Я съела голубя! Ужас охватил меня. Почему они мне сразу не сказали, что это голубь? Почему они, угощая меня горячим супом, говорили, что он из рябчика?
Суп мне казался замечательным. И запах, и вкус разжигали аппетит. Я съела всё до последней капли. Косточки обсосала и положила на синее блюдце. Отложила ложку. И вот тут они, смеясь, сказали, что это был голубь.
– Как голубь? – у меня на глаза навернулись слёзы. – Как голубь…
Я готова была разрыдаться. Для меня голубь – птица мира, семейного счастья. Неприкосновенная птица! А я его, получается, съела и даже не подавилась.
Они смотрели на меня и хохотали. Я встала из-за стола. Вышла на улицу. В воздухе одурманивающе пахло сиренью и тёплой пылью. Кругом щебетали птицы.
В горле у меня стоял ком. Я вспомнила вкус птичьего мяса – нежный, мягкий – и не хотела верить, что это голубь. Я плакала.
Меня не вырвало, нет, хотя мутило ещё долго. И сейчас, когда вспоминаю голодные девяностые годы, я вижу перед собой тарелку с голубиным супом в доме дяди Коли.
Жили-были часы. Старинные, в тяжёлой деревянной раме с резными украшениями. Темно-ореховый корпус часов, покрытый лаком, глянцево блестит по утрам, как только солнечные лучи касаются того места, где в 1956 году дед Игнат приколотил большой гвоздь, на который повесил подарок от своей бабушки Риммы. Часы она преподнесла им с Мариной на свадьбу.
Родом часы из Германии. Ещё до революции его бабушка, путешествуя по Мюнхену, увидела их в маленькой лавке и не удержалась от покупки.
Бабушки деда Игната давно нет на белом свете, а сердце часов продолжает стучать. Правда, в последнее время с ним случается что-то наподобие приступов тахикардии – ни с того ни с сего начинает бешено колотиться.
– Опять спешат, – задумчиво произносит дед Игнат.
Он открывает переднюю дверцу часов, сморщенными от старости пальцами сдвигает минутную стрелку на пятнадцать минут назад. Берёт ключ, вставляет его в круглое отверстие в нижней части корпуса, заводит, немного не докручивая до конца.
– Ну вот, порядок, – кряхтит дед и, довольный, идёт на кухню пить чай.
Часы тикают. Они снова спешат. Но пока это не заметно. Часовая стрелка ворчит на минутную:
– Тик! Ты слыхала, что сказал Игнат? Он сказал, что мы спешим. Или ты оглохла от старости? И куда ты всё торопишься? Пора уже угомониться. Чай не восемнадцать лет!
– Так! Что ты понимаешь в годах, старый пень? И никуда я не тороплюсь. Это ты тормозишь. Всю жизнь тащу тебя за собой – и никакой благодарности. Одни упрёки: то я слишком медленная, то слишком быстрая. Эх…
Надо сказать, что такие споры в последнее время возникают часто. Механизм, хоть и сделан в Европе из самых прочных материалов, износился за сто лет. А кому же приятно стареть?
Дед Игнат заходит в комнату с белой кружкой в руках. Ставит кружку на колченогий столик. Садится в кресло возле камина, который соорудил сам, когда была ещё жива жена Марина. Раскрывает третий том «Войны и мира» и углубляется в чтение.
Это произведение Толстого он перечитывает четвёртый раз. И лучшего занятия не может себе представить. Внук Петька, профессор минералогии, удивляется:
– Как ты можешь читать эту муть? Хоть я МГУ в своё время окончил с красным дипломом, но «Войну и мир» так ни разу и не одолел.
Дед Игнат читает, листая пожелтевшие страницы. Чай в кружке остывает, выпуская струйки пара. Стрелки в часах спорят.
***
– Тик!
– Так!
– Тик! Не спешишь?
– Так! Вроде нет. Что-то старик сегодня долго спит.
В прихожей раздался грохот, и послышался голос деда Игната:
– Чёртов кот! Опять тапки испоганил. Зарежу тебя, усатая тварь!
В комнату вбежал кот Федот. За ним гнался дед Игнат с мокрым тапком. Тапок полетел в кота, но рыжий хвост успел скрыться за креслом. Мягкая обувь шлёпнулась на сиденье.
– Чуть что, сразу тапками стрелять! – раздражённо мяукнул Федот, следя одним глазом за передвижениями хозяина. – Разве я человеческих слов не понимаю? Ты объясни доходчиво, что тебе не нравится.
Дед Игнат медленно дошёл до кресла. В левой руке он держал непострадавший тапок. Подобрав второй, дед направился на кухню к мусорному ведру.
Кот облегчённо мурлыкнул. Ему тоже хотелось на кухню, но он понимал, что грозное оружие дед Игнат спрятал в мусорке, а потому надо переждать. Федот растянулся на коврике под солнечными лучами и задремал.
– Петька! Забери своего кота, – с напором говорил дед Игнат в трубку мобильного телефона. – Он мне всю жизнь испортил! Я уж ему новый лоток купил, чуть не каждый день наполнитель меняю, а он всё равно мои тапки использует заместо туалета.
По громкой связи Петька, вернее, профессор Сидоров Пётр Антонович, отвечал:
– Дед, ты ведь знаешь, что мы всё время в командировках. На кого мы кота оставим? Сдохнет от тоски и голода.
– Пусть лучше сдохнет сам, чем я с ним что-нибудь сделаю! Третью пару тапочек выбросил. Бессовестный твой кот, – дед Игнат сел за кухонный стол.
Петька продолжил:
– Хочешь, я привезу тебе ящик тапочек? Хоть каждый день меняй!
– Не надо. Обойдусь как-нибудь, – дед Игнат нажал на кнопку отбоя и пошёл в спальню. Открыл дверцу шкафа из тёмного полированного дерева. Взял с верхней полки шерстяные носки с голубым орнаментом. На полке осталось ещё четыре пары. Жена Марина связала незадолго до своей кончины. Хотела продать на рынке да не успела.
Дед Игнат пощупал колючую шерсть. О чем-то на мгновение задумался. Решительно сел на кровать и натянули носки. Они оказались впору. Ногам сразу стало тепло.
Потом дед Игнат долго возился на кухне. Сварил овсяную кашу на молоке, три яйца. После завтрака на душе у него стало веселее.
Дед поплёлся в комнату. Устроился в кресле. Взял со столика книгу. Третий том «Войны и мира» стремительно двигался к завершению.
Федот открыл глаза. Поняв, что гроза миновала, он осторожно подошёл к деду Игнату. Обнюхал его новые носки. Запах приятный, располагающий. Кот улёгся рядом, голову положил на ноги хозяина и тихонько замурлыкал.
– Тик!
– Так!
– Тик! Кажется, мир?
– Так! И это хорошо!
Сегодня стрелки в часах друг с другом не спорили.