Czytaj książkę: «Закат над Квантуном»

(Конспирологический роман)

В эти дни испытанья и муки

Смерть близка нам… И ночью и днем,

С каждым часом ждем вечной разлуки

С сыном, с братом, с любимым отцом…

Гром ударил над жизненной нивой!..

Нет кругом ни единой семьи,

Где бы смерть, как рыбак молчаливый,

Не раскинула сети свои!

Плачь, о Родина! Лучшие дети,

В блеске юных стремлений и сил,

В эти страшные ловятся сети

И ряды пополняют могил.

Плачь над ними, но духу живого

Не губи! В эти тяжкие дни

Там, средь ужасов края чужого,

Не сгубили его и они!

С сердцем, чуждым тоски и смятенья,

За тебя они крест свой несли,

С скромным мужеством в грозном сраженье

За тебя они в поле легли.

С твердой верой в победу России,

В новой славы грядущий восход…

Не страшны нам могилы такие,

В них народная доблесть живет!..

(Е. Никонов, «В эти дни испытанья», Октябрь 1904)

ЧАСТЬ I

Мир без войны

1. Коммивояжер

Однако всему надо знать меру. Когда вам навязчиво и императивно в третий раз за две недели предлагают внести благотворительный взнос, да еще и рекомендуют какой, это переходит все границы и вызывает естественное отторжение.

Так думал Антон Федорович Горский, разглядывая щеголеватого юнца с нафабренными усами и наглой физиономией, снова явившегося к нему в камеру.

– Позвольте, любезный, не слишком ли часто вы одариваете нас с Алексеем Владимировичем своим визитом? Ей-Богу, будто к себе на службу ходите!..

Пучеглазый рассыльный в утепленном пальто нисколько не смутился. Видно, не единожды сталкивался с подобными возражениями:

– Как можно-с, ваше благородие? Неужто вам не жаль лиц, попавших в нужду?.. – взывал к милосердию сборщик благотворительных взносов. Знал, стервец, на чтò давить.

Глубоко вздохнув, судебный следователь извлек из внутреннего кармана тужурки «канарейку» и положил ее на стол. Только вот забирать бумажный рубль рассыльный не спешил.

– А вот Алексей Владимирович изволили дать «синенькую», – упрекнул Антона Федоровича юнец, пренебрежительно покосившись в сторону кредитного билета.

– Алексей Владимирович – надворный советник, а я – всего лишь титулярный! – вспылил Горский, повысив голос. Вытащив из кармана «трешку», он с великим неудовольствием и явным раздражением швырнул ее к первоначальной сумме. – Извольте!..

– Благодарю-с! – елейно улыбнулся пучеглазый вымогатель, расторопно спрятав деньги. – Ваша щедрость будет вознаграждена! Вот ваш билетик! Ждем ваше благородие во вторник, 6 января, в театральном зале Общественного собрания!

– Еще один такой благотворительный вечер и я сам стану «лицом, попавшим в нужду», – язвительно бросил титулярный советник, рассматривая незатейливый пригласительный.

Рассыльного и след простыл.

Не в силах сдержать сочившееся негодование, Горский пошел изливать душу к Алексею Владимировичу. Своего патрона он нашел в зале заседаний: с увесистой цепью на шее, но в партикулярном платье, тот просматривал какие-то бумаги, попивая чай.

– Это несносно!.. – заявил судебный следователь, ткнув пальцев в сторону двери.

– Что ты так вскипятился, Антуан? – мировой судья в чине надворного советника поднял короткостриженую голову, блеснул аккуратным пенсне, разгладил пышные усы. За последние месяцы он, кажется, стал еще толще. – Никто из нас не безгрешен, поэтому надо ценить любую возможность совершить благое дело.

Но Горский его будто не слышал.

– …Сперва они собирали деньги на детскую елку к 25 декабря, затем на новогодний обед для старших служащих и вот теперь на крещенский базар с маскарадом! Не многовато ли сборов?

– От тебя не убудет.

– Как посмотреть, Алексей Владимирович! Сами знаете, что с тех пор, как Государь сместил Витте с поста министра финансов, ассигнования на развитие Дальнего сильно сократились. Причем секвестированию подверглись и жалованья нас с вами, служащих.

– Великая беда: вместо 120 рублей стал получать 100! Это всяко больше, чем бы ты имел в своем Киеве. Другой бы радовался на твоем месте!

– Все верно. Только вы не учитываете квантунских цен. Давно ли на рынке бывали? Так я вам скажу. За фунт гнилой картошки 10 копеек просят! За уток и кур – по рублю! Совсем стыд потеряли китайцы! Спекулируют на слухах о войне, искусственно создают продуктовый дефицит.

– И ты туда же? – снисходительно улыбнулся судья. – Не будет никакой войны. Кому она нужна, война эта?

– Известно кому: англичанам и американцам.

– Ну, знаешь ли… А насчет рыночных торговцев ты прав: нешто распоясались манзы. В Порт-Артуре, говорят, продовольствие еще дороже, чем у нас.

Повздыхали, поохали еще с несколько минут, да и вернулись каждый к своим обязанностям.

И все-таки денег было жалко. «Трешка» на Рождество, два рубля на Новый год и вот сейчас еще четыре. И ведь ни на одно из вышеназванных мероприятий Антон Федорович не пошел: на елку – потому что своих детей нет, на Новый год – потому что ну их к черту этих «старших служащих».

В Дальнем искони сложилась удивительная сегрегация общества, представлявшая собою две привилегированные касты: старшие служащие и младшие служащие. Первые считались элитой. Для них собственно и было построено здание Общественного собрания или 1-е собрание. Туда жаждали попасть все, но не все могли потянуть взимаемые там сборы. Поэтому в последнее время (ввиду кризиса, связанного с недостаточным финансированием города, и, как следствие, снижением жалований) «благородия» и их семьи стали чаще выбирать 2-е, менее претенциозное собрание. Прошли те времена, когда балы устраивали за счет бездонной дальнинской казны.

Второй Новый год на Квантуне Антон Федорович снова провел у своего друга, помощника управляющего Морским пароходством К.В.ж.д. лейтенанта флота Унгебауэра. Не в пример прошлогоднего празднества выпили мало, съели еще меньше, веселились осторожно. Будто бы даже и неприлично радоваться, когда в воздухе пахнет войной.

6 января – крещенский базар и маскарад. Базар – очередное выкачивание денег. Мало им, бессовестным, четырех рублей? Маскарад и вовсе пустое, ребячество. Разумеется, никуда он не пойдет. Снова, считай, выбросил деньги на ветер.

Горский в который раз тяжело вздохнул и поглядел на отрывной календарь, висевший на стене. 2 января, пятница – первый присутственный день 1904 года начался отвратительно. В этом, возможно, не было ничего символичного, но что-то внутри Антона Федоровича подсказывало, что год будет непростым…

Вечером, вернувшись к себе домой на Часовенную, Горский первым делом принял горячую ванну. Слуга Ким растворил в кипятке лавандовую соль, отчего мыться было одно удовольствие. С бодрым настроением и зверским аппетитом приступил титулярный советник к ужину, как вдруг заметил одиноко лежавший на подоконнике листок. Прочитав его, Антон Федорович криво усмехнулся. В художественной телеграммке, датированной 22 декабря 1903 года, содержался призыв к добровольной подписке для проведения детской рождественской елки 25 декабря.

Стало быть, совсем мало денег собрали, раз накануне Рождества к нему в камеру приходил тот самый пучеглазый сборщик благотворительности.

Пожурив слугу за то, что вовремя не показал сей листок, судебный следователь велел впредь всю получаемую на его имя корреспонденцию передавать ему тотчас и сразу.

Утром следующего дня не успел Горский войти в присутствие, как к нему тотчас подошел Алексей Владимирович. Надворный советник выглядел несколько сконфуженным.

– Что-то серьезное? – понял Антон Федорович.

– Как знать… – не решался начать мировой судья. – Давеча ужинал с Тиммом. Так совпало. Ну и решил у него узнать, так сказать, из чистого любопытства: сколько он-де сдал на грядущий крещенский базар. И знаешь, что он ответил?

– Что же?

– Что он не понимает, о чем речь, ибо самый базар и последующий маскарад не предполагают предварительных подписок…

– Вот как!.. Стало быть, мы с вами… обмишурились?..

– Получается, что так… – растерянно пробормотал Алексей Владимирович.

– Экий подлец!..

– Ты уж его найди, пожалуйста, этого мерзавца пучеглазого…

Разочарованию судебного следователя не было предела. Так легко повестись на дудку молодого проходимца! Интересно, скольких еще господ он таким образом обобрал?

Далее разочарование сменилось на лютый гнев. Горскому захотелось растерзать предприимчивого «благотворителя», самолично набив оному морду. Да как он посмел??

Немного остыв, титулярный советник первым делом принялся составлять словесный портрет мошенника. Сделать это оказалось очень легко – нафабренный франт точно стоял у него перед глазами.

Помимо тонких крашеных усов и глаз навыкате, ушлый юнец выглядел так: субтильного телосложения, росту 2 аршина и 8,5 вершков, волос темно-русый, ровный пробор на правую сторону, нос прямой, подбородок чуть раздвоенный, уши прижатые. Одет в утепленное пальто с бежевым башлыком, без головного убора (что для января рискованно). При себе имел черной кожи портфель, на руках черные же перчатки. Не густо…

Сим словесным портретом Горский снабдил полицейских надзирателей, велев им во что бы то ни стало отыскать мошенника. При этом ему не требовалось беспокоить господина полицмейстера, потому как отношения с «частными приставами» у Антона Федоровича сложились отменные. Особенно после того, как вместо уволившегося Куроедова надзирателем Административного городка стал расторопный и внимательный Дминский.

Отпустив последнего полицейского надзирателя, судебный следователь задумался над тем, как вычислить подлого благотворителя (простите за оксюморон). Оказалось, что об этом же размышлял и мировой судья. Надворный советник заглянул к своему подчиненному со стаканом чая.

– Думаешь, полиция его найдет? – скептически спросил судья, усаживаясь напротив.

– Не знаю, Алексей Владимирович… Зацепок мало.

– Ну, ты ведь и не такие дела распутывал, справишься и с этим! Надо только начать анализировать.

– Что ж, давайте попробуем, – приободрился Горский. – Вас ничего не удивило в его внешности?

– Пучеглазый малость…

– Таких хватает, это не так уж и примечательно. А ещё?

– Лощёный весь, точно жених на свадьбе.

– Таких еще больше! Ну же, Алексей Владимирович!

– Сдаюсь.

– Вспомните, какой прибор был у него на фуражке.

– Гм… Не помню.

– А знаете почему? Потому что он был без фуражки!

– А и вправду. Но что же в этом удивительно? Забыл, стало быть.

– Странно как-то, не находите: в январе без головного убора?

– И всё-таки он мог ее забыть. Ты и сам порой забываешь, хе-хе.

– Мог, но только не три раза кряду! Ведь все три раза, что он был у нас, на нем не было фуражки!

– А почему ты решил, что это должна быть непременно фуражка?

– Наши чиновники не любители в мерлушке ходить. Лучше в башлык закутаются, но в фуражке останутся.

– Верно, у него как раз башлык был…

– Казенный такой, верблюжьего цвета, припоминаете?

– Да… Но почему же он тогда был без фуражки?

– Очень просто: по цвету тульи, околыша, выпушки и по значку арматуры легко определить ведомство, в котором он служит.

– Вот оно что… Значит, этот прохвост чиновник?

– Определенно. Причем самых низших должностей, раз взялся за такую аферу.

– Но как же мы до него доберемся: в Дальнем сотни чиновников!

– Я полагаю, столь отчаянно-дерзкую авантюру мог затеять только приезжий. Однако непременно квантунец, потому как он знал наверное, какие балы планируются.

– Послушай, Антуан, я не перестаю удивляться твоей эрудиции!..

– Это не эрудиция, Алексей Владимирович. Это рациональное мышление, основанное на логике.

Мировой судья несколько секунд молчал. Затем вдруг оживился:

– Надо проверить все гостиницы, номера для приезжающих и постоялые дворы.

– Именно это я поручил нашим полицейским надзирателям.

В 2½ часа того же дня в камере мирового судьи раздался телефонный звонок. К аппарату попросили господина судебного следователя. Приложив рожок к уху, Антон Федорович услышал тихий голос полицейского надзирателя Китайской части:

– Антон Федорович? Это Васильев. Кажется, мы его нашли. Я в меблированных комнатах «Ориенталь», что на Московском шоссе. Жду вас!

Телефонировав домой, судебный следователь попросил своего слугу и рикшу Кима немедленно заехать за ним в присутствие. Кореец прибыл через пять минут.

«Хорошо, что перед Рождеством решил установить себе телефон», – с удовлетворение подумал титулярный советник.

По дороге Горский охотно рассказал своему слуге и помощнику о сути текущего расследования. Он часто делился с Кимом деталями расследований, ибо кореец отличался от всех прочих лакеев развитым умом и прекрасно владел русским языком. Слуга быстро вез рикшу, поэтому изредка выкрикивал «не слышу» – этой зимой Ким заматывал себе уши шерстяной тканью, чтобы не застудить.

Недавно отстроенные меблированные номера «Ориенталь» располагались в живописном месте Китайской части Дальнего: возле городского парка. Находясь на краю туземного города, они всецело окунали путешественников в неповторимую атмосферу китайской жизни, при этом благодаря соседству с природой делали это отнюдь не навязчиво. Кроме того, поблизости высился величественный китайский театр Тифонтая, чуть дальше – китайская кумирня, зоологический сад и питомник, а в пяти минутах езды на запад, в глубине китайского городка – китайский базар; на восток – крытый рынок в начале Европейской части. В самом здании меблированных комнат имелось электрическое освещение, телефон, ванна и душ, а также комната для фотографии. Круглосуточно подавали чаи и кофе, по утрам – завтраки. И всё это за весьма скромную плату. Словом, прекрасное место для приезжих.

Войдя внутрь, Горский нахмурил брови. Васильев как ни в чем не бывало сидел в вестибюле, потягивая кофе.

– Степан Ильич, ну зачем же вы вот так, на виду…

– А что? – полицейский тупо уставился на судебного следователя.

– Могли его вспугнуть. Где он?

– Портье говорит, еще не появлялся.

– И, боюсь, уже не появится… – раздосадовано махнул рукой Антон Федорович. Своей недальновидностью Васильев мог всё испортить.

Титулярный советник подошел к конторке, за которой стоял испуганный служащий. Васильев увязался следом.

– Мне доложили, что человек, которого я ищу, остановился у вас, – сказал вместо приветствия Горский. – Пучеглазый юнец с нафабренными усами и идеальным пробором на правую сторону.

– Так точно-с…

– Где он?

– Не имею знать, ваше благородие. Как в полдень уехали-с, так и не вернулись.

– Он уехал с вещами?

– Отнюдь нет. Уехал с черным кожаным портфелем… – портье вдруг замялся, будто что-то вспоминая. – И знаете еще что. Он ведь совсем без головного убору уехал. Я еще подумал: этак уши отморозит. На Квантуне хотя и не так морозно, как в материковой России, да ветер сильный. Он, видать, подумал, что у нас тут юг…

– Ценное наблюдение, – похвалил служащего следователь. – Он, что же, из метрополии?

– Да-с. Представился коммивояжером из Иркутска.

– А звать его как?

– Сейчас я вам его паспорт покажу.

Портье вытащил из несгораемого шкафа бессрочную паспортную книжку на имя дворянина Александра Сергеевича Дунаева, 1874 года рождения. Антон Федорович вяло и без должного внимания проглядел документ, почти сразу вернув его удивленному гостиничному служащему.

– Из ваших слов я понял, что при нем был багаж.

– Так точно-с. Он прибыл к нам с черным саквояжем.

– Мне необходимо осмотреть его номер.

– Простите великодушно, но для этого необходима бумага от мирового судьи или от судебного следователя.

– Простите, забыл представиться. Судебный следователь Горский.

– Ах, вот оно что… Рад знакомству, ваше благородие.

– Ваш постоялец Дунаев подозревается в денежном мошенничестве, – счел нужным пояснить титулярный советник. Этого требовал закон.

Портье выдал ключ с номером «6» и повел правоохранителей по длинному коридору. Антон Федорович распорядился, чтобы позвали кого-то из прислуги в качестве второго понятого. Выдернули зевавшего на стуле коридорного.

Комната коммивояжера Дунаева приятно удивила чистотой и простором. Новая мебель, подобранная просто, но с восточным колоритом, циновки на стенах, картинки с иероглифами – всё это смотрелось довольно мило.

Горскому сперва показалось, что в номере никто не живет. И только черный саквояж у кровати намекал на то, что здесь кто-то остановился. Других личных вещей ушлого юнца титулярный советник не обнаружил.

Антон Федорович поднял саквояж, попутно его взвесив – легкий! Положил на кровать, начал вскрывать. Портье, коридорный и полицейский надзиратель с любопытством заглядывали сзади.

В саквояже, помимо смены нижнего белья и баночек с фиксатуаром и фаброй, обнаружилась… фуражка! Уже по темно-синей тулье и черному околышу с голубой выпушкой Горский понял, что она принадлежит чиновнику почтово-телеграфной конторы. Арматура с двойными рожками и зигзагообразными стрелами не оставила никаких сомнений.

Детальный досмотр саквояжа выявил потайной карман-клапан, в котором обнаружилось 113 рублей мелкими номиналами кредитных билетов, самым крупным из которых была одинокая «красненькая». Стало быть, не шибко щедрые в Дальнем благотворители.

Наскоро составив протокол досмотра, получив две необходимые подписи понятых и захватив саквояж со всем содержимым в качестве улик, судебный следователь поехал в Административный городок. Портье он наказал беспромедлительно вызывать полицию в случае объявления молодого коммивояжера, а Васильеву поставить на Московском шоссе у парка городового, чтобы тот непременно задержал молодого франта без головного убора по указанным приметам.

В Административном городке Горский заехал в почтово-телеграфную контору, перебросился парой слов с ее начальником и отправил одну срочную телеграмму в Порт-Артур. И только после этого он вернулся к себе в камеру.

Мировой судья и его письмоводитель Иван Петрович чаевничали в кабинете последнего. За неимением посетителей и дел Антон Федорович решил к ним присоединиться. С мороза требовалось сперва отогреться.

– Чем порадуешь, Антуан? Нашел этого негодяя? – осведомился Алексей Владимирович, утирая пот со лба.

– Пожалуй, не ошибусь, если скажу, что наш проходимец предстанет перед вашим судом еще до Крещения, – спокойно заявил судебный следователь, наливая из самовара кипяток.

– Вот как? – немало удивился надворный советник.

Горский подробно изложил всё, что произошло в «Ориентале».

– Что-то я не пойму… – сморщился мировой судья. – Для чего коммивояжеру возить в саквояже фуражку телеграфиста?

– Потому что он никакой не коммивояжер, но именно почтово-телеграфный служащий, – безапелляционно ответил следователь.

– Ты посылал запрос в Иркутск? – серьезно спросил Алексей Владимирович.

– В этом нет необходимости. Этот человек не из Иркутска. И тем более он не Дунаев – паспорт, который он оставил в гостинице, чужой.

– С чего ты так решил?

– По тому паспорту Дунаев 1874 года рождения, то есть ему почти 30 и он старше меня.

– Вздор, конечно. Ему никак не более 22-х. Но тогда кто он?

– Наберитесь терпения. Очень скоро мы это узнаем.

– А в нашей почтово-телеграфной конторе ты о нем справлялся?

– Для очистки совести справился. Но, как я и предполагал, никого с такими приметами у них нет. Для дальнинца подобное мошенничество было бы чрезвычайно рискованным. Как-никак город у нас маленький, а телеграфисты и вовсе всегда на виду.

Незадолго до 6 часов вечера, когда все уже собирались расходиться, в камеру вошел почтальон со срочной телеграммой для господина судебного следователя Горской.

– Юнца, который так ловко нас обманул, зовут Яковом Лазаревичем Шлянкером, – весело объявил титулярный советник, глядя в белый листок с вклеенным текстом. – Ему 20 лет, православный.

– Ага, православный!.. – злорадно ухмыльнулся судья.

– Из песни слов не выкинешь, – пожал плечами Антон Федорович и продолжил: – Он – не имеющий чина порт-артурский почтово-телеграфный чиновник VI разряда низшего оклада.

– Поразительно!.. Ты раскрыл это дело всего лишь за один день! Как тебе это удалось?

– Да ведь всё просто, – смущенно улыбнулся титулярный советник. – Я сразу понял, что он из Квантуна, потому что кто, как не квантунцы в курсе нашей общественной жизни? По соображениям, которые я уже приводил ранее, дальнинцем он быть не мог. Значит, с большой долей вероятности он портартурец. Он являлся к нам без фуражки – это утвердило меня в мысли о том, что он чиновник и таким образом скрывает свою истинную должность.

– Но ведь он мог купить простой картуз или какую-нибудь зимнюю шапку, – резонно заметил судья.

– Чиновнику низшего оклада это едва ли по карману.

– Но ты же сам сказал, что у него в саквояже нашел более ста рублей!

– Это подчеркивает лишь то, что наш «коммивояжер» не собирался задерживаться в Дальнем надолго. Люди со скромным жалованьем берегут каждую копейку. Сам таковым был.

– Это правда, – подтвердил письмоводитель Иван Петрович.

– После Крещенского бал-маскарада в ближайшее время никаких общественных мероприятий у нас не планируется, поэтому я сразу догадался, что наш юноша скоро уедет. Своим присутствием в вестибюле «Ориенталя» Васильев его только вспугнул, – Горский вновь заглянул в телеграмму. – Шлянкер сейчас, вероятно, уже на пути в Порт-Артур. Полагаю, большую часть денег он возил всё же с собой, поэтому рисковать и повторно возвращаться в меблированные комнаты он не станет.

– Но как мы его поймаем в Порт-Артуре?

– В своей телеграмме начальнику Почтово-телеграфной конторы в Порт-Артуре надворному советнику Поспелову я распорядился арестовать данное лицо. Я не сомневался, что он отыщется в их конторе. И не ошибся.

– Как же он сумел слинять со службы на несколько недель? – спросил Иван Петрович, с интересом слушавший судебного следователя.

– В телеграмме говорится, что он взял отпуск.

– Ну, получит он у меня, как только его привезут в Дальний!

– Алексей Владимирович, несмотря на то, что вы лично пострадали от действий этого подлого человека, убедительно прошу вас выносить ему приговор, руководствуясь исключительно нормами закона.

– Однако какой у нас следователь: за день нашел преступника! – искренно восторгался Иван Петрович.

Яков Лазаревич Шлянкер вернулся в Порт-Артур в воскресенье 4 января. Из-за того, что в Дальнем его гениальную (как он считал) аферу раскрыли и в меблированных комнатах «Оринталь» его поджидал полицейский надзиратель (а кого же еще?), возвращался телеграфист VI разряда низшего оклада окольным путем. В Китайском городе нанял конную арбу до Нангалина, а там ночным поездом до Артура.

Во втором часу ночи «коммивояжер» добрался наконец домой и тотчас завалился спать. День выдался долгий, нервный – нужно было восстановить силы.

Проснулся Шлянкер в 9 часов от стука в дверь. Посыльный принес ему записку. Интересно, от кого? Ведь никто о его прибытии в Артур не знал, а в присутствие он должен был выйти только после Крещения.

Записка была от Поспелова. Гм.. Алексей Дмитриевич просил выйти нынче на службу ввиду внезапной болезни Черникова. Обещал наградить премией.

Почтово-телеграфная служба работает круглые сутки, даже по воскресеньям и в двунадесятые праздники, потому как дело это чрезвычайно важное. А для военной крепости-порта особливо.

Прельстившись дополнительным денежным поощрением, Яков Шлянкер споро собрался и уже в 9¼ был в присутствии (благо жил поблизости). Пройдя в кабинет Поспелова, Яков нашел своего начальника в компании городового и полицейского надзирателя Домбровского, с которым когда-то познакомился на службе.

– Витольд Иванович, какими судьбами? – приветливо улыбнулся своей чарующей улыбкой Шлянкер.

– Вас арестовать, господин мошенник! – не менее любезно отозвался Домбровский.

Через два часа, в 11 дня, Шлянкера посадили в почтовый утренний поезд и этапировали в Дальний. Прибыв в порто-франко, в котором он успел «заработать» 513 рублей, Яков вдруг осознал, что веселая авантюрная жизнь для него закончилась…

2. Кафешантан

Субботним вечером, сразу после службы, Горский по традиции отправился к Унгебауэру. У Демьяна Константиновича как раз откупоривали вторую бутылку Мартеля. В просторной гостиной Антон Федорович обнаружил давно знакомых джентльменов: заведывающего ремонтными мастерскими порта мистера Ливза со своим неизменным спутником-драгоманом Эссельсеном, химика герра Ланфельда, штабс-капитана Гвоздевича и самого хозяина.

– Антуан! – радостно воскликнул лейтенант флота. – Мы тебя заждались! Проходи скорее, присоединяйся! Фридрих, – обратился он австрийцу, разливавшему коньяк, – налей-ка штрафную нашему следователю!

– Кого сегодня изловили? – весело осведомился Гвоздевич.

– Денежного мошенника, Георгий Сильвестрович, – ответил Горский, здороваясь за руку с друзьями. – Правда, он пока еще на свободе, но, уверен, к понедельнику будет в Дальнем и предстанет перед судом.

– Много денег украл? – осторожно спросил англичанин Ливз, шотландец Эссельсен тотчас перевел.

– Точная сумма будет известна по его задержании, однако не думаю, что она превышает трехсот рублей.

– Какие пустяки, – покачал головой Ланфельд, протягивая Антону Федоровичу полную рюмку. – И стоило из-за трехсот рублей ломать себе жизнь?

– Пей штрафную, Антуан! – приказал Унгебауэр.

– Господа, вы же знаете, что я не любитель крепких напитков…

– Не принимается! – запротестовал хозяин особняка. – Нечего опаздывать!

Горский нехотя повиновался, но твердо заявил, что пить коньяк более не станет. Специально для него Демьян Константинович распорядился принести марсалы.

– И вправду ваш мошенник дурак, коли позарился на три сотни, – сказал Унгебауэр, наливая Антону Федоровичу крепленого вина из Сицилии.

– Знаете, Демьян, – вступился за преступника Эссельсен, – для вас, привыкшего жить в роскоши, триста рублей – копейки, а для человека, всю жизнь прожившего в нужде, эти триста рублей как для вас тридцать тысяч.

– What are you talking about? – нетерпеливо обратился мистер Ливз к драгоману, потому что тот не стал переводить свои слова. Мистер Ливз, к слову, так и не выучил ни одного русского слова за исключением «спасибо» и «на здоровье!». То ли старость давала о себе знать, то ли известная британская чопорность.

– I’ve just said that poverty is not a vice. It can explain even the worst crime, – серьезно ответил Эссельсен.

– It looks like you have become engrossed in reading Dickens, William, – саркастически прыснул Ливз.

– Most likely, William prefers Dostoevsky, – неожиданно для всех вставил Горский. Никто и не предполагал, что он знает английский. Друзья с удивление воззрились на судебного следователя.

– Actually, yes, – кивнул Эссельсен улыбнувшись.

– Amazing! Antony, when did you start learning English? – вдохновенно заискрился англичанин.

– A few months ago.

– Your English is perfect!

– В полку англоязычных квантунцев прибыло! – воскликнул Гвоздевич, загадачно глядя на Горского, будто что-то прикидывая.

– Молодцом, Антуан! – выразил одобрение Унгебауэр.

– Завидую вашему рвению, Антуан! – признался Ланфельд.

– И это говорите мне вы, Фридрих, который в совершенстве овладел сложнейшим русским языком? – дружески парировал следователь. – Я всего лишь начал изучение английского и еще весьма далек от идеала. Испытываю сложности в построении фраз и очевидно нуждаюсь в наставничестве…

– Я могу давать вам уроки, – с готовностью отозвался Эссельсен.

Горский вспыхнул, а мистер Ливз недовольно и ревниво поглядел на своего драгомана, с которым он имел, как все говорят, не только деловые связи.

– …но, к сожалению, не имею достаточно времени на его изучение, – закончил Антон Федорович. Брать уроки у Эссельсена ему не хотелось.

– Очень жаль. Со мной вы бы получили хорошую практику, – вздохнул шотландец.

– Don’t bother him, William! – процедил сквозь зубы мистер Ливз. Эссельсен лишь глупо улыбнулся.

– Скажите, Вильям, что вы с Эдуардом будете делать, если начнется война? – спросил вдруг Гвоздевич, высверливая взглядом британцев.

– Я тотчас уеду! – гордо заявил мистер Ливз. – Мне пока еще дорога моя жизнь.

– А я, пожалуй, останусь, – спокойно, но в то же время несколько дерзко ответил Эссельсен.

– Вот как? – искренно удивился штабс-капитан.

Мистер Ливз вопросительно и пренебрежительно поглядел на компатриота.

– А что? – пожал плечами переводчик. – К русским я уже привык, ваш язык знаю, знаю и китайский. На Квантуне таких единицы, поэтому именно здесь я как нигде чувствую свою значимость и свою необходимость.

– А вы, Фридрих?

– Я тоже останусь, – решительно бросил Ланфельд, осушив рюмку с коньяком. В последние дни Горский стал замечать появившуюся в химике уверенность. В австрийце просыпалось мужество, укрепилось железное терпение и выработался звенящий стальной баритон.

– А как же ваша супруга? Вы говорили, что она не желает жить в России, – вспомнил Гвоздевич.

– Вы правы, Жорж. Эмма действительно не желает жить в России. Однако она моя законная жена и будет делать то, что я ей скажу и подчиняться всем решениям, которые я приму.

Антон Федорович не мог поверить, что перед ним сидит тот самый герр Фридрих, которого он знал ранее. Из бывшего мягкотелого и любвеобильного подкаблучника, из этакого Пьера Безухова он превратился в эгоистичного мужчину, который знает себе цену и готов дать отпор любому, кто подденет его самолюбие.

– Браво, Фридрих! Ты делаешь успехи! – восхищенно прокряхтел Унгебауэр, едва опрокинув рюмку Мартеля.

Разговор на внешнеполитическую тему продолжился. Война, которую в те дни не обсуждал только ленивый, будировала практически всех обывателей, никого не оставляя равнодушным. В гостиной Унгебауэра некогда от этих обсуждений решили воздержаться, но повисшее в воздухе напряжение раз за разом возвращало беседы в милитаристское русло.

Вечер проходил спокойно, но удивительно скучно. Разговоры о войне Горскому изрядно надоели, поэтому Антон Федорович занимал себя тем, что старался понять каждое слово, сказанное мистером Ливзом до перевода Эссельсена. Овладеть английским языком титулярный советник решил еще прошлым летом, однако заниматься всерьез начал лишь с октября. Купленный в книжном магазине при «Новом Крае» самоучитель оказался вполне понятным и доступным, чего не скажешь о грамматике и в особенности глагольных временах наречия Туманного Альбиона.

Горский уже раздумывал поехать домой, как вдруг Унгебауэр объявил:

– Господа! Сегодня я приготовил вам сюрприз!

Все разом замолкли, вопросительно глядя на хозяина особняка. Довольный произведенным эффектом, лейтенант флота медленно обвел взглядом каждого из друзей, удовлетворенно причмокнул и только после этого продолжил:

– Неделю назад при гостинице «Империал» открылся замечательный кафешантан! Так вот, господа, я имел смелость зарезервировать нам столик! Едемте сейчас же! Сегодня там выступает Знойная Зизи!

Компания восприняла данное предложение восторженно-сдержано: у всех, кроме Ливза и Эссельсена, заблестели глаза. Даже у примерного семьянина Ланфельда, что уж очень необычно. Более того, если англичанин с шотландцем от поездки отказались, то Фридрих без раздумий согласился. Гвоздевич лишь молча кивнул и улыбнулся, подкрутив холеный ус. Горский же ехать в заведение с сомнительной моральной составляющей желанием не горел, однако и обижать Демьяна ему не хотелось.