Czytaj książkę: «Хлопоты ходжи Насреддина»

Памяти Леонида Соловьева

Глава 1. Мираб

Мерный цокот копыт негромким дробным эхом отскакивал от серых боков скал и скатывался в узкое ущелье, по краю которого проходила натоптанная, вытертая тысячами ног тропа перевала. И вот на тропе возник путник, ведший за собой ишака. Путник был невысок ростом, худощав, но жилист. Его плечи покрывал вытертый, выгоревший под жаркими лучами восточного солнца халат. Его видавшие виды свободные холщовые штаны и рубаха трепыхались на слабом ветру. Серая одежда путника вобрала в себя пыль тех дорог, где ступала его нога. Седина обильно обелила его короткую бороду, но стариковская слабость еще, судя по всему, ему была не ведома. Путник вышагивал бодрой, весьма легкой походкой привыкшего к долгим переходам человека. Верный ишак не отставал от хозяина, труся рядышком и качая головой.

Каменная тропа пошла под уклон. Перевал заканчивался. И вправду, за следующем изгибом тропы путнику открылся вид на дивную горную долину. Он остановился, прищурился от ярких лучей полуденного солнца и вгляделся вдаль. Ишак замер, закрыл глаза и повесил голову. Старое животное каждую секунду нечаянного отдыха тратило на то, чтобы вздремнуть и набраться сил.

Путник долго смотрел вниз с высоты птичьего полета, озирая колышущееся море зелени с островками домов, полями, желтеющими еще не скошенными хлебами. По краю полей голубой лентой вились полноводный арык и, несколько левее, горная река, берущая бурное начало в ущелье. Шум горного потока давно манил путника – хотелось напиться, омыть лицо. И, разумеется, нужно напоить животное. Но путник все медлил, вглядываясь вдаль, будто его одолевали некие сомнения. Живые стариковские глаза оглядывали дома внизу – маленькие невзрачные коробочки и большие, основательные, двухэтажные. Среди них вздымался палец минарета. Путник действительно размышлял: о жителях этой долины, об их чаяниях и страхах, о несправедливости и сопутствующим ей болям и нищете. Ибо – старик в том ни минуты не сомневался, – несправедливость коснулась и этого благодатного уголка природы.

Старик вздохнул и погладил ладонью ишака меж ушей. Животное прянуло ушами и открыло глаза.

– Ну что, лопоухий? – сказал старик. – Пойдем посмотрим, что нас там ждет. Вовсе не уверен насчет еды для меня, но тебе-то уж точно улыбнется перекусить свежей травой и напиться чистой горной воды. Впрочем, напиться не мешало бы и мне. Начнем с этого.

Ишак понимающе закивал. Он был согласен со своим хозяином.

Вода в тыквах закончилась полдня назад, и не мешало бы пополнить ее запасы еще здесь, на перевале – кто знает, что их ждет внизу. Не исключено, что в этом селении торгуют и водой, а у старика в кармане завалялись лишь три медные монеты, которые следовало потратить с толком. Ведь сейчас торгуют всем, кроме дорожной пыли и докучливых мух, которые просто никому не нужны. Всегда найдется тот, кто приберет к рукам ничейное, то есть, общее, дарованное богом всем людям, и постарается на нем нажиться. Вода же на Востоке дороже золота, и потому ее прохладное журчание всегда можно обратить в звон золотых монет.

Старик потянул ишака за собой, и тот вновь зацокал копытами. Шум воды все усиливался, и вскоре путник вышел к подножию небольшого водопада, пенистые воды которого низвергались с высоты метров пяти-шести. Здесь водопад за многие сотни лет выточил себе удобное округлое ложе, в котором прозрачная чистейшая вода крутилась водоворотами, успокаиваясь и теряя пенные буруны. Дальше она порогами устремлялась вниз, в долину, кружа меж камней и весело скача по невысоким порожкам.

По ту стороны каменной чаши, на другой стороне реки, росла старая ива, купавшая свои гибкие ветви в ледяных водах. Под ивой стоял основательно сколоченный топчан с резными ножками. На топчане в тени ивы дрых толстый человек. Храп его едва ли не перекрывал шум водопада и сотрясал листву, нависавшую над его головой. Но стоило старику приблизиться к воде, как храп внезапно стих, и человек на топчане, потянувшись, сел.

– Э, эй! – крикнул он путнику, чей ишак припал губами к воде и жадно вбирал ее. – Ты чего это?

– Салам алейкум. Что вам, почтеннейший? – спросил старик, утолив жажду тремя горстями воды.

– Ты пьешь мою воду. Плати! – Толстяк не ответил на приветствие, пыхтя, слез с топчана, доковылял до самой воды и требовательно выставил ладонь.

– Твоя вода? – удивился старик, между тем наполняя одну за другой выдолбленные тыквы.

– Да, моя. Я мираб¹! – гордо сказал толстяк.

– Горшечник делает своими руками посуду, – взялся рассуждать старик, затыкая очередную наполненную им тыкву пробкой, – и продает ее. Земледелец растит рожь и овес; кузнец делает ножи, серпы, подковы. Пекарь готовит хлеб. О мираб, неужели эту реку сделал ты?

– Что ты несешь, старый дурак?! – взбеленился толстяк на том берегу. Он затопал ногами и замахал над головой кулаками, но путник не испугался: чтобы перебраться на другой берег, толстяку понадобилось бы сначала спуститься по течению, а затем перейти реку по скользким камням. – Это моя река, моя земля. Плати сейчас же!

– Ай-яй, – сокрушенно покачал головой старик, подвешивая тыквы с водой к спине ишака, – смотри, лопоухий, какой жадный человек: выпить – не выпьет, и другим напиться не даст.

Ишак, вдосталь напившись вкусной горной воды, поднял голову и уставился на беснующегося от бессилия мираба.

– Ах ты, вор, гнусный проходимец! – никак не унимался тот. – Плати сей же час, иначе я пожалуюсь на тебя кази.

– Э, да будет тебе, уважаемый, – только и махнул рукой старик, взбираясь на спину ишака. – Я взял у тебя немного воды взаймы, а ты раскричался, будто я погрузил на ишака весь твой неубывный товар.

– Как так – взаймы? – опешил толстяк, и щеки его недоуменно обвисли. – Что значит, взаймы? Ты чего плетешь? Деньги, давай деньги!

– Да ты никак спятил, торговец свежестью, – сокрушенно покачал головой старик. – Виданное ли дело, чтобы за взятое взаймы платили деньги, если долг может быть возвращен с лихвой тем же товаром?

– Каким еще товаром?

– Я у тебя взял воду, так?

– Так, – подумав, согласился мираб.

– Ну вот, я тебе завтра обязуюсь ее вернуть. Даже сторицей.

– Это как? – наморщил лоб толстяк.

– Странный ты человек, – пожал плечами старик. – Разве ты не знаешь, как возвращают выпитое?

– Ах ты, грязный старикашка! – задохнулся от подобной невиданной наглости толстяк и затряс щеками. – Вот я тебе… Я тебе… – он забегал вдоль берега, не решаясь ступить в ледяную воду. – Я до тебя доберусь.

– Вот глупый человек, – усмехнулся старик. – Я же обещал тебе вернуть воду завтра – значит, верну. К чему так волноваться? Или ты не веришь слову ходжи Насреддина?

– На… На… – у бедного мираба отнялся язык, а глаза его округлились, немного не дотянув в размерах до куриных яиц.

Если бы средь ясного неба грянул гром, и тогда мираб не был так поражен. Как и очень многие, он был порядком наслышан о Насреддине и его проделках, а уж когда прослышал о появлении где-то поблизости веселого мудреца, грозы богачей и притеснителей простого работного люда, то молился Аллаху денно и нощно, чтобы тот не допустил появления закоренелого нечестивца в их селении. Но надежды мираба не оправдались.

– На… – еще раз плямкнул мираб губами, вновь не в силах выговорить до конца страшное имя, которое он ставил в один ряд с именем шайтана, как ослабевшие ноги его подкосились. Правая нога вдруг оскользнулась на поросших водорослями камнях, и мираб, коротко вскрикнув, рухнул в воду.

Ледяная вода, будто кипятком, ошпарила мираба. Хватая разинутым ртом воздух, он одурело захлопал руками по воде, с третьей попытки ухватившись толстыми пальцами за каменный уступок. Но воздеть свое грузное тело оказалось делом нелегким, потому как к немалому весу самого тела прибавился еще и вес набухшего водой халата. Да неистовый горный поток, словно мстя мирабу, хватал его за халат и все порывался закрутить и отбросить прочь от берега.

– Ай-яй, – покивал старик, наблюдая за тщетными попытками мираба выбраться на берег. – Видишь, лопоухий, что бывает с людьми от жадности. Уважаемый, может тебе нужна помощь? – крикнул он плещущемуся в воде мирабу.

– Нет! Я сам! – испуганно выкрикнул тот, внезапно обнаружив в себе невиданные доселе силы. Их вполне достало, чтобы мираб едва ли не пулей выскочил на берег.

Вид его был жалок. Мокрый, словно кошка, попавшая под ливень, стоял он у топчана, оглядывая себя и брезгливо сдирая пальцами налипшие на его халат и лысину водоросли. Новая чалма мираба давно уплыла вниз по течению, и искать ее не было никакого смысла.

– Знаешь, я подумал, почему бы мне и вправду не заплатить тебе за воду, – задумчиво произнес ходжа Насреддин, щелкнув пальцами по бородке. – Возможно, ты был прав, и я поступил с тобой несправедливо. К тому же ты по моей вине потерпел убытки.

– Нет! Не надо! – вздрогнул мираб, мгновенно позабыв про свой неопрятный вид. Он замахал на ходжу руками, отступая к топчану. – Я дарю тебе эту воду. В конце концов, не столько ты и выпил в самом деле. Глоток воды для мучимого жаждой путника – разве это не угодное всевышнему дело? И знаешь еще что: пей в любое время, когда тебе захочется. Да-да, именно так!

– Благодарю тебя, добрый человек, – склонил голову ходжа Насреддин, не слезая с ишака. – Да воздастся тебе за это.

Он тронул своего ишака, и тот затрусил прочь, а мираб еще долго не мог пошевелиться, глядя вслед удаляющемуся старику и не веря, что так легко отделался. Наконец он опомнился и тяжело опустился на краешек топчана.

– Уф-ф! Вот же напасть свалилась на наши несчастные головы! – пробормотал он, стянул с себя насквозь мокрый халат и принялся выжимать его, невнятно бормоча ругательства себе под нос и радуясь, что так ловко отделался от гнусного Насреддина. Может, все еще обойдется, и ходжа не тронет несчастного мираба Хасана. Ведь Хасан разрешил ему пить, когда и сколько вздумается! А это ведь тоже что-то да значит.

«Хотя, – размышлял Хасан, устремив взгляд на острые пики гор, – не мешало бы предупредить друзей о прибытии Насреддина в селение». Ведь ни мулла, ни судья, ни сборщик податей ничего не знают о свалившейся на их головы напасти. Но мираб колебался. Его мучили сомнения. С одной стороны, предупредить, конечно, нужно, а с другой, вдруг старый проходимец Насреддин пронюхает об этом, и тогда Хасану уж точно несдобровать?

При мысли о возможной каре Хасан даже зажмурился. Нет! Никуда он не пойдет. Пусть кази и все прочие сами разбираются с проклятым Насреддином, а ему, мирабу, и своих забот достаточно, чтобы еще взваливать на свои плечи чужие. Ведь кому как не Хасану было знать, что, случись с ним беда, никто из его друзей не придет ему на выручку. А потому Хасан, хорошенько поразмыслив, кивнул сам себе, повесил халат сушиться на ветки ивы и улегся на топчан досматривать прерванный сон.

Ходжа Насреддин обернулся только один раз, когда ива со вновь развалившимся под ней мирабом почти скрылась из виду за поворотом дороги.

– Да, лопоухий, кажется, нам с тобой придется задержаться в этом благословенном селении. Алчность здесь успела глубоко пустить корни, если уж мираб продает горную воду глотками.

Ишак ничего не ответил. Он только покачал головой. Ему, как и его хозяину, подобное пришлось совершенно не по нраву. А ходжа Насреддин нисколько не удивился тому, что мираб продолжил свой полуденный отдых, а не рванул вниз предупредить своих дружков о прибытии ходжи. Насреддин сразу распознал в мирабе труса. Трус же, как известно, больше всего уважает собственный покой. Мираб наверняка полагал, что очень удачно отвязался от ходжи, и тот оставит его в покое.

«Ну, погоди у меня, гнусный обирала! – подумал про себя ходжа Насреддин, неспешно отдаляясь от водопада. – Ты у меня еще получишь достойную тебя плату!..»

Глава 2. Важный документ

Ишак шел неторопливым, размеренным шагом, и у ходжи было время хорошенько присмотреться ко всему, что его окружало.

Вдоль дороги тянулись поля, вернее, небольшие наделы, на которых, не разгибая спины, трудились бедняки в ветхих одеждах. Безнадежность и отчаяние лежали печатью на их утомленных осунувшихся лицах. Ходжа хорошо понимал причину их переживаний: с таких клочков земли снимешь не больно-то большой урожай. Часть его придется отдать в уплату налогов – очень приличную часть, – еще нужно будет отложить зерно для посева на будущий год, раздать долги, которых у бедняков обычно больше, чем доходов, заплатить налоги, а на остальное умудриться прожить до следующего урожая.

Справа от дороги, по которой ехал ходжа, был выкопан глубокий арык. По арыку текла мутная вода, но на поля она не попадала. Ответвления для полива были заложены крупными камнями. Впрочем, время полива уже прошло – скоро нужно убирать урожай, но судя по низкорослой ржи и вяло растущему хлопку, ходжа догадывался, что мираб дерет за полив столько, что земледельцы едва позволяют себе пользоваться водой. Но ведь вот она – течет мимо, бесполезно перекатываясь вдоль высоких крутых стен арыка, и убегает неизвестно куда. Казалось бы, отвали камни и пользуйся. Но нет, нельзя. Не дай бог, заметит слуга мираба или он сам – горе тому, кто самовольно будет пользовать воду из арыка…

Насреддин все больше хмурился, глядя на мучения этих несчастных людей, ковырявших мотыгами ссохшуюся, спекшуюся в такыр землю. То один, то другой из работавших на полях поднимал голову, тяжело распрямляя усталую спину, и приветствовал старого незнакомого человека, едущего на ишаке. Ходжа без устали кланялся им:

– Салам, салам, доброго дня, удачного урожая…

Бедняков в этом селении, как и везде, где ему до того приходилось бывать, было слишком много. И беды было много, и горя. Так что ходжа Насреддин никак не мог остаться в стороне. Ему непременно хотелось помочь несчастным людям, давно разочаровавшимся в жизни, но торопиться было нельзя – нужно сначала хорошенько разобраться во всем, что здесь творится.

Вдруг ходжа Насреддин остановил ишака.

На поле, мимо которого он проезжал, ругались два человека. Один из них, немолодой, с худым и потным лицом, был в длинной, некогда белой рубахе и серых рваных штанах. Другой – полная ему противоположность: хорошо одетый, высокий и статный молодой человек, подпоясанный дорогим платком и в новой тюбетейке. Тот, который молодой, размахивал перед носом дехканина свернутой в трубочку бумагой и что-то требовал. Дехканин отпихивал заскорузлой рукой бумагу и с пеной у рта доказывал обратное.

Насреддин спешился и медленно приблизился к спорщикам.

– Ты вернешь все! – неистово размахивал руками богато одетый. – Или ты думаешь, мой хозяин должен за просто так кормить вас, оборванцев?

– Но я расплатился с ним за те полмешка зерна еще весной! – не соглашался с ним дехканин. – Я батрачил на него два месяца, забросил свое поле…

– Э-э, а кому сейчас легко? – со всем возможным презрением фыркнул молодой. – Думаешь, Зариф-ако легко? Давай вам всем в долг, зная, что не вернешь. А вы, пользуясь его добротой, отказываетесь возвращать долги.

– Да ты что! – челюсть у дехканина отвалилась. – Это твой-то хозяин добрый? Да такого живоглота еще свет не видывал! Дерет три шкуры, заставляет батрачить на себя. Ты глянь на его поле и на мое. По-твоему, я должен бросить свой урожай и идти убирать его? Так, что ли?

Дехканин взмахнул остро отточенным серпом, и слуга богатея попятился.

– Но-но! – погрозил он дехканину пальцем. – Говори да не заговаривайся! Живо встретишься с нашим досточтимым кази, и тогда тебе вовсе не видать твоего урожая. У меня здесь все записано! – слуга развернул бумагу и ткнул ей в лицо дехканину. – Вот, гляди сам: отработал половину долга. Обязуюсь отработать остальное по осени. Вот печать. И твой палец приложен. Твой?

Дехканин замялся, вглядываясь в бумагу.

Ходжа Насреддин хорошо его понимал. Кто же вспомнит, его ли это палец или не его спустя полгода, да и читать он, конечно, не умеет. Мало ли что обирала бай мог подсунуть ему на «подпись».

– Ты с ним не спорь, – посоветовал ходжа, уловив момент, когда дехканин открыл было рот.

Насреддин приблизился к спорщикам и встал рядом с дехканином. Дехканин повернул голову к ходже и сурово свел брови – откуда только этот старик свалился на его бедную голову: мало ему было слуги бая Зарифа, так еще и его принесла нелегкая.

– Правильно, – сказал ходжа, улыбнувшись. – Если есть бумага и отпечаток пальца, то спорить бесполезно. И еще такая важная красивая печать.

– Ой-ё, какой умный старик! – обрадовался слуга жадного Зарифа. – Слушай, что тебе говорит мудрый аксакал.

– Но досточтимый слуга ведь не против, если мы ознакомимся с содержимым бумаги? Вдруг в нее вкралась какая-нибудь ошибка или это вовсе не тот документ, – и Насреддин проворно выхватил из пальцев слуги бумагу.

Тот настолько растерялся от случившегося с ним, что остался стоять с вытянутой рукой и разинутым ртом, но быстро опомнился и ринулся в бой.

– Эй, грязный оборванец, немедленно верни мне бумагу! Как ты смеешь прикасаться к ней? Это же важный документ! – но дехканин внезапно преградил слуге путь.

– Пусть он прочтет!

– Ей нельзя читать! – не на шутку разволновался слуга, и бледность начала разливаться по его холеному лицу. – Это очень важная бумага. Никто не смеет читать бумаги Зариф-ако!

– Разве бумага менее важна для другой стороны вашего спора, что она не может ознакомиться с ней? – удивленно взглянул на слугу ходжа, поднося бумагу к глазам.

– Нет… то есть, да. Я… – окончательно растерялся слуга богача, но тут же взял себя в руки. – Верни сейчас же бумагу, иначе я пожалуюсь Зариф-ако, и он с тобой такое сотворит, уй-юй!

Он опять бросился к ходже Насреддину, протягивая к бумаге руки, но дехканин удержал его.

– Ай-яй, – не слушая слугу, задумчиво произнес ходжа Насреддин, сворачивая документ в трубочку. – Я так и знал! Ошибка вкралась либо в документ, либо в твою голову, о недостойный слуга достойного господина.

– Верни бумагу, – захныкал слуга, повисая на руках дехканина. Ноги его, казалось, вот-вот подогнуться, и он рухнет на колени. – Заклинаю тебя!

– Знаешь, ведь в документе ничего не сказано о мешке зерна, половине долга этого несчастного и прочем подобном, но зато в нем много чего крайне любопытного о других людях.

– О Аллах, верни ее мне! – выкрикнул слуга, рванувшись в крепких руках дехканина. – Заклинаю тебя нашим пророком! Ну, хочешь денег, а? Хочешь? Я дам тебе много, много денег. Только верни ее мне.

– Денег? – Ходжа задумчиво уставился в ясное небо, вертя бумагу в пальцах. – Даже много денег? – затем он повернулся к дехканину. – Тебе случаем не нужны деньги?

– Зачем они мне? – пожал плечами тот. – Лучше пусть зачтет мой долг, которого нет.

– Ты слышал, что сказал почтенный дехканин? – обернулся ходжа к слуге.

– Да-да, я слышал. Зариф-ако прощает ему долг, – затараторил слуга.

– Не-ет, так не пойдет, – поводил ходжа свитком перед носом слуги. Тот сделал попытку ухватить его пальцами, но Насреддин оказался быстрее. Отдернув руку, он упрятал свиток за пазуху. – Ой, хитрец, – погрозил он слуге пальцем. – Пиши!

– Да-да, уважаемый, я все напишу. Все, что пожелаете, только верните бумагу, – забормотал слуга, выхватывая из сумы, висящей у него на левом боку лист бумаги, перо и чернильницу.

– Ну, там видно будет. Готовь документ!

– Сейчас, сейчас, – заторопился слуга, что-то быстро черкая дрожащей рукой на листе бумаги. Ходжа Насреддин с дехканином ждали. Ходжа выглядел совершенно спокойным, в то время как дехканин проявлял явное волнение. По его растерянному виду было хорошо заметно, что он ничего не понимает.

– Вот! – выкрикнул слуга, вскакивая с колен и протягивая ходже исписанный лист. – Прочтите! Здесь все.

– Угу, так, – произнес ходжа Насреддин, пробегая взглядом текст, написанный крупной арабской вязью. – Все верно! Можешь же.

– Да-да, я все могу, – согласно закивал слуга, прогибаясь перед незнакомым стариком – и откуда только он свалился на его несчастную голову! Все высокомерие слуги в один миг словно рукой сняло. – Я много чего могу. А теперь, будьте добры, верните мне бумагу.

– Ты забыл поставить на документе печать, – ходжа вернул бумагу слуге. – Но твоя рассеянность извинительна – ты взволнован.

– Ох, конечно, что это я, – тот выхватил из сумки деревянную печать, подышал на нее, приложил к листу и заискивающе улыбнулся. – Вот!

– Отлично! – кивнул ходжа Насреддин, свернул документ и передал его дехканину. – Держи и не потеряй.

– Ни за что на свете! – горячо пообещал тот и спрятал бумагу под рубаху.

– О незнакомец, ты забыл вернуть мне мой документ, – напомнил о себе слуга.

– Разве? – ходжа вздернул левую бровь и огладил бородку.

– Конечно!

– Но разве я обещал тебе его вернуть? Я сказал: «там видно будет».

– Но как же?!.

– Послушай, – махнул Насреддин рукой, – ты мне надоел. К тому же ты совсем не умеешь обращаться с документами, путаешь их, машешь ими. Еще, чего доброго, с такой ценной бумагой случится что-нибудь, а потом беды не оберешься. Поэтому…

– Ты дашь ее мне! – воскликнул слуга, нервно, перебирая пальцами, – И обещаю тебе, я больше никому ее не покажу.

– Э, нет, – усмехнулся ходжа. – Лучше уж столь важный документ побудет у меня. Так будет для него надежнее, да и тебе проще.

– Но что же мне делать, о путник? – застонал слуга, пряча лицо в ладонях. – Что я скажу своему хозяину?

– Скажи правду, что его бумага находится в самых надежных руках.

– Но как тебя зовут?

– Я думал, ты уже догадался, – вздохнул старик и покачал головой. – Меня зовут ходжа…

– Насреддин! – шепотом закончил слуга, отшатываясь от старика, будто от злой кобры, внезапно вынырнувшей у его ног из травы, потом вдруг вскочил и припустил прочь. – Помогите-е!!!

– Ходжа? – не поверил своим ушам дехканин. – Вы и правду ходжа Насреддин?

– Это имя мне дали мои родители. А что тебя в нем смущает?

Дехканин упустил из руки серп и медленно опустился на колени, затем ткнулся лбом в землю.

– Благодарю вас, о великий ходжа!

– Ты с ума сошел! – Насреддин бросился к дехканину и взялся его поднимать, но тот упирался и ни в какую не хотел вставать с колен. – Неудобно же, люди смотрят.

– Вы сегодня спасли меня, – продолжал гнуть свое дехканин, стучась лбом в землю.

– Встань сейчас же! – Ходже надоело возиться с дехканином и он упер руки в бока. – А не то я на тебя сильно обижусь. Я не Аллах и не пророк Мухаммед, чтобы мне кланяться в ноги.

– Простите, о ходжа! – дехканин поднялся с земли и отряхнул штаны. – Я не хотел вас обидеть. Но что я могу для вас сделать?

– Для начала скажи, как тебя зовут.

– Меня зовут Икрам.

– Хорошо, друг Икрам, – кивнул ходжа Насреддин. – А теперь не укажешь ли ты мне дом в вашем селении, в котором я мог бы на некоторое время найти приют?

– Вы можете остановиться у меня, – пожал плечами дехканин, – если вас, конечно, устроит мое жилище.

– А что с ним не так?

– Ветхое оно совсем, – тяжко вздохнул Икрам. – У меня все руки до него не доходят, да и помощников нет – дети в Бухаре живут.

– Ну, то не беда, – успокоил его ходжа Насреддин. – Вдвоем мы быстро управимся. А что до ветхости, то лучше невзрачный дом доброго друга, чем прекрасный дом злого богача.

– Верно! Но вы назвали меня другом?

– Мне друг любой хороший, работящий человек. К тому же я обычно предпочитаю считать человека другом, пока он не докажет обратное. Врагов у меня и без того предостаточно.

– Ну уж от меня вы этого точно не дождетесь, – подмигнул старику Икрам. – Пойдемте, я провожу вас в дом, заодно и перекусим с дороги.

– Пошли, – согласился Насреддин, подзывая своего ишака, – но только при одном условие.

– Каком же, о великий ходжа? – остановился Икрам, недоуменно взглянув на ходжу, взбирающегося на ишака.

– Ты наконец перестанешь мне «выкать» и говорить о моем величии…