Czytaj książkę: «Чужбина с ангельским ликом», strona 46
– Кто же поручил ему охранять брошенное поместье?
– Возможно, тот, кто и приобрёл его потом за бесценок. Мне нечего рассказывать про Инара Цульфа, и я ничего не знаю о том, кто именно поручил ему его загадочное служение. Не хочу вспоминать о том доме, о том времени. Что означает «нимфея»? Кто она?
– Ты. Чудесный болотный цветок, парящий над той средой, которая его и породила. Растительная звёздочка, сияющая даже в сумраке.
– Хорошо. Я согласна. Давай играть. Ты пришёл, чтобы взять меня в свой дом? Помнишь, обещал мне там счастье?
Он лёг на спину, и она легла ему на грудь, гладя ладонью кожу. Ладонь этой труженицы была изящна и тонка.
– Как хорошо, что мы не в этой жуткой тесноте, в машине, где мне было настолько неудобно, почти плохо, и я уступала тебе лишь из жалости. Ты был там совсем другой. А теперь ты опять прежний, красивый… Какие страшные сны о тебе видела я, живя в столице совсем одна….
Он не проявил ни малейшего интереса к её прошлым снам, но из непонятного упрямства, почти раздражённая его небрежением, она продолжала.
– И в твоей машине, когда ты наваливался на меня, сдавливал, делал мне больно, потому что я не хотела близости в такой неподходящей обстановке. Я всегда вспоминала того обугленного человека из снов, у которого было твоё лицо… а всё прочее чужое.
– Зачем же подчинялась?
– Думаешь, легко было тебе противостоять? Неужели, думала я, тот прошлый уже не вернётся ко мне? И я продолжала мечтать об утраченном счастье. Чтобы лечь на твою грудь, чтобы ты гладил, как и тогда мою спинку. Как люблю я твоё прекрасное сильное тело, и всё в тебе, такое же сильное, большое… Любимый… – и она уткнулась в его грудь. Игра была слишком хороша, чтобы быть правдой жизни. Конечно, он прав. Это сон.
– Но ты же говорила, что для тебя нет ничего ужасней, чем голый мужчина и всё, что от него неотделимо, – напомнил он. – Ты ведь решила стать жрицей водяной матери и не вступать в близость с ужасными самцами.
– Я так говорила от застенчивости, а на самом деле я… я так люблю в тебе всё! Я мечтала об этих ласках, о прикосновениях. Мне так хорошо! – и она страстно, удивительно искусно и умело принялась ласкать его, чтобы повторить близость.
– Кто же обучил тебя всему, жрица несуществующего культа?
– Моим учителем была моя мечта о тебе. Мысленно я всегда ласкала тебя именно так…
– Получается, что ты бегала от меня, не умея вырваться из объятий своей мечты? Крепка же она у тебя! А я-то думал, что за сила раз за разом оттягивает от меня эту женщину?
– Ты сам же раз за разом отталкивал меня! Как ты мог в ту ночь после нашей невероятной встречи в Творческом Центре обидеть меня, вытолкнув из машины? Как мог ты не оценить такой дар Матери Воды – Судьбы? Если бы не Инар с его очередной затеей для местных жителей, то я…мы бы уже не встретились! Потому что нельзя презирать дары Судьбы! А она, скупая и суровая, такая щедрая и милостивая в отношении нас с тобой…
– Выходит, Инар на побегушках и у Судьбы тоже? А мы с тобой любимчики этой мамаши… забавно. Чего ж ты плачешь?
– Я не могу простить!
– Не можешь меня простить?
– Я не могу простить себя! За то, что не отшлёпала тебя в машине точно так же, как сделала это в лесу, когда делать так было не нужно! А я… вместо того, чтобы привести тебя в чувство, была настолько очарована тобой… От свалившегося вдруг счастья мне казалось, что я плаваю в каком-то звёздном океане… И вдруг такое разочарование! Ты забыл обо мне, как забывают об особой деве, воспользовавшись ею по мимолётной прихоти. Я всегда жалею потом, что вела себя неправильно. Но я не знаю, как надо правильно!
– Я не забывал о тебе. Я же не мотылёк-сладкоежка как Антон. Я был занят. Лучше давай утешимся, как и хотели, а уж потом поплачем…
– … Надмирный Свет дал мне это счастье, – ворковала она, – Я уж думала, что умру и не изведаю ничего, – и гладила его коротко остриженную голову, – люблю твои недоразвитые волосы, твой лоб и уши, – и лезла ласкать уши. В ней всё осталось прежним…
Игры за гранью обыденности
Когда он уходил, то погрузил её в сон, не заботясь о том, что именно она почувствует, проснувшись. Что сумеет понять из произошедшего, а что так и сбросит в своё же подсознание под давлением беспощадной реальности, всегда выдавливающей и сны, и грёзы туда, откуда они и приходят.
И он стал приходить к ней по ночам. И они вместе порождали взаимную вспышку физического замыкания. И это мало напоминало их прошлую влюблённость, а скорее они бросались друг другу в объятия, как два предельно изголодавшихся по сексу, алчущие лишь насыщения, в целом закрытые друг для друга существа, – она от потрясения происходящим, а он к откровению и не стремился. Когда же она с ним разговаривала, он почти всегда молчал, как и полагается духу сна.
– Ты по-прежнему звёздный воин? – спрашивала она, – я согласна быть твоим отдохновением. Тогда не согласилась, а теперь – да. До сих пор не верю, что тот, кто был таким грубым ко мне и ты – один и тот же человек.
– Тебе хотелось бы, чтобы я был ласковым и послушным как Антон?
– Я никогда не думала про Антона как о своём избраннике. Он мой друг и только. Он не любит меня, а ты?
– Не опробовала на нём своё искусство жрицы Матери Воды? Не потренировалась на нём как на плюшевом котике?
– Как это?
– А так. Занималась с ним невинным сексом в тени здешних кущ?
Она долго молчала. Он не видел выражения её лица в полумраке, к тому же смотрел в потолок.
– Если да, то ты мне не муж, чтобы допытываться, кого и как я ласкала.
– Да или нет? Ответ должен быть ясным.
И опять она долго молчала. И опять он смотрел в потолок. Она встала и подошла к прозрачной стене. Идущий снаружи перламутровый свет очертил её фигуру, напоминающую амфору. Она тряхнула распущенными волосами, повернулась в его сторону. Выражения лица по-прежнему рассмотреть было нельзя.
– Ты не можешь знать все тайны моего искусства, потому что я не использую его.
– Почему же? – спросил он.
– Потому что я подарю это искусство лишь тому, с кем пройду обряд в Храме Надмирного Света. Или же… тому, кого полюблю… И поскольку ты всего лишь персонаж моего сна, то я могу быть откровенна. Я почти полюбила Антона.
– И? – спросил он.
– Если бы я захотела, он пошёл бы со мной в Храм Надмирного Света. Но я сама не хочу.
– Выходит, тот, кому ты отдавалась в машине, как шлюха придорожная, не тот, кого ты любишь? – спросил он.
– Не тот.
– Выходит, Антон? Ты не просто так шла к нему домой. Тебе такое было уже привычным?
Она отвернулась в сторону сада за стеной, чьи замысловато перепутанные и будто одушевлённые ветви наполняли комнату подвижными тенями, – Да. Антон больше чем друг. И я много уже ночей приходила к нему, а перед рассветом, когда все ещё спят, уходила. Кралась как та самая придорожная шлюха по твоему определению, чтобы никто за подол не схватил и не выгнал из «Лучшего города континента» столь сомнительную особу! – она подошла к нему и села рядом. Он резко опрокинул её и навис над ней.
– Да или нет? Занималась с ним сексом?
– Ты же выдумка моего сознания. Ты же мой сон. Поэтому должен знать, правду ли я говорю. Скажи сам, да или нет?
– Я и знаю. Никакой иной причины таскаться ему к тебе каждое утро, где ты накрываешь ему стол и заказываешь ради его визитов всевозможные плюшки, а также отираться ему по ночам рядом с твоей «Мечтой», и не существует, кроме той, что ты его сексуальная игрушка!
– Или он моя…
– Я ещё вытрясу из тебя все твои тайны. Но лучше бы тебе признаться во всём самой!
– А ещё хвастался своей проницательностью.
– Я всегда был беспомощен перед лицедейками, особенно если они имеют облик вечно улыбчивой и глупой куколки! И не смей больше приближаться к этому пустому и красочному болванчику! Иначе я сверну ему его выю! Ты появилась здесь вовсе не ради него. Ты моя игрушка! И только моя. Из-за тебя я получил прозвище «феодал» в среде своих коллег и их тайное осуждение. Ко всему прочему я заплатил невозможно высокую цену за то, чтобы ты появилась тут и жила в этой персональной хрустальной коробке со всеми своими прочими куклами из дешёвой уже распродажи.
– Уходи прочь! – она пыталась вырваться из его рук, усиливающих свою хватку. – В бездну моего же подсознания, откуда ты и пришёл… ай-ай! Мне дышать трудно!
– Сны не подчиняются волевым приказам. Твоя воля в отключке.
– Какой угрожающий сон! Я хочу проснуться…
– Успеешь ещё проснуться, – он закрыл её рот ладонью и овладел ею. Никакого сопротивления с её стороны не возникло. Она включалась во все его игры с ответной охотой и нешуточной страстностью.
– Не слушай меня, не уходи, я хочу раз за разом испытывать всё это… – бормотала она, стонала и плакала. – Сделай так, чтобы я ушла из унылой жизни, в которой нет ни любви, ни счастья, в эти чудесные сны навсегда…
– Как же нет любви? Антон же есть.
– Он не любит. Никто не любит меня… только ты один, мой любимый. Пусть и соткан ты из моих снов…
Понимала она или, всё же, нет? Это не было для него вопросом. Главное, что хорошо и необычно. Она стала наряжаться, она думала, что ему интересны её манящие кружева, чего он и видел-то в полутьме? Всё отбрасывалось в сторону, как шкурка от мандарина. Но её духи давали колдовское ощущение, доводящее до полубреда, когда она казалась уже Гелией, но той, что была до её встречи с Нэилем.
– Моя звёздочка, – шептал он, проваливаясь и сам в иллюзию возврата прошлого, не просто желанную, а облекшуюся в реальную фактуру настоящего.
– Нет, – поправляла она, – я не Гелия, я Нэя, я твоя щебетунья, повтори.
И он послушно повторял.
– Ты говорил, что я лучше, что я родная, я твоя, скажи это.
И он повторял покорно.
– Где твой скорпион? Больше его не носи. Он страшный, жестокий. Он заполз ко мне и так больно ужалил, до крови. Не будешь носить?
– Нет. – И сколько это могло продолжаться? Рано или поздно, но надо было просыпаться.
Когда реальность уплывает из-под ног
Надо было просыпаться, а не хотелось. Нэя слышала даже сквозь дверь привычную перебранку Эли с бывшей подругой, ставшей недругом. Гримёршей Ноли стала поневоле, когда ей дали понять, что необходимо и ей чем-то себя загрузить. Командовать можно и в качестве добровольной нагрузки, если есть такое желание при отсутствии возражения со стороны подлинной хозяйки. Возражение имелось, но не хватало смелости его озвучить, дабы не посеять раздор в таком окружающем благолепии, что всеми силами насаждала та, что стремилась лишь к вселенской гармонии и внутри, и снаружи. Но даже несмотря на обнаружившуюся вдруг полезность Ноли Глэв, требовалось срочно что-то решать с нею, – зарвавшейся присоской, уподобившейся уже откровенной хищной пиявке. Она отравляла своим поведением существа крайне дисгармоничного этот и без того двусмысленный, изумрудно-розовый Храм красоты и соблазна. А Нэя пребывала в состоянии настолько и далёком от мелких бытовых дрязг. А Эля отчего-то проявляла перед своей обидчицей малодушие, никогда не ставя её на место. И только позже Нэя узнала причину.
Ноли Глэв была сводницей в столице, и в дни неблагополучия для Эли сводила её с клиентами, платившими несостоявшейся актрисе за её услуги, называть которые и язык не поворачивался. Однажды кто-то обокрал дом человека, кому Эля заменяла отсутствующую жену. Её привлекли к уголовной ответственности, но выяснили, что воры были нанятые и ловкие профессионалы, поскольку украли какие-то важные документы. Зачем бы они Эле? Так что Элю отпустили. Эля же, боясь компромата, заискивала перед сводней, почему и протащила её сюда под видом уборщицы помещений текстильного центра «Мечта». Но та, обнаглев, стала требовать должность администратора дорогого и модного заведения. Эля обещала, Нэя сопротивлялась. А Ноли угрожала обо всём поведать не только добросердечной хозяйке, а самой Лате-Хонг. А уж щепетильная Лата точно выгнала бы Элю, узнав о тех свалках, где она извалялась после разлуки с предателем Чапосом.
Но и тут, когда Эля укрепилась в местную, привередливую к чужакам и тщательно оберегаемую от нечистот остальной страны, почву, она осмелела и дала себе волю по накатанной ещё в столице, скользкой колее. Эля превратилась в скиталицу. Это стало большой проблемой для Нэи. И если сводню она собиралась не сегодня, так завтра вышвырнуть, нисколько не нуждаясь в ней как в художнике, способном превратить любое заурядное лицо в картину, то с Элей так поступить Нэя не могла. Да и к чему её немногочисленным девочкам, пригожим и юным, были услуги стареющей околотеатральной интриганки? Эля же, пойманная в печальное время неустройства в ловушку на заманчивый кусочек чего-то вкусненького и по виду лишь безопасного, была как бы непутёвой, но преданной и любящей сестрой с самого светлого детства и чистой юности, где они были неразлучны. И вот Эля вечно с кем-то сходилась и расходилась. И никто не хотел с ней постоянной связи, или она находила таковых, неподходящих себе, или она никому не подходила. Невнятный шёпот о ней перерос в откровенный гвалт, Эля стала главным источником скандальных новостей, затмив и Нэю. Что можно было сказать о Нэе? Об Эле же не говорил только совсем уж безъязыкий. Но её не выгоняли. Кристалл был недосягаем для тех, кто проявлял раздражение всем, что там происходило, и теми, кто там жили.
Эля возвращалась с уже привычным послевкусием не того, что она хотела. Она пробиралась к себе на второй этаж в свою жилую комнатушку. И, проходя мимо двери Нэи, замерла. А двери здесь были чисто символическими, почти картонными, и она услышала голоса. Здесь же был их женский монастырь. Все грехи творились далеко за пределами кристалла, и в этом смысле он не оправдывал своего названия. Он не был храмом распутства, напротив, тут был суровый устав, распорядок и работа.
Один из голосов был мужской. Нэя была не одна. Эле не требовалось объяснений, что за воркования и вздохи-ахи она слышит. Эля сильно хотела спать, сознание сносило в сон на ходу, завтра рабочий день, потом учёба. Она ушла, уверенная, что это Антон. Кто же ещё? Но Эля умела хранить тайны хозяйки, в отличие от своих.
Сама же Нэя заметно менялась. Она осунулась и стала рассеянной. Ведь по утрам она не могла не понимать, что следы любви реальные. Ничего не зная об устройстве замков в ЦЭССЭИ, она терялась в догадках, каким образом он проходит через закрытую дверь? Через центральный вход, закрытый ночью? Все замки ночью блокировались, это не были те замки, что он мог открыть у Гелии тогда. И она словно колебалась где-то на стыке сна и реальности, не дающей ей не только уверенности, но и полноты реальных ощущений, будто вся реальность сместилась в сон. Почему это происходило? Странное смещение сознания в полусон? Ночь напитывала небывалой сочностью всех чувств, страстной неутомимостью, а день был как тусклое похмелье, и её шатало на ровном месте. А вдруг что-то сдвинулось в её психике, и нет ничего в реальности из того, чем наполняла её ночь? И она как собака принюхивалась жадно к собственным простыням, пьянея от запаха несомненной любви, пропитавшей не только постель, а и всё вокруг.
За пределами же территории «Мечты» он и не собирался выходить из своего образа «тигра» – одиночки, охраняющего вокруг себя неприкосновенную ни для кого, чётко очерченную зону. Он не подходил, не заговаривал, как было прежде, не проявляя к ней абсолютно никакого интереса, чем-то озабоченный и отстранённый. И та исходящая от него пугающая властность делала его чужим безмерно, не позволяла ей и приблизиться. Она, если видела его, тормозила уже на дальних подступах к нему, – ноги не желали сделать и шага, скованные идущим изнутри неё самой сигналом, – подбегать не стоит, он этого не хочет! Да и прежнее место, где останавливался её водитель, он объезжал на своей машине, как некое препятствие. Тогда как же понимать его еженощные визиты, когда они совместно тонули в медовом разогретом омуте?
– Вопрос неправильный, – отшучивался он на заданный вопрос. – Зачем вообще что-то понимать? Зачем вообще сопрягать это нереальное блаженство с неласковой и серой реальностью. Твоё безупречное поведение оценено троллями по достоинству. Ты имеешь репутацию неприкосновенной гордячки, за которой столь удачно прячутся все маленькие распутницы из твоей «Мечты». К тебе претензий ни у кого нет, ты завалена заказами, тебя одаривают восхищением пополам с завистью и любованием со скрежетом зубовным. Правильно, что не одолеваешь меня на улице и не привлекаешь к себе ничьего внимания, моя умница.
Наступила сушь, и сильные ветра не приносили облегчения, – у людей воспалялись глаза от взвихрённой пыли, ныла душа от тоскливого зноя, а ей только и оставалось, что сглатывать пересыхающую слюну и облизывать обветренные губы, зацелованные ночным призраком. Работа, тончайшая и ручная, чья загадочная виртуозность была никому недоступна, поскольку невозможно скопировать волшебный дар, переданный ей самой жрицей Матери Воды, пусть и предавшей свою Мать, выходила запутанной, так что приходилось вдвое снижать стоимость вещи. А то и вовсе всё валилось из рук. И тогда она просто пряталась от дорогих заказчиц, сбросив всё на остальных мастериц и прочих швей. Она томилась в дневной пустоте без работы и мыслей, наполненная только одним, – ожиданием, набухающим к ночи до состояния полной уже непереносимости. Даже Эля боялась лишний раз к ней сунуться.
Она не понимала, как, каким образом? Как он проникает к ней через такие-то двойные двери с орущей на всю округу, случись что, сигнализацией? Первое время пробовали иные юнцы-безумцы проникнуть к приглянувшимся тонконогим и тонкоруким профессиональным танцовщицам, ставшими тут работницами на все руки и ноги, что называется. И ни одна, чтобы сама по своему желанию, «Мечту» не покинула. Свою реализацию на любовном поприще они выносили за пределы территории «Мечты», а это Нэю уж никак не касалось. И вот она, непорочная жрица моды, одна из всех позволяла себе такое, что оставалось лишь удивляться собственной дальновидности, избравшей в самом начале местом своего личного обитания, абсолютно безлюдный ночной порой, первый уровень здания-кристалла. Все же прочие спали и жили наверху. Эля первое время желала заселиться тут же поблизости, но подходящей, – чтобы маленькой была, – комнаты не нашлось. Все нижние помещения были избыточно велики для проживания. А Нэя заказала себе несколько декоративных перегородок, чтобы из одного зала сделали целых три комнаты, – в одной принимала гостей и завтракала-обедала, в другой спала, а в третьей установили все необходимые удобства для купания и прочих нужд. До того дома, где она жила с Тон-Атом, не дотягивало, конечно, но жить было удобно, радостно и уютно, как не было, пожалуй, нигде. Она не постеснялась задать ему и этот вопрос, проникаешь-то как?
– Вопрос неправильный, – ответил он ожидаемо, – у волшебников бесполезно выпытывать их секреты, – так и оставил её при полном непонимании того, что все кодовые устройства открывались одним единственным ключом, и это была особенность всех дверей здесь, начиная от служебных помещений, и заканчивая дверями в дома жителей. Но секреты землян не были ей ведомы, да и никому, кроме них самих. Его проникновение к ней должно было лишь усилить даримое волшебство, но игры в волшебство взрослую женщину только раздражали, а понимание, что происходящее не есть насланный Тон-Атом мираж, что дневное поведение самого Рудольфа – притворство, злило. Тут было заложено противоречие, чем и вообще был отмечен характер Рудольфа, – он упрямо заталкивал её в прежний образ доверчивой и наивной девочки, и сам же упрекал её за инфантилизм. А она, действительно, таковой и была, отмеченной, как и он, противоречивостью, только иначе выраженной.
Мир вокруг даже днём стал терять привычные очертания, делаясь зыбким и размытым. Она пригласила мастера из управления бытовым хозяйством и попросила поменять замок, заменив и код, нарочно его раскурочив. Но это ничего не изменило. Он продолжал появляться глубокой ночью и часто под утро, когда она уже спала. Перед уходом же он всегда её усыплял, и этот момент она не умела контролировать, и тоже не понимала, зачем он так делает? Она стала оставлять включённым светильник в форме бабочки из цветного стекла. Бабочка парила в зеркальной вставке потолка, осыпая комнату пестрыми бликами. Нэя ждала его.
А он уже не приходил. Не пришёл раз, не пришёл и потом. Выходя из лесопарка на Главную аллею, она стала караулить его машину. Иногда узнаваемая машина проносилась мимо и, вроде бы, издевательски притормаживала, но не остановилась ни разу. Словно женщина, стоящая у дороги, и цветущие деревья, растущие вокруг, друг от друга неотличимы. Но одно из их цветущего множества было определённо несчастным и бросало вопрошающий взгляд несчастных глаз, что происходит? Оказывается, он и не собирался ей ничего предлагать, кроме своих дурацких игр в сон, да и от тех он, похоже, утомился.
«Как же была я права, когда отказала ему в лесу ради его низменного удовлетворения! А потом-то что произошло? Зачем уступала раз за разом? Если бы не это, всё закончилось бы гораздо раньше, а так, растянулись до состояния резинового безобразия все мои переживания о пустом и распутном человеке»! – и она расшвыривала носками туфель комочки свалявшейся пыльной земли на лесной тропинке. Пачкала туфли и усердно мыла потом в мелком и почти иссохшем ручейке, – и такое вот пустяковое занятие, хоть и немного, а отвлекало от рези души, чем-то безжалостно перетянутой, как ядовитый паук перетягивает своей паутинной ниткой легкокрылую бабочку… Но образ был не удачен, слащав, микроскопичен, – человеческая мука в нём не умещалась.
По дорожкам бродили праздношатающиеся, свободные от работы или учёбы люди. Они на неё косились, но пребывая в собственной запутанности, Нэя ничего не видела. Все её текстильные фантазии были только ради него, даже тогда, когда она жила в плантациях Тон-Ата с надеждой на встречу. А теперь… признать, что не нужна? Все прошлые ночи, впервые давшие ей, не юной уже женщине, женское счастье, вдруг оказались всего лишь продуманным издевательством? Его изощрённой местью за прошлое бегство? С последующим тайным намерением её растолочь в порошок. Было это так или иначе, но понимание того, что в любом случае она занимает какую-то ничтожную часть в его уже реальности, для неё закрытой и загадочной, вдруг сдавило нестерпимым стыдом за свои откровения, за свои ласки и за свою глупость. За своё, так и не ушедшее из неё доверие к Рудольфу, за свою ничуть не изменившуюся любовь, которую она маскировала сама от себя якобы другой любовью к Антону.
Она села на скамью, не обращая внимания на тех, кто, проходя, её узнавали и посылали ей приветствие. Она никому не ответила. Даже плакать почему-то не получалось, тогда как слёзное размокание всякой женщине приносит облегчение. Разочарование, унижение, обида или злость, направленные на себя, требовали осмысления. Требовать что-либо от него было бессмысленно. Такие вот требования надо было хотя бы донести до адресата, а искать к нему подходы было не только бессмысленно, но и невозможно. Следовательно, надо было жить так, как и жила до встречи с ним в Творческом Центре, – только намного, намного лучше устроена теперь вся её жизнь…
С нею рядом села Эля. Сочувственно обняла её, – Не стоит никто наших слёз, – сказала она, по-своему поняв её переживания. Встретив Антона, Эля решила, что виновник страданий хозяйки он.
– Пойдём? – она прутиком пощекотала плечи Нэи, стараясь её рассмешить. – Клиентки ждут, негодуют на твоё отсутствие. Из столицы прибыли ткани, кружева и прочее для отделки, что мы и заказывали.
– Да, – отозвалась Нэя, судорожно пытаясь сделать вид, что вытирает лицо тончайшим шарфиком от попавшей на кожу паутины. Потом презрительно бросила шарфик в траву, – тот самый шарфик, что он ей вернул, найдя его в лесу, – как свидетеля своего позора, впитавшего его в себя.
– В конце-то концов, мы с тобою тут не на отдыхе, а работа для меня лучшее исцеление от любой блажи.
– Да, – согласилась Эля, ловко поднимая шарфик с травы и как бы промежду прочим заталкивая его в свою сумочку, висящую на поясе. Она как раз возвращалась от своего сурового куратора в Администрации Инара Цульфа. – Столько работы, а мы ничего не успеваем. Думаю, не стоит слишком уж и стараться, всё равно платят мало.
Нэя по возможности гордо расправила плечи и пошла вместе с Элей в свой кристалл.
– Пожалуйста, попроси девчонок вымыть как можно тщательнее мои комнаты, особенно спальню. Давно уборки не было. Да и бельё новое застели, а это старое отдай своей заклятой подружке.
– Да ты что! – возмутилась Эля, – такое дорогое бельё, не стиранное ни разу, и отдать? Лучше уж я себе заберу.
– Забирай. И бельё моё нательное, нижнее, когда выстираешь, тоже себе забирай. Оно мне надоело.
– Ах ты, аристократка неисцелимая! – не то восхищалась, не то возмущалась Эля, – Какое же именно бельё тебе не угодило?
– Всё, какое там валяется, всё забирай и делай с ним, что хочешь. Я вдруг подумала, а если это всё лишь остаточное колдовство?
– Что? – Эля испуганно вытаращила круглые и блестящие глаза, необыкновенные своим окрасом, – чёрные в фиолетовую и зелёную крапинку, так что переливались иногда то зелёным, то лиловым оттенком. – Чьё колдовство?
– Колдовство Тон-Ата, – простодушно ответила Нэя, поскольку скрывать то, что осталось где-то, – по времени уже давно, а географически далеко, – к чему?
– Понимаешь, он ради утоления моей тоски умел дарить особые сны, и мне было так уж распрекрасно, как в жизни не бывает.
– А снилось-то что? – глаза Эли прямо-таки загорелись разноцветными огоньками, и зря хаяла её Ифиса, хороша была Эля прежде, не подурнела и теперь. Даже наоборот, усилила заманчивость своих пышных форм, – груди и задницы, – отточила умение не только обольщать собою, но и не обманывать данных авансом обещаний. – Мужчина? Секс?
– Кроме секса другой радости нет?
– В чём ещё-то она есть? В деньгах, конечно, да ведь тебе там деньги были не нужны. Всё же имелось у тебя выше запросов. Поэтому ты и теперь так живёшь, будто всё у тебя есть. Потому что ты всем уже насытилась, роскошью то есть. А секс, скажу я тебе, такая роскошь, что не приедается никогда. Если, конечно, партнёр хорош. Как, например, Каменный Красавчик… Чего ж поругались с ним?
– Да помирились уже, – вымученно соврала Нэя, чтобы от Эли отвязаться.
– А какой он был? Ну, тот из колдовского сна, – не отставала та, для которой секс был не роскошью даже, а смыслом существования.
– Скажу, что вылитый Реги-Мон, так поверишь?
– У-у, – протянула Эля, – Я думала, ты скажешь, что во сне к тебе приходил тот акробат из Сада Свиданий. Только, чтобы избавиться от колдовства, то есть от неправильных и возвышенных представлений о мужчинах, надо тебе пережить хотя бы половину моего опыта. А разве для тебя возможно такое?
Самообман как игра без возможности выиграть
Кристалл всю ночь звучно и странно гудел, отзываясь на вой демонов внешней стихии, поскольку он стоял на холме у края леса и был полностью открыт всем ветрам и ураганам. Никто в доме «Мечта» не спал, а все наблюдали за кручением тёмных и по виду одушевлённых вихрей, пригнавших на город и лес стену, словно плотно-стеклянного ливня со стороны далёкого океана. Можно было представить, что наделал подобный потоп в бедной провинции заодно с разбойничьим по своей беспощадности и нанесённому ущербу ураганным ветром. Жилой сектор города был расположен в стороне от кристалла, а сверкающее здание не было принято местной общественностью за его своеобразную и непривычную местному взгляду красоту, избыточную, если для нужд населения, и не соответствующую канонам архитектуры, если приспособить его для Храма Надмирного Света. Да и суровых, брезгливых ко всему неправедному жрецов терпеть под боком не было ни у кого особого желания. Пусть уж в близкой отсюда столице служат, там Храмов много, а кому надо, всегда их разыщут. И вот отмахались со всем усердием от пары жрецов, было собравшихся поселиться тут, как их паршивые противоположности набежали целой уже стаей. И целое немалое здание заполнили своим завлекательным для мужской части населения присутствием, а женщин соблазнили заманчивой красотой воздушных витрин, предлагающих и им стать феями, пусть и на час, а час незабываемый.
Ночью над столицей и окрестностями пронеслась буря. Любимый уличный павильон Нэи был залит дождевой водой и распотрошён настолько, что туда было и не войти от обилия набросанных веток и поломанной, неубранной заранее хрупкой мебели – диванчика из кружевной древесины и столика со стульями. Надо было заказывать другой комплект, а это траты, да и цветники требовали обновления, залитые и наполовину смытые вместе с почвой со своих террас. И тот столик на верхней террасе, где любил сидеть Антон, был смыт потоком воды и кем-то утащен с дороги, или выброшен дворником как поломанный. Нэя его не увидела на прежнем месте. А вот ненадёжные и всегда раздражающие Антона своей шаткостью креслица зацепились за кустарники и остались целыми и невредимыми. Было повалено много деревьев в лесу. Их не успели ещё убрать.
Нэя сидела на гладком и словно полированном стволе, ждала по привычке Антона после его пробежки, не веря в то, что после такого налёта воды и ветра, он будет бегать по дорожкам. Сами дорожки были чисты и уже свободны от воды, хотя ночью они напоминали бурные ручьи. Увидев её, он, приветливый и лучезарный, сел рядом на ствол дерева. Было опять жарко, но ещё и влажно. Антон блестел от пота, белая спортивная обувь и ноги до самых колен были заляпаны грязью.
– Ты плавал по жидкой грязи? – спросила она шутливо. – Это же безумие носиться по скользким дорожкам.
– Да я и не бегал, а так прошёлся с инспекцией по поводу причинённого лесопарку ущерба.
Нэя прижалась к Антону, непроизвольно втягивала запах его молодой и здоровой телесности, но это был не тот, не родной ей запах. Другой.
Антон замер, но не препятствовал и не разделял в то же время её явный призыв к чему-то такому, что перевело бы их отношения во что-то совсем другое…
– Поцелуй меня, Антон…
Он, наконец, обнял её и приблизил свои губы к её губам. Слегка лишь прикоснулся, но целовать не стал. Он вовсе не был «пустым и красочным болванчиком», как обозвал его ревнивый Рудольф. Он чётко понимал, что она не любит его, несмотря на свою проявляемую симпатию и искреннюю дружбу. И сам не испытывал к ней ничего, кроме ответной дружеской приязни, даже любуясь её очаровательным и невероятно женственным обликом. Её избрал для себя Рудольф, которому она отвечала взаимным же чувством, какими бы парадоксальными, вплоть до неприязненных, если по видимости, не выглядели их отношения со стороны.
