Czytaj książkę: «Комикс про то, чего не было… Часть первая», strona 2

Синие глаза

– Нет, ну точно, говорю тебе, она сумасшедшая была, – почему-то возмущался Иосиф.

– Ну почему же сумасшедшая? — сопротивлялся Сир, пытаясь защитить женщину, которую никогда не видел. И, как обычно, говорили они меж собой по-гречески.

– А где ты видел, чтобы ребенка месяцем называли?!

– Каким еще месяцем?

– Да июлем ведь она мальчишку назвала!, — кипятился Иосиф.

– Каким еще июлем?

– Ну ты чего?! Ав по-арамейски – июль.

– Ну, июль, так июль, давай еще выпьем.

– Давай!

– За ее здоровье.

– Дурак, она ведь умерла!

– Да-да, конечно!, — спохватился Сир. – Ну, тогда за его здоровье…

– Давай, — согласился Иосиф. – За Ава!

– За Ава, — подхватил Сир, – Вот ведь как бывает… А что, правда красивая была?

– Очень! И глаза!…

– Что глаза?

– Я таких раньше не видел. Серые…

– Синие, – тихо поправил его Сир.

Утром Мария сделала вид, что ночью ничего не было. Ав – тоже

С тех пор ее и стали звать Принцессой. А с теми, кто не хотел ее так звать, Михаэль дрался до крови.

Часть первая

Мученики Элазара

Огромный раскаленный желток решил уже окончательно утонуть в Тиверийском озере, когда из синагоги на площадь повалил народ – распаренный и красномордый, словно из бани. Покидали магдальцы дом молитвы чрезвычайно довольные тем, что их, наконец-то, отпустили. Мыслями они давно уже были со своими близкими, ведь только в самых бедных домах сегодня не жарили ягненка. Выбравшихся на улицу было подозрительно много, гораздо больше, чем обычно. А все потому, что накануне отпраздновали четырнадцатилетие Михаэля, и всех удивил Иосиф, который, должно быть стесняясь Марии, ни с кем за весь вечер не поругался. Как следствие почти все его вчерашние гости явились сегодня к нему и в синагогу. – Своего рода поощрение. Он даже не ожидал.

Никто не был зван на вчерашний праздник Михаэля. Но почему-то горожанам в нужный час пришло в головы прогуливаться именно рядом с домом Иосифа. При этом все как один они оказались нарядно одетыми.

– Эй там!, — кричала каждому проходившему мимо Мария. — Ну-ка быстро за стол! Сколько тебя можно ждать? —

и «случайный» прохожий, обласканный ее волшебным взглядом, извиняясь «что без подарка, потому как не знал», в следующий миг оказывался сидящим на скамейке рядом с миской жареной рыбы и с чашей вина в руке. Соседи так те и вовсе со своими скамейками пришли. Чего уж там! Не к Иосифу, заметим, все они шли, – к Принцессе. Отказать в чем-либо Марии было делом невозможным. Если позвала, значит придется повиноваться. Никуда не денешься. Да никто и не пробовал ей отказывать. А в чем секрет ее гипноза? – Это особая тема. Таких, как Мария, на свете больше нет. Ну, может быть, в большом городе и попадется одна-две сумасшедшие, которые смотрят на первого встречного как на родного человека, но в Магдале о таких раньше не слыхали. И потом она – не сумасшедшая. Разве придет в голову спрашивать сумасшедшую:

– Как там Сир, не купил ли новую бочку? – Давно ищет…

К тому же она не боится воды, и вообще ты можешь к ней прикоснуться, дать ей финик или посмотреть на ее неправильно растущий зуб, когда она тебе засмеется. Она ведь даже не говорит, что всех любит. Вон Иосиф только и делает, что про любовь говорит, а палка ему зачем? И вроде ничего она тебе не обещает, а так легко на душе делается, словно в парном молоке искупался или шекель на дороге нашел. Такая вот в Магдале живет колдунья. Мария всю ночь простояла у печки и нажарила много рыбы. А Сир припас две большие амфоры вина. И еще она напекла сладких лепешек. Еле донесли корзины с провизией. Да, много было еды. А много – это сколько? Иосиф недоумевал, поглядывая на незваных гостей, жадно уплетающих приготовленные девушкой вкусности, – когда же еда закончится? Принесенного его друзьями могло хватить на десять, ну пусть на пятнадцать человек. Но их же сюда приволоклось… – Господи, а сколько их в самом деле?! – Иосиф принялся считать и на пятидесятом сбился. При том что еда все не кончалась. Ав уже пятый кувшин из амфоры наливает, а она все не пустеет! Вторая так и вовсе пока не тронута. Кстати, а сколько в такую амфору кувшинов влезает? – Три? – Самое большее – четыре. Но точно не пять! А главное, никого не интересует, откуда что берется! Уж пьяные все…

Так вот, вышли сегодня эти беззастенчивые дармоеды из синагоги, довольные и разомлевшие и вдруг… – Кто сказал – Элазаровцы едут? – Никто ничего не говорил. – Ну как же не говорил, когда?… – А чего рожи тогда у всех такие встревоженные? – В общем, вроде как действительно никто ничего не сказал. Но почему-то всем вдруг подумалось… И те, у кого есть дочери, быстро побежали домой. Всякие нехорошие вещи случались. Девчонок надо бы прятать…

А кто-то вернулся в синагогу. Там у входа как раз на такой случай особые палки хранятся. И на каждой желтая тряпка намотана. Если с такими флагами встречать Воинов Элазара, то те понимают, что их в городе любят и за святость уважают. Тогда, может быть, сильно грабить не будут. В общем, настроение оставшихся на площади испортилось. А уйти теперь уже нельзя: хуже будет. Иосиф, увидев, что стали палки с желтыми тряпками разбирать, тоже разнервничался. Терпеть он этих Мучеников Элазара не мог. И даже вслух про них плохое говорил. Ну, ему, наверное, можно. Раввина поди не тронут. Ведь они все вроде как за Бога. За одного и того же. Не должны во всяком случае. Хотя…

Колесница первосвященника

Только высохшие старики, которым уже ничего не надо, да разве что грудные младенцы в Магдале не слыхали о колеснице первосвященника, подаренной ему позапрошлым летом римским императором. Это диковинное сооружение, потрясавшее очевидцев своими циклопическими размерами и напоминавшее собой уже не карету, а скорее плывущий по пустыне корабль, не просто обсуждали, о нем горячо спорили. Случалось, взрослые люди, отцы уважаемых семейств, из-за этого роскошного дворца, путешествующего не на четырех, а аж на шести исполинских колесах начинали даже ругаться, чаще всего, когда пускались в бессмысленные рассуждения о том, подобает ли первосвященнику принимать столь драгоценные дары от поработителя. Добро бы еще это было подношение от Ирода, – какой ни есть, все-таки свой царь, – но не от римлянина же!

Высокому градусу благородного патриотического возмущения горожан, однако, мешали перейти взрывоопасную критическую отметку два веских обстоятельства: во-первых, в Магдале решительно все были в курсе, что первосвященник в подаренной Августом карете никогда сам не ездил и сыну своему не позволял, эксплуатируя это чудо заморской техники лишь в особых случаях. Исключительно в качестве парадного аксессуара. По-другому говоря – в представительских целях. К примеру, минувшей осенью именно в этом шикарном поезде на встречу с Иродом прибыл враждебно настроенный по отношению к римлянам Архелай – царь Каппадокии. С поваром и четырьмя своими советниками. А через неделю, без советников, но зато с женой и ее дочерью отправился из Ершалаима домой еще менее надежный друг цезаря – парфянский царь Артабан. Что в столице делали эти цари и правители еще четырех других государств неизвестно. О чем они разговаривали с Иродом – большая тайна. Может и ни о чем. А просто так встретились. И пили себе вино. Но весь Израиль радовался, чувствуя себя не последним царством на этом свете, раз такие люди сюда ездят. Во-вторых, первосвященник нашел в себе смелость уже дважды отказать Валерию Грату – прокуратору Иудеи, просившему взаймы эту диковинную игрушку на весьма соблазнительных условиях, в первый раз, чтобы прокатить в ней консула с супругой, прибывших к нему в гости из Рима, а во второй – проконсула империи, инспектировавшего восточные провинции. Без жены. Уперся и не дал! Что, конечно же, людям было приятно. В общем, разговоры об этом шедевре эллинских мастеров, которые при другом раскладе могли бы завершиться в Магдале вовсе не миром, начали постепенно терять свой накал и благополучно спустились из опасных сфер политики в область сугубо техническую. Что местному градоначальнику было, разумеется, на руку. Немного странными, правда, казались глубокомысленные рассуждения горожан относительно того, почему именно такого размера, а не меньшего, были изваяны четыре задних колеса, а также предположения, из чего сделаны неубиваемые ободья этих вращающихся колоссов. Еще глупее звучали фантазии местных кузнецов (к которым почему-то прислушивались) относительно того, что, вот если бы колеса обтянуть ремнями из овечьей кожи, а не буйволиной шкурой, то ход у колесницы сделался бы куда мягче. И уж совсем нелепыми являлись гадания обывателей насчет того, скольких пассажиров колесница в себя вмещает и какое количество лошадей в нее следует запрягать, чтобы не испытывать неудобств в пути, к примеру, чтобы она могла ехать с горы и в гору с одинаковой скоростью. Странными, если не сказать грубее, все эти дурацкие дебаты являлись потому, что никто из горожан этой проклятой колесницы никогда в глаза не видел. В самом деле, – где Ершалаим, и где Магдала!

У людей, стоявших на площади, начали сдавать нервы. Иосиф, боявшийся подойти к окошку, схватился за метлу и, проклиная куда-то запропастившегося Ава, святой обязанностью которого было выметать шелуху подсолнечника и хлебные крошки из-под лавок после каждой проповеди, начал остервенело гонять пыль по синагоге. А с юга из-за холмов на Магдалу поползла огромная, грозно сверкавшая золотой чешуей, змея. Какое-то время ее живой настойчивый зигзаг молча искал в долине путь к городу. Потом послышались отдаленные раскаты грома. Кто-то в толпе выразил надежду, что «может быть мимо проедут?», но отклика этот кто-то не нашел. Потому как проехать мимо было просто невозможно. Это знали все. Другой дороги не было. И тогда палки с желтыми тряпками подняли высоко над головами. А на лицах… Нет, лучше бы они не пытались изображать радость…

Клубящееся песчаное облако съело почти достроенную водонапорную башню, находившуюся в каких-то двух шагах от Магдалы.

– Точно, двадцать всадников, не меньше, — срывающимся голосом проинформировал онемевшую от ужаса толпу какой-то прыщавый умник и при этом громко закашлялся, чтобы не показаться уж слишком испуганным.

– Какие двадцать? Да их тут человек сто скачет! —

возразил ему чей-то возмущенный гадостный тенорок, на последнем слове сорвавшийся в фальцет. О ягненке забыли. Послышался далекий детский плач, и вдруг настала зловещая тишина, как будто молния уже располосовала небо, а гром решил помедлить, нагнетая ужас: – из-за поворота показались грозные лошадиные силуэты. Еще мгновение… Еще одно… И вот, словно плотину прорвало: раздался оглушительный грохот копыт.

– Брусчатка, — прокомментировал происходящее какой-то очередной идиот, – что прошлым летом положили. А я так думаю, лучше бы рынок в порядок привели, —

и, слава Богу, заткнулся, потому как и в его голосе послышались рыдающие интонации. Казалось, еще немного и человек расплачется. Величественная колесница первосвященника, мягко распоров бумажный воздух, вплыла на площадь, странным образом уменьшив ее размеры, описала красивую дугу и, не сломав ни одного из чудом прижившихся в этом раскаленном каменном аду пять дохлых кипарисов, застыла перед синагогой. Что любопытно, до момента полной остановки слышно было только цоканье лошадиных копыт. Сама же карета двигалась бесшумно. Точнее с тихим шелестом, словно бы она катилась по мокрому песку или по ковру из осенних листьев. – Вот именно, – шкуры на ободьях! И ведь это еще не все: карета была снабжена тормозами! Кто из жителей Магдалы видел прежде такое? Кто вообще слышал слово «тормоза»?

Спохватившийся градоначальник выхватил у окаменевших знаменосцев палки с желтыми тряпками и бросился с ними в синагогу. Что он крикнул Иосифу – неизвестно, но только раввин уже не мог остановиться. Он так и продолжал размахивать метлой. Похоже, Иосиф вообще не услышал градоначальника. Ну не был он никогда храбрецом! И что теперь?…

Накрывший площадь и быстрой волной сбежавший вниз по мгновенно заполнившейся зеваками улице стон восхищения стал заслуженным аплодисментом вознице, показавшему себя большим мастером. Потрясенные горожане не могли оторвать глаз от прекрасного исполинского жука, принесенного случайным ветром в их убогий серый мир из какой-то сказочной страны, расцвеченной огнями вечного праздника. И, как будто так и надо, как будто сказав себе, что все в порядке, что здесь живут точно такие же люди, что и в Ершалаиме или, скажем, в Риме, заблудившееся насекомое спрятало под брюхо свои лапки и мирно уснуло прямо на дороге. Как будто действительно ничего особенного не случилось. А ведь случилось! Еще как случилось!! И мозги обывателю взорвала даже не сама карета с ее гигантскими колесами, которая, казалось, сейчас продавит мостовую из-за непомерной тяжести вылитого на нее настоящего золота, хищными жирными щупальцами сдавившего выточенное из красного дерева драгоценное тело. Гипнотический эффект вызвали живые участники картины, а именно: восемь высоченных вороных коней, запряженных четырьмя парами – одна за другой, которым не доставало лишь крыльев, чтобы взлететь, и невообразимых габаритов возница. Чтобы правдиво описать участников сказочного действа, развернувшегося перед глазами онемевших жителей Магдалы, понадобилось бы, наверное, множество слов, но, если попробовать сделать это каким-то одним, то этим словом было бы даже не «громадное», а скорее «волшебное». Вот именно – волшебное!

Никто уже не вспоминал про элазаровцев. Толпа остолбенело пожирала глазами то, чего не может быть, как если бы чья-то теплая рука легла на ее усталый затылок, запустила ласково шевелящиеся пальцы в мокрые от жары волосы и, погружая в сладкое оцепенение, принялась с чуть слышным хрустом небольно ломать ее представление о возможном. При этом неожиданно замолчали не только собаки, но, странным образом, стих даже ветер. И мало-помалу недавний, оказавшийся к счастью напрасным, страх вытеснило совсем иное, но столь же, впрочем, беззащитное чувство, какое мы испытываем в театре, когда гасят нарисованное на потолке солнце и на сцену выходят каменные великаны разыгрывать перед нами, притихшими муравьями, свои величественные мистерии, которые мы опасливо, боясь нечаянно быть раздавленными, подсматриваем и в которых даже не помышляем участвовать. Лошади, – ладно, Бог с ними, слыхали про зверя и побольше, – слон называется, – но возница! Нет, ну в самом деле, где первосвященник умудрился отыскать двухметрового израильтянина?!…

И тут случилось невероятное. То, что всех окончательно добило. Задняя часть кареты ожила и разломилась. Две пыльные скульптуры рогатых гигантов, одетые во что-то мохнатое, неуклюже спустились на землю и, неторопливо обойдя экипаж с разных сторон, складно встроились в очередную каменную композицию, центром которой служила миниатюрная краснодеревая дверца, из-под которой начали медленно выползать ступени. Даже у тех, кому не посчастливилось занять места поближе, финал представления вызвал головокружение. Без шуток! Обмороков, правда, не было, но, говорят, таковые нередко случаются с теми, кто, по неосторожности проникает в запретное и нос к носу сталкивается со стражем внутреннего Ершалаимского храма. И только через некоторое время понимает, что рядом с ними находится не изваяние, не гранитная глыба, а живой человек. Причем его двухметровый рост – это еще не все. Парализующее, совершенно убийственное воздействие на психику производит внешность древнего экспоната. И ведь при этом нельзя сказать, что он страшен. Это слово здесь вообще как-то обессмысливается. Или, к примеру, что он ненастоящий. Нет, он, конечно же, и настоящий, и живой. Просто это существо, учуяв тепло нашего дыхания, просыпается и, разбивая прозрачное стеклышко эфемерной придуманной защиты, проникает в нашу расслабленную неподготовленность из другого тысячелетия. Из уже чужого нам мира. Из сказки, в которой богатыри на равных боролись с богами. Из того мифа, в который ни один нормальный человек поверить уже не в состоянии. И вот, этот безмолвный исполин в одно мгновение переносит нас в непостижимо далекое, туда, где, если и дышат, то не нашим, а каким-то густым, бирюзовым, очень вкусным воздухом. А, если кто там и умирает, то тоже не по-настоящему. Не навсегда. Мы оказываемся в том, чего больше нет. А было ли? – В том-то и фокус: в этой ситуации многое становится возможным. Очень многое! Ведь есть же он, грозный страж! Вот он стоит. В твоем сне…

Что интересно, покрашенный благородной патиной осколок невозможной древности – отнюдь не трухлявая декорация. И на его могучее тело не просто так надеты грубые звериные шкуры и почерневшие от времени железа. Ведь был же случай, когда подгулявшие римские легионеры забрались в храм, чего делать им, конечно, не стоило… В действительности имела место досадная ошибка, которую, будь на то добрая воля, можно было бы выдать за неудачную шутку, ну в крайнем случае за хулиганство. Но не преступление же это было! – Злого точно никто не замышлял. Солдаты просто не приняли во внимание тот факт, что в Риме и Ершалаиме люди по-разному относятся к своим святыням. Откуда они могли знать, что здесь до сих пор многое воспринимается всерьез? Так, кстати, потом и объясняли прокуратору. Когда обе стороны старались замять скандал. Потом, когда, увы, было уже слишком поздно…

Так вот, пьяные солдаты, отворив никогда не запирающуюся дверь, дуром ввалились в храм и, запалив факелы, стали подниматься по скользким от жертвенной крови ступеням туда, куда ходить, вообще-то говоря, никому не позволено. При этом, чувствуя себя в безопасности, они шутили и громко смеялись. Еще бы, – их было четырнадцать и все с оружием! Им было очень весело. А он стоял наверху один. Охраняя в полумраке дыхание тысячелетий. В этом своем доисторическом камуфляже. Со старомодным и фантастически неудобным мечом в руке, который раз в семь тяжелее римского. Таким особо и не помашешь. Хорошо, если вообще его поднимешь. Допотопное старье, списанный театральный реквизит. Казалось бы… Легионеры его даже и не сразу заметили. Приняли поначалу за статую. А чем дело кончилось? – Когда ночью разъяренный Валерий Грат примчался в Ершалаим, намереваясь разъяснить первосвященнику, кто на этой земле хозяин, и кто здесь может безнаказанно убивать римских солдат, а кто нет, его подвели к храму и показали, кто именно и, главное, чем превратил четырнадцать его доблестных рубак, выигравших вместе с ним десятки сражений, в мелкий винегрет. Стража сильно подранили, но он был жив. Он сидел на нижней ступеньке лестницы, опершись обеими руками на меч, который, однако, с удивительной легкостью поднял, когда римлянин приблизился к нему, чтобы получше его разглядеть. В общем, прокуратор вынужден был принести Каифе извинения…

Звали того стража Гавриил.

Страшный гость

Молодой человек, который вошел в синагогу и приветливо, словно старому знакомому, кивнул ополоумевшему раввину, с такой страстью выметавшему из-под лавок хлебные крошки, словно гнал оттуда чертей, вовсе не был гигантом. Не был он, впрочем, и карликом. Если кому интересно, то испачканного запекшейся кровью зловещего черного плаща, под которым так удобно прятать отвратительные орудия убийства, на нем также не было. Ну а раз не было на нем плаща, стало быть, не было на его голове и капюшона, скрывающего лицо. Открытое у него было лицо, чего там вокруг да около ходить! При этом он еще и улыбался.

Что можно добавить? – Что внешность вошедшего совершенно не уродовали жуткие шрамы. Не в том смысле, что они ему шли, придавая веса и мужественности, а в том, что никаких шрамов на его лице просто не было. Зато нос у него был и вполне себе правильный, с чуть заметной горбинкой, какой можно видеть у греков, но чаще у римлян. И находился этот нос на том самом месте, где ему и положено быть. В общем, обыкновенное, можно даже сказать, симпатичное лицо отлично себя чувствующего тридцатилетнего мужчины. Да, и уж коль начали, – на его левой руке любой без труда насчитал бы пять пальцев. Иосиф, кстати, так и сделал. Успел… В общем, пальцев на его левой руке было ровно столько, сколько им положено быть, а не четыре, как у вора, и, – что особенно важно, – не шесть, как у врагов рода человеческого, помеченных дьявольской печатью! Ну а что творилось с правой рукой? – Да и с правой тоже был полный порядок. Пожалуй, все. Ах да, коль уж зашла речь о пальцах, нельзя не сказать того, что ногти на них были чистые и аккуратно подстриженные. Если это кому-нибудь пригодится… А что, собственно, плохого в чистых ногтях и в том, что вошедший улыбался? Ведь улыбаться у него получалось естественно и вполне искренне…

Чтобы закрыть тему, добавим, и это действительно будет последнее: незнакомец был спокоен. Ни намека на раздражение или агрессию. Как-то даже чересчур, вызывающе спокоен, как не бывает, что, надо полагать, и добило раввина. С чего, судя по всему, и началось. Хотя, кто знает, с чего Иосиф «поплыл», ведь за метлу он схватился тогда, когда испуганные горожане прибежали к нему в синагогу за палками с желтыми тряпками, то есть намного раньше. Как бы то ни было, вошедший не пытался клеить на свою физиономию маску дебильного простодушия или лживой благорасположенности к человеку, которого видел впервые, как не притворяется нацелившийся на банк абсолютно уверенный в себе игрок в компании случайных карточных партнеров, что он до потери сознания, как какой-нибудь полоумный король Лир, верит всем, словно родным детям, поскольку в случае чего и ввалить доморощенному шулеру может так, что мало не покажется. Нет, тот, кто, войдя в синагогу в тот вечер и, пусть ногой, но все же достаточно аккуратно, без грохота притворил за собой дверь, не лицедействовал. Он, как уже было сказано, был просто спокоен, вот и все! Как если бы на улице его ждала римская когорта охраны или у него денег было больше, чем у царицы Савской. Он был спокоен до такой степени, что, кажется, немного даже заскучал. Без особого любопытства разглядывая начинавшего терять сознание Иосифа, он несколько секунд боролся с собой, потом все же не утерпел, сладко, хрустнув костями, потянулся и заразительно, во всю пасть зевнул, притом что усталым или заспанным не выглядел. – Чего зеваешь, идиот, если не устал?!, — остервенело рявкнул засевший в затылке раввина кто-то пушистый и с железными когтями, после чего этот кто-то еще немного поерзал и начал нервно чесаться задней лапой. —

– Я вот устал как собака и спать хочу, а и то не зеваю!… —

Это, конечно, было ошибкой, – что не спохватился. Обычно, заслышав вкрадчивый и почему-то заикающийся, способный кого угодно довести до холодного пота шепот накатывающего безумия или просто уличив себя в том, что опять, без всякой причины испугался невидимой, скорее всего несуществующей опасности, Иосифу, умудренному не столько одиночеством, сколько, парадокс, именно этой своей поистине феноменальной трусливостью, удавалось правильно, а главное, вовремя прочитать знаки.

– Пусть ты Его и не видишь, —

сказал себе однажды склонный к избыточному пафосу и экзальтации раввин, которого Каифа прилюдно обзывал павлином и одновременно – еще один парадокс – упрекал в холодности и чуть ли не в недостатке веры, —

– да, ты Его не видишь, потому что тебя, болвана, не добудишься, но как же здорово, что Тот, Кто не умеет ошибаться, все еще помнит о тебе и зачем-то заботится о том, чтобы ты не превратился в засохшее дерево! Ну а кто, как не Он, чтобы ты, трусливое ничтожество, не проспал до смерти, посылает тебе все эти приглашения? Именно приглашения! Да еще так удачно подгадывает моменты, когда ты в состоянии их прочесть. —

Непонятно, когда и с чего Иосиф стал разговаривать так, словно ему в голову поселили безнадежного недоумка и навязали над ним опеку? Возможно, так легче было снимать замки с одному лишь ему видимых дверей…

Когда раввину удавалось прочесть послание, на его темя горячими каплями стекал покой, которого он не просил, а в душе происходили волшебные превращения. Он начинал стыдиться своего пьянства и непонятно кому обещал исправиться. Делался тихим и глупо радостным, как будто ему в спину по самую рукоятку всадили кривой египетский нож и жить ему осталось одно мгновение – то есть вечность. Он застенчиво улыбался, словно мать пообещала простить ему разбитую чашку, если он не будет больше носиться по дому как сумасшедший. И при этом переживал блаженное, ни с чем не сравнимое чувство близости… С кем? Неужели?!… Как будто рядом… Совсем близко!… Слева? – Нет, сейчас уже сверху… Теперь по волосам… А вот за спиной… Отовсюду… Берет за руку!…

А страх? – Какой еще страх? Страх чего – безумия? Или, может быть, смерти? Ну и где он теперь, этот страх? – Нет его больше! Ясно же, что его посылали не затем, чтобы испугать. А в самом деле, чего можно теперь бояться, когда собственная судьба начинает волновать тебя не сильнее страданий измочаленного пальмового веника, от которого осталось одно название и который давно пора выбросить?

Так вот, сегодня Иосиф, которого старейшины синедриона почитали некогда за умнейшего книжника, не сумел остановиться. Он просто не успел этого сделать. И эта маленькая ошибка открыла двери другим, гораздо большим страхам, сделав раввина совершенно перед ними беспомощным. В наказание за невнимательность у него была отнята память и о том, что открылось ему еще в юношестве: – что, втравливаясь в драку, ты обречен проиграть, поскольку сладить можно только с тем, что еще не началось. Чего пока нет. Или это Каифа ему сказал? – Может и Каифа, но Иосиф верил, что эту умную вещь он придумал сам. В конце концов Каифа – сволочь, а он – хороший! Не мог плохой человек придумать хорошую вещь. Совершив первую ошибку, Иосиф, естественно, остановиться уже не смог и, глупея прямо на глазах, принялся искать причину беды, приключившейся с ним. Цепляясь за логику, которая больше пригождается на базаре, и при этом невероятно гордясь тем, что еще может что-то соображать, он начал даже не с сегодняшнего, а со вчерашнего вечера, увы, не замечая, что любой шаг только уводил его от комнаты, в которой нет стен и бессмысленных желаний, просыпаясь в которой, видишь только то, с чем не можешь не согласиться. Потому что это ты все устроил. Ты сам! Все, что когда-то происходило и что произойдет в будущем. Придумал, поместив мир на своей на ладони…

– Может я как-то неправильно вел себя вчера с гостями?, – задался вопросом Иосиф. – Может не так этих ослов рассадил? Так их же всех звала и рассаживала Мария… Да и не затем они явились ко мне, чтобы поздравить Михаэля, а чтобы эта ненормальная дала каждому из них искупаться в ее глазах. Бездельники! Дармоеды! Сволочи! Что они могут дать ей взамен?! Выпьют ведь всю, как паук выпивает муху. А потом еще и проклинать станут…

Он мысленно заглядывал в лица своих вчерашних гостей, пытаясь отыскать среди них того, кого мог нечаянно обидеть взглядом или словом, наивно полагая, что в этом и заключается причина кошмара, в который вогнал его улыбчивый незнакомец.

– А ведь и в самом деле полгорода вчера пришло! Пришлось даже скамейки от соседей тащить, чтобы всех рассадить. Четырнадцать лет – не шутка. Уж совсем взрослым стал… Да нет, вроде как все хорошо прошло. Главное, вина на всех хватило. Только вот зачем Михаэль бредит этими дурацкими Мучениками? Сына – элазаровца мне только не хватало…

Иосиф какое-то время еще припоминал, кому и что он говорил, и, конечно, не заметил, как перешагнул точку невозврата, окончательно увязнув в паутине…