Czytaj książkę: «Аз»

© Зорин Г. А., 2020

© Издательство «Aegitas», 2020

Все права защищены. Охраняется законом РФ об авторском праве. Никакая часть электронного экземпляра этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

* * *

1

…«Только “Дон” и “Магдалина”, быстроходные суда, только “Дон” и “Магдалина” ходят по морю туда».

Все чаще приходят на ум стишки, которые он повторял то и дело.

Однажды в ветреный мартовский день раздался телефонный звонок.

Я снял трубку. Кому это я понадобился?

– Азанчевский. Не потревожил?

– Все в порядке. Слушаю вас.

– Отлично. Могли бы мы повидаться?

…Однако, прежде чем я продолжу, надо сказать о нем несколько слов.

2

Он был долговязый и большерукий. И сам худой, и лицо худое, костистое, остроугольное, резкое. Возможно, кому-то такой эпитет покажется импрессионистическим, даже искусственным – сожалею, но я точнее не подберу. Больше того, если б мне предложили ограничиться всего одним словом, чтоб передать свое впечатление, я выбрал бы именно это – «резкий».

И точно по контрасту, глаза его всегда сохраняли подчеркнуто сдержанное и отчужденное выражение. Зато в пространстве перемещался стремительно, корпусом вперед. В общении был отрывист и хмур, притом что речь его отличалась подчеркнуто благородной архаикой, даже изысканностью, те, кто с ним сталкивался случайно и редко, даже могли его заподозрить в тайной издевке.

Мы жили поблизости друг от друга, однако общались мало и скупо. Я видел, что он держит дистанцию между собою и остальными. В поле общественного внимания время от времени возникают такие по-своему примечательные и нестандартные персонажи. Всегда они вызывают толки и возбуждают интерес. Но именно по этой причине я предпочел остаться в сторонке. Хотя, не буду скрывать, тянуло узнать его ближе и основательней. Себя старался уверить в том, что руководствуюсь чувством такта, но где-то – на донышке сознания – и понимал, и ощущал, что дело тут в больном самолюбии.

Но вот однажды случайно встретились, разговорились, и он неожиданно, чуть удивленно меня спросил:

– А почему вам, когда вы прогуливаетесь, не заглянуть ко мне по-соседски? Естественно, у людей воспитанных положено при этой оказии испрашивать аудиенции, но, как я понял, вы не охотник до церемоний и ритуалов. Так вот – я не знаю, когда вы свободны и расположены общаться, но сам, если дома, всегда буду рад вас видеть и быть вашим собеседником.

Изысканно, ничего не скажешь. Помедлив, я честно ему признался, что у меня создалось впечатление, что он на досуге предпочитает беседовать с собою самим.

Он усмехнулся, потом сказал:

– Дебаты с самим собою удобны. Когда ты сам у себя оппонент, всегда есть надежда договориться. И все же, хотя с таким собеседником достичь согласия легче и проще, это не самый разумный выбор. Легче и проще – не значит лучше. И уж тем более – мудрее. Кроме того, вы мне симпатичны. Симпатия – рыхлое слово, согласен, но я доверяю своей интуиции.

Это была его излюбленная фигура речи – он вам приписывал какое-либо соображение и сам же выражал с ним согласие. Мне очень хотелось ему сказать, что я обойдусь без этих подсказок – «стакан мой мал, но пью из него» – или еще что-нибудь в этом роде, каждый из нас имеет набор этих услужливых побрякушек, но – постеснялся. То ли его, то ли себя самого, не помню. А может быть, просто не захотелось укрыться за расхожим присловьем. Скорее всего, такого желания и не возникло, ибо он сразу же вызвал ответную симпатию. Притом что он был колюч, шерстист и мог при случае ошарашить.

Одним из многих его чудачеств была его стойкая неприязнь к своему имени Иннокентий. Имя ничем не хуже других, но он его просто не выносил. Что за имя, которое неспособно дать вам пристойное уменьшительное – так сокрушался он постоянно. Инок – нелепо, какой я инок. Кеша – вульгарно, собачья кличка. Да и в целом оно звучит двусмысленно. В переводе означает «невинный». Похож я на ангелочка? Умора.

– Можете звать меня по фамилии. А если вам потребен интим, зовите Азом, так уж и быть.

– Аз есмь, – я не мог удержаться.

– Напрашивается, – признал Азанчевский, – и все же лучше, чем «я, я, я». Аз много пристойней. В чем в чем, а в ячестве носителя имени не упрекнешь. Аз многогрешный. Самокритично. И честно. Грешен неоднократно.

Я засмеялся.

– Да. Убедительно. Впрочем, я это подозревал.

И с той поры я звал его Азом.

Мы сблизились. Этому не помешали не только несхожесть натур и темпераментов, но даже наша разница в возрасте. И должен сознаться, чем больше времени ушло, унялось, тем мне яснее, какое место в душе он занял.

3

Жил он в своем запущенном гнездышке и одиноко, и надбытно. Всюду лежали, стояли, валялись и громоздились – одна на другой – початые и нераскрытые книги, казалось, почтительно ожидающие, когда же хозяин их призовет.

Похоже, что только на них он и тратил все, что случалось ему заработать.

Понятно, что жил он бедно и трудно, и если б не нашлись доброхоты, которые его пригласили в одно учебное заведение, одно из многих, возникших в Москве, даже ума не приложу, как бы он свел концы с концами.

Главной бедой его было то, что слишком быстро он остывал к собственным замыслам и прожектам. В разгар работы его посещали какие-то сторонние мысли, толкнувшиеся соображения, и он охладевал к уже начатому, спешил пригвоздить к листу бумаги новый, нежданно блеснувший промельк.

Думаю, этим и объяснялось, что многие из тех, кто подпал под магию этой неординарности и кучковался вокруг него, мало-помалу отходили, попросту уставали ждать зримых свидетельств его особости.

Все это, в общем, вполне естественно. Тот, кто имел неосторожность привлечь общественное внимание, должен оправдывать ожидания, однажды вызванный интерес. Такое понятие, как популярность, требует постоянных усилий и необходимой подпитки.

Но Азанчевский всем дал понять, что он исходно не расположен к многозначительному шаманству и всякому иному актерству, чем разочаровал окружение, поэтому эти милые люди быстро рассеялись в пространстве.

К чести его, он ни в коей мере не был обижен или задет. Наоборот, я убедился, что он лишь рад обретенной свободе от докучавших ему обязательств. Что так ему привычней и проще существовать на своей орбите. Поэтому я и сам старался пореже напоминать о себе. И редко посещал его логово.

4

В молодости я и почасту, да и подолгу перемещался, и мне было странно и непонятно его отсутствие интереса к нашему многоцветному глобусу.

Когда об этом зашел разговор, он по обыкновению хмыкнул и сухо заметил, что, в свой черед, не понимает такого глобтроттерства.

– Мы ленивы и нелюбопытны? – осведомился я не без яда.

Он выразительно усмехнулся и отозвался:

– Хотел лишь заметить, что место нашего пребывания не так уж располагает к глобтроттерству.

– Я часом вас не задел? Однако ж… экая тонкая у вас кожа.

Он хмуро покачал головой.

– Кожа моя давно дубленая. Могу пояснить, почему я не рвусь увидеть неведомые края.

– Очень обяжете.

– Вы полагаете, что, путешествуя, вы расширяете горизонты и обретаете новый опыт? Допустим. Однако вы обнаруживаете, что все обстоит не так линейно.

Знакомый пассаж. Я узнаю, что кое-что успел обнаружить. Похоже, он съездил вместо меня.

Мою недовольную усмешку Азанчевский проигнорировал, все так же последовательно, неторопливо вколачивая гвоздь за гвоздем.

– Вам надо бы помнить, – сказал он мягко, словно боясь меня огорчить, – у наших детских очарований недолгий, ограниченный срок. И тут уж ничего не поделаешь. Вы были правы, когда заметили, что я не испытываю пристрастия ко всем этим судорожным передвижениям.

– Оказывается, я уже прав, – продолжил я внутренний комментарий.

– Узнать страну, ее флору, фауну, вкус, запах, тем более аборигенов, за несколько дней – предприятие странное, сомнительное и просто бесплодное. Можно понять подержанных дам, ринувшихся вознаградить себя подобным судорожным манером за вынужденное свое воздержание и скуку, пожравшую лучшие годы. Вот и снуют все эти табунчики по градам и весям пяти континентов. Проносятся в своем грустном галопе, мало что, в сущности, замечая и ничего другого не слыша, кроме своих же собственных взвизгов.

– Меж тем, – вздохнул он почти сочувственно, – восторги фальшивы и предназначены хотя бы отчасти подретушировать усталость, тайную разочарованность и непременную обязанность отщелкать несколько фотоснимков какого-нибудь погасшего кратера, сыграть в игру для старых детей – она называется «я там была».

Очень возможно, что эта забава и в самом деле их поднимает на некую новую вершину и поселяет в них чувство гордости. Их можно понять, а вас – нельзя. Меньше всего я предполагал, что вы прилепитесь к хороводу.

– Лестно слышать, – сказал я, – но что худого в том, чтоб увидеть берег дальний?

– Фантомы, – жестко сказал Азанчевский. – В детстве мы радостно возбуждаемся, прислушиваясь, как трубно звучат чужие прекрасные этикетки. Достаточно только упомянуть какое-нибудь Вальпараисо.

Но нынче вы сразу же понимаете, что этот фонетический праздник обозначает обычную улочку, которую, воспряв ото сна, вы видите из угла гостиницы.

Вальпараисо – это всего лишь лавочник, отворяющий утром свой магазинчик. Тетка, зевающая на углу. Тощий юнец на велосипеде. Все просто, буднично, обыкновенно – ни тени той волшебной загадки, которая померещилась вам, когда вы услышали в первый раз это магическое слово. Бывает сочетание звуков, стоит их только произнести – и воздух наполняется музыкой. А значат они, на самом деле, не так уж много – улочка, лавочка.

– И что же следует из такого срывания масок и одежд?

– А ничего. Кроме грубой реальности. Вы побаиваетесь ее, а я – нисколько. Ибо не связывал с нею неба в топазах, в алмазах или в других драгоценных камнях. Зато застрахован от краха иллюзий и всяческих иных неприятностей, подробно описанных беллетристами, к которым я глубоко равнодушен.

– Классиков – на свалку истории? – спросил я, стараясь придать интонации весь накопившийся сарказм.

– Зачем же? – он лишь приподнял брови. – Этого я не имел в виду. У славных покойников столько адептов, оруженосцев и толкователей. Было бы крайне немилосердно лишать их столь привычных компаний и прочих жреческих ритуалов. Не говоря о потребности в вымысле. Хотят обливаться над ним слезами – флаг в руки. Компания превосходная.

Но я – воздержусь. В моем столетии вымысел – слабая защита от всяческих неприятных превратностей. Меньше соблазнов и милых легенд. Что радует. Слишком небезопасны. Особенно при яркой расцветке.

Я сухо сказал:

– Не спешите радоваться. Такие реалисты, как вы, обычно слишком честолюбивы, чтобы обойтись без легенд.

– Ничуть я не честолюбив! Клевещете. Меня даже в детстве не заносило. Именно ваша генерация все сделала, чтоб мое поколение было свободно от всяких мифов. Больше того, если б был подвержен, я задушил бы эту инфекцию в самом зародыше. С этой чумой быть независимым невозможно. А независимость – та территория, которую следует отстоять любой ценой. Без независимости и мир и жизнь теряют смысл. Печально, что ваша генерация привыкла без нее обходиться.