Czytaj książkę: «Жизнерадостные люди»

Эту книгу я посвящаю светлой памяти моей мамы Иды Федоровны Каплун, умершей в начале войны в возрасте 26 лет, и отцу Моисею Иосифовичу Оливсону, который погиб на фронте 5 октября 1941 года под Калининым.

Часть первая

 
«Каждый пишет, как он слышит…»
 

Булат Окуджава

Была она ему одной из муз…

Пушкину

 
Имел он безответную любовь.
И хоть он был и мальчик юный,
Но было то ему не вновь —
Имел любви он опыт втуне.
Она была в два раза старше,
Но разве думать мог об этом,
Хоть муж деяньями блиставший
За исполнением следил обетов.
Все мысли были лишь о ней одной —
Запретной, но такой желанной.
Она в его глазах была святой.
И в тайне ей он пел осанны.
На даче в Царскосельском парке
Ей на прогулке приносил цветы…
Любовь запретная сушила:
Везде, как пес искал ее следы.
Не должно имени ее звучать
В его писаниях, тенетах…
Чтоб не подверглась осмеянью стать,
Оно должно быть под запретом.
Все ж не сдержался он – послал записку,
Ее прося о тайной встрече.
Себя подвергнул он напрасно риску —
Нет никого, кроме Него
О встрече не могло быть речи.
Ее случайно на тропинке встретил.
Припав к ее коленям, обнял.
Известно, что там был свидетель,
Иначе до сих пор никто б не знал…
Он нежно целовал ее стопы
Своими влажными губами.
А если б муж пришел на ту тропу,
Не кончилось бы всё словами!
Не молвив слов, лежал у ног ее,
Она молчала, понимая:
Жестоко превратить тот миг в смешок,
Ведь он под действием дурмана…
И вдруг он засмеялся счастью,
Что не отвергла и не обругала.
Придя в Лицей с великой страстью
Писал поэму, возмужалый.
Свою любовь он перенес на Русь.
Писал «Руслана и Людмилу».
Была Она ему одной из муз
Какое имя ее было?
…………………………………
Он, умирая, ее руку взял,
Сказав: меня перекрестите.
В последний миг ее поцеловал,
Она была его магнитом.
 

«Пожизненный труженик» (М. Цветаева)

К. Бальмонту

 
Метущийся с натурой щедрой
И вечный мот своей души,
Он жизни не искал оседлой,
Тома стихов писать спешил.
 
 
Он беззащитен, одинок,
С живыми быстрыми глазами,
Познаньем движимый челнок —
Здесь речь идет о книгомане.
 
 
С хромою быстрою походкой,
Испуганный порою взгляд.
Он озирается неловко,
Во всем он слышит звукоряд.
 
 
Всегда готов вскипеть, как чайник,
Великолепный шантеклер,
На людях, вовсе не молчальник,
Исследователь ойкумен.
 
 
С клинообразною бородкой,
Его высок воротничок,
Бывает он смиренно кротким,
Обидят – клюнет петушок.
 
 
Порой испанский анархист,
Когда на улице встречаешь.
А в своей жизни мазохист,
С самоубийствами играющ.
 
 
Поэзия – его стихия.
Он только ею в жизни жил.
Любил всем сердцем он Россию,
А в эмиграции почил.
 
 
У них в глазах он был таким,
И было общее в их взглядах,
Нам остается верить им —
Они ведь все из той плеяды.
 

Нам это запись сохранила…

Ахматовой

 
С великой Анной это было…
В эвакуации, в Ташкенте зимнем,
Нам это запись сохранила —
Рассказ о случае, весьма интимном.
 
 
Ее знакомая ташкентка
Была свидетельницей в этом деле.
В том месте рядом с ней клиентка
Столкнулась в деле с маленьким злодеем.
 
 
Ахматова пошла на рынок,
Своей обычной жизнью жил базар.
И крик вот этой старожилки
Идиллию вокруг прервал.
 
 
Мальчишка рваный, незаметно прислонясь,
Карман ее стал тихо резать бритвой.
– К кому ты лезешь? Ты знаешь, мразь? —
За руку схвачен был воришка прыткий:
 
 
– Хотел ограбить ленинградку?
Она голодная, тебе не стыдно?
Он хмыкнул, дунув без оглядки.
В те годы было никому не сытно.
 
 
Но вновь он скоро появился
И ей принес румяный пирожок
Сказал он только: «Ешь» – и скрылся.
Он, мерзкий, понял и отдал должок.
 
 
Умело же мальчишка рисковал.
Вопрос ее был: «Неужели съесть?»
– Конечно, он его для вас украл! —
Сомненья вмиг: не замарать бы честь!
Она потом писала позже:
Бесценный дар базарного воришки,
Как хлеб, ценнее был одежи,
Хотя она нуждалась в барахлишке.
 
 
Война загнала поэтессу
В далекий край – Узбекистан.
И это было новым стрессом —
Хорош ли будет этот «стан»?
 
 
Она страшилась, как все будет
Здесь, словно на краю земли.
Но здесь решалось много судеб,
И много беженцев приют нашли.
 
 
Ей Азия приют давала,
И чувство защищенности ей льстило.
О теплоте той вспоминала
И часть стихов ей добрых посвятила.
 

Чехову

Не устарел еще великий Чехов,

О мерзостях писал другой эпохи,

Но изменилась ли природа человека?

Намного ли он стал  умней,

ведь те же блохи

И те же слабости, пороки, предрассудки,

Что были,  скажем, с ломоносовских времен…

Хоть грамотнее стал –

живет в своей скорлупке,

Тиранами согбен, а мыслями – дрянен.

Весь в дедушку

(Чехов, ПСС, т. 2)

 
Заснуть пытаясь, в жаркой духоте в полночь,
Себя не в силах больше как-то превозмочь
Дед – старый генерал – и его взрослый уже внук
Устроили между собой большой диспут хапуг.
 
 
«Молокосос, битюк прогнать тебя б сквозь строй!» —
Внук слышит окрик каждый вечер в адрес свой.
«Ленивец, ты мне порошок персидский не купил,
Вчерась с чужой женой Дубякина ты укатил.
 
 
Мораль о брачных узах ты, стервец, нарушил!»
«О, каюсь, дед, не зря тебя я прогневил,
Ведь кровь и плоть взяла все добродетели твои,
Хоть совесть мучает – в моей душе твои струи!»
 
 
«Я что-то того факта в жизни не припомню,
Чтобы жену чужую чью-то увозил». —
«Ну вспомни, ведь, используя чины, ты взял неровню,
Ты девушке-невесте голову вскружил.
 
 
Потом бедняжка была с пьяницей-поручиком,
Бежала вскоре от тебя – ты позабыл,
С случайным бедным, модным, молодым попутчиком
Тут дело не твое – тебя б сквозь строй, дебил!
 
 
Ответь мне, почему сестру ограбил?
За что у женщины сто десятин земли отнял?
Весь в вас, дедуля, дорогой, я с вас примеры взял.
Ну помнишь, дед, когда ты в интендантстве правил?..»
 
 
И в этот вечер долго длится между ними спор,
И завтра будет тот же самый нудный разговор,
Дед будет внука обижать и понукать,
А внук все так же будет отвечать…
 

«О вреде чтения книг»

(А. П. Чехов, ПСС, т. 2).

 
Начальник театра с антрепренером вдвоем,
                                                                           друг друга не таясь,
Сидели, обсуждая всех актрис-красоток,
                                                                        в святоши не рядясь.
Когда одна из них читает монологи «с волнением в груди»,
А тут чиновник глупый рвется с бумагами докука.
 
 
Досадно было, что пришлось
                                               прервать детали сладкого интима.
Ведь эта тема между мужиками, что ни говори, любима.
Чиновник выполнял свой долг
                                              и в разговор не вовремя вмешался.
Начальник наш от дерзости такой —
                                                            ну, на чиновника сорвался:
 
 
«Об этом можно бы и после —
                                                 какой же вы невежливый народ!
Что за привычка досаждать в беседе —
                                                         ведь моя подпись не уйдет!»
 
 
И антрепренер сей вмешался тут:
                                                        «Вы что бурчите тут, неряха,
Все локти продраны и пишете безграмотно,
                                                                             ну как сапожник.
Вы просто моветон!
                              Вы книг, похоже, не читаете, безбожник!»
Чиновник слушал стоя нарекания и трясся весь от страха.
 
 
Весь театральный коллектив пытаются
                                                                 вдруг чтеньем заразить,
И сам начальник театра старается всех к чтенью приучить.
 
 
Но вскоре ропот недовольства слышен,
Последствия крупные дурные видимы уже везде кругом.
Нет никого, кроме Него
Начальник театра от своей ошибки
                                           теперь уже и сам взбешен.
Где антрепренер «умный»?
                Приказываю: не пускать его в наш дом!
 

В номерах

(А.П.Чехов, ПСС, т3).

 
На днях жена полковника приехала в дрянной отель
Хотя она и в явном виде не увидела бордель
Хозяину отеля вдруг припустилась угрожать:
“Прошу другую комнату – иль не буду приезжать”.
 
 
И с ней две дочки —
                                     ведь им приспело время повенчаться
Там был сосед, мужчина;
                                         с кем не желал никто встречаться
Его я видеть не хочу: “Прошу принять Вас меры
Он людям тут показывает худшие примеры.”
 
 
Ах, матушка, ну что могу скажите я сделать с ним
Ведь он грозит мне и ругает – и вечно с кулаками
И в драках он выясняет отношения с врагами
А утром ходит с синяками, в пъяном виде, в нижнем.
 
 
Как жаль, ведь из семейства благородных, и не женат
Не пил бы столько то, может был бы и весьма богат
Так не женат? Проверьте только, вы точно говорите
Ступайте-ка к нему: Вы срочно после – ко мне зовите.
 
 
Представь меня и дочерей моих и не забудь сказать:
“Чтоб он при людях воздержался грубых выражений
Что в номере моем его я буду с дочерями ждать
Я думаю, что у него не будет возражений”.
 
 
Мамаша, ну зачем, вам нужен этот вечный вертопрах?
Он забулдыга и все время крутится в больших долгах
Ну, почему вы девочки всегда так говорите
Не потому ль вы в девках долго, злые и сидите
 

В потемках

(А. П.Чехов, ПСС, т. 5)

 
Случилось это очень темной ночью,
Тумана смрад скрывал свет фонарей.
Я эту дачу знавал воочью,
Бывал у живших там давно людей.
 
 
Товарищ прокурора пробудился,
Ведь кто-то очень щекотал его ноздрю,
От чиха нос его освободился
И вынес муху – «инородную среду».
 
 
Но он чихнул, так громко и со свистом,
Что тело содрогнулось на кровати,
И в воздухе, теперь уже не чистом,
Его жена проснулася некстати.
 
 
Она надела туфли не спеша,
Пошла к окну – ей было так привычно,
Не слышно было стука стОрожа,
И коростель молчал, что необычно.
 
 
Сквозь злую мглу ей показалася фигура,
Что быстро шла от цветника к их дому.
В ней разыгрались очень быстро страхи сдуру,
Но к выводу она пришла другому.
 
 
Затем фигура побыла у кухни.
И влезла на карниз ее окна.
И запах вдруг пришел, как из конюшни,
И больше не была уже видна.
 
 
В ее мозгу мелькнуло – «вор»,
Он грабит ценности из дачи.
В руках его большой топор
Спасет ли муж от неудачи?
 
 
Вот муж разбужен наконец,
Она ему все объясняет,
Но муж ее – не тот глупец,
Он ей спокойно заявляет,
 
 
Что, может быть к кухарке гость явился,
Ведь днем сюда не может он придти,
А он пожарный – я б не суетился,
Ты только успокойся – уходи».
 
 
«Тем хуже для нее и для него.
Мой дачный милый дом не для того!
Подумай-ка еще, какой позор —
Он даже хуже, чем домашний вор!»
 
 
Он, плюнув, в свои туфли залезает
И ощупью идет на кухню дома.
А по дороге няню вопрошает:
«А где ж халат мой, тебе неведомо?
 
 
Ведь ты взяла вчера его мне обновить». —
«Я отдала его кухарке». —
«По дому должен без халата я ходить,
Какие в доме беспорядки!»
 
 
Придя на кухню, он нашел кухарку
Под полкою с кастрюлями на сундуке.
Он в бок ее толкает, интриганку,
И говорит на чистом русском языке:
 
 
«Кто лез к тебе в кухонное окно сейчас?» —
«Ты, барин, только посмотри который час.
Кому же надо лезть ко мне? – ведь я устала.
Я целый день на кухне с пищей простояла». —
 
 
«Ты, Пелагея, лучше не дури
И своему прохвосту ты скажи,
Чтобы из дома убирался, охламон,
Пока что подобру и поздорову – вон!» —
 
 
«Как вам не стыдно, благородный барин,
Надо мной глумиться?
Грех вам – вы пользуетесь тем, что
некому здесь заступиться!»
 
 
Товарищ прокурора четко понял, что
Сейчас совсем не прав.
И, извинившись, он направился к жене,
От суеты устав.
 
 
Но, вспомнив, быстро про халат спросил:
«Брала ль ты чистить мой вчера халат?» —
«Он на гвозде висит и не помят».
И он, надев его, про все забыл.
 
 
Воображение его жены играло
Картину жуткую той страшной ночи
Что муж лежит, убит, и все, короче…
Она же, лежа на кровати, умирала.
 
 
Но муж пришел и цел, и невредим,
Истерики ее рассеяв дым,
Сказав «Кухарка добродетельна, как ты,
Мы перед ней с тобою виноваты».
 
 
Но тут запахло луком, щами, дегтем,
И этот запах их насторожил.
«Где спички? Дай-ка, мы свечу зажжем!» —
Совет семейный в этот миг решил.
 
 
«И заодно я покажу тебе
То фото нашего родного прокурора,
Он из палаты уходил к себе
И каждому давал автограф из задора».
 
 
Муж чиркнул быстро спичкой и зажег свечу,
И спальня у кровати озарилась,
Пошел он взять подаренную карточку,
И в спальне вновь истерика случилась.
 
 
И где его халат – теперь загадка новая!
На нем была шинель «ее» пожарного.
Лицо жены, от новых страхов вновь пунцовое,
Кухарка-то «ниш гит», не благодарная!
 

Юбилей

(А. П.Чехов, ПСС, т. 5).

 
В гостинице непрезентабельной шло торжество,
Собрата Тигрова актеры отмечали юбилей.
Их брат-актер необыкновенным слыл божеством,
От лобызаний и речей цветистых алкал елей.
 
 
Любовник первый не был весьма оригинален,
Сначала юбиляра восхвалял, братву свою пленяя,
Затем посетовал, что мир, мол, материален,
Но если б не было искусства, земля б была пустыня.
 
 
И завершил свой длинный монолог, глядя в окно,
Грозя туда кому-то своим мощным кулаком:
«Потомству нашему лишь оценить его дано,
А не людям, живущим алчно, с золотым тельцом!».
 
 
И смолк торжественно он с этими словами.
Актеры-други рявкнули «Ура!».
Альбом ему он преподнес, да с литерами,
Друзья все ринулись поздравить юбиляра.
 
 
Наш трагик обнял крепко всех, его почтивших,
И быстро опустившись в кресло,
                                      стал рассматривать альбом,
Но не увидел лиц он, вместе с ним служивших,
Ведь фото делал человек, владевший плохо ремеслом.
 
 
А под мясное блюдо дерзал другой простак-актер,
Он соизволил даже прочитать ему мораль,
Сказав, что юбиляр имеет сволочной характер
И потому ему его, хлюста, безумно жаль.
 
 
Затем поднялся, плача, со словами сам Тигров,
Свой носовой платок в руках терзая, как вражину,
Свою известность лихо возвещая всей дружине
И потрясая пачкою гостиничных счетов.
 
 
И тут он не преминул высказаться об интригах гнусных,
В которых жертвою невинной падал часто.
Вошедший театра антрепренер, учуяв запах вкусный,
Прервал его угрозы быстро, сладострастно.
 
 
Поздравив юбиляра со счастливым днем
И сам шутя заметив, что знал его давно
Он опустился тут же выпить за столом,
Хоть не платил за угощение и вино.
 
 
Тигров утер слезу – продолжил выступленье,
По разрешению актеров приглашенных,
И тут он начал свой обстрел и наступленье,
На палачей искусства, им провозглашенных.
 
 
Тут антрепренер с ним совсем не согласился,
Сказав, что он сейчас нам выдал нагло колкость.
И тонко ощущая за сие неловкость,
И, не поев гуся с капустой, удалился.
 
 
Но на пути своем успел съязвить большой офит,
Что кресло это юбиляру нужно возвратить,
А то ведь завтра на спектакле «Гамлетова страсть»
На чем же император Клавдий будет восседать?
 
 
И юбиляр тут завопил, как гамадрил,
Так трагик наш от горя сойкой слезы лил:
«Вы почему не поддержали от нахала?»
Десерт закончился и гости разбредались.
 
 
Вино закончилось, и – что ж – взялись за водку,
Затем пошли в ход шутки анекдоты,
Поток воспоминаний, прежних лет находки,
И разное былое за годы работы.
 
 
В часу десятом расплатились за обед,
Но близкие тут проявили мягкотелость,
В другое место был направлен пьяный след,
Да тут еще это веселье не приелось.
 
 
И юбиляр решил еще шампанским от обид
Всех угостить, но вот в карманах было пусто.
Любовник первый тут же предложил бегом сходить
Продать горе-альбом и сделать это шустро.
 
 
Ведь, если эти кривые дрожжевые рожи
Сейчас мы вынем аккуратно из альбома,
Мы продадим его, продлив наши желанья,
А с ними – для эпиграмм хранить его негоже
Нигде, тем более, у юбиляра в доме,
Ведь и смотреть на них порой – одно страданье.
 
 
Доколе будет эта эстафета на Святой Руси,
Привычка пьянства будет други-братцы?
А вот попробуй-ка запрет провозгласи,
Они ведь и полезут дружно драться.