обезображенные туши застыли в сюрреалистичной картине. Кровь струилась по стволам, капала на черную землю. Герд беззвучно кричал. Поезд качнуло, и его отбросило на пол.
От удара Герд проснулся. Он лежал в купе на полу, его била дрожь, а из носа текла кровь. Герд медленно сел и стал ощупывать себя – никаких видимых повреждений, только рубашка насквозь мокрая от пота. Заткнув протекшую ноздрю носовым платком, предусмотрительно хранимым для этих целей в заднем кармане джинсов, он попытался вернуться на сидение, на котором заснул, скорее всего, еще во время выполнения дыхательной гимнастики и с которого соскользнул во время толчка. Ватные руки и ноги плохо слушались, но через пару минут у него получилось – он улегся на жесткое сидение и обхватил голову руками.
– Это всего лишь сон, только сон, успокойся и не будь дураком! – вслух для пущей острастки наставлял себя Герд. – Все это навеяно жуткими корявыми деревьями, и только! Ты задремал, глядя в окно, и ничего на самом деле не было!
Но дикая картина так и стояла перед глазами, и теперь он боялся снова заснуть. А ведь, вообще-то, Герд любил спать. Ему все время грезилось, что он летает. Гера сказала, что с детьми такое часто происходит, это значит, они растут, но сам Герд считал, что его сны отличаются от простых детских, хоть возражать ей и не стал. А летал он буквально каждую ночь. То плавно погружался в облака, а затем выныривал из них, осторожно балансируя, стараясь удержаться в потоке воздуха и не свалиться, то пропарывал облакам брюшины стремительными ликующими фигурами. Водяной пар, вопреки его ожиданиям, зачастую был сухой и острый. Герд чувствовал, как он холодными колючками впивался ему в кожу, хотя сама она при этом почему-то всегда оставалась такой горячей, будто Герда лихорадило.
Ему нравились эти сны, они были чуть ли не единственной отрадой прошедшего удушливого городского лета, ведь только в них он чувствовал себя свободным. Свободным, как птица, с той лишь разницей, что глупое животное не могло уразуметь величину своего счастья, а он мог. Мог бы, если бы летал. Герд в тысячный раз размечтался о том, каково это, парить высоко над землей, над людьми, над обрыдлым государством, и незаметно для себя все-таки задремал.
На железнодорожной станции Герда встретила тетя. Узнать ее было нетрудно по причине того, что она там была одна. Они погрузили в старый пикап его единственную сумку и выдвинулись в довольно утомительное путешествие по ухабистой, размытой дождями проселочной дороге к ее дому.
– У тебя машина, – удивился Герд.
Тетка пожала плечами:
– Я езжу-то не на бензине, а на той бурде, что бодяжат деревенские.
– Это же незаконно!
– Ага, – она усмехнулась.
Герд прикусил язык, и около получаса оба хранили молчание, что было только на руку Герду, ибо его начало укачивать на кочках.
– Послушай, я-то понимаю, все это малоприятно, – женщина резко вывернула рулевое колесо, объезжая яму, и машину занесло на колее, – но давай постараемся поладить. Я-то не хочу, чтобы твоя или моя жизнь превратились в кошмар, правда.
Герду показалось, что тетке эта не слишком длинная реплика стоила немалых усилий, она тяжело перевела дыхание и сильнее сжала руль.
– Да все в порядке, тетушка, – еле выдавил он, тошнота все сильнее подступала к горлу, – я, на самом деле, ничего не жду. Твой дом в деревне ничем не хуже маминой квартиры в центре Цивилы.
– Как бы это сказать-то, – тетка нервно побарабанила пальцами по рулю, – я не в деревне живу. Я-то живу в полном одиночестве в получасе езды до ближайшей деревни. На моей ферме-то никого кроме нас и не будет, – выдала она, не отрывая глаз от дороги.
– Пожалуй, это даже к лучшему, – задумчиво ответил Герд.
– Как же ты будешь без друзей-то, без школы, без…кхм, семьи?
Герд бы даже, наверное, улыбнулся, если бы ему не было худо, так его позабавил ее вопрос:
– Это не проблема, тетушка, не переживай. Друзей у меня нет, а заниматься я буду самостоятельно, мы с моими школьными учителями основательно подготовились к обучению на дому.
– Что ж, ладно, поживем – увидим. – Она пожала плечами, но было видно, что ее отпустило. – И называй-то меня просто Олва, лады?
– Хорошо, Олва. – Герду действительно так было проще. – Только мне бы хотелось жить в отдельной комнате с дверью, – он заерзал на сидении, – мне необходимо личное пространство.
Олва-таки отвлеклась от дороги и посмотрела на племянника:
– Конеш, у меня достаточно места для нас обоих.
Герд кивнул, и больше они не разговаривали. Насладиться видами по пути у него не получилось, пришлось запрокинуть голову, плотно сжать губы и веки и старательно дышать, притворяясь спящим и пытаясь сохранить содержимое своего желудка при себе.
Но ему снова выпало удивиться, когда качка наконец закончилась, и он смог открыть глаза и увидеть перед собой небольшой одноэтажный деревянный коттедж, по виду новый и крепкий. Такую роскошь себе мог позволить, пожалуй, что только верхний эшелон.
Дом находился на самой кромке леса, самого настоящего леса, которого Герд никогда до этого вживую не видел, только в книгах и по визору. А перед домом лежало огромное поле, в котором стоял, кажется, трактор. Чуть позади коттеджа Герд увидел загон. Судя по блеянию, Олва держала овец или коз. Еще дальше – большой амбар для хранения зерна. Как только тетка заглушила мотор и вылезла из пикапа, ей навстречу бросилась собака. Эту породу по старинке продолжали называть овчарками, хотя у нее уже имелись некоторые отличия, например, на ржавых спине и боках полностью отсутствовал черный мех. Герд, успевший было приоткрыть дверцу машины, в ужасе захлопнул ее обратно. Животных он не любил.
– Не боись, вылезай, – Олва захохотала, – своих не тронет!
– Очень обнадеживает, – прошипел сквозь зубы Герд, но больше являть на свет трусость был не намерен, поэтому решительно распахнул дверцу и шагнул наружу. И увяз по самые щиколотки в какой-то жиже.
– Эт моя Матильда тебе подарочек оставила. – Олва довольно хмыкнула. – Кедам-то хана.
Герд резко задрал голову в небо и постарался придать лицу равнодушное выражение.
– Кто такая Матильда? – надтреснутый голос предательски его выдавал.
– Знамо кто, корова моя!
– Ясссно. – Герд позволил себе закатить глаза прежде, чем направиться к крыльцу и разуться.
Пока тетка отрывисто рассказывала ему о том, что поле с комбайном тоже ее, и управляется она со всем фермерским хозяйством одна, Герд украдкой за ней наблюдал. Олва была высокой, широкой в кости голубоглазой блондинкой. Носила высокие сапоги, джинсы и рубаху из грубой ткани с закатанными до локтей рукавами. Руки обветренные, красные. Длинные волосы собраны в конский хвост. Она так не походила на Геру – свою родную сестру, что только этим одним вызывала симпатию Герда. И пока он со ступенек крыльца уже босиком созерцал место своего нового обитания на ближайший год и размышлял о том, что, по сути, не знал о своей родственнице ничего, впрочем, как и она о нем, та легонько коснулась его плеча:
– Задумался, ага? Говорю, из развлечений-то в лесу есть озеро.
– Я не умею плавать. – Герд засунул руки в карманы.
– Во как. – Олва пожала плечами. – Ну, там красиво.
– Здесь везде красиво. – Герд неопределенно мотнул головой.
– Эт верно, – фермерша расплылась в улыбке. – Пойдем в дом-то, я тебе все покажу.
Гостиная с камином и круглым разноцветным лоскутным половиком посередине; кухня с самой настоящей печью и кладовой; спальня Олвы и маленькая комнатка, которая теперь принадлежала Герду. Мебели в доме было мало, но почти вся она была деревянной. Герд чувствовал себя странно, словно в музее, вот только музеев таких он не видел. Хотя, возможно, что раньше, еще до коллапса, таких домов и было больше. Он еще раз осмотрелся: все очень чисто и стоит на своих местах, сразу видно, его тетка – минималист и педант, даже на кухне ни пятнышка, а в кладовой банки с соленьями-вареньями расставлены на полках по линеечке, и бусы из лука, чеснока и сушеных грибов свисают с потолка симметрично.
Олва проводила Герда до его закутка, распахнула дверь и рукой пригласила войти. Герд шагнул внутрь, а Олва осталась стоять на пороге, признавая, что теперь это его вотчина, и никто сюда не сможет зайти без его на то дозволения. «Это хорошо, просто замечательно», – констатировал про себя Герд, расслабляясь.
Напротив входа, почти во всю стену – окно, что странно. Герд предположил было, что раньше здесь был чулан, но никто не делал чуланы светлыми и уютными. Перед окном – стол со стулом, принесены для его занятий, за окном – поле, а за полем – лес. Слева у стены – комод, а справа – узкая кровать. Все.
Герд простоял минуту, рассматривая убранство и откровенно наслаждаясь им, а потом обернулся к тетке.
– Здесь здорово, мне нравится, – он улыбнулся, – но я никогда не видел столько дерева сразу.
– Эт да, дороговатый вышел домик-то, – Олва развела руками, – но государству оказалось проще построить дом из подручных материалов, чем тащить бетон и технику по бездорожью за тридевять земель. Тебе-то, правда, нравится? А то, я-то сомневалась, насколько жилище старой отшельницы подходит для… мм… молодежи.
– Все прекрасно, ты зря переживала, – все так же улыбаясь, заверил ее Герд.
– Ну вот и славно. Располагайся, я пока что чаем займусь. – Она поставила пожитки Герда на пол у входа и вышла в кухню, притворив за собой дверь.
Герд повалился на кровать и сладко зажмурился. Наконец, он мог позволить себе расслабиться по-настоящему. Идея переехать к тетке, чтобы больше никому не мешать, принадлежала ему, но, высказав ее от безысходности вслух во время очередной сцены, которую устроила Гера с легкой руки Хама, он тут же пожалел. Герд встречался с Олвой всего пару раз в детстве, последний из которых был перед похоронами отца шесть лет назад, и никогда у нее не гостил. Они могли так же не сойтись характерами, как Герд не сходился со всеми, это была чистой воды лотерея с его стороны. Но Герд рискнул и, кажется, выиграл. Олва вполне ему подходила в качестве соседа.
Остаток дня прошел тихо, Олва улетучилась по каким-то делам, а Герд слонялся по дому и блаженствовал. Он впервые с тех пор, как осознал самое себя, чувствовал, что над ним никто не довлеет, за ним никто не наблюдает. Неужели свободен? Герд громко расхохотался, чего с ним не случалось никогда. Ответило ему только эхо пустого дома. Сво-бо-ден.
Спал он из рук вон плохо: ему мешали звуки. В городе-то какие могут быть звуки? Стены толстые, окна всегда плотно закрыты, извне ничего не доносится. А внутри все привычно и понятно: вот Гера, ее шагов никогда не слышно, только шелест платьев и легкое придыхание, она не ходит, порхает над землей; а это Хам, его можно узнать по одышке и тяжелой поступи, к своим сорока годам он уже имеет порядочное брюхо; а если заслышишь недовольное бормотание и противное шарканье, значит, экономка делает обход своих владений. Шум визора, звон посуды и смех вообще не считаются. Раздражала всегда только ругань, только визгливые истерики Геры, на них Герд всегда реагировал, как животное на ультразвук, паникой и желанием отрезать себе уши. А теперь из-за гормонов истерики с ней приключались ежедневно.
Здесь же, за городом, все было совсем иначе. Пока окно оставалось приоткрытым – Герд помнил, как полезен свежий воздух, – складывалось ощущение, что он спит не в доме, а прямо посередь леса на траве. Местная фауна понятия не имела, что ночью всему сущему приличествует спать. Жизнь продолжала кипеть: она шуршала, свистела, стрекотала, чавкала, вздыхала, сопела, храпела, пищала, ухала, перелетала с ветки на ветку, ползала, переминалась с ноги на ногу и невесть что еще делала, сводя Герда с ума. И все это только вокруг дома. Самым неприятным стало заключение, что вся эта какофония не могла принадлежать только скотине в загоне. Лес кишел живностью разного рода и размера, о которой Герд мало что знал, особенно его беспокоил вопрос размера этой самой живности. И ее шансы проникнуть в дом. И крепость дома. И большое окно больше Герду не нравилось. И как, вообще, Олве удалось прожить столько лет в диких условиях и ни разу не стать чьим-нибудь обедом? Или ужином. Кстати, кем в этих краях можно быть съеденным?
Голова пошла кругом, Герд не выдержал и закрыл окно, стараясь в него не смотреть – сразу стало легче. Но наступившая тишина оказалась мнимой, дом тоже жил своей собственной ночной жизнью. Вот где-то скрипнула половица, вот что-то поскреблось и пискнуло. В доме что, мыши? Вот взвизгнула пружина в кровати. А вот – Герд чуть не подскочил – кто-то громко захрапел. Олва? Нет, ее комната находилась в другой части дома, а этот звук был совсем близко, почти у двери. Старта, догадался Герд, треклятая овчарка. Вот и шла бы спать к хозяйке! Герд беззвучно выругался.
Он только-только начал дремать, как собака заворчала, поднялась, и сразу же послышались шаги – Олва босиком куда-то шлепала. В туалет, наверное. Но нет, входная дверь не скрипнула – удобства-то располагались на улице, – зато что-то громыхнуло в кухне. Жажда, видать, замучила. Герд глянул на наручные часы с зеленоватой подсветкой – прощальный подарок Геры – четыре утра. Через некоторое время все стихло.
Он уже почти заснул, как снова услыхал теткины шаги. Да что ж ты будешь делать, что на этот раз? Опять на кухню пошла. Да возьми ты уже, наконец, кружку воды с собой! Но Олва не собиралась пить, вместо этого она затопила печь. Сначала вышла во двор за дровами – Герд слышал, как хлопнула дверь. Затем укладывала поленья в печь и разводила огонь – Герд различил характерные скрежет и чирканье. Потом что-то лязгнуло – вероятно, печные заслонки. А потом раздались шлепки. Олва размеренно шлепала по чему-то упругому и громко зевала. Потом все опять стихло.
Когда через полчаса все повторилось сначала, Герд пришел в бешенство. Он не спал ни минуты, а чокнутая тетка бродила по дому, бесконечно скрипя, лупцуя что-то и никак не желая уняться. На этот раз она еще и неспешную беседу со своей псиной завела. Что-то ей проворковала, а та с порога – в кухню вход ей был воспрещен – в ответ подмела пол хвостом и зевнула. Да чтоб вас всех вместе с этим домом и лесом! Герд застонал. Блаженная тишина.
А через полчаса все по новой. Герд уткнулся лицом в подушку и зарычал. Ничегошеньки он не выиграл в лотерее, проиграл. У него отняли последнее в жизни – сон. На этот раз тетка осталась на кухне, принялась что-то готовить. На часах – без пятнадцати шесть. Совсем, очевидно, рехнулась.
Когда Олва начала напевать себе под нос, Герд не выдержал. Он вскочил и стал судорожно натягивать на себя штаны. От злости запутался в них и грохнулся на пол. Олва замерла – услышала его. Да неужели?! Он, вот, ее всю ночь тут слушает, и ничего, теперь и ей можно послушать немного. Он угрюмо отворил дверь и, жмурясь, шагнул в полосу света.
– Чего не спишь-то? – как ни в чем не бывало поинтересовалась Олва.
Герд аж задохнулся от возмущения.
– Не спится, – как можно более беззаботным голосом ответствовал он. – Тебе тоже? Чем занимаешься?
– Видишь же, тесто раскатываю. – Она вытерла руки о передник.
– Зачем? – Герд спросил с нажимом, не удержался.
– Хлеб печь буду. – Олва, занятая смазыванием противня, не заметила его выпада.
– Так рано? – теперь голос прозвучал слишком высоко и звонко.
– А потом-то мне некогда будет, скотину надо выгонять. – Она выложила тесто на лист и отправила его прямиком в печь.
– Выгонять? – на этот раз Герд просипел.
– Ну да, на пастбище. – Олва вытерла пот со лба. – Я-то уйду работать в поле, зато у тебя на завтрак будет свежий хлеб.
– Что? – Герд тупо уставился на нее.
– Ну, я это… – Олва замешкалась, – хотела порадовать тебя. Ты-то такого хлеба-то и не едал никогда. – Она потеребила передник белыми от муки руками. – Стресс как-никак и все такое. И худой ты, как щепка… а тут хлеб.
Герд продолжал таращиться на нее, не понимая:
– Ты, что же, встала сегодня в четыре утра, чтобы испечь хлеб специально для меня?
– Ну дак, вчера-то я не успела. – Она убрала глиняную латку со стола в мойку и начала ее скрести.
Герд остолбенел. Он и представить себе не мог, чтобы кто-то ради него мог пожертвовать своим комфортом. Особенно родственники. Родная мать для него ни разу палец о палец не ударила. Конечно, Олва уже проявила неслыханное великодушие, приняв его под свою крышу, но его присутствия она в будущем даже не заметит, он будет ниже травы, тише воды. Герд не обрадовался ее широкому жесту, разозлился. К чему эти излишества? Это же глупо. Встать не пойми во сколько, причинить себе и ему заодно столько ненужного беспокойства ради деревенского хлеба? Да лучше б он черствый грыз, нежели не спал всю ночь, а теперь еще, ко всему прочему, был ей обязан.
Этого Герд пуще остального не мог стерпеть. Быть кому-то обязанным. И чего она теперь за этот хлеб, интересно знать, от него ждет? Чтобы он тоже вставал по ночам и дрова колол, да печь топил, да поле копал? Герд засунул руки в карманы и только тогда позволил себе их сжать в кулаки, хотя Олва этого бы и так не увидела. Во-первых, она стояла к нему спиной, а, во-вторых, их разделял стол, высота которого как раз закрывала его запястья – роста Герд был небольшого.
– Не стоило, тетя, так себя утруждать, – еле выдавил он из себя слова. – Я не хочу тебя ничем обременять. По возможности.
Герд развернулся на пятках и быстро зашагал обратно в комнату, не увидев удивленного лица Олвы и не услышав ее рассеянных слов:
– Дак ты и не обременяешь.
Несколькими часами позже, когда он совершил свой туалет, так и не сомкнув больше глаз, и вышел в гостиную, на столе его ждала завернутая в полотенце свежая булка. Рядом стояли плошка с маслом и такая же плошка с медом. Не густо, недовольно подумал он, оценивая разнообразие стола, а развернув хлеб, решил уже диаметрально противоположное – он что, должен осилить всю эту буханку? Да за кого она его принимает?! Герд налил себе чаю и сел. Побарабанил пальцами по холщовой скатерти, потер виски. Голова болела, глаза щипало, мешки под ними набрякли еще больше.
– Отличное начало, – буркнул он, отрывисто намазывая масло на еще теплый хлеб и прихлебывая из кружки. Чай оказался травяным, вкусным. Герд вздохнул и решительно откусил от ломтя. Глаза сами собой распахнулись.
Спустя десять минут на столе оставались только крошки. Герд сидел, отвалившись на спинку стула, не в силах подняться и, не смея дышать. Проглоченный хлеб в желудке отзывался резью. Нельзя было столько есть, особенного мучного, но ничего вкуснее, как и предсказывала Олва, он не едал. Тетка была прощена.
За несколько недель Герд освоился в доме. Условия, надо сказать, были спартанскими. Электричества как такового не было. Был генератор, но его не включали без особой надобности, поэтому все уроки необходимо было успевать выполнять засветло. Деревенский туалет представлял из себя для жителя городского сооружение диковинное и крайне неудобное. Герд им откровенно брезговал и каждый раз, заходя, задерживал дыхание и прикрывал глаза, только бы ненароком не заглянуть в выгребную яму. Умывался он в тазу, стирал свое белье там же. Зато у Олвы и в мыслях не было привлекать его, как он было в сердцах подумал, к какой-либо работе в поле или обращаться к нему за помощью со скотиной. Несколько раз в неделю Герд сам вызывался сделать что-нибудь по дому, и тетка поручала ему натаскать воды, вымыть полы, или они вместе готовили.
Олва вставала еще затемно, а возвращалась домой, когда уже темнело. Несмотря на то, что в ее распоряжении был новейший мультифункциональный автономный комбайн, который требовал минимум человеческого присутствия и работал в поле сам, только задай нужную программу, а Олва, скорее, выступала в качестве оператора и по необходимости механика, у нее было еще много забот. Она держала корову, пасла овец, копалась в огороде на заднем дворе и, самое главное, ездила в районный центр улаживать вопросы о поставках.
Фермерша поставляла зерно государству. Без этого она не имела бы ничего: ни домика, ни самостоятельности. Если смотреть правде в глаза, то своего имущества у нее и не было, разве что одежда, и была она всем обязана государственному субсидированию. Именно государство предоставило ей все потребное для ведения сельскохозяйственных работ на благо выжившего человечества. Взамен Олва добилась для себя маломальской самостоятельности и не голодала. А это при нынешних условиях считалось более чем завидным существованием.
Герд принадлежал тонкой прослойке с достатком выше среднего, но даже он знал, что такое голод. После смерти отца им с Герой пришлось нелегко. Она тогда работала секретарем судебного заседания и получала за это скромно. А вот жить по средствам его мать никогда не умела, да и не желала. Герд хорошо помнил те несколько страшных месяцев, когда есть было совсем нечего, а снимали они замызганную комнатушку два на два метра. Гера же те крохи, что зарабатывала, тратила не на еду, а на поддержание, как она выражалась, приличествующего ее положению внешнего вида.
Как-то в день получки вместо продуктов – они не ели на тот момент уже несколько дней – Гера принесла пару новых капроновых чулок и тут же принялась их примерять. Герд сидел на грязном, кишащем клопами матрасе, обхватив руками острые коленки, пока мать крутилась у зеркала, и не мог поверить в то, что еды он еще долго не увидит. Когда же она в отражении увидела немой укор в глазах сына, то резко обернулась и накинулась на него.
– Ты что же думаешь, это я для себя стараюсь? – взвизгнула она. – Я для тебя стараюсь, неблагодарный! – Гера скрестила руки на груди и драматично запрокинула голову. – Я, в отличие от тебя, думаю не только о том, как набить пузо сегодня, я забочусь о дне грядущем! Мне нужно как можно скорее найти себе нового мужа, а с таким приданым, как ты, – она ткнула в него коротким пальцем с длинным лакированным красным цветом ногтем, – это не так-то легко, как ты себе возомнил! Я должна выглядеть лучше всех этих смазливых вертихвосток, – Гера в отвращении скривила губы и опять обернулась к зеркалу, – которые, может, слегка и помоложе меня, но уж точно никак не красивее. – И снова погрузилась в созерцание себя, не замечая, что продолжает вслух бормотать. – Я им всем еще покажу, этим пигалицам, когда отхвачу лакомый кусок в виде того нового помощника прокурора.
Олва же, пока она работала на государство, о еде не переживала. Она ни в коем случае не могла сбывать зерно куда-то на сторону в частные руки – за это ей грозила казнь, – но могла выращивать овощи на закрепленной за нею территории для себя, а не на продажу, и держать корову, опять же без права на реализацию молока, сметаны, масла и творога, получаемых от нее, – за этим и следили, и наказывали строго. Зато все это она досыта ела.
Встречались новые соседи каждый день только за ужином, а разговаривали и того реже, что вполне устраивало Герда. Здесь в глуши и одиночестве он наконец-то мог позволить себе стать собой. Мышцы лица за ненадобностью постоянно носить маску вежливой заинтересованности постепенно расслаблялись и принимали естественную форму – спокойной отстраненности. Мало-помалу даже в присутствии тетки он начал позволять себе не играть ролей, этого от него больше не требовалось. Олве было все равно, что он не интересуется тем, как прошел ее день, и что нового у ее овец. Она, как выяснилось, тоже была человеком замкнутым и немногословным. Да и со словами была не всегда в ладу, иногда могла и сбиться, и запутаться в них. Речь ее изобиловала деревенскими жаргонизмами, к которым Герд долго привыкал и от которых внутренне морщился. Но, в общем, они жили, можно сказать, душа в душу, хотя бы потому, что ни один из них в эту самую душу к другому не лез.
Интроверсия их роднила, но присутствовали и черты, сильно отличавшие. Например, Олва была неутомимым, деятельным человеком, она трудилась с утра и до вечера и, насколько Герд мог судить, это доставляло ей, если не удовольствие, то, как минимум, удовлетворение. Сам же Герд был пассивен. А теперь, когда он мог позволить себе весь день проваляться на кровати, читая – Герд тоннами поглощал литературу самой разной направленности, – то ловил себя на том, что не чувствует ни малейшего позыва к каким-либо действиям и не испытывает угрызений совести по этому поводу.
Эта их разница на совместной жизни, впрочем, не сказывалась, а вот брезгливость Герда по отношению к животным, о которой он до приезда на ферму и не подозревал, мешала куда более заметно. Присутствие собаки в доме, и отходы жизнедеятельности прочего крупного и мелкого рогатого скота вокруг дома вызывали досаду, а порой и отвращение, особенно если в эти отходы угодить, как то случилось сразу по приезде. А когда Герд освоился в доме и начал помогать Олве на кухне, то познакомился и с еще одними обитателями фермы. Знакомство это произошло внезапно, без предупреждения, и было настолько неприятным, что он потом еще несколько недель не мог успокоиться.
Дело было в том, что Олва не выбрасывала в мусор пищевые отходы, как это делали городские жители, а сортировала их и после переработки использовала в качестве удобрения в огороде. Для этих целей на заднем дворе у нее имелась компостная куча. Герд представлял себе, что удобрения получаются путем простого, хоть и длительного перегнивания продуктов, но все оказалось несколько сложнее. Во-первых, не все продукты годились для переработки. В кухне Олва специально для него повесила список того, что можно было выбрасывать в компостную кучу, а что нет. Герд не понимал, почему отходы растительного происхождения и скорлупа относятся к ним, а остатки рыбы и мяса или, скажем, хлеба, нет, но в подробности не вдавался, а просто делал то, что от него требовалось. А, во-вторых… Сначала все было хорошо: Герд выносил остатки из списка на задний двор, слегка кривился, приближаясь к компосту, и, как в случае с выгребной ямой, старался не смотреть, когда бросал в него мусор, а потом быстро ретировался в дом.
Но однажды после дождя во дворе царило грязевое месиво. Герд, гордо вышагивавший в резиновых калошах, дабы не наступать в лужу неизвестной глубины прямо перед ящиком с компостом, просто швырнул луковую шелуху издалека, но, к сожалению, не докинул. Легкая, как пух, она, издеваясь над ним, мягко спланировала на поверхность лужи и легкомысленно поплыла. Герду пришлось присесть на краю лужи и начать выуживать злополучную шелуху голыми руками. Сначала он ничего не замечал, но потом вдруг боковым зрением уловил какое-то движение сквозь щели в ящике. Герд слегка повернулся и наклонился к нему, чтобы получше рассмотреть. Напротив, в нескольких сантиметрах от его лица в компосте копошились огромные жирные красные черви. Герд побледнел, дернулся назад, и поскользнувшись, полетел спиной в лужу поверх все еще плававших там очистков. Как потом выяснилось, именно эти черви и перерабатывали отходы в биогумус.
