Czytaj książkę: «Карма для оборотня», strona 3
Ведьмина свадьба
Дочка ведьмы Зинаида привела жениха, как телка на верёвочке – покорного, не способного без её дозволения слово вымолвить, и с глупой улыбкой на мокрых губах.
– Этот? – с откровенным сарказмом попеняла ей мать. – А слюни у него от большого ума текут? Или тебе так больше нравиться?
– Да вот, нравиться! – зыркнув на родительницу, рявкнула дочь. – Много вы, мама, понимаете, у него именно на меня текут. Обожает до смерти, разве плохо?
– Ну и ладно, – умиротворённо улыбнулась тут же успокоившаяся ведьма, – значит, будет муженёк-подкаблучник и полноценное женское счастье! А сосватай я тебя за колдуна – такому глаза не отведёшь. Да и в доме не покомандуешь.
– Значит я молодец?
– А вот и нет, дрянь ты последняя!
– Да что опять не так?!
– Свадьбу сыграть еле-еле успеваем, ведь послезавтра уже Крещение! Ты почему своего мокрогубого раньше знакомиться не привела? А-аа, своих стыдишься! Может, ещё и мать родную стыдишься? Да кто б тебя, тощую поганку, вообще замуж взял, кабы я ворожбе не выучила! – упираясь руками в пышные бока, отчитала дочьку ведьма.
– Вы, как всегда, не в теме, – процедила сквозь зубы надувшаяся Зинаида. – Худенькие теперь у городских нарасхват.
– Ага, и криворукие. Которые прибрать даже за собой не любят и не умеют. А ещё косоглазые.
– Я раскосая и хватит уже этим попрекать! Сами знаете, что виновата во всём кикимора, выдрала мне глаз во время драки… А вот кстати – чтобы этой жабы в резиновых ботах на моей свадьбе не было!
– Как скажешь, – с большой неохотой согласилась ведьма. – Зато все остальные пусть на тебя с женишком порадуются!
– Главное сразу предупредить, что жених в меню не входит… – пробурчала дочь. – И давайте прикинем, сколько сможем принять гостей. Только не кого попало, слишком много их сейчас, от Рождества до Крещения, по свету шастает.
– Хорошо, давай прикидывать. Оборотня из соседнего села обязательно, лешего с лешачихой тоже – без них никак! Местное привидение опять же давний знакомец…
– Эту пропитую сизую морду? Бывшего беспробудного алкаша, который забыл, куда бутыль самогона закопал, оттого и повесился? Не желаю!
– Зато на водке очень сэкономим. Будет у всех остальных перед глазами живой…тьфу, то есть давно не живой пример.
– Чтобы поменьше квасили?
– Вот именно. И всё же, до чего некоторые мужчины странно устроены. Годами пить разную дрянь здоровья ему, видишь ли, хватало, а после той пропажи нервы враз не выдержали! Теперь ещё целую вечность бутыль свою потерянную будет искать, такое вот важное дело беднягу на нашем свете держит. Кстати о нашем и о том свете – бабулю будем звать?
– Эту и звать не придётся, с самой Коляды к нам домой из могилы таскается, – скривилась Зинаида. – На завтрак, обед и ужин. Может, еду прямо на кладбище оставлять? Бабка практически рассыпается, смотреть противно.
Такое пренебрежение к собственной родительнице мать Зинаиды не снесла. Неуловимо быстро взмахнула рукой, и дочь словила заслуженное наказание – отлетела после крепкой затрещины в сторону и впечаталась спиной в большую печь. Жених едва успел проводить невесту влюблённым взглядом.
– Ещё раз бабушку обидишь, я от тебя самой кусок откушу и мамочке из него суп сварю! – принялась змеёй шипеть ведьма. – Жалко ей, видишь ли, две недели в году родню с того света приветить! А как я в своё время умру, а потом в гости приду, тоже дашь от ворот поворот? Злыдня ты бесстыжая, а ведь именно бабушка тебе вырванный глаз и спасла! В болото за ним ныряла, приживляла, чтобы внучка единственная не хуже разных кикимор была! Эх!
Нахальная ведьмина дочь всё же смутилась. Отлепившись от печки, она нервно закурила, её рассерженная мамаша продолжала что-то бурчать себе под нос, один лишь жених по-прежнему демонстрировал натужную улыбку, всё сильнее покачиваясь на подгибающихся ногах.
– Ладно, забыли, – сказала, наконец, ведьма. – Слушай, посади-ка своего лопушка куда-нибудь, того и гляди с ног свалится. Чего он у тебя такой истомлённый? Небось, целыми ночами не спит? Вконец, хе-хе, мужичка в постели заездила?
– Ну мама!
– Так я разве осуждаю? Молодая, выносливая, одного уморишь всегда найдётся другой. Пошли, что ль, дальше список писать. И нужно продумать, куда посадить твоих вертлявых подружек. Потому как оборотень для них староват, а жена лешего дурочкам все космы повыдергает…
Пир в ночь накануне Крещения шёл горой.
Погодка тоже удалась. За окнами выла-бушевала вьюга, вплетая приятную свистящую ноту в протяжную панихидную мелодию, извлекаемую музыкантами из инструментов. Старый, но ещё крепкий и вместительный дом ведьмы принимал дорогих гостей. А те всё прибывали и прибывали, возникая перед порогом то из закрученной вихрем снежной мешанины, то прикинувшись серым волком или вовсе огненным змеем. Являлись гости и на дорогих внедорожниках, но то была сплошь задиристая молодёжь, до поры до времени пренебрегающая вековыми устоями.
Жених, невеста и её сияющая мамаша, как и положено, восседали во главе стола. Зинаида, в чёрно-лиловом свадебном платье с широченными рукавами "летучая мышь", сильно кося глазом, принимала поздравления и подарки с равнодушно-высокомерным видом. Иногда, если дарёное не устраивало, высокомерная мина превращалась в откровенно злобную, но бдительная мать тут же выправляла ситуацию тычком ноги под прикрытием стола.
Сама ведьма, уютная толстушка, вырядилась во всё красное. Ради праздника она ещё воспользовалась пронзительно-алой помадой, сразив ярким весёлым оскалом не менее дюжины вдовцов из гостей. Которые, втайне друг от друга, тут же загадали навестить приятную хозяйку, как только дочка уберётся по новому месту жительства.
Жених удивил гостей разве что очень дорогой иностранной машиной. Больше о глупом человечке сказать было нечего – заторможенный, одурманенный, никакой. Молодые колдуны и подружки невесты откровенно кривились в его сторону, однако жених ничего из происходящего не осознавал. И это было для парня огромным счастьем, потому что не "отведи" ему дочь ведьмы глаза, поседел бы в единый миг! Или даже упал бы замертво от одного только вида колоритных личностей, присутствующих на пиру. Одна только мёртвая полуистлевшая бабушка невесты, примостившаяся неподалёку, могла запросто заполучить себе жениха в качестве соседа по кладбищу. А танцующая без перерыва развесёлая и растрёпанная тётка, на самом деле злобная банная обдериха, в минуту содрала бы с человечка кожу, не будь он теперь зятем ведьмы.
И много, много подобных гостей побывало на свадьбе у ведьминой дочки. Насытившись и наплясавшись, исчезали во вьюжной круговерти одни, но прибывали другие. Потому что ночь коротка, а представителей чертовщины в "страшно́й" период ох как много! Ведь уже утром закончится пограничное безвременье, установившееся на стыке годов, и многие исчезнут, уберутся в свои собственные миры. Оставшиеся же существа, тот же леший с женой или обдериха привычно затаятся и будут поминаться людьми только как герои суеверий.
На селе во время сильнейшей метели накануне Крещения ночь прошла тяжело. Беспокойно металась в хлевах скотина, собаки не выли, но беспрерывно скулили, забившись в свои будки или с боем прорвавшись в сени к хозяевам.
Не спалось и людям. Как потом уверяли многие – в свисте бури им слышался то низкий утробный рык, то сумасшедший визгливый хохот, от звуков которого сердце так и частило.
Никто из односельчан, конечно, не видел, что творится в доме у потомственной знахарки Егоровны. И живёт с дочкой на отшибе, и ходят к ней одни лишь приезжие, местные давно зареклись, но верующие в ту ночь не раз поминали ту Егоровну недобрым словом и читали молитвы. А неверующие затыкали уши и хватались за валидол, не в силах переносить многозначительное постукивание в стены и двери и ледяные смешки за окном. Гости ведьмы не могли отказать себе в удовольствии хотя бы попугать жалких людишек.
Агусина любовь
Двухсотлетняя домашняя кикимора Агуся жестоко влюбилась. Уж чего-чего, а такого фортеля от собственной судьбы бедная не ожидала, потому что кикиморы ко всем этим любовям глубоко равнодушны. И не только потому, что смирились с полным отсутствием хотя бы капли привлекательности – они просто не стремятся оставить после себя потомство.
Правда иногда, очень-очень редко, некоторых дурёх подводит природное любопытство. Если уж довелось кикиморе делить одну избу с домовым, то рано или поздно, подстрекаемая любопытством и поощряемая упорными ухаживаниями, бедняжка сдаётся и допускает до себя этого чересчур хозяйственного зануду. В результате домовой приобретает лишнюю пару рук для бесконечной череды домашних дел (которые, как известно, никогда не переделаешь), а бывшая беззаботная шалунья лишь пожизненную трудовую повинность.
Агуся же всегда была независима. И дом имела собственный, неделённый – вместительный крепкий сруб из не гниющей и не рассыхающейся со временем лиственницы. Естественно, дом ей достался с обычным довеском, с людьми, и всё равно целая орава нежити ещё как на завидное жилище облизывалась!
Не раз и не два кикимора отваживала от родных стен настырных прахов, с приходом которых всё хозяйство пошло бы кувырком, да угрюмых бабаев, таскавшихся пугать непослушных детей. А однажды чуть не месяц отбивалась от чужака неславянской наружности, устроившего под стенами длительную осаду и идущего на штурм исключительно по ночам. Агуся тогда еле справилась, изведя на наглеца множество корчаг с помоями и гору овечьих катышков, вот только глупые людишки, вместо благодарности, взялись поминать её исключительно бранными словами! И даже пригласили колдуна, дабы прекратить еженощное озорство, от которого, казалось, дом раскатится по брёвнышкам.
Возможно, в том и заключался коварный план чужака, понадеявшегося, что колдун кикимору за ночной шум-тарарам возьмёт да и выгонит. Но хмурый старик, выставив людей за порог, отыскал провинившуюся за печкой и посветил на Агусю можжевеловой свечёй. А когда разглядел отбрасываемую тень, вместо угроз печально погладил кикимору по голове. Людям же присоветовал – либо привыкнуть, либо съехать из нехорошего дома.
Хозяева всё-таки съехали, и с тех пор дом из лиственницы приобрёл на деревне дурную славу. Купить его никто не захотел и прежней, удобной для Агуси жизни пришёл конец. Пол теперь был не метён, печь не топлена, а сама кикимора побиралась по знакомым. Но ещё больше чем создаваемых людьми удобств Агусе не хватало курятника с миленькими золотистыми цыплятками, с которыми она вечно сюсюкалась, не обращая внимания на встревоженных клуш.
В скуке и запустении прошёл не один год, но лиственничный дом был слишком хорош, чтоб его опять не заселили.
Объевшаяся на новоселье пышных пирогов и намочившая нос в стопке с самогоном, кикимора устроила новым хозяевам такую весёлую ночку, что те бы точно отменили покупку и убрались, кабы что помнили после широкого русского застолья. А уже на следующую ночь кикимора сама шикала на мышей, заставляя скрестись потише, потому что подслушала людской разговор о строительстве нового, такого желанного курятника. Хозяева собирались держать чуть не сотню несушек и возить яйца и цыплят на продажу, поэтому курятник нужен был вместительный, с большим количеством гнёзд и насестов. Возводить постройку пригласили заезжего плотника, в него-то кикимора так безоглядно и влюбилась.
"Ишь, какой золотой работник!" – восхищённо подумала Агуся, когда плотник впервые перешагнул порог её дома.
Парень был улыбчивый, с весёлыми глазами и целиком в масть пёстро-золотистому срезу лиственницы. Волосы на голове рыжие, кожа на лице, на руках и на груди, в разрезе рубахи, тоже симпатично-рыжая от обилия покрывающих её веснушек.
"И росточком удался, наконец-то хоть один не с коломенскую версту!", – продолжала радоваться Агуся, прятавшаяся в эту минуту за веником.
Ростом весёлый плотник, по человеческим меркам, как раз был не завиден, только-только по плечо двенадцатилетнему хозяйскому сыну. Зато не был обделён ни силушкой, ни ловкостью, ни самомнением. Хвалить сам себя начал ещё с порога, и даже собственное имя, Прохор, произнёс, гордо выпятив грудь.
"Проша, – умилилась неизвестно чему кикимора, чувствуя тревожную и сладкую боль в сердце. – Эх, Проша-Проша, жили без тебя, не тужили…".
Прошёл день, другой. Оглушённая свалившейся на неё любовью кикимора незаметно следила за предметом своего восхищения, заворожено внимая каждому слову, а замолкал её Проша только когда засыпал. Всё остальное время, не прерывая работы, загибал частушки и распевал песни, а если появлялись благодарные слушатели (незримая кикимора не в счёт), то рассказывал немыслимое количество жизненных историй на любую тему, какую не заведи.
На третий день их знакомства жаждущая внимания влюблённая предстала перед Прошей худенькой серенькой кошечкой и робко потёрлась о его ногу. И такой приятный для неё человек кошку не обругал и не отшвырнул, а наклонился и погладил. И так как кошечка с тех пор не уходила, всё время попадаясь на глаза, добродушный парень принялся её прикармливать, таская куски с хозяйского стола.
"Жалостливый… – глотая кашу с его руки, терзалась странной тоской кикимора. – И ласковый…".
Спать кошечка прокралась тоже к Проше под бочок, и опять парень её не прогнал, а приласкал рассеянной рукой. Уснула кикимора в удивительном умиротворении, но после полуночи проснулась в слезах и побежала искать ручное зеркальце. А потом долго и серьёзно в него всматривалась.
– Всё верно, я настоящая кикимора…– наконец произнесла она, обращаясь к отражению гадкой и кривобокой крошечной старушки. С перепонками на руках и ногах и длиннющим носом-клювом. – Это он кошечку пушистую погладил, а не меня. Утоплюсь!
Агуся пометалась по чердаку, куда забралась с зеркалом, напустилась с бранью на попавшуюся под руку толстую мышь – та испуганно выпучила глазки и поскорее смылась, – и опять принялась вглядываться в зеркальную поверхность в свете луны.
– С другой стороны – люди и сами очень странные, – пробормотала Агуся. – Утопленницы-русалки для них видишь ли красавицы, а уж сколько истинных ведьм окрутило парней! И ничего, живут как миленькие.
Кикимора чуть успокоилась, воспрянула духом и решила пока привязать к себе любимого хозяйственностью. Щами да пирогами посереди ночи заниматься было не с руки – тем более что раньше готовить не приходилось, – а вот преподнести Проше какое-нибудь приятное рукоделие самое то.
Весь остаток ночи влюблённая добросовестно воевала со спицами и пёстрыми клубками, в результате на свет появилось нечто петлястое и неприглядное. Накривившись на дело рук своих, Агуся выкинула негодные по её мнению спицы в окно, перепутанные клубки шерсти в горшок со сметаной, и отправилась прямиком к своему Проше, по которому уже соскучилась. И только-только подставила под ласковую ладонь кошачью спинку, как с ужасом узнала – работа почти закончена, завтра ему расчёт.
"Ну что ж… – попыталась обмануть себя кикимора, – значит, отдам всю нерастраченную любовь цыпляткам… Нет, не отдам! Лучше вовсе сгинуть!".
И она бросилась бежать, куда глаза глядят, хотя домашней кикиморе очень тяжело отдаляться от родных стен даже на малое расстояние.
Бежала Агуся долго, добралась аж до дальнего от деревни леса, славящегося мрачными чащобами и обилием опасного зверья. И вдруг наткнулась в пуще на избушку колдуна, про существование которого совершенно забыла.
Колдун был очень стар и давно готов перейти в загробную навь, отбросив груз сильно изношенного тела. Всё это кикимора почувствовала загодя, ещё на подходе к лесной избушке, а когда переступила её порог, подтвердила свои догадки воочию. Не жилец, ох не жилец был колдун! Так и тянуло вскочить ему на грудь и завыть-заскулить, предсказывая скорую кончину, которую всегда чувствуют домашние духи.
– Только попробуй! – громко и властно вдруг произнёс лежавший в постели старик. – Только попробуй, говорю, по мне топтаться и так каждая косточка болит. С чем пожаловала? Ну, говори, не стесняйся. Смерть моя где-то задерживается, почему бы не пособить пока маленькой женщине.
– Уж и не знаю с чего начать, – зарделась как маков цвет кикимора, которую вдруг признали женщиной. – Значит так: измучил меня один плотник…
– А-а, – перебил заинтересованный колдун, приподнимаясь на локте. – Да, плотники они такие. Почему-то именно плотникам дана над кикиморами особая власть. Тут уж, моя хорошая, ничего не поделаешь.
– Да я, знаете, и сама в общем-то согласная…ничему такому не противлюсь… – смущённо потупившись, забормотала кикимора, – вот только как быть с моей внешностью? Чары ли, батюшка, на меня какие наведёшь, чтоб плотник принял за человеческую девицу? Иль зелье приворотное наколдуешь, чтобы любил, какая уж есть?
– Чего?! – вытаращился на Агусю ни с того ни с сего колдун. – Любил? А ты, значит, на всё согласная? А-ха-ха-ха!
Колдун закатился каркающим обидным смехом, а бедная оскорблённая кикимора затряслась от злости и принялась плеваться. Но так, чтобы до кровати всё-таки не долетало.
– Ох, ты прости меня, прости, – отсмеявшись, стал серьёзным колдун, – видно мы друг друга не поняли. Я подумал – хозяева наняли плотника, чтобы тот выжил тебя из дому, многие мастера такое умеют. Ты ведь из лиственничного дома, верно? По-прежнему ли шумишь и озоруешь?
– Гораздо меньше…вязать почти выучилась…скоро научусь варить щи… Ой нет, не хочу теперь учиться! Зачем, коли Проша завтра уйдёт!
– Любовь… – задумчиво пробормотал колдун. – Живым живое. Придётся помогать, если уж дал слово.
Древний старик, кряхтя, еле поднялся с кровати и потащился к заваленному всякой всячиной столу. Навалился на него, чуть передохнул, и вытянул из берестяного туеска когда-то уже виденную кикиморой можжевеловую свечу.
– Задёрни занавески и встань у пустой стены, – скомандовал колдун кикиморе. – Когда увидишь свою тень – не плачь, не бойся. Всё давно в прошлом, дела минувших дней.
Колдун зажёг свечку, она сильно затрещала, распространяя сильный аромат, и на стене проявилась колеблющаяся тень. Агуся, чуть повернув голову, всмотрелась, но не забоялась, потому что ничего не поняла.
– Что видишь?
– Дурища какая-то, баба молодая, суёт голову в петлю… Всё, повесилась. Быть ей теперь проклятой!
– В самую точку, – грустно улыбнулся колдун и задул свечу, погасив тень-картинку. – Быть ей проклятой. Ну, здравствую Аглая. Быстро ли пролетели целых двести лет?
Вместе с воспоминанием о своём давнем поступке навалилась такая беспросветная тоска, хоть вешайся обратно! О чём Агуся, глухо завывая, колдуну и сообщила.
– Вот-вот, именно из-за тяги к самоубийству, ты, бабонька, в кикимору и оборотилась, – попенял старик. – А другая бы вынесла свою земную юдоль, и дожила отмеренный век человеком.
– И какая у меня была юдоль? – Прорыдала Агуся, – Или уже не припомните?
– Почему же, очень хорошо помню, хотя был тогда подростком. У тебя, Аглаша, сынок умер. Рыженький будто солнышко мальчик, годик только и исполнился. Улыбчивый милый ребёнок, агукал уже вовсю, а ты всё смеялась и говорила, что он мамку так зовёт.
Потрясённая кикимора затряслась и закрыла лицо руками, но колдун руки отвёл и заглянул прямо в глаза.
– Говорю же – дела давно минувших дней. Теперь-то чего так убиваться.
– Оттого я и повесилась?
– А другого горя у тебя, Аглаша, не было. Муж работящий и красивый, из зажиточной семьи, дом только отстроенный. В него-то, в свой новый дом из лиственницы, ты кикиморой и вернулась.
– А муж? – поинтересовалась сквозь слёзы Агуся.
– Нашёл потом другую и спокойно свой век прожил. Ты не о муже бывшем терзайся, а попробуй, раз уж влюбилась, завлечь себе нового. Хочешь ли стать обратно человеком?
Кикимору даже шатнуло и она с размаху уселась на пол. Слёзы разом высохли. Помахал ручкой и исчез в кудрявом белоснежном облачке представленный как наяву сынок.
– Стать опять человеком? Да разве же такое возможно?!
– И довольно легко, – кряхтя, улёгся обратно в кровать колдун. – Всего-то выстричь на твоём нечесаном темечке крест.
– Тогда какого… ой, извиняюсь батюшка! И всё-таки – какого…тьфу, то есть –зачем это вы опять разлеглись?
– Во-первых – нужно дождаться ночи. Во-вторых – разве ты не знаешь, что за всё надо платить?
– И какую плату потребует от меня колдун? – с тревогой произнесла кикимора.
– Ты станешь опять человеком. Красивой молодой женщиной в том же возрасте, когда и умерла. Я даже помогу тебе вернуть любимый дом, в котором ты прожила всю свою жизнь, но…
– Что? – испытала вдруг дикий ужас кикимора.
– Завлекать за тебя плотника не стану. И не проси! – усмехнулся колдун, и устало прикрыл глаза. – Разбуди меня после полуночи. А пока поди и разыщи платье взрослой женщины. Пошире.
– Зачем? – очень удивилась Агуся.
– Став человеком, в деревню голой вернёшься? Сама могла сообразить, обо всём я заботиться должен. Впрочем, хе-хе, если заявишься к своему плотнику в чём мать родила, интерес у мужика о-го-го какой возникнет!
Вскоре во вновь освободившемся лиственничном доме – бывшие хозяева вдруг всё побросали и съехали, – сыграли скромную свадьбу.
Гостей было мало, позвали только ближайших соседей, которые и разнесли по деревне сплетню, будто пришлая молодуха жуткая неумеха. Совершенно не справляется с хозяйством, зато ей достался золотой муж! Который почти всё делает сам, при этом на неумеху не злится, а носит её на руках. Вернее – пытается. Маленький весёлый плотник взял в жёны настоящую красавицу: с томными очами, соболиными бровями и длиннющей косой, на которую не налюбуется и не надышится. Вот только она гораздо выше его ростом и пышечка.
Моя прекрасная мау
Полина бродила по сувенирной лавке и выбирала подарки для себя и для мамы. Себе – на память об отдыхе в экзотическом Египте, маме – чтобы хоть немного умилостивить домашнюю тираншу, обожающую интриговать и манипулировать.
«А ведь мне, мамочка, под тридцатник. Давно пора перестать тебе подчиняться, как пятилетняя, – завела привычный внутренний монолог Полина, которая всю жизнь пыталась оправдаться перед матерью за несуществующие грехи. – И в отпуск я могу съездить одна, а не непременно вместе. Тем более что путёвкой поощрили на работе, где твоя дочь вовсе не мямля и не тефтеля…».
Она тряхнула головой, изгоняя мысленный скулёж, пока он не перерос в панику. Конечно, мать за неделю её отсутствия не умрёт, хотя и твёрдо это пообещала.
Полина постаралась успокоиться и опять сосредоточилась на выборе сувениров. Что купит себе, она решила давно – непременно статуэтку Бастед. Прелестная богиня из пантеона причудливых египетских богов, кроме всего прочего, считалась покровительницей семейного очага и кошек, а ведь именно к этим милым животным Полина с детства испытывала всепоглощающую любовь! Притом, что завести собственную любимицу ей строго-настрого запрещалось и маму было не переубедить.
– Мне вот эту, – указала Полина на изящную женскую фигурку с головой кошки. – Ещё возьму эти мягкие туфли из парчи, они вместо тапочек для пожилой женщины удобные? И тот узорчатый шарф, вдруг туфли не понравятся.
Довольная, что выбрала такие симпатичные подарки, Полина вышла из лавчонки под палящее солнце и сразу заинтересовалась забавной сценкой. Навстречу шёл смуглый и улыбчивый местный парень, держа перед собой, как поднос, пёструю подушку. На подушке вольготно возлежала кошка с видом гордой львицы. «Львица» была серебристого цвета и вся в уютных пятнышках, верный признак породы египетский мау.
– Кис-кис-кис! – восхитилась и зачем-то позвала кошку Полина и зелёные глаза красавицы уставились на девушку, излучая ледяную отстранённость уверенного в собственном превосходстве существа. Парень с подушкой смешливо фыркнул и унёс своё хвостатое сокровище прочь.
– Так баловать глупый комок шерсти! – раздался вдруг над ухом Полины знакомый голос с негодующими визгливыми нотками. – Впрочем, эти египтяне на кошках помешаны!
Из-за спины выдвинулась соседка по этажу в отеле Илона Аркадьевна. Будучи на отдыхе всего третий день, она беспрестанно с кем-нибудь ссорилась, уже замучила весь персонал, но к тихой, безответной соотечественнице явно благоволила. Вот и теперь решительно подхватила под руку и потащила к диванчику уличного кафе, где заказала сахлеб на двоих. Полина привычно подчинилась, хотя по такой жаре предпочла бы просто чай. Несладкий. Густой сахлеб с орешками и распаренным изюмом, по сути – молочный, да ещё приторный кисель, – она не любила.
