Czytaj książkę: «Формула Утриллова»

1.

Петр был на год старше Павла, не самая удачная разница в возрасте между братьями. Если бы они родились с разницей в пять лет, младший мог донашивать вещи старшего – экономия в чистом виде. А так приходилось покупать для них одинаковую одежду и обувь как для близнецов, что удваивало расходы. Это было тем более обременительно, что родились они в начале восьмидесятых в городе Саратове, Петр 12 февраля 1981-го года, а Павел 15 июля 1982-го, и их детство и юность пришлись на одну из самых неблагополучных эпох в истории России – конец 1980-х -1990-е годы.

Последние пять лет существования СССР, как мы теперь знаем, были сплошной чередой экономических диверсий, как внутренних, так и внешних. Руководство страны в братском сотрудничестве с англо-американским капиталом уничтожало великое социалистическое государство. Одним из результатов этого стал тотальный дефицит продуктов, обуви, одежды – практически всего, что требовалось для жизни. Купить было можно все, но только на черном рынке, у спекулянтов, втридорога, а родители Петра и Павла были не богатыми, да и не слишком умными людьми.

Чем думала их мать, Наталья Николаевна, рожая детей с такой разницей в возрасте, непонятно. Об отце можно не говорить вовсе, поскольку от мужчины в этом вопросе ничего не зависит. Женщина  беременеет, когда она этого хочет и, как правило, не считает нужным спрашивать мнение мужчины. Тем более что способов для этого хоть отбавляй – от примитивного обмана («сегодня можно в меня») до приема, который называется «капкан» – в момент мужской эякуляции женщина фиксирует лобково-копчиковой мышцей его член во влагалище и для большей верности оплетает мужчину руками и ногами, что есть силы прижимая к себе. Не вырваться! Отцовство неизбежно.

Как известно, неодолимое желание беременности у женщины вызывает гормон прогестерон, который в мужском организме не вырабатывается. Остается предположить, что эндокринная система Натальи Николаевны создала такой избыток этого гормона, что это полностью парализовало ее умственную деятельность.

Достаточно такой вот напичканной прогестероном даме увидеть в витрине магазина плюшевого медведя или целлулоидного пупса, как у нее происходит помутнение рассудка, сопровождаемое приступом эйфории. Расплачиваться за этот взрыв гормонального счастья приходится обоим – женщине по-своему, а мужчине материально.

Спустя двадцать три года Павел шутки ради синтезировал ингибитор прогестерона, намного эффективнее и безопаснее эпостана и почти без побочных эффектов, назвав его «антимом» – мощное оружие мужчины против женщины. Это была одна из его первых самостоятельных работ. Дело оставалось за малым – наладить производство и запустить спасительный препарат в массовую продажу. Тогда мужья могли бы подсыпать его своим женам в питьевой йогурт и наконец-то вздохнуть спокойно, алименты бы им больше не угрожали!

Но, увы, социальное развитие человечества безнадежно отстает от научных достижений и технологического прогресса, в чем и состоит причина всех мировых кризисов, как об этом писал И.В. Сталин в своей гениальной работе «Экономические проблемы социализма в СССР». Именно эта работа сделала Петра в двадцатипятилетнем возрасте убежденным сталинистом.

Отец Петра и Павла, Илларион Антонович, был человеком хотя и неумным, но образованным и порядочным, как принято говорить в России, интеллигентным. Поэтому хотя и донашивал двадцатилетней давности пальто и залатанные рубашки, но братья были хорошо одеты, сыты, ни в чем не нуждались, имели возможность интеллектуально развиваться, пользуясь обширной домашней библиотекой, и учились в одной из лучших школ города. К несчастью для Павла в одной и той же.

Это в тридцать лет разница в возрасте один год – не разница. А в школьные годы это бесконечность, пропасть. Петр был уже семиклассником, а значит, мог гулять и целоваться с одноклассницами, а Павел был для них мелочью, недочеловеком. И ему оставались шестиклассницы, целоваться с которыми было нельзя. Запретный плод сладок? Возможно, но к несъедобным плодам это не относится!

Шестиклассницы не разрешали целовать себя, но даже если какая-нибудь и разрешила бы, или даже все сразу, целоваться с ними было все равно, что целоваться с деревом в школьном саду или с пирожком с творогом, или с ливерной колбасой. Так казалось Павлу. Оставалось только одно – завидовать. И он завидовал брату всю жизнь.

Поэтому и влюбился в его жену.

Или нет? Почему? Ведь он потерял голову, а к тому времени уже вполне умел управлять своими мыслями и эмоциями. Ответ очень прост, как ни странно. Она поразительно изменилась. Когда Петр женился на ней, она была ничем не выдающейся девушкой. Вполне примитивной и глупой, то есть умной, конечно, но с заурядной внешностью. Ей был двадцать один год. Теперь ей было тридцать, и она стала, наконец, женщиной, хотя сама еще не поняла этого. Она расцвела как цветок, готовый к опылению. Ее глаза увеличились, их разрез стал выразительным, овал лица – аристократичным, губы были уже не поджатыми, а раскрылись жадно как лепестки… о Боже! Мы снова сравниваем ее цветком!

Но с чем еще сравнить это возрастное чудо?

Она превратилась в потенциальную сексбогиню, но именно потенциальную, потому что ее умственное развитие все еще значительно отставало от физического и гормональной перестройки организма. И если верно, что жизнью человека и всеми его изменениями управляет карма, то воспитание и социальные шаблоны мешают ему вовремя увидеть и осознать это.

Она стала совсем другой, но по-прежнему относилась к младшему брату мужа с нескрываемой неприязнью.

Петр и Павел были непохожи друг на друга. Петр высокий, стройный, располагающий к общению и физически сильный. У него были широкие плечи, длинные ноги, прямой нос, красиво очерченные губы, выразительные глаза и густые темные волосы. В студенческие годы Петр предпочитал стрижку средней длины, наполовину закрывавшую уши. По окончании института стрижка стала короче, он стал носить очки, но не потому что плохо видел, а потому что они были частью имиджа. Каждая деталь его внешности была отчасти создана природой, отчасти продумана до мелочей. Одного взгляда на него было достаточно, чтобы понять, что перед вами успешный, и при этом умный человек, что в России большая редкость.

Павел, напротив, не производил впечатления успешного человека, то есть вообще не производил никакого впечатления. Он был невысокого роста, не худой и не полный, больше о нем сказать было нечего. Его внешность не была отталкивающей, но и привлекательным его женщины не находили. К тому же у него вечно не было денег, он экономил на всем и был постоянно погружен в себя, так что едва замечал окружающих, из-за чего его считали высокомерным и думающим только о себе (вариант – много о себе воображает). Мужчины на это, как правило, не реагируют, но женщин это злит. Поэтому у Павла не было женщин, очень долго, пока он, наконец, не надумал жениться. Петр же напротив, перепробовал их во множестве (что-нибудь до сорока-шестидесяти) и выбрал жену взвешенно и расчетливо.

Надо сказать, что виделись братья нечасто. По окончании школы Петр поступил в Московскую юридическую академию, ура, ура! У Иллариона Антоновича, как это ни фантастично, обнаружились нужные связи, которыми мог воспользоваться и Павел, но нет! Так же как он не донашивал одежду брата (за исключением разве что пеленок и кое-каких вещей в переходном возрасте, когда Петр резко вытянулся, а Павел так и остался маленьким), он не желал донашивать и его блат. Тем более что у него были совершенно иные интересы, амбиции и способности, в результате чего он поступил на факультет физико-химической биологии Московского физико-технического института, попросту на физтех. Институт, хотя и назывался московским, находился в городе Долгопрудный, в двадцати пяти минутах на электричке от Савеловского вокзала (станция Новодачная). Студенты физтеха ездили в Москву часто, но все же не каждый день. Да и видеться с Петром было незачем. Разве что приехать на свадьбу.

Петр женился через два месяца после получения диплома. Его избранницей стала сестра его приятеля и однокурсника, чей папа имел вес в юридических кругах.  А куда без этого адвокату, если он хочет работать и жить в Москве, желательно в собственной квартире и сразу? По счастливому стечению обстоятельств она была не уродом и не страдала избыточным весом. Лицо вытянутое, продолговатое, верхняя губа заметно тоньше нижней, брови тонкие, нос прямой, тонкий с небольшим утолщением в нижней части, глаза желто-карие, волосы длинные, черные, густые и волнистые, ушные раковины правильной формы, тип лица южный, рост 170 см, вес 52 кг, фигура стройная, ноги прямые, особая примета – родинка на правой стороне шеи.

Свадьбу праздновали в дорогом ресторане с хорошей азербайджанской кухней и при большом стечении гостей. На невесту Павел старался не смотреть, вместо этого, спрятавшись от родителей на дальнем краю стола, с непривычки напился и, оголодав за четыре года, набросился на еду, переел, после чего мучился в кабинке туалета. Наутро он почти ничего не помнил, но на несколько лет приобрел отвращение к осетрине, которой его, как выяснилось, в основном и рвало.

Отец жены называется тестем, и звали его Петр Самуилович (хотя у него было и другое имя, о котором мало кто знал – Симон, или вернее, Шимон). Они были тезки и неплохо поладили с зятем, благодаря чему молодые поселились в собственной однокомнатной, правда, квартире, но в хорошем районе, на Ленинском проспекте. Павел бывал там нечасто – всего девятнадцать раз за восемь лет, то есть два-три раза в год. И несмотря на это, Мэйра, а именно так звали жену его брата, его невзлюбила. То есть не то чтобы не любила, а недолюбливала. Это значит, что стоило мужу заговорить о нем, она не чернила его, нет, не говорила, что он ничтожество, дегенерат и потенциальный преступник, но выражала скуку и старалась перевести разговор на другую тему. Как если бы никакого брата не было.

Возможно, найдется психолог, который объяснит, что тем самым она пыталась вытеснить его из своего сознания, чтобы не думать о нем, будучи тайно влюблена и даже самой себе не признаваясь в этом. Возможно, для психологов, как известно, нет никаких тайн, однако до Павла эта информация не доходила и виделся он с братом редко не поэтому, а потому только что не было ни времени, ни мотивации.

Окончив институт, он поступил в аспирантуру, легко защитил кандидатскую диссертацию. Научный руководитель предложил сразу же защищать ее как докторскую. Павел не возражал. В двадцать пять лет стать доктором наук? Почему бы и нет, если это не мешает работе.

Но на это нужны деньги. Впрочем, не такие уж большие. Кандидатская со всеми расходами обошлась ему в пятьдесят тысяч рублей долга, притом что платить пришлось в основном только за банкет. Но докторская стоит дороже, будь ты хоть Либихом. А это еще плюс двести-триста тысяч рублей долга. Десять тысяч долларов, казалась бы, ну и что. Но чем отдавать? И Павел еще платил по минимуму. Он не был иногородним, защищался после аспирантуры в обычном порядке.

И все же, даже в обычном порядке, согласно официальной статистике, имеют возможность защититься менее трети выпускников аспирантур (речь идет о кандидатской диссертации). Так, в 2010 году по данным Росстата аспирантуры окончили 33 763 человека, из которых решили защищаться 9611 выпускников, остальные 72% не стали представлять свои работы в диссовет из-за высоких расходов, связанных с защитой, и были вынуждены отказаться от диссертации. Особенно трудно было тем, кто защищался в области экономики. Павел был химик, соответственно и расходы были меньше, но чем отдавать?

Значит, нужно было что-то продать. Но чтобы что-то продать, нужно сначала что-то иметь. Так, благодаря материальной необходимости, его постоянные мысли о сексе получили правильное направление, и очень скоро был создан первый препарат, запущенный в производство и продажу. Нелегальную, но деньги были настоящими. Еще через полгода Павел защитил докторскую диссертацию.

Постоянные мысли о сексе объяснялись очень просто – чем меньше мужчина имеет секса, тем больше он о нем думает. А секса у Павла не было, то есть совсем.

Москва – город отнюдь не асексуальный, не средневековый, не тупой и не отсталый. И все же это город сексуально неудовлетворенных женщин и сексуально неудовлетворенных мужчин. В чем же дело?– спросите вы.

А все дело, как это водится в Москве, в жилищной проблеме. Заниматься сексом попросту негде.

Население Москвы на середину 2000-х годов, или как их называли, «нулевых», составляло около двадцати миллионов человек, а жилья было не больше чем на семь – восемь миллионов, конечно, если не жить друг у друга на головах.

Но именно так в Москве и живут.

Молодые люди, жаждущие секса, просто не могут привести женщину к себе домой, потому что делят малометражную комнату в общежитии с несколькими соседями или снимают квартиру на несколько человек.

То же и с иногородними девушками. Юноши и девушки, которых угораздило родиться в Москве, обычно живут с родителями, ревностно следящими за их интимной жизнью, не потому что заботятся о репутации, а потому что не хотят прописывать в своей квартире нежеланного жильца или жиличку, отстаивая в беспощадной борьбе не честь своих дочерей (или нравственность сыновей), а свою жилищную собственность.

Женщины в возрасте, как правило, живут в одной квартире с детьми от недели до двадцати одного, двадцати трех, двадцати пяти и так далее лет от роду и не могут приводить к себе мужчин.

Мужчины в возрасте либо женаты, либо снимают комнаты с такими соседями, что в эту квартиру впору приводить не женщин, а представителей санэпидемнадзора в сопровождении автоматчиков.

Снимающие квартиры одинокие мужчины, как впрочем, и женщины единичны, и это объясняется просто. Съем самой захудалой однокомнатной квартиры в Москве обходится в тысячу долларов в месяц. Столько же составляет средняя заработная плата. То есть, человек, получающий среднюю зарплату, должен всю ее без остатка отдавать за квартиру, а жить в ней ему уже не на что. Какой уж тут секс.

Или работать на двух работах, но тогда на секс не останется ни времени, ни сил.

Люди, живущие в собственной московской квартире – это либо мужчины, которые уже не мужчины, либо женщины в глубокой менопаузе, либо (чаще всего) семьи, нередко с детьми и домашними животными. Но убожество семейного секса – проблема всей западной цивилизации, а не одной только Москвы.

Либо это обеспеченные люди, но им, как правило, уже не до секса. Впрочем, о них и говорить неловко, поскольку обеспеченный человек в России – это что-то вроде туриста. Он как будто живет здесь, но на самом деле он здесь не живет, а находится на экскурсии.

Вот и получается, что жители Москвы и рады бы заниматься сексом, да негде!

И это притом, что в России климат, мягко говоря, холодный, так что даже в летние, так называемые «теплые» месяцы секс на природе означает серьезный риск воспалительных заболеваний органов малого таза и почек. О зимних, весенних и осенних месяцах, а это три четверти года, и говорить нечего.

Так что если Павел хотел иметь секс, ему, прежде всего, нужно было снять квартиру. А для того чтобы снимать квартиру, нужны были деньги, и постоянно. Для того чтобы купить – один раз, но много. Больших денег пока не было, и квартиру пришлось снимать. Снял ее Павел в Ясенево и таким образом оказался с братом на одной ветке метро, что давало возможность видеться с ним чаще и заметить, наконец, изменения, произошедшие в его жене.

Этот день можно назвать в точности – Павел пришел к брату отметить свой двадцать девятый день рождения.  В качестве подарка был накрыт стол, заказанный в итальянском ресторане, правда, с французским вином. Они сидели втроем, играла музыка (Serge Ginsburg, Mylene Farmer, Dalida, Marc Almond) и одновременно без звука работал телевизор. За открытыми почти настежь окнами было еще светло, со двора доносился детский гвалт, а в догоравшем небе медленно остывал долгий, жаркий июльский вечер. На столе еще оставалась еда, но все были сыты и пребывали в расслабленном, умиротворенном состоянии, когда можно переходить к десертам, но можно и не торопиться.

Петр открыл бутылку «Шабли», прокомментировав:

– Обычно начинают с самых дорогих вин и постепенно переходят к более дешевым, ну, а мы поступим наоборот.

Они были с женой на диване с сиреневой гобеленовой обивкой, а Павел сидел в кресле из того же мебельного гарнитура. Комната, оклеенная розовыми обоями с золотистым рисунком, была подсвечена зеленоватым светом бра, несмотря на почти дневное освещение. Ему хотелось курить, но Петр и Мэйра не курили, и для этого надо было выйти на балкон или в подъезд. Он держал недопитый бокал и смотрел на открытую бутылку вина, и в этот миг в его голове что-то произошло, вспыхнуло, как если бы диск с двухчасовым фильмом прокрутили за две-три секунды, и не было даже мелькания кадров, но вдруг, со всей остротой и страхом, восторгом и щемящей тоской он почувствовал неизбежность того, что произойдет в будущем. Невозможно было ничего различить и понять при такой скорости, осталось только ощущение неотвратимости – этой бутылки вина, стеклянного бокала и, главное, этой женщины, которую он увидел как будто впервые в жизни.

Петр и Мэйра поцеловались, мимолетно и невзначай, и Павла как будто пробило холодным разрядом тока. Он увидел перед собой женщину, но не просто женщину из тех, что видел вокруг себя каждый день на улице и в метро, а единственную, ставшую божеством не только для него одного, а для миллионов других мужчин, и не испытывал при этом ревности ни к ним, ни даже к своему брату. Он знал, что у него будет с ней секс, и знал, что при этом она не изменит своему мужу, но не знал и не представлял еще, как это возможно.

К этому времени Петр уже сменил свою русскую фамилию Утриллов на французскую Утрилло противоположно тому, что сделал Антонио Утрилло в 1874 году, приняв российское подданство. Их пращур поступил так, как поступали многие иностранцы, переходя на русскую службу, и конечно, не мог предвидеть, что в первой половине следующего столетия его однофамилец станет выдающимся художником и прославится на весь мир. И теперь манкировать такой фамилией было бы непозволительной роскошью. Поэтому поступок Петра выглядел вполне естественно и, наверное, Павел напрасно обвинил его в выпендреже.

Была, правда, и другая причина. Начинающему адвокату полезно иметь яркую, запоминающуюся фамилию.

– Между прочим, – заметил по этому поводу Павел.– Настоящая фамилия художника Валадон, он взял фамилию отчима. Так что прославил он вовсе не свою фамилию.

– Он прославил нашу фамилию, и этого достаточно, – резонно возразил Петр.

– И все-таки не нашу! Наш прапрапрадед был Антонио Утрийо. Утрилло, и соответственно, Утриллов получилось посредством транслитерации.

– Ты придираешься, следовательно, необъективен и, следовательно, неправ. В латинском написании наша фамилия выглядит как Utrillo. В соответствии с правилами транслитерации, принятыми в нашей стране, как ты верно заметил, наша фамилия пишется Утрилло. Maurice Utrillo известен во всем мире как великий художник именно под этой фамилией, а уж как кто ее прочитает  и произнесет, не имеет значения, хоть задом наперед.

– Вот и будут тебя называть УтрИлло. Очень благозвучно!

– Ничего, я очень быстро приучу всех произносить мою фамилию правильно.

Это был самый обычный спор, в который они вступали почти по любому поводу! Так у братьев стали разные фамилии Павел Утриллов и Петр Утрилло.

Разные фамилии, непохожая внешность и  разные идеологии.

Как интеллектуал, любящий свою страну, Павел тоже хотел быть сталинистом. Но это значило согласиться с братом, чего он позволить себе не мог. Как всегда, лучшее место было занято и оставалось выбирать из того, что осталось. Выбор был невелик – между большевизмом и национализмом. Павел выбрал национализм.